Беседа с Марком Николаевичем Любомудровым

Еще давно, при В.М. Клыкове, мне хотелось подготовить серию биографических бесед с всероссийски известными деятелями руководства восстановленного Союза Русского Народа (а в их числе были заслуженные деятели искусств, науки, космонавтики). К сожалению, последовавшие после смерти Клыкова провокации и нестроения в СРН помешали этому намерению. Тем не менее недавно в переписке мы провели беседу с М.Н. Любомудровым к его предстоящему 90-летию.

М.В. Назаров: Марк Николаевич, я ценю Ваш авторитет в русском деле и независимость Ваших суждений ‒ в том числе наперекор доминирующим в совпатриотической среде. Мiровоззрение человека и его кругозор формируются в течении жизни, но важная основа закладывается уже в детстве. Вы родились в 1932-м, в феврале Вам исполнится 90 лет, и в Вашей детской памяти, полагаю, остались впечатления о предвоенных 1930-х годах. Наши совпатриоты судят о них по советским официальным источникам (успехи индустриализации, сталинский удар по «жидобольшевизму» и «пятой колонне»), не представляя себя лично в том времени. Я вот хорошо помню день смерти Сталина, как на это реагировали зобированные людские массы на заводской улице Макеевки, ‒ будто что-то изменилось в самом бытии: умер «бог». Это мне запомнилось как яркая картина тотального сталинского мiра. Могли бы Вы вкратце передать свои детские впечатления и то, как они повлияли на Ваше мiровоззрение?

М.Н. Любомудров: Издалека мои 1930-е годы видятся в ореоле солнечной погоды. В отличие, скажем от свинцовых, с мрачными тучами сороковых.

Родители ‒ Любомудровы Николай Николаевич и мама Лидия Матвеевна (урожденная Васильева) – жили бедновато, в коммунальной квартире. Занимали две смежные комнаты 20 и 13 кв. метров. По адресу: Выборгская сторона, Лесной проспект, д.13.

С детских лет меня окружал мир музыки. Патефон и виниловые пластинки были непременным атрибутом быта. Звучало много вокала – классики и салонной музыки. Отец, инженер по образованию (окончил питерский Технологический институт) был большим меломаном, сам хорошо играл на скрипке и альте, любил участвовать в музыкальных ансамблях (квартеты, трио и т.п.). Несмотря на тесноту в большой комнате неизменно стоял кабинетный рояль фирмы «Шредер» (великолепного звучания). Примерно с шести лет отец начал учить меня игре на скрипке, терпеливо, каждодневно и подолгу занимался со мной, помогая преодолевать начальный (и очень занудный) этап овладения скрипичным ремеслом. Потом меня определили в музыкальную школу и мое обучение стало развиваться быстро и успешно. Если бы не война, прервавшая все, я, возможно, стал бы музыкантом.

Музыки было много, ибо ее стихию большевицкому режиму оказалось труднее взнуздать и втиснуть в какой-то регламент. Этот вид искусства мало поддавался идеологическим ограничениям. Предполагаю, что музыка тогда была окном в мир свободы и романтической мечтательности. Более того, музыка помогала пережить политическую беспощадность тиранической эпохи.

В детские годы моим общим образованием – письмо, чтение, арифметика ‒ много занималась моя крестная Вера Николаевна (родная сестра отца). Она же была аккомпаниатором, когда я освоил свои первые скрипичные миниатюры.

Летом родители снимали дачу в одном из пригородов, чаще в Ольгино, Парголово. Я очень любил, когда меня отправляли на побывку в Лигово к бабушке Марии Дмитриевне (ее дочерью была моя мать). Там у моего прадеда – очень состоятельного человека – был большой участок земли и два огромных двухэтажных дома. Большевики их, конечно, реквизировали, оставив владельцам несколько небольших комнатушек. Помню ночной полумрак бабушкиной спальни с лампадкой в углу перед иконой Спасителя. Рядом с домом находились громадные сараи, куда сваливали всякую рухлядь, а также старую мебель, книги, журнальные подшивки. Я с удовольствием лазал по этим нагромождениям, впитывая пыль и запахи, некий дух предков, который пронизывал эти залежи. На окраине Лигова сохранялся действующий храм, куда бабушка иногда водила меня причащаться.

В ту пору прямые репрессии режима каким-то чудом обошли стороной членов семьи моего деда расстрелянного большевиками ‒ «контрреволюционера» священника Николая Любомудрова (отца восьмерых детей), в наше время причисленного к лику святых. В анкете, в графе о социальном происхождении, маскируя его, отец писал, что он сын учителя.

В нашей квартире нередко собирался круг близких друзей отца (человека четыре), и велись, как я теперь понимаю, откровенные беседы с нелицеприятной оценкой происходящего в стране. Меня в этих случаях никуда не удаляли, и я ползал по полу рядом, играя со своими солдатиками и автомобильчиками. Что-то из звучавшего невольно западало в мое сознание. И однажды во дворе нашего дома, где вместе с родителями гуляли и другие дети, возник политический спор. Помню, я что-то азартно утверждал из услышанного на отцовских посиделках, моими оппонентами были два брюнетистых сверстника еврейского происхождения (в этнических различиях я уже разбирался). Мою маму – она присутствовала при этом – мои высказывания привели в шоковое состояние. Когда вернулись в квартиру, она долго и почти истерично меня ругала, пугая всевозможными карами. Запомнилось, ибо так резко, беспощадно меня никто никогда не отчитывал. Сколько помню, мать всегда панически боялась провокаторов, осведомителей и пр.

Было и знакомство с кинематографом. На некоторые киносеансы мама брала меня с собой. Так я увидел «Петер» с Франческой Гааль, «Большой вальс» с Милицей Корьюс. Врезалось в память во многом благодаря музыке этих фильмов.

Детство кончилось внезапно и обвально, ‒ когда разразилась война. И начались мои «университеты», которых и врагу не пожелаешь. Меня эвакуировали из города в начале августа 1941 г. Уезжал без родителей, под присмотром тетушки Юлии Николаевны. Отца арестовали в конце июня, когда проводилась всеохватная политическая зачистка от всех «подозрительных». Мать осталась в городе, предпринимая попытки помочь мужу.

Три года скитаний по городам и весям России. Ярославль, Ростов-великий, Челябинск, пос. Федоровка среди бескрайних кустанайских степей, Петропавловск-Североказахский. Три года в атмосфере постоянной опасности и тревоги. Нищета, ходил в каких-то обносках. Жуткая антисанитария, поголовная завшивленность. И еще помню – всегда очень хотелось есть, терзал голод. По карточкам «иждивенцам», детям полагались мизерные дозы продуктов.

Чуть легче стало, когда по прошествии двух лет воссоединился с матерью. А в конце 1943 г. случилось чудо – из концлагеря (под Минусинском) вернулся отец. Мать неустанно хлопотала за него через нашу родственницу, известную оперную артистку С.П. Преображенскую. Именно она вместе со своей подругой, не менее известной артисткой Александринского театра Е. Корчагиной-Александровской (была депутатом Верховного Совета) слали в прокуратуру запрос за запросом, требуя освобождения отца. Вины своей, несмотря на пытки, он не признал и находился в положении не осужденного, а подследственного, что и спасло ему жизнь.

Из эвакуации вместе с родителями вернулся в Ленинград в конце августа 1944 г. На всю жизнь врезались в память картины увиденного, когда наш эшелон медленно приближался к Ленинграду по недавно проложенному, временному пути вдоль южного обвода Ладожского озера. Двери нашей «теплушки» (род товарного вагона) были распахнуты по обе стороны. Насколько хватало глаз, мы двигались по абсолютно черной выжженной земле с обгоревшими пнями и стволами редких деревьев. В этой черноте белели бесчисленные человеческие черепа и кости: поражало и их количество, казавшееся несметным. Физически ощущалось дыхание смерти, исходившее от этих пространств, где еще недавно шли кровавые бои. Много позднее я узнал, что в сражениях советские командиры своих солдат зачастую не щадили и с потерями не считались. Об этом можно судить и по мемуарам участников войны. Жестокостью, пренебрежением к потерям отличались и самые прославленные маршалы ‒ Жуков, Рокоссовский, Мерецков и другие.

Размышляя об этом уже в иные времена, я обычно вспоминал и нашу лучшую военную прозу, и рассказы фронтовиков. Хотя бы трагическую новеллу В. Быкова «Атака сходу», как во исполнение штабного приказа «взять высоту» в лобовых атаках отправили на смерть батальон солдат. Писатель-фронтовик Иван Владимирович Дроздов, с которым в бытность его в Петербурге, я дружил, иногда вспоминал жутковатые эпизоды с «штабелями трупов русских солдат», ‒ тех, кого «приказами» часто гнали на убой. А можно ли забыть роман, тоже фронтовика, Виктора Астафьева «Прокляты и забыты»?!

Конечно, русские сражались тогда за Россию (не за Сталина же), но отчасти были жертвой еще одной формы сталинского геноцида (мясорубка-бойня военных времен).

В первые годы после войны в Ленинграде было множество руин зданий, разрушенных бомбами или при артобстреле. Признаюсь, облик города тех времен (в нем был жив дух старого Петербурга) едва ли не милее сердцу, чем нынешняя его панорама, где вызывают возмущение многочисленные архитектурные уродства бесчеловечной «уплотнительной застройки».

Голод и нищета не исчезли. Родители работали в учреждениях военно-морского ведомства. Я учился в пятом классе школы № 94 в Ломанском переулке (ныне ул. Комиссара Смирнова. К слову, на этой улице в свое время жил известный писатель Евг. Замятин, разумеется, никакой памятной доски об этом нет). Школа уже стала мужской. Среди моих одноклассников большинство являлось такими же голодранцами, как и я. Правила нами полууголовная шпана. Когда кончались уроки и ученики выходили из здания, маленькие паханчики на выходе ставили «пикет» ‒ шмонали всех, выгребая из карманов кусочки хлеба и жалкие монетки, если оставались. Лезвие ножа у них было наготове.

По рукам у нас тогда ходило множество боеперипасов – патронов, гранат, запалов. Некоторые, неосторожно балуясь, подрывались, становились калеками. Однажды в подвале заброшенного заводского здания мы обнаружили неохраняемый склад противотанковых гранат. Хватило ума, чтобы не опробовать их в действии.

Учился я прилежно и с некоторым удовольствием и потому с неизменными похвальными грамотами в конце учебного года. Лишь однажды за все школьные годы получил двойку. Надо было выучить наизусть из поэта А. Некрасова – «Плакала Саша, как лес вырубали…». Я не выучил, надеясь, что пронесет. Но как раз с меня и начали опрос. Укол оказался болезненным, помню этот эпизод в подробностях и по сей день.

Отцу удалось, ‒ преодолевая множество судов и подлых юридических интриг, ‒ вернуть наше довоенное жилье (его противозаконно захватил некий Бронфман). Отсудили и кое-что из вещей, в том числе и рояль «Шредер». Невероятным образом уцелели и наши скрипки. Это побудило меня возобновить музыкальные занятия. Без больших надежд я начал вспоминать уроки прошлого.

Как ни поразительно (перерыв в три с половиной года!), я быстро стал набирать «форму». Вновь поступил в музыкальную школу, все в ту же, прежнюю, на ул. Комсомола 17 (она существует и по сей день). К сожалению, квалифицированных учителей по классу скрипки у меня тогда не нашлось. Помню фамилии: Кацнельсон, Шифман, Голубев (тоже еврей), Рушанский. Сегодня понимаю, что это были местечковые шарлатаны-недоучки. Преподавание в музыкальной школе для них являлось необременительным гешефтом. Успехи и судьба учеников (по крайней мере, русских) их не заботили.

Занимался я на скрипке увлеченно и снова успешно. В ту пору в Ленинграде каждую весну проводились концерты лучших выпускников музыкальных школ города. Для выступления им в качестве поощрения предоставляли Большой зал Филармонии. По разряду «скрипка» отборочная комиссия тогда выбрала меня. Так состоялось мое «филармоническое» выступление в главном городском зале. Я играл «Легенду» Венявского и «Андалузский танец» Сарасате. Конечно, я волновался. На репетиции меня обескуражило то, что я почти не слышал своего исполнения, весь звук «уходил» в зал. Таковы особенности акустики этого громадного пространства.

Вскоре я поступил – без особенного труда – в Музыкальное училище им. Мусоргского. Мне необычайно повезло: в свой класс меня взял замечательный педагог Б.А. Сергеев. Одновременно со мной в училище занимались, по классу баяна, два знаменитых впоследствии музыканта – будущий руководитель-дирижер симфонического оркестра им. Чайковского Вл. Федосеев и известный концертант Ан. Беляев. Находился с ними во вполне дружеских отношениях, с Беляевым иногда встречаемся и по сей день.

Одновременно в том же 1950-м году я окончил и общеобразовательную среднюю школу № 107 на Выборгской улице. Учился в ней с шестого по десятый класс. Благодарен судьбе, что обучение тогда велось раздельно, и школа была (слава Богу!) мужской. Наш класс отличался от других, параллельных. Нас было всего пятнадцать. По этническому составу: русских – четверо, евреев – четверо (в их числе и будущий литератор Борис Стругацкий, сидел на соседней парте), полукровок – пятеро. Наши педагоги преимущественно смешанного происхождения, директором был еврей Ефим Григорьевич Чудаков. Меня неизменно избирали комсоргом класса, а моего приятеля будущего известного профессора-античника Эдуарда Фролова – старостой. В школьной иерархии того времени это непременные «должности».

Как ни удивительно (прежде всего мне самому!), за четыре года в моих четвертных табелях не оказалось ни одной четверки (только пятерки). Однако золотой медали меня все же лишили. Несколько позднее узнал, что на медали существовала квота. Золотыми наградили наших евреев (якобы «гонимых»), меня срезали на серебро. Помню, что по поводу этой явной (и многим очевидной) несправедливости я откровенно и нелицеприятно поговорил с нашей классной руководительницей О.В. Третьяковой (потом узнал, что и ее муж – еврей). Это вызвало у нее истерику и слезы, за что меня укоряли некоторые одноклассники. Однако любая неправда обычно вызывала во мне негодование и протест. Несправедливости надолго застревали в моей голове…

М.Н.: Вы несколько раз упомянули евреев ‒ Вы в них уже в детстве видели нечто особенное, отличавшее их от всех других людей? В отличие от Вашего Ленинграда в моем провинциальном школьном детстве (на Ставрополье) евреи встречались редко, и я тогда не знал, что они евреи, хотя вспоминаю, что они уже в том возрасте держали себя особенно, не так, как все ‒ видимо, из-за соответствующего семейного воспитания. Это, конечно, феномен, в котором уже во взрослом возрасте приходится разбираться, если имеешь интерес к познанию мiра. Думал, мы коснемся этого вопроса ближе к концу беседы, а он у нас возникает сразу же...

М.Л.: Русский и еврейский вопросы сопровождали меня всю жизнь. Я с детских лет формировался еще и как этнический националист. И сегодня придаю большое значение геному человека и в биологическом и в духовном смысле. Полагаю евгенику, расовую науку одной из важнейших отраслей человеческого знания. Разделяю мнения ученых, которые полагают, что важнее работать над улучшением качества людей, а не качества среды, в которой они живут. Ход мировой истории показывает, что при некотором улучшении качества среды обитания качество людей становится все хуже. Это и обеспечит благополучный приход к власти антихриста и других сил зла.

История показывает, что невероятный рост количества людской массы уже поставил под угрозу существование нашей планеты. Вспоминаю свои беседы на эти темы с академиком К.Я. Кондратьевым. По его мнению, Земля способна выдержать и не надорваться не более одного миллиарда людей. Контроль над количеством населения планеты и регулирование его – разве не важнейшая глобальная задача, стоящая перед человечеством? Мировая закулиса, ядром которой являются евреи, всячески избегает ответов на эти крайне актуальные проблемы. И пытается дискредитировать их, наклеивая ярлыки-жупелы – «фашизм», «расизм», «шовинизм» и пр. и пр.

Обоснованные ответы на вопросы о русско-еврейских отношениях можно найти в книгах С. Куняева «Жрецы и жертвы холокоста» (М., 2011), А.Солженицына «Двести лет вместе» и в ряде Ваших работ, например, в «Письме пятисот», «Жить без страха иудейска». Вывод из них однозначен: русским и евреям лучше жить отдельно друг от друга. Я разделяю такой итог. Могу прибавить, что мне близки взгляды на эту проблему, изложенные в трудах М. Меньшикова, И. Ильина, И. Шафаревича.

Завершая свой ответ, повторяю: мы разные, господство евреев над Россией в ХХ веке показало огромную опасность их для самого существования русского народа.

М.Н.: Названные Вами авторы рассматривают еврейский вопрос в социально-политическом плане, реагируя на антирусскую активность еврейства и его несовместимость с нами, как и со всеми другими народами, что признают и видные еврейские авторы: Бернар Лазар, С.Я. Лурье, Х. Арендт, А. Кестлер и др. В частности философ М. Бубер писал, что причина антисемитизма в них самих: «Мы лишь говорим «нет» другим народам, или, пожалуй, мы сами являем собою такое отрицание и ничего больше. Вот почему мы стали кошмаром наций. Вот почему каждая нация одержима желанием отделаться от нас...» («Национальные боги и Бог Израиля»). Они объясняют это еврейской гордостью своей богоизбранностью, из чего вытекает презрение ко всем прочим гоям, которые платят ответным презрением. Даже «Еврейская энциклопедия» это отмечает. Однако еврейский вопрос не понятен без религиозного уровня, без православной историософии и эсхатологии (тема антихриста) ‒ в нем стержень мiровой истории. Сейчас же не хотелось бы отвлекаться от Вашей биографии. Поэтому позвольте перейти к следующему вопросу. Как Вы выбирали себе профессию: сознательно и целенаправленно или же она сама выбрала Вас?

М.Л.: Что касается профессии, то я склонен полагать, что скорее профессия выбрала меня. Я в своем выборе был скован множеством обстоятельств. Одним из важнейших явился пробел-пропуск в моем музыкальном образовании сроком в три с половиной года, что не могло не сказаться на качестве моих достижений.

М.Н.: А как это происходило? В «Википедии» Вы представлены как «русский писатель, публицист, театровед и общественный деятель, вице-президент Международного фонда славянской письменности и культуры». Как Вы сами назвали бы свою главную профессию и определили ее место в российской жизни?

М.Л.: Все перечисленные Вами ипостаси сливаются для меня в одну, ибо был общий побудительный мотив, говоря Вашими словами – стремление «защитить русское мировоззрение», и прежде всего защитить, бороться за самих русских людей, преследуемых или замалчиваемых режимом (будь то артист, режиссер, художник, писатель, журналист и т.п.). Мое национальное самосознание, чувства правды и справедливости диктовали мне вектор деятельности, точку приложения сил. На первоначальном этапе моего пути это была сфера театральной культуры (история, критика). Потом в центре внимания оказались литература, драматургия. Раскаленная атмосфера конца 1980-х – начала 1990-х гг. побудила к политической публицистике и общественной деятельности.

После окончания средней школы возник вопрос выбора: гуманитарная сфера или техническая. Свобода выбора облегчалась тем, что в те годы медалисты имели право поступать в любой вуз без вступительных экзаменов. Мой отец советовал поступить в военное училище. Аргументы были сугубо бытовые, прагматические: выше материальная обеспеченность, зарплата, довольствие в разных видах, престижность военной профессии. Ведь народ нищенствовал, люди жили очень бедно, уровень жизни был ниже довоенного, тоже весьма убогого.

Но к казарме душа не лежала. И я принял компромиссное решение – поступил на самый тогда авторитетный факультет Политехнического института – физико-механический. Все знали, что там готовили специалистов в области атомной промышленности.

Целый год я числился студентом физ-меха. И даже сдал без троек экзамены за первый семестр. Но от цифр, формул, чертежей, от сопромата стало очень тоскливо. Во втором семестре я почти перестал посещать занятия. Больше сил и времени отдавал скрипке – будучи еще и студентом Музыкального училища им. Мусоргского, о чем я уже упоминал.

Все чаще размышлял об историческом факультете университета. В эту пору в мою судьбу вмешался случай. От своей двоюродной сестры Веры Вельяминовой я неожиданно узнал, что в ленинградском Театральном институте им. А.Н. Островского (где она училась на актерском факультете) вновь открыт прием на театроведческий факультет. Овеянная романтикой сфера театра, искусствознания показалась мне привлекательной. И я решился: успешно прошел вступительный коллоквиум и был принят в число студентов. Набор был «штучный», и нас – театроведов – на 1 курсе оказалось всего 12 человек.

В будущем я не жалел об этом выборе. В нем соединились судьба и мое личное решение. С течением времени, с возраставшим влиянием еврейской диаспоры на художественную культуру России неоспоримо обнаружилось, что я оказался – в сфере театроведения и критики – едва ли не единственным представителем с последовательной русской, национально-патриотической позицией. Встречное, антирусское движение все агрессивнее и успешнее стремилось дискредитировать русское мировоззрение, а его адептов вытеснить из профессиональной среды.

Занимая ключевые позиции в партаппарате, «интернационалисты» проводили кадровые чистки, политику апартеида, вытесняя русские кадры с любых руководящих (и не только) постов. Этот процесс резко усилился после судебного процесса, известного как «Ленинградское дело» (1949-1050 гг.). Вспомним, кто определял такую политику в послесталинское время – Брежнев (женатый на еврейке), «главный партийный идеолог» Суслов (женат на еврейке). Почти все советники Брежнева были той же ориентации.

В сфере театральной культуры стал доминировать обильно расплодившийся и номенклатурно поддерживаемый либерально-космополитически – русофобский клан деятелей, этнически и культурно чуждых и враждебных классическому Русскому театру. В этом противостоянии я порой терпел ощутимые поражения. Но стремился не прогибаться и уклоняться от компромиссов.

Высока ли была «плата» за защиту русского мировоззрения? К примеру, мне не дали возможности защитить уже подготовленную докторскую диссертацию. Успешно препятствовали кандидатским защитам моих аспирантов, некоторым из них (сломав их морально) перекрыли профессиональное движение (это для меня самое горькое). Воздвигали преграды публикациям моих статей, книг, сборников (под моей редакцией). Нередко все это проделывалось с издевательской улыбочкой.

Мерзавцы! Борьба с ними отнимала много сил. Противник раскусил меня быстро. Косвенно свидетельствовал об этом тот факт, что меня ни разу не пытались подкупить (угрозы – были).

М.Н.: Марк Николаевич, основная часть Вашей профессиональной деятельности связана с театральным искусством. Вы член Союза писателей и Союза театральных деятелей России, автор работ по истории российского театра: «Старейший в России» (1964), «Федор Волков и русский театр» (1971), «Века и годы старейшей сцены» (1981). Вы, конечно, знакомы с отрицательным отношением отцов Церкви к лицедейству, то есть к тогдашнему театру. Ваше мнение об этом.

М.Л.: Прежде всего – о лицедействе. По мнению многих ученых-специалистов по человеческому поведению – лицедейство коренится в самой природе человека. Это – приспособительное свойство, помогающее жить в социуме, адекватно реагировать на разных людей в многообразных, меняющихся обстоятельствах. «В жизни мы играем очень много ролей» (профессор Т. Черниговская).

Лицедейство – неотъемлемая часть любого художественного творчества, ‒ литературы, живописи и, в особенности наглядно – в сфере театра. Создавая характеры, творцы перевоплощаются в них, а значит лицедействуют.

Что касается театра первых веков христианской веры, то это была эпоха упадка и деградации греко-римской культуры. Времена Эсхила, Софокла, Эврипида, Сократа и Платона канули в прошлое. Возобладало «зрелище» с такими его радикальными формами, как публичные казни на аренах цирков (распятие христиан, травля их дикими зверями), гладиаторские бои и т.п. Все это считалось тогда «театром».

Надо ли удивляться ненависти отцов церкви к подобным «практикам»?

М.Н.: К тому же и драматический театр тогда был только языческим. Однако в наше время можно видеть и редкие образцы православного театра, хотя и в преобладающем море апостасийной «культуры». Ваше мнение об отношении к православному театру (например, «Глас» под руководством Никиты Астахова).

М.Л.: Полагаю необходимым напомнить об отношении к театру св. отцов Русского Православия.

Первые в нашей истории опыты русского театра относятся к 17-18 векам и имеют религиозные корни.

В 1672 г. в Москве для Царя и придворной знати был поставлен спектакль «Артаксерксово действо». Сюжетом послужила библейская книга «Эсфирь».

Русский театр провидчески избрал роковую для нашей истории тему. Ее актуальность обострилась в ХХ веке. Сразу вспоминается проблема «кремлевских жен». Сталин (есть основания считать его полуевреем) подбирал себе в подельники евреев и только тех русских, у кого жены были еврейки.

Опыт «Артаксерксова действа» не имел прямого продолжения. С прекращением спектаклей 1672 г. сценическое дело продолжилось в практике т.н. «школьного театра», т.е. театра, существовавшего при духовных учебных заведениях (в том числе при монастырях). Они исполняли задачи религиозного образования и воспитания. Например, успехом пользовался театр при Славяно-греко-латинской академии в Москве. Школьный театр был узаконен «Духовным регламентом» (1721).

Напомним, что у истоков нашей сцены был – монах Симеон Полоцкий, пьесами которого, по мнению историков, начался русский национальный литературный театр. Полоцкий являлся автором пьес «Комедия о блудном сыне» и «О Навуходоносоре».

Изначально сильны были в нашем театре мотивы, типичные для русского православного сознания – темы совести, справедливости и милосердия, терпения и надежды. В этом смысле красноречиво содержание первого (!) спектакля, поставленного основателем русского профессионального театра Ф.Г. Волковым (1729‒1763), точно выраженное в его названии – «О покаянии грешного человека».

Напомним, что автором этой драмы (в оригинале она называлась «Кающийся грешник») был известный русский святой митрополит Дмитрий Ростовский, который был еще и выдающимся драматургом.

Как очевидно, мнение о театре св. отцов Русской Православной Церкви отличалось от взглядов св. отцов первых христианских веков. Православие серьезно повлияло на формирование самобытности русской сцены и в последующие столетия. Эта оценка важна еще и в бытующей полемике с русофобско-инородческими теоретиками, полагающими, что русский театр произошел от скоморошьих игрищ, от балагана.

Теперь что касается православного театра «Глас» под руководством Никиты Астахова, ‒ видел несколько его спектаклей. По репертуару, по трактовкам спектаклей и их сверхзадачам – вполне достойное творчество. Однако, конечно, это театр маргинальный, полусамодеятельный, хотя в труппе есть и зрелые, профессиональные артисты.

Этому театру, как и всякому русскому делу сегодня – очень трудно. Насколько я знаю, государственной бюджетной поддержки у них нет, как у других театров. Не знаю, кто их финансирует. Бедность там торжествует – она видна в затрапезности зала, где всего 70 мест, в оформлении спектаклей, и на лицах исполнителей, и на всем остальном (начиная с «вешалки»).

Самое убийственное – театр искусственно погружен в «зону молчания», точнее замалчивания. Имени «Театр Глас» нет на московских афишах, в театральных справочниках. Не публикуются статьи о его творчестве. Все СМИ (включая радио и ТВ) – в русофобских руках.

И все же их присутствие в общественно-культурном пространстве – пусть и микроскопическое – важно. После свирепо проведенной ликвидации МХТ им. Горького, изгнания из руководства Т. Дорониной, театр «Глас» остается едва ли не единственным островком открыто заявляемой и проводимой Русской Театральной Культуры, по крайней мере в Москве.

Будут ли и его добивать нынешние власть предержащие силы? Может быть и пренебрегут – поскольку роль и влияние «Гласа» весьма незначительны. А, может быть, и не успокоятся ‒ из пристрастия к садизму в преследовании всего русского и всегда им присущего стремления поглумиться над поверженным противником.

М.Н.: В 2014 году власти уже пытались лишить театр знания, решили продать эту землю в центре Москвы под застройку. Театр тогда арендовал помещение по адресу Малая Ордынка д. 30/6, но его обманом выселили, пообещав ремонт. В защиту «Гласа» тогда выступил известный протоиерей Георгий Докукин, который обратился с петицией к президенту... Сейчас театр располагается по адресу: Большая Татарская ул., д.29 (м. Добрынинская).
А каково нынешнее состояние театрального искусства в РФ, щедро финансируемого государством?

М.Л.: Об этом можно (и необходимо!) говорить обстоятельно, доказательно, подробно. Но жанр нашего диалога не предполагает пространностей, постараюсь быть кратким.

Русский национальный театр (прежде всего драматический) как явление отечественной культуры к сегодняшнему моменту уничтожен. И возможно – навсегда.

Театр погублен в результате многолетних, агрессивно-разрушительных воздействий сил, глубоко враждебных русскому народу и его достижениям и ценностям.

Напомним об идейно-эстетических основах Русского Театра. Лучшие его представители всегда воспринимали сцену как универсальное средство совершенствования человека. Они утверждали жизнетворческие, созидательные возможности сценического искусства. Приоритетным были духовные (по сути христианские) ценности. Не случайно великий Станиславский видел главную задачу сцены – раскрыть и передать «жизнь человеческого духа».

Сила русского искусства (и театра!) была в его реализме, в изображении человеческого бытия в достоверности, в формах ему соприродных и соразмерных. На подмостках характеры раскрывались в системе органического перевоплощения и эмоциональной непосредственности. Этому и служили открытые Станиславским законы сценического творчества, оформленные в «Систему Станиславского» (уместно вспомнить о системе химика Менделеева). Задача искусства, подытоживал Станиславский, ‒ служить уму и сердцу зрителя, а не его глазу и уху.

Именно по этим ценностям и был нанесен прицельный сокрушительный удар. Его успех был обеспечен всеохватной русофобской (по преимуществу еврейской) экспансией в сферу театрального искусства. Национальная самобытность нашей сцены подверглась уничтожению со стороны многочисленных космополитических и воинствующе антирусских сил (по реплике Бжезинского «русские – лишний народ»), сплотившихся в «малый народ», ядром которого явились евреи.

Катастрофу можно считать непоправимой, ибо в театральном искусстве традиции, опыт, ценности передаются, наследуются только в живом преемстве, их невозможно возродить, вычитав «правила» из книг и учебников и т.п. Вот почему убрали из МХТ «живую» Доронину – как преемницу эстафеты русских театральных традиций.

М.Н.: Вы также давно активно участвуете в деятельности различных православно-патриотических организаций и, в частности, были введены В.М. Клыковым в Главный совет Союза Русского Народа. К сожалению, после его смерти СРН раздробился, осталась лишь наша скромная структура, в которой в последнее время каждая группа действует автономно, в меру местных возможностей. В Москве для нас серьезной потерей стала кончина В.Н. Осипова в прошлом году, а перед этим ‒ лишение нас возможности проводить регулярные вечера в здании Славянского Фонда, который московскими властями был выброшен из Черниговского переулка. Какова Ваша оценка патриотического движения в целом в последние годы?

М.Л.: Ваш завершающий вопрос – крайне трудный и сложный для ответа, в каком-то глубинном смысле – роковой и мучительный. Он заставил меня оглянуться на свой путь, на свою судьбу. Отчетливо ясно, что жизнь свою я прожил в пространстве официально культивируемого дерьма (можно выразиться и деликатнее, интеллигентски манерно – в море человекообразного планктона, скверно пахнущего). Оно обступало со всех сторон и непреклонно.

Исключение составило несколько десятков моих соратников, сотоварищей – русских по крови и духу, не утративших совести, национального самосознания и гражданских чувств. Сегодня почти все они – в могиле.

ХХ век – самый трагический в Русской Истории. Вы это знаете не хуже меня. Сплошные поражения. В сущности, за сто лет (с 1917) главное не изменилось. Большевики сразу объявили понятие «русский» контрреволюционным, а Церковь и Православие ядовитым дурманом. Сегодня русских по-прежнему нет в правовом пространстве государства. Нет в конституции, нет в паспортах, нет в названиях политического (и даже бытового) характера. Как и в прошлые десятилетия само слово «русский» у многих русских (!) вызывает изумление, а у инородцев злорадное возмущение и обязательно громкий вскрик – значит, фашист! Нынешняя РПЦ превратилась в контору по предоставлению ритуальных услуг, а в общественно-политическом смысле – в послушную служанку Кремля.

И конечно, нынешнее наше положение во сто крат трагичнее, чем в 1917 году. Нас стало много меньше числом, а о качестве нашего народа лучше не вспоминать. Весь ХХ век ‒ это столетие торжества русофобии и победоносного геноцида русского народа, истреблена вся элита.

О «православно-патриотических организациях» ‒ их в недавние годы было немало по числу названий, но действовали они раздробленно, вяло, автономно (на что и Вы указываете) и неэффективно. Что касается «патриотического движения», то его как не было, так и нет. Исключением являются дореволюционные «Союз русского народа», «Союз Михаила-Архангела» (мало поддержанные населением и властью). В первое большевистское пятилетие «движение» просматривается – Белая гвардия, Тамбов, Кронштадт, сибирские восстания, но позднее любые намеки на «русское дело» беспощадно пресекались карательным террором.

В правление Горбачева и Ельцина дерьмо поперло наружу с неодолимой силой. Такого скопища мерзавцев, убийц, лжецов, дураков и трусов, как в российском пространстве в 80-е – 90-е годы ХХ века, в Русской Истории никогда не было (обогнали и 1917 год).

То, что Горбачев – мразь, подлая, преступная, а Ельцин еще больший негодяй – мы увидели сразу. Знали и о масонской принадлежности Горбачева. Багровое пятно на черепе воспринимали как метку дьявола. Между собой иначе как «пятнистым» его и не называли. Документальным подтверждением тому служат страницы моего дневника тех лет (дневник я вел и веду с 6-го класса школы, т.е. с 14 лет).

Примеров массового помрачения и эйфории того времени – множество. К примеру, о Ельцине был снят убийственно разоблачительный документальный фильм (о его поездке в США), и его несколько раз (!) показали по центральным каналам телевидения. Но «море дерьма» не вняло. И вскоре привело Ельцина на олимп власти.

Не менее удивил меня тогда состав Верховных Советов – СССР и РФ. Обилие среди них мерзавцев, недоумков, трусов и просто случайных людей. А ведь выборы, к примеру, в Верховный Совет РФ были достаточно честными и относительно свободными. Однако выбрали (а было и немало вполне достойных кандидатов) по преимуществу проходимцев, демагогов, даже и педерастов, умственно убогих и безбожных. И по большей части денационализированных. И это они тоже ответственны за возвышение Ельцина, за разваливание и разграбление страны и обнищание народа.

Отсутствие «патриотического движения» подтверждается и тем, что усилия русских патриотов никак не повлияли на ход Русской Истории. Русские неизменно отбрасывались на обочину и были в синяках и кровоподтеках. «Движения» не было, но конечно имели место благородные порывы (нередко наивные) отдельных русских героических мыслителей и политических активистов. Их мысли, оценки, их тексты украсили и обогатили русскую политологию, философию, культурологию. Но на политическую судьбу России, на участь русского народа они почти не повлияли. Иначе мы не сидели бы (уже которое десятилетие!) на дне выгребной ямы, куда опрокинули страну ее враги.

Патриотические порывы одиночек и «патриотическое движение» ‒ вещи ощутимо разные. Так было и при Совдепии, и в наше свирепо русофобско-либералистическое время. Склоняюсь к выводам тех аналитиков, кто считает, что точка невозврата пройдена. И Россия (как государство русских) все стремительнее сходит с исторической арены.

Замечу еще, что мне очень близки суждения и оценки происходившего у Вл. Максимова, высказанные в его книге «Самоистребление», изданной в 1995 г. в Москве. Они поразительно современны, а, может быть, еще актуальнее чем тогда.

Не могу удержаться, чтобы не привести некоторые цитаты из Максимова, с которыми полностью согласен.

«Нынешняя Россия – симбиоз вчерашних номенклатурных растлителей с откровенной и абсолютно безнаказанной уголовщиной, наглая всемирная побирушка, не вызывающая у цивилизованного человечества ничего кроме брезгливости и презрения» (стр.11).

«Россия переживает сейчас, может быть, самый трагический и уже необратимый в этой трагичности период в своей истории. Я не вижу даже в отдаленной перспективе ни одной обнадеживающей тенденции (…) Страна обречена: вчера еще она стояла на коленях, сегодня она уже лежит» (стр.26).

Также не могу не повторить обращение Максимова к Создателю: «Господи, когда же Ты наконец, избавишь Россию от этой прожорливой саранчи?» (стр.12). Мне вспомнился и Достоевский, который считал невозможным невмешательство даже при одной слезинке ребенка.

В ответ на Ваш вопрос о моем «активном участии в деятельности разных православно-патриотических организаций» ‒ этому отдано много сил. Регулярно выступал как публицист и как организатор многих общественно-политических и социо-культурных структур. Выступил инициатором и активно участвовал в создании в Ленинграде-Петербурге русского, национально ориентированного писательского сообщества в составе Союза писателей России (мы назвали его «Содружество», однако номенклатурщики позднее переименовали нас в «Ленинградскую областную писательскую организацию»). Мы были первыми в стране, кто успешно размежевался с еврейской литературной средой. Считаю это событие (1989) рубежным в развитии национал-патриотизма в Союзе писателей РФ. Явился инициатором организации в Петербурге отделения Всероссийского фонда культуры (тогда его возглавлял писатель П. Проскурин). Возглавлял городское отделение Комитета по борьбе с проектом поворота северных рек на юг. Входил в состав первоучредителей Всероссийского народного собора. Возглавил издательство им. А.С. Суворина, мы издали тогда более десяти православно-национальных книг. По моей инициативе мы первыми в стране издали знаменитую, ранее запрещенную «Русофобию» И.Р.Шафаревича.

Был неизменным участником группы питерских профессоров «Батальон четверых» (Каратаев, Фроянов, Савельев, Любомудров), регулярно выпускавшей в интернете политические обзоры текущих событий. Перечисляю то, что из давнего спонтанно вспомнилось по ходу моего ответа Вам.

Однако по прошествии времени я вижу, что усилия – мои и моих соратников – оказались малорезультативными в пространстве Большой Политики, в попытке построения общей нашей Судьбы.

Это (и не только это) и привело меня к убеждению, что «точка невозврата» пройдена. Таков мой краткий, очень беглый «ответ» на Ваш «завершающий» вопрос.

С уважением, М.Н.Любомудров, один из еще остающихся в живых «последних Могикан» русского призыва второй половины ХХ века.

Закончено 18.08.2021. СПб.

Беседовал Михаил Назаров, писатель, руководитель изд-ва «Русская Идея», член Попечительского совета РПО им. Императора Александра III

Первая публикация – сайт «Русская Идея»