ЧАСТЬ 4. ПРИСОЕДИНЕНИЕ ПРИМОРЬЯ

Необъятное левое побережье Амура

и берег Тихого океана были присоединены

графом Муравьевым почти против воли

петербургских властей.

Петр Кропоткин

Владивосток ранний

ГЛАВА 1. Россия сосредотачивается

Но, от речного романа – к морской романтике. Тем временем стрелка компаса международной напряженности указала на юго-восточное направление; требовалось срочно занять бассейн реки Уссури и установить защиту тихоокеанского побережья от англо-французского посягательства. В этом раскладе Муравьев-Амурский получил полномочия на разграничение с Японией и закрепление Сахалина за Россией.

Как-то в беседе с Муравьевым декабрист Михаил Бестужев заявил: «Грех, если русские не отыщут открытого порта на юге». Он видел необходимость создания «второго Севастополя на Тихом океане». Адмирал Василий Завойко также подсказывал необходимость поиска южной гавани для морской крепости. Следуя дружеским пожеланиям, генерал-губернатор настроился на обследование берегов залива Петра Великого, который раскинулся чуть ли не на двести миль. Но что-то подсказывает, что плавание Муравьева по запутанному маршруту в южных гаванях Японского моря имело еще одну, какую-то скрытую цель. Что он искал в краю далеком? Известно лишь, что в середине мая 1859 года он отбыл из Благовещенска на пароходе «Лена» для исполнения Высочайше возложенного особого поручения. Какого? В открытых источниках сведений нет, закрытые, вероятно, еще не рассекречены. В начале июня он на пароходе «Маньчжур» в заливе Де-Кастри, а затем следует стремительное перемещение на пароходе «Америка» в Печелинский залив и осмотр ряда бухт южных владений вплоть до пограничной реки Тумен-Ула; бухты мелькали ему перед глазами одна за другой вместе с листанием календаря.

Море. Полосы солнечного света разрывали нависшие черно-лиловые тучи, гребешки волн играли вдаль, к самому горизонту, чешуйчатыми блестками. По бортам корабля резвились касатки, им на смену заступали быстрые дельфины, легко скользили по курсу, демонстрируя ловкость и превосходство над неуклюжим корветом. Альбатросы и чайки кружили с криками над белыми парусами. Обнаружив удобную бухту для стоянок, защищенную от ветров отрогами Сихотэ-Алиня и напоминавшую очертаниями берега бухту Золотой Рог, что красовалась в Константинополе, Муравьев так ее и назвал. Появились на планете две бухты с одним названием. Не надо их путать.

На отлогих берегах Золотого Рога путешествующий генерал приказал разбить военный пост Владивосток, вложив в название простой, но глубокий смысл: «Владение Востоком». О закладке восточной морской твердыни свидетельствует запись от 18 июня 1859 года в судовом журнале корвета «Америка»: «В этот день генерал-губернатор Восточной Сибири граф Н.Н. Муравьев-Амурский прошел пролив Босфор Восточный и определил место – порт Владивосток». Через двадцать лет Владивостоку присвоят статус города, главного российского порта на Тихом океане, а еще через полтора века город-порт станет центром Дальневосточного Федерального округа Российской Федерации с охватом территории округа от Байкала до Океана. Города и порты, как драгоценные камни, нанизанные на жемчужную нить Амура и тихоокеанского берега, станут рукотворным украшением Дальнего Востока. Как-то понятен предпринятый круиз по морским гаваням, но Муравьев вдруг оказывается на озере Ханка! Не с той ли прогулки восточный берег озера закреплен за Россией?

Граф Муравьев застолбил посты под будущие порты, но ведь Приморский край с Китаем еще и не разграничен! Генерал опять шел впереди времени. Как и когда-то на Кавказе, его шаг оставался «крупнее немецкого». Еще и залив Посьета, то ли китайский, то ли корейский, оказался настолько хорош, что заставил сибирского распорядителя задуматься. Нехорошо прибирать чужое, делился он сомнениями сам с собой, но опять же достанется англичанам, и граф дал задание обер-квартирмейстеру вписать запавший в душу залив во владения России, подрисовав его аппендиксом к карте Приморского края.

Претендентов на тот залив хватало. В 1852 году французы его описали, назвав заливом де Аквиль, по имени своего крупнейшего картографа. Двумя годами спустя, экспедиция Е. Путятина описала его в подробностях с нанесением на карту под названием «Залив Посьета», капитан-лейтенанта экспедиции, а в 1855 году англо-французские корабли, в поисках эскадры В. Завойко, также зашли в залив, дав ему имя «Рейд Наполеона». Имен хватало на три залива, из которых Муравьев-Амурский выбрал русское название, хотя и на английский лад. На карте залив надо искать в самой южной точке Приморья, куда Будогосским протянута береговая полоса в двести верст, чтобы дотянуться до него. Ныне залив капитана Посьета стал излюбленным местом отдыха приморских жителей. Знают ли они, кому обязаны райским уголком?

Из приморских гаваней генерал, заметая следы маршрута и меняя пароходы как перчатки, на фрегате «Аскольд» перебросился на Японские острова с осмотром пяти гаваней. Он удостоверился, что островное государство не претендует на Сахалин, южная часть которого была дружески уступлена японцам графом Е. Путятиным. Айгунским договором с китайцами судьба острова также упущена. А возможно, для Китая, как и для англичан, Сахалин по-прежнему оставался частью материка в форме кривого полуострова. Чей тогда остров, защитный редут перед амурским устьем, которого только что не было? Приписали к России.

Из посещения Японии, в котором была разграничена линия с Сахалином, Николай Муравьев делает прозорливое заключение, касающееся трудолюбия японского народа: «Выучатся они и без нас, особенно морскому делу. А нам бы лучше самим учиться, чем учить людей, которые скоро нас перещеголяют». Вот это заявка! И ведь свершилась! Муравьев предвидел впечатляющий рывок, положенный в основу их экономического чуда. Ясновидец какой-то. В Цусимском сражении самураи продемонстрировали военно-технические преимущества броненосцев, наголову разбив русскую эскадру адмирала Рождественского. А в двадцатом веке Япония «перещеголяла» не только Россию, но и остальной мир.

В Россию Муравьев возвращался на том же пароходе «Лена», на котором начинался его экскурс, с донесением о секретной части Высочайше возложенного особого поручения. Какого? Неизвестно, но зато достоверно известно, что на обратном пути он, по данным казака Афиногена Васильева, более месяца гостил в Благовещенске у супругов Буссе, дожидаясь ледостава на Амуре. Долгое ожидание совмещалось с тем «легким продолжением» речного романа, о коем намекал казак Афиноген, трудившийся на всем протяжении тридцатых годов прошлого века над описанием жизни Муравьева-Амурского.

***

Среди лета К.Ф. Будогосский, замечательно справившись с муравьевским заданием, представил работы по исследованию реки Уссури и приморских берегов, линия которых изобиловала превосходными заливами с выбором гаваней для морских портов на все вкусы. Вот где простор к выходу на Великий океан! Вековые устремления России стать великой океанской державой близились к триумфальному завершению. Начальник края, воодушевленный новыми перспективами, пишет Корсакову: «… придумываю способ усилить военно-сухопутные средства Приморской области, где нужны руки для работы и войска для защиты. … На первый случай переведу сюда Енисейский гарнизонный батальон».

Отправив Будогосского с картами новых границ в Пекин для утверждения, граф Н.Н. Муравьев до глубокой осени оставался в Благовещенске, своим присутствием устраивая «демонстрации на маньчжур», чтобы китайцы знали, что за спиной Игнатьева маячит грозная фигура Муравьева со своим войском. За Будогосским туда же, где решалась судьба Приморья, начальник Сибири отправил в помощь Игнатьеву переводчика Я.П. Шишмарева с посланием от своего имени. В состав переговорной комиссии он назначил П.В. Казакевича и топографа К.Ф. Будогосского, карты которого вновь окажутся козырными и будут приложены в качестве свидетельства международного права к русско-китайскому разграничительному договору, заключенному в Пекине. Оспорить «картографический аргумент» Китаю опять не представится никакой возможности. Оба сотрудника, переводчик и картограф, будут пожалованы орденами и пенсионом в пятьсот рублей серебром каждый. Фактически Н.Н. Муравьев с амурской земли руководил переговорным процессом. Окончательный размен пограничными картами и их описаниями состоялся в июне 1861 года, когда Муравьев покинул свой пост. От России комиссаром при размене карт был назначен П.В. Казакевич.

В ноябре Муравьеву пришла императорская депеша в адрес Н. Игнатьева, в которую генерал-губернатору предлагалось внести свои соображения и указания. Учитывая затягивание переговоров и упорство китайцев, генералу Муравьеву разрешалось приступить к фактическому занятию войсками правого берега реки Уссури и блокированию маньчжурских портов нашими судами, «коль скоро местные соображения допустят». Воля царя развязывала руки Муравьеву и предоставляла ему «право решительных действий, как знает». Н. Муравьев же военные действия успешно подменял их имитацией: «Мне здесь быть недели две, чтобы маньчжуры убедились, что я приготовляюсь к войне». По берегам Амура проводились учения, в которых одни и те же конные казачьи сотни приходили на смену сами себе, изображая многочисленное войско. В дипломатической игре Муравьев полагал снабдить Н. Игнатьева инструкциями на случай его посредничества между воюющими странами.

Декабрь сковал реку крепким льдом, а с ней и затянувшийся речной роман. Граф направился в родной ему Иркутск, а через год он отбудет во Францию, где реки вовсе не промерзают.

***

В феврале 1860 года Николай Николаевич прибыл в Санкт-Петербург, где представил Государю проект разделения Восточной Сибири на два края – собственно Восточную Сибирь с центром в Иркутске и Дальневосточный край с центром в Николаевске-на- Амуре. «Нет никакой возможности одному человеку управлять краем в настоящем объеме, особенно когда присоединяются столь обширные приморские владения», - настаивал Муравьев в докладной записке. Граф приехал с проектом своего назначения генерал-адъютантом Восточной Сибири для наблюдения за Китаем и для окончательного распределения дел между начальниками Западной и Восточной Сибири и вновь образуемой Приморской области. На личной аудиенции Александр Второй, в свою очередь, просил графа:

- Я всегда поддерживал Амурское дело и часто лишь один его поддерживал – не забудьте это.

- Государь! Я уже десять лет это знаю и чувствую, - успокаивал граф царя.

После аудиенции сибирские представления графа, сдающего губернаторские полномочия, получили быстрые утверждения, что улучшило его настроения. Жаловаться приходилось на столичные разбитые дороги, от них грудь болела «препорядочно». Принял обед у Великой княгини Елены Павловны, с годами не утратившей привязанности к своему выдвиженцу.

Но обратим внимание к Великой княгине Елене Павловне, тетке царя, благословившей в сороковых годах давнего поклонника на путь государственного служения. К тому же, пора исправить недочет в повествовании и осветить деятельность Елены Павловны за период, когда Н. Муравьев тащил груз Амурского дела. Великая Княгиня жила в несчастливом браке с Великим князем Михаилом, человеком недалеким, хмурого характера, приверженцем военной муштры и с манерами мало воспитанного холостяка. Поклонник каламбуров, и не всегда благопристойных, князь не испытывал нежных чувств к невесте; в браке супружеские отношения не стали теплее. Контраст в княжеском семействе бросался в глаза всем и каждому, но брачный союз был заключен по расчету влиятельных особ. Под влиянием «неравного брака» Великая княгиня долго не находила возможностей для проявления своих выдающихся способностей. С мужем у нее наступило объяснимое отчуждение, но после его смерти вдовствующая княгиня годами не снимала с себя траур.

В годы Крымской войны, по призыву Великой княгини, была основана Крестовоздвиженская община сестер милосердия. Двести сестер общины трудились в севастопольских госпиталях. После войны община не распалась, став предшественницей Российского Красного Креста. Салон Елены Павловны в Михайловском дворце посещали выдающиеся люди эпохи, а его хозяйка приобрела непререкаемый авторитет и политический вес в придворных кругах и в обществе. Чарующая простота и деликатность обращения в сочетании с природным умом и разносторонним образованием вознесли ее на уровень самых просвещенных и влиятельных лиц России. Княгине доставляло удовольствие продвигать начинающих талантов от науки и искусства или, как она высказывалась, «подвязывать им крылья». Меценатство тоже было ей в радость.

В общениях с Великим князем Константином и заместителем министра внутренних дел Н. Милютиным княгиня Елена Павловна настойчиво продвигала давний вопрос освобождения крестьян от крепостничества. Верным союзником ей был восточносибирский губернатор, который относился к крепостному праву, как явлению постыдному и сдерживающему развитие сельскохозяйственного производства. Не случайно из Сибири, не знавшей помещичьего засилья, в центральную часть России и в Европу со временем хлынет поток сибирского хлеба, масла и другой продукции. По маслу Сибирь войдет в число крупнейших экспортеров мира, а ведь доля сибирского населения была ничтожна во всероссийском.

Салон Елены Павловны набирал наибольший авторитет. Через ее руки проходили записки и проекты по всем направлениям государственных реформ, чаще всего - по вопросам освобождения крестьянства. Уверенная в правоте благодеяния, Елена Павловна решила начать процесс освобождения с собственного имения в селе Карловка Полтавской губернии, на что Н. Милютин отозвался запиской на имя Императора. Судьба записки оказалась поистине исторической, - она была положена в основу Манифеста 1861 года об отмене крепостничества. Решительная сторонница свободы личности объединила материалы вокруг крестьянского вопроса, среди которых и давнюю записку Муравьева-Амурского, передав пакет правительственной Редакционной комиссии по подготовке реформы, которая, к тому же, заседала в Михайловском дворце. По словам известного правоведа К.П. Победоносцева, дворец Княгини стал центром по разработке «плана желанной реформы».

В петербургском обществе Елена Павловна была наречена «матерью-благодетельницей», А.Ф. Кони, общественный деятель и выдающийся юрист, отводил княгине роль «главной пружины в освобождении крестьян». След за крестьянской, в клубе «главной пружины» отрабатывались другие реформы, судебная, цензурная, земская, с принятием которых к концу девятнадцатого века Россия вошла в число преуспевающих мировых держав.

Благосклонность Елены Павловны к Николаю Муравьеву была решающим фактором в формировании благоприятного отношения к нему со стороны монархов и Великого князя Константина, хотя царь Николай Павлович и сам проникся безграничным доверием к сибирскому наместнику. Признавая умственное превосходство Княгини, Государи и Великий князь оставались в ее подчинении, склоняясь к лучшему мнению о «возмутителе спокойствия». Эту миссию защитницы и покровительницы величайшего реформатора века зачтем ей главным вкладом, внесенным на алтарь Отечества. Перечисленным сводом не ограничены благости Елены Павловны, одной из блистательных звезд на российском небосклоне. Немка по рождению и русская по духу, Великая княгиня, несомненно, относится к выдающимся и самым замечательным женщинам той эпохи.

***

Из Петербурга – в Париж, где дороги не досаждали ухабами, а отпуск проведен с женой Екатериной Николаевной и в дружеских отношениях с адмиралом Путятиным. И снова в Санкт-Петербург - за отставкой, но Муравьеву было объявлено, что царь отказался принять отставку, и в помощники к нему в Иркутске назначен М.С. Корсаков для облегчения генерал-губернатору исполнения трудных обязанностей. Отношение царя к Муравьеву выражено в царском откровенном высказывании: «Его не переделаешь, а надо уметь воспользоваться, отдавая ему справедливость за услуги, им оказанные» (из записок историка и дипломата С.С. Татищева). Царь предчувствовал, что граф Н. Муравьев-Амурский окажет Отечеству новую неоценимую услугу.

С решением правительства о том, что разделение Сибири признано «неудобным и преждевременным», генерал-губернатор категорически не согласился. Управление целым континентом при отсутствии транспорта и должных средств связи было делом крайне затруднительным. Телеграфа не имелось, на проезд вдоль или поперек края уходило по два-три месяца, на протяжении которых губернатор отрывался от дел. Некоторые исследователи и биографы считают, что отказ в разделении Восточносибирского края послужил последним толчком к уходу Муравьева в отставку. На авторский взгляд, Муравьев метался между желанием служить и необходимостью дать отдых изношенному организму: «Кавказ и в особенности Сибирь отзываются теперь на моей груди»; еще к тому же: «жизнь проведена и сокращена на службе Отечеству».

Начальник штаба сибирских войск Б. Кукель пишет тревожное письмо Корсакову: «Он готов оставить совсем Сибирь… Беда, если он уйдет от нас. Здесь не возьмешь ни честным трудом, ни человеческими побуждениями; здесь можно служить только упираясь на поддержку энергическую, которая силой воли удерживает всю здешнюю мерзость. Что же с нами будет без этой крепкой воли Николая Николаевича?»

***

Муравьевская сибириада близилась к завершению. В мае 1860 года граф Муравьев-Амурский предпринял пятую поездку из Петербурга в Сибирь, как и по Сибири их тоже набиралось пять, каждая из которых длилась, в среднем, по полгода, а с учетом трудностей пути и бездорожья приравнивалась к кругосветному путешествию. Что за край, если его начальник за четырнадцать лет управления смог совершить всего лишь пять поездок в столицу? Подсчитано, что за время губернаторства он преодолел свыше ста двадцати тысяч километров. А то и все сто пятьдесят.

Другая напасать, подобная эпидемии, казалось, не имела конца и края. Завалишинские доносы не прекращались, отравляя жизнь генерал-губернатору. По свидетельству Владимира Сукачева, «корреспонденции Д.И. Завалишина служили сильной помехой Муравьеву в Петербурге». Понимая, что доносчики пользуются поддержкой столичных кругов, и борьба с ними бесполезна, Муравьев принимает новое решение об уходе и намечает его срок: «Может быть, и состояние моего здоровья внушает мне эти мысли, но … желал бы просидеть в Иркутске до января … уехать из Петербурга в конце февраля и потом распрощаться с Завалишиным и его покровителями навсегда!» В сентябре - новая жалоба в адрес Министра внутренних дел С.С. Ланского уже от М. Петрашевского. «Завалишин и Петрашевский пишут официально к министрам дерзкие ругательства и клеветы на местные власти и остаются безнаказанными», - давал генерал пояснения Корсакову. Кучка друзей графу и толпа завистников и врагов. Под влиянием разнузданной клеветы, сильные министры Горчаков и Милюков тоже сторонились Муравьева.

Мутные потоки бурлили по печатным страницам, пока М.С. Корсаков, будучи в должности читинского губернатора, не подал представление на выселение назойливого писаря из Сибири туда, откуда его и прислали - в Москву. В Сибирь высылали молодого декабриста, а из Сибири – престарелого смутьяна. В Иркутске стало спокойнее, а Москве не привыкать, там бузотеров всех мастей всегда хватало. Итоги возни с недоброжелателями подвел В.П. Сукачев, иркутский голова, сумевший заглянуть в будущее: «Как бы ни судили действия Муравьева, Россия обязана ему выходом в море, одною из крупнейших заручек ее будущего благоденствия».

***

Отвлечемся для краткого обзора англо-китайских отношений, которые свелись к опиумным войнам, первая из них пришлась на 1840-44 годы. Ее предпосылкой стала успешная торговля мирного Китая с Великобританией, главной колониальной державой мира, решившей по праву сильного поломать отрицательный торговый перекос и изменить его в свою пользу. Сорок английских кораблей артиллерийскими бомбардировками китайских укреплений и высадками быстрых десантов решили исход сражений. Технически отсталые и неподготовленные к военным действиям китайские разрозненные силы не смогли оказать сопротивления захватчикам. По Нанкинскому договору Империя Цин, по обязанности слабой и побежденной страны, выплачивала английской казне огромную контрибуцию и открыла порты для английского опиума, который завалил китайский рынок. Английская корона получила гигантский источник дохода, тогда как в Поднебесной началась повсеместная наркомания и массовое вымирание населения. Конкурент надолго устранен с мирового рынка, и создалась система организованного разграбления Китая. Несусветные «торговые отношения» пришлись столь по нутру владычице морей, что за первой опиумной войной последовала вторая, переросшая в третью…

Китайская курильня

ГЛАВА 2. Русский дипломат Николай Игнатьев

Итак, китайскую эстафету от графа Николая Муравьева принял блистательный дипломат и разведчик Николай Павлович Игнатьев. Его роль в истории присоединения Приморья недооценена. Между тем, деятельность Н. Игнатьева напоминала не дипломатическую волокиту, а захватывающий детектив. Для любителей детективного жанра изложим чехарду несусветных приключений и опусов, по пятам преследовавших молодого дипломата на протяжении двух лет. Сначала о герое запутанной истории подписания Пекинского договора, решившего предназначение одного из красивейших и важнейших регионов планеты.

В 1832 году в семье Игнатьевых, близкой к царской фамилии, родился мальчик Коля, показавший в Пажеском корпусе блестящие способности. Как лучший выпускник заведения, он был вписан на Мраморную доску, на которую четверть века назад была занесена фамилия его предшественника Николая Муравьева. Выдающиеся результаты Игнатьев показал и в Николаевской военной академии, которую окончил с серебряной медалью, притом, что золотые медали в учреждении не вручались, а серебряные за двадцать лет получили всего-то два выпускника, включая Игнатьева. Потенциал личности выше некуда, оставалось его направить на пользу дела.

Началу карьеры послужило назначение молодого офицера военным атташе в Англию, где он под прикрытием официальной должности с головой окунулся в деятельность разведчика, полную опасностей и тревог. Его интересовали новейшие виды оружия. В Россию потекли описания, чертежи и даже оружейные образцы. В Париже боец невидимого фронта добыл сведения о предстоящем вторжении англо-французских войск в Китай, еще не предполагая, какую роль сыграет сам в новом походе Антанты. На дворе стоял 1856 год, и до решающих событий, в которых победителем выйдет русский дипломат, оставалось чуть-чуть.

Затем в дипломатическую деятельность вмешалась лошадь, устроившая Игнатьеву падение на скаку с переломом ноги. Весь следующий год неудачливый наездник ездил по странам Европы, залечивая рану и набираясь знаний перед новыми испытаниями. Испытательный срок ему был определен на переговорах в Средней Азии, проведенных на грани выживания. На переговорах в Хиве его ждал полный провал и требование Хана возвратиться в Россию, однако, упрямый дипломат с навыками разведчика пренебрег предписанием и с риском для жизни пробрался в Бухару, где в блужданиях и передрягах заключил выгодный торговый контракт. В Петербург из Оренбурга уже была отправлена депеша о гибели Игнатьева, когда он после десятимесячных скитаний неожиданно объявился в России, живой и невредимый, еще и с подписанным договором. За такой успех двадцатисемилетний дипломат получил генеральское звание. Отличившемуся дипломату, работающему на грани фантастики, дали новое поручение из разряда безнадежных на проведение переговоров с Китаем, на которых ему предстояло добиться ратификации Айгунского договора и, по возможности, окончательно урегулировать границу по Уссури, хотя надежды на продвижение не было никакой.

***

Итак, по порядку. Летом 1860 года двадцатитысячный корпус Антанты готовился к походу на Пекин. Для России была невыгодна победа любой стороны. Если победят китайцы, они окончательно откажутся от Айгунского договора, если англо-французы, то они сами могут занять Приморье вместе с Амуром, что не устраивало и Китай. К тому же, побежденный Китай утратил бы свободу в международных делах, в том числе и на переговоры с Россией.

Переговоры, затянувшиеся на год с лишком, по настоянию русской делегации, проводились на территории Русского подворья в Пекине, но это достижение долгие месяцы оставалось первым и последним. В первый же день дипломат потерпел сокрушительное поражение. Игнатьеву было заявлено, что Айгунский договор не ратифицирован, что он является недействительным, а князь И-шань, подписавший договор самовольно, наказан, хотя и не казнен по причине прошлых заслуг и родства с Богдыханом. И вообще, пусть русский дипломат заберет к себе И-шаня и отвезет в Россию. Следующим днем опального князя привезли в Русскую миссию, но Игнатьев отказался принять китайского заложника. Изнурительные переговоры и отсутствие в них перспективы приводили Игнатьева в отчаяние. Доходило до того, что Су-шунь, родственник императора, возглавлявший китайскую делегацию, в ярости швырял свиток с текстом Айгунского договора на пол, как пустую бумажку. Тупик, и письма до Петербурга ходили по четыре месяца.

Из Пекина Игнатьев просил правительство начать движение в Маньчжурию; губернаторы Приамурской и Приморской областей Буссе и Казакевич также были настроены «пострелять маньчжур», но Муравьев охлаждал их пыл: «нашими выстрелами мы будем убивать простой народ, который к нам и не враждебен, а мандарины уйдут безнаказанно. … Нет причины стрелять, когда мы все то делаем, что хотим, и пролагаем границу, где желаем». Припомним, на Кавказе генерал Анреп, хорошо зная Муравьева, был уверен, что он «не пустится необдуманно ни на какое предприятие». Китайцы видели в России защиту от европейских колонизаторов, и Муравьев шел навстречу добрососедству с ними. Зато он оказал мирную поддержку Игнатьеву, разбив под носом у китайцев два военных поста – Владивосток и Новгородский – в лучших гаванях залива Петра Великого. Чем бы опиумные войны ни кончились, Россия уже находилась на берегу Японского моря.

Мирное заселение дальневосточных земель не ослабевало. В шестидесятом году двести сорок крестьянских душ образовали четыре селения, из них пятьдесят душ поселены в Приморской области, за которую еще бился Н. Игнатьев. В Приморье направлен Енисейский гарнизонный батальон и пятьсот человек каторжных, о которых с почтением отзывался граф Муравьев: «эти штрафные молодцы, просто учителя для казаков, даже лодки строить, рыбу ловить и баржи с мели снять». В Приамурье поставлено одиннадцать новых селений, построено восемь школ, население на Амуре составило девять тысяч человек.

***

В сложившейся обстановке на китайских переговорах министр Горчаков, с подачи графа Муравьева, указал Игнатьеву примкнуть к наступавшим англо-французским союзникам, выступая в качестве миротворца, и требовать от Пекина уступок в обмен за свои услуги. Проще говоря, ловить рыбку в мутной воде. Игнатьев настроился на поездку, но его не выпускала охрана китайцев, сообразивших не допускать переговоров русского дипломата с европейцами. А вот учить разведчика побегу из охраняемой зоны не требовалось. В назначенный час казачья группа выехала из подворья, за ней – игнатьевские носилки с паланкином, но в воротах вдруг сломались колесные оси телег, кони вздыбились, посеяв панику. Стражники бросились к поломанным телегам, потом к завешенным носилкам, оказавшимся пустыми, тогда как Игнатьев, переодетый в форму казачьего офицера, в суматохе незаметно ускользнул за ворота. Он добрался до театра военных действий, где и передвигался за экспедиционным корпусом, вступая в поочередные переговоры с той и другой воюющей стороной.

Началась двойная игра. Дипломат входил в доверие каждой из сторон, играя на их слабых местах и подчеркивая собственную миротворческую роль. Китайцев убеждал, что может остановить наступление противника, союзников доверительно «просвещал» по восточным обычаям и вводил их в заблуждение, уверяя, что Россия и Китай уладили пограничные вопросы, а китайцы собирают войска для упорного сопротивления. Научил союзников восточному этикету представляться Богдыхану на коленях и с тремя земными поклонами. Знание обстановки и европейских языков, светские манеры и дипломатический такт русского дипломата располагали командование корпуса к общению. Все равно, иных посредников у них не имелось.

Собрав силы, союзники пошли на Пекин, за ними – русский посредник. Он принимал жалобы от населения, пострадавшего от бесчинств захватчиков. Согласовав с командованием корпуса свои услуги по защите населения от мародеров, он организовал раздачу китайцам листовок с надписью «Христианин», которые надо было наклеивать на ворота. К удивлению китайцев, «белые бумажки» по охране от мародеров сработали! За необыкновенные способности китайцы дали русскому посреднику имя И-дажень, что означало «сановник-И», стало быть, Игнатьев.

В середине августа Игнатьев сорвал начавшиеся было прямые англо-китайские переговоры, подсказав командующему корпусом лорду Эльджину запросить письменные полномочия от члена Верховного совета Китая Гуй-Ляна, каковых у переговорщика не оказалось. «Имитацию китайских переговоров» он истолковал попыткой выиграть время для подготовки к боям. В конце августа китайская армия была разбита, но отряд парламентеров корпуса оказался в плену, часть из них за неисполнение объявленного перемирия казнена, а тринадцать человек спасены Н. Игнатьевым. Спасение парламентеров убедило союзников в том, что русский посредник им необходим. Китайской стороне он дал совет в целях безопасности Богдыхана вывезти его в надежное место из Пекина. Так и метался посредник между двух сторон, улаживая конфликты в интересах третьей стороны.

В ярости за устроенную казнь союзники ринулись на Пекин, по пути разграбили императорский дворец Юаньминъюань с его фантастическими богатствами и затем сожгли, чтобы произвести на китайцев «необходимое впечатление». В сентябрьском сражении у моста Балицяо, что под Пекином, китайцы потеряли до трех тысяч человек и были окончательно разгромлены. Император бежал, но тут к лорду Эльджину явился Игнатьев с предложением подумать, с кем же ему придется подписывать договор о мире с выплатой контрибуций, если страна окажется без управления. Кто и каким образом будет создавать новую власть? Лорд Эльджин согласился с доводами и остановил корпус под пекинскими стенами, оговорив символический вход в столицу ограниченного отряда союзников через центральные ворота. Дальше русский дипломат выкинул новый фортель и на правах победителя первым вошел в город во главе отряда союзников. Китайцы кинулись к И-даженю с просьбой о посредничестве и смягчении союзных требований в наступившей критической обстановке. Сановник-И пообещал им содействие по девяти пунктам прошений из десяти взамен под письменные обязательства по утверждению заключенного Айгунского договора и заключению нового договора с уступкой России Уссурийского края. За чудесное спасение Пекина от разгрома и разграбления, какое только что случилось с дворцом Юаньминъюань, сбежавший император дал согласие.

Переговоры коалиции с Китаем проходили на посреднической территории Русской миссии, куда Игнатьев после недавнего бегства вернулся на правах победителя. При возникающих затруднениях договорного процесса обе из сторон обращались за помощью к Игнатьеву. Союзники и китайцы сами удивлялись способностям русского И-даженя, которому едва исполнилось всего-то двадцать восемь лет. Одновременно в великой тайне от союзников там же, в Русской посольской миссии, готовился разграничительный договор между Россией и Китаем. Мастер закулисных манипуляций едва успевал перемещаться по переговорным помещениям, отбывая от одной делегации под предлогом «передохнуть», чтобы объявиться в другой. В середине октября 1860 года подписаны кабальные для Китая Пекинские конвенции с европейцами, которые, опять же по совету Н.П. Игнатьева, заподозрившего что-то неладное, отбыли в Тяньцзинь под защиту своих войск, освободив пространство для русско-китайских сношений.

Газета «Дейли-Телеграф» была откровенна: «Китайцев надо научить ценить англичан, которые выше их и которые должны стать их господами». По заключенному договору, империя Цин платила многомиллионную контрибуцию, расширила легальную торговлю опиумом и обязывалась предоставлять китайских кули в качестве рабочей силы на продажу в английские и французские колонии. Доход европейских дельцов от опиумной торговли в Поднебесной исчислялся триллионом долларов по нынешнему курсу. Китай превратился в полуколонию и был выбит из колеи на полный век, а опиумный кризис растянулся на многие десятилетия, пока в стране, при решительной поддержке Советского Союза, не установился коммунистический строй.

***

В Русскую миссию прибыл младший брат Богдыхана князь Гун Цин Ван, исполнявший в отсутствие императора его обязанности. Ровесники быстро договорились, и второго ноября состоялась церемония подписания русско-китайского договора, вошедшего в историю под названием Пекинского. Блистательный ум Игнатьева, молодость и присущий ей авантюризм решили исход Приморского края. Именно с этого дня Россия стала великой морской державой, и Мировой океан широко и вольно плескался перед ее порогом.

Итоги великого дальневосточного передела подводил крупнейший мыслитель эпохи Фридрих Энгельс: «Когда Англия решилась идти войной на Пекин, и Франция примкнула к ней в надежде получить что-либо, Россия, отбирая в этот самый момент у Китая территорию, по величине равную Франции и Германии, вместе взятым, и реку протяжением с Дунай, в то же время ухитрилась выступить в качестве бескорыстного покровителя слабого Китая, а при заключении мира сыграть роль чуть ли не посредника… Война оказалась выгодной не для Англии и Франции, а для России». Мыслитель, как всегда, прав. В роли покровителя Китая выступил генерал Муравьев, а в роли посредника – другой генерал, Игнатьев, и без всяких «чуть ли». Два кудесника русского царя без единого выстрела принесли России больше выгод, чем вся европейская армия за годы захватнических войн.

Самое удивительное в том историческом переделе земли состояло в том, что Китай, как государство, Уссурийский край и не утратил, поскольку он формально не принадлежал Поднебесной и не заселялся китайцами, считаясь наследством правящей династии Цин в качестве заповедника. Уссурийское королевство площадью в полмиллиона квадратных километров перешло в наследство от маньчжурской династии к русской монархии, но с наследствами бывают и не такие чудеса. Китайский император Ичжу умер через год в возрасте тридцати лет то ли от охватившей его печали после утраты наследного заповедника, то ли от летнего зноя. Николай Игнатьев за блестящие результаты в переговорах удовольствовался званием генерал-адъютанта, титулом графа и тремя орденами. В Кяхте, на обратном пути из Китая, ему торжественно преподнесли Памятный адрес с подписями доброй сотни сибирских купцов. С Китаем открылась торговля.

Затронутая история Уссурийского края уводит нас в глубину веков, а если там покопаться, то окажется, что исконный Китай – это далеко не Маньчжурия, а покоренная маньчжурами страна. Вот парадокс, особенно, если учесть, что на сегодня маньчжуры – лишь этническая группа, ассимилированная китайцами, а ее численность около десятка миллионов человек. Но четыре века назад все было по-другому. Тогда-то тунгусо-маньчжурские племена, известные под именем чжурчженей, объединили разоренных кочевников и крестьян в мощное государство, народы которого стали называться маньчжурами. Где жили, теми и назвались. Воинственная династия Цин завоевала народы Тибета, Монголии, этнического Китая, еще и обложила данью прилегающие страны.

Важный исторический фактор состоит в том, что при первых появлениях русских отрядов В. Пояркова и Е. Хабарова на Амуре маньчжуров не было, и не только на левом, но и на правом берегу до пятисот километров к югу от реки. Не было там и этнических китайцев, которым династия запрещала проникать в Маньчжурию, не подпуская их к вожделенному Уссурийскому наследству. Так что граф Муравьев-Амурский не захватывал амурские земли, он только возвращал их; это Россия, напротив, уступила маньчжурам правые берега рек Амура и Аргуни, входившие в семнадцатом веке в состав Албазинского воеводства. На том и основывался Муравьев, намереваясь присоединить правобережье Амура и Аргуни. Даже на пороге самораспада империя Цин отказывалась признать границу с Россией по Амуру, требуя отвести себе весь Забайкальский край. Вот упрямый народ.

Граф Н.Н. Муравьев-Амурский в письме князю А.М. Горчакову чрезвычайно высоко оценил китайскую эпопею Игнатьева: «Теперь законно обладаем и прекрасным Уссурийским краем, и южными портами. Все это без пролития крови, уменьем, настойчивостью и самопожертвованием нашего посланника, а дружба с Китаем не только не нарушена, но окрепла более прежнего. Игнатьев превзошел все наши ожидания». В своем последнем письме, отправленном из Иркутска Михаилу Корсакову, Муравьев выражал удовлетворение переустройством Востока: «Благодаря Игнатьеву, совесть не грызет меня за китайские дела».

ЧАСТЬ 5. ИРКУТСК-ПАРИЖ

«… мог бы применить себя в Петербурге с сильным влиянием на общий ход дела и на все части управления при неограниченном доверии Государя».

…В начале января в Иркутске назначен общий приемный день, которому Муравьев, возвратившись из знаменательной поездки, придал особый смысл и назначение. Вспоминает Б. Милютин: «На этот раз накопилось столько электричества в воздухе, что все чувствовали грозу. Лица всех обращены к дверям кабинета. Из нее не вышел, а как бы вылетел граф Муравьев. Окинув всех не гневным, но грозным взглядом, он начал речь. Произнесенная прекрасно, она произвела сильнейшее впечатление».

В остатние дни 1860 года Иркутск в оживлении и в восторгах. Китайская империя окончательно признала за Россией владение столбовой дорогой к Великому океану, и страна одним взмахом перенеслась с северных широт амурского устья к Корейскому полуострову, сблизившись с кипучим центром мировой торговли на Океане. Оппозиция ушла в подполье; по выражению Муравьева, с Пекинским договором «в Иркутске все звери присмирели». А. Максимов выдвинул версию китайской податливости в амурской сделке: «Уступая Амур и Уссури, Китай исполнил требования России только благодаря энергии графа Муравьева-Амурского. Китайцы не предполагали, что за ним стоит лишь несколько сот штыков. Им казалось, что решительные действия графа могли опираться на грозную военную силу».

Действительно, было такое, когда граф сбрасывал китайскому правительству ложную информацию о формировании в Сибири стотысячной армии и демонстрировал военные приготовления, но в разрешении споров существовала и объективная сторона. Суть в том, что в то время ни Китай, ни Россия не имели необходимости в занятии и освоении глухих и отдаленных земель, не обладая ни достаточными людскими ресурсами, ни материальными и прочими средствами. Муравьев же, смотревший на десятилетия вперед, действовал в интересах будущих поколений, гнал переселенцев силком, опираясь на военную дисциплину казаков, на штрафных солдат и ссыльных каторжан. Куда им было деваться? Поэтому и был нелюбим современниками, поэтому его признание отлагалось на века. Оценят ли потомки его подвиг?

Успешное окончание китайских дел чрезвычайно успокоило графа. Отдавая должное заслугам Н. Игнатьева, генерал-губернатор встретил его на перевозе через Ангару, провел до своего дома, где была организована встреча с праздничным обедом, гуляниями и литературным вечером, изъявляя искренние дружеские чувства к герою-дипломату. За время пребывания дорогого гостя по городу прокатилась череда приветственных обедов, прощальный из них состоялся в загородном доме, где чинные речи перешли в песни и пляски. В начале 1861 года Н.Н. Игнатьев часто навещал Муравьева в Санкт-Петербурге после отставки генерал-губернатора. Какое-то время Николай Павлович Игнатьев служил директором Азиатского департамента внешнего ведомства и даже министром внутренних дел, но лишь какое-то время. Как и Муравьев, Николай Игнатьев был предан забвению, хуже того, по немилости царя Александра Третьего последние годы провел в нищете. Слишком много русский дипломат дал неблагодарной державе, и слишком скупо она с ним рассчиталась.

Дипломатический успех Николая Павловича Игнатьева стал достойным завершением всего Амурского дела, возглавляемого Муравьевым с первого дня пребывания в Сибири. Он испытывал чувство исполненного долга перед Отечеством и заслуженного права на отдых. Его вулканическая энергия, извергавшаяся четверть века из горящей груди, иссякла, огонь потух, в организме наступило опустошение, душа просила покоя. Все сошлось в нем к одному – исполненная Миссия Преобразователя Востока, болезненность и усталость, к ней - нескончаемый поток досадливых клеветнических статей. В октябре граф не забыл попросить Михаила Корсакова, находившегося в Санкт-Петербурге, «принести глубокое почтение Великой княгине Елене Павловне. Она искренне расположена ко мне и подозревает во мне какие-то способности».

***

В оставшееся в своем распоряжении время Н.Н. Муравьев приводил в порядок дела для их сдачи преемнику, набиравшемуся на отдыхе сил перед вступлением в должность. Напряженный год переговоров с китайцами не был потерян зря. Еще до заключения Пекинского договора, из центральных губерний в Приморскую область доставлено до двух тысяч крестьянских душ обоего пола со скотом в тысячу голов, да в Амурскую область с полтысячи душ и к ним семейных казаков до трех с половиной тысяч. К казакам приселено шесть сотен штрафных солдат, и общее население края приблизилось к пятнадцати тысячам, если не считать скота. Начало положено. И до последнего дня правления Н. Муравьев одержим новыми планами: «Как можно скорее занять южные гавани в Уссурийском крае, вблизи границы с Кореей, а нашей военной эскадре крейсировать в Японском и Китайском морях».

Для освобождения от пут центральных правителей, генерал-губернатор подал запрос о выводе Восточной Сибири из ведома министерств, оставив ее в подчинении Сибирскому комитету при Государе, что вызвало категорическое противодействие со стороны Петербурга и обвинения Муравьева в сепаратистских настроениях. Этот проект вызвал неудовольствие Высочайшего лица империи и ускорил расставание с «сибирским Петром». «Выскажу удивление и недоумение, - делился мнением об отлучении Муравьева от дел П.И. Пахолков, - Как такой великий человек сошел с поприща в полной силе умственных способностей, и вот уже пятнадцать лет мы видим, как жалкие посредственности выступают вперед и играют видные роли?! … Ни раньше, ни позже не удавалось мне встретить в жизни другого человека, подобного ему». Да и как встретить подобного человека, если гении на дорогах не валяются?

С заключением Пекинского договора от второго ноября 1860 года, по которому левый берег Амура, а от Уссури и его правый берег вплоть до Кореи, окончательно присоединились к империи, формирование России, как великой морской державы, завершено. На заре восемнадцатого века Петр Великий «прорубил на Балтике окно в Европу», а в девятнадцатом Муравьев-Амурский распахнул океанские ворота. Свершилось то, о чем мечтали первопроходцы, за что положили головы защитники Албазинской крепости и что поставил главным делом граф Муравьев-Амурский. На протяжении двух лет, одна за другой, исполнены заветные цели присоединения Приамурья и Приморья.

Это он, граф Н. Муравьев-Амурский, настойчиво вкладывал в сознание императоров и членов правительства идею продвижения на крайний восток, до Мирового океана, и сам предпринимал к тому опережающие действия вопреки намерениям правительства и его министров. Что за интерес двуглавому орлу мог представлять Дальний Восток, когда Сибирь представлялась пустынным краем, когда Япония оставалась отсталой страной, а Китай в результате английских опиумных войн был загнан в беспросветный упадок? И только он, неистовый Николай Муравьев, настойчиво разворачивал головы членов правительства и царской семьи на Восток.

***

Январь 1861 года. Сдача полномочий начальника Сибирского края Михаилу Корсакову, другу, соратнику и единомышленнику. Весь Иркутск, от генеральских мундиров до крестьянских армяков, прощался с Губернатором, вписавшим в историю города и края самые яркие страницы. Площади, окаймлявшие Собор, кипели народом всех сословий, приезжими из ближних деревень. Николай Николаевич шел к Собранию. Зима, но город стоял без шапок, понимая, что прощается с лучшим из предводителей, прощается с величайшей из сибирских эпох, длившейся четырнадцать лет. Его останавливали, со всех сторон слышались прощальные крики. Залы Собрания переполнены.

Иркутск отдавал Николаю Николаевичу дань народной любви и признательности – обед и молебен в Кафедральном Соборе, торжественные и грустные проводы от Губернаторского дома до Вознесенского монастыря, располагавшегося от города за четыре версты. Туда ехали экипажами, кто их имел, но пока шел молебен и завтрак, сбежались толпы простого народа. В день прощания вдруг всем стали ясными величие и незаменимость этого невысокого и сухощавого человека, значимость его неимоверной силы духа и деспотического характера, без которых не было бы российского Дальнего Востока, а только Крайний Север да Вечная Мерзлота. В монастыре повторился обряд прощания, настолько претило людям наступавшее сиротство без строгого и справедливого Отца.

Из помещения настоятеля почитатели вынесли генерала на руках, но при выходе они были без всяких церемоний отброшены, и графа выхватили натруженные крестьянские руки, а за ними - другие, простолюдины и инородцы, несли и бережно передавали из рук в руки драгоценную ношу до самого экипажа. Наступил час народного прощания. Муравьев был взволнован.

- Мы тебя не забудем, граф! Не забывай и ты нас! – неслись наперебой нестройные выкрики. Они подхватывались, повторялись гулкой и разнобойной фразой, сливаясь воедино: «Не забывай нас, граф!»

Наконец, со слезами на глазах, генерала усадили в дорожный экипаж, и тронулись повозки. Люди стояли без шапок, хотя и на морозе, крестились, провожая Николая Николаевича, защитника и покровителя, одного на Сибирь, крестными знамениями вначале удалявшимся повозкам, а потом на монастырь. Повозки двинулись шибче и еще шибче, а простой люд стоял, зная, что он потерял больше всех других, что не будет больше приемов четырежды в неделю, где выслушивался каждый проситель, а просьбы по делу исполнялись споро и добротно. «Стоял и я, - вспоминал о том дне Б. Милютин, - И невольно пришло мне в голову: закатилась зорька в Сибири. Действительно, она закатилась». О тех проводах графа у И. Барсукова: «Воздадим дань удивления могуществу его духа. Имя этого передового вождя, предупреждавшего дух времени, внесется без сомнения во вселенскую летопись».

***

В Петербурге графа приняли с должными почестями, царь удостоил его личным приемом. Великая Княгиня Елена Павловна пригласила давнего поклонника на обед, а через несколько дней – на встречу с Прусской королевой, пожелавшей лицезреть человека, перевернувшего прежние представления о путях передела мира. Обозначена историческая веха окончания муравьевской эпохи в Сибири: девятнадцатого февраля 1861 года, день в день с отменой крепостничества, граф Муравьев-Амурский «получил вольную» и был освобожден от «сибирской ссылки». «В воздаяние подвигов личного мужества и многолетних примерно-полезных заслуг» Николай Муравьев царским указом назначен пожизненно членом Государственного Совета России и пожалован орденом Владимира с мечами над орденом. Глядя на недавнего начальника, прежний подчиненный К. Венцель, ставший сенатором, раздумывал о том, что каким был молодой поручик Муравьев, без гроша в кармане, таким и остался даже в генеральском мундире, не имея средств к проживанию. На что только он рассчитывает жить? Сенатор был бы прав, но положение бессребреника поправил царь, по достоинству назначивший преобразователю Востока ежегодный пенсион аж в пятнадцать тысяч рублей серебром. С этаким-то жалованьем отставному генералу не зазорно было появиться перед глазами заждавшейся женушки.

Ему, как единственному виновнику присоединения Амура и прилегающих территорий, подарены часы, отлитые из серебра, с надписью даты заключения Айгунского договора и затейливыми барельефами, вензелями и прочими выдумками, отражающими исторические события на Амуре. Собравшиеся полным составом близкие сослуживцы торжественно вручили Николаю Николаевичу уникальный экземпляр часов, полный идеи и изящной красоты, что растрогало графа до слез.

В Петербурге он продолжал работать на благо края, находясь в должности члена Государственного Совета, где предлагал полную свободу и беспошлинность в Кяхте, но сдался на таможню с малой пошлиной. Зато добился перевода таможни из Кяхты в Иркутск, на берег Ангары близ перевоза в поселке Листвянка, где легче ставить заслон контрабанде. Открытый в 1645 году, поселок закрепился в качестве перекрестка водных путей, перевалочной базы на пути в Кяхту и дороги на Амур, в Китай и Монголию. Листвянка прижата к прибережной полоске озера-моря грядами гор, сплошь покрытыми лиственничными лесами. Течение Ангары столь быстро, что близ истока из Байкала она обыкновенно не замерзает, предоставляя утиным стаям возможность проведения зимовки. Здание таможни, поставленное из пород прочнейшей лиственницы, сохранилось до наших дней.

Перед отъездом за границу граф получил письмо от Великой Княгини Елены Павловны с пожеланиями скорейшей возможности к тому, чтобы «вы опять были с нами». Может ли женщина, тем паче, находясь при нелюбимом муже, и сама нелюбимая им, обойтись без сердечных влечений к человеку, обладающему, в ее понимании, самыми превосходными духовными качествами, и, к тому же, безнадежно влюбленному в нее? Николай Муравьев и Елена Романова, два светоча в российской жизни, не видели среди других равных себе по благородству и уму, так неужели признание единственной для них личности не отозвалось позывами нежных чувств?

В ответе графа изложены заверения: «Сделаю все зависящее, чтобы после кратковременной отлучки вернуться и повергнуть к стопам Вашего Высочества почтительнейшую преданность». Но не успел граф вернуться в северную столицу, чтобы повергнуть свою неиссякаемую преданность к желанным с юности стопам, как был приглашен к визиту Ее Высочеством, оказавшейся на водах в Бадене, где и у него, прилежного пациента, здоровье улучшилось, одышка уменьшилась. В письме другу Михаилу Семеновичу он дал короткий отчет о встрече с дорогим по жизни человеком: «Не могу нахвалиться любезностью Великой Княгини, она нисколько ко мне не изменилась, несмотря на мое политическое положение».

Одни на всей планете

Витают две души,

Любовью не согреты

В тоскующей тиши.

В мечтах – навеки вместе,

Да не дано судьбой,

Им ждать почтовой вести,

Как радости благой.

В 1873 году, узнав в Париже о кончине Великой Княгини Елены Павловны, Муравьев писал М.С. Волконскому: «Я сердечно любил ее и любил пятьдесят лет». Он не ошибся ни на год в летоисчислениях, приставленный еще в Пажеском корпусе к креслу любимого создания в далеком 1824 году. Вот и подведена черта тем домыслам и предположениям, с которых начиналось наше повествование, когда юный влюбленный паж состоял в прислугах женщины всей своей жизни, одной из всех на целом свете. Той женщины, которая использовала свое влияние и многие лета, как могла, ему во всем покровительствовала. Два сильных ума не видели равных себе вокруг, две благородные души витали над землей в едином благостном союзе и в благодарении судьбе за то, что они были и остались вместе, не подпуская к себе более никого на протяжении полувека. Так бывает, хотя редко, когда большая и всепоглощающая любовь не омрачается зряшными обидами или недоразумениями бытия и остается чистой, светлой, какой рисуется в мечтаниях, и тогда любящие натуры живут идеальной любовью, недоступной большинству.

Жизнь пролетела как во сне,

В тумане виден берег синий,

Пусть годы отданы жене,

Но в светлой памяти - Княгиня.

***

С уходом Великого Преобразователя Сибири «не стало живой лихорадочной деятельности, и дела наши пошли обыкновенным черепашьим шагом, на переселенческий вопрос обращалось мало внимания», - дал свое заключение Б.К. Кукель, ярчайший соратник графа Муравьева-Амурского. Переселенцы в напрасном ожидании помощи проедали свои запасы и нередко возвращались на родину нищими. Он «мог бы еще блестящим образом работать десять лет и завершить дело заселения, но выбившись из сил, принужден был преждевременно оставить Амурский край, и это неблагоприятно отразилось на дальнейшей судьбе прекрасной восточной окраины. - Продолжал Б.К. Кукель. - Заместители Муравьева не обладали его гением и энергией и не чувствовали к краю той любви, какою был преисполнен граф. Можно считать потерянными не один десяток лет, в течение которых наши соседи успели свои дела на Амуре привести в порядок». Последнее написано прямо для нас и наших дней. Япония, Корея, Китай, а с ними вся Юго-Восточная Азия, где они были относительно России в муравьвские времена и где находятся теперь? Муравьев видел и предвидел все это. По воспоминаниям соратника Р.К. Богданова, «он сокрушался, что согнал народ, и не пришлось руководить дальнейшим заселением Амура».

С отказом административно-территориальной перестройки восточной части страны отпала возможность возвращения графа Муравьева в Сибирь, где он мог бы остаться не управляющим генерал-губернатором, а государевым Наместником Сибири. Но Сибирь Сибирью, а Муравьев видел себя Управленцем России и был готов к роли, которая была ему по плечу. В письме Николаю Игнатьеву Н.Н. Муравьев писал, что мог бы применить себя в «Петербурге с сильным влиянием на общий ход дела и на все части управления при неограниченном доверии Государя». Кто, кроме него, мог бы уверенно повести Россию курсом укрепления могущества и процветания? Но далеко не всем нужна была сильная Россия, инициативность Муравьева не вызывала доверия в высших сферах, смелая самостоятельность пугала. Через полвека ему на смену придет великий реформатор Петр Столыпин, который будет убит на взлете реформ. Кем? Все теми же.

Историки до сих пор спорят, прав ли был Сталин, который путем жестких репрессий устроил в стране промышленный рывок и спас государство от уничтожения фашистской Европой. Эти споры нескончаемы, так как исходят из идеологических противостояний, а ответ надо искать не в сталинской, а в столыпинской эпохе. В конце концов, Сталин был поставлен перед суровым выбором, когда страна оказалась слабой, и были необходимы чрезвычайные меры, хотя не обязательно репрессивные. Иная обстановка складывалась перед первой мировой войной, когда Ленин признавал, что при проведении реформ Столыпина революция в России была бы невозможна. Кому она нужна, бессмысленная и беспощадная, если в то время Россия входила в число крупнейших экономик мира, опережая их по темпам роста?

Мечты Муравьева – сильный флот, развитая промышленность и транспорт, извлечение природных богатств и большая торговля с соседними странами – остались при жизни мечтами. Он «уподобен был орлу со связанными крыльями. … Дай Бог России побольше таких слуг» (Кукель). Но остался богатейший, им присоединенный край, позволяющий потомкам исполнить мечты Преобразователя, к чему сподвиглась спохватившаяся Россия, установив опережение в развитии края в веке двадцать первом.

***

Теперь – Париж, где Муравьев двадцать лет прожил душа в душу с Екатериной Николаевной. Интерес к Сибири не ослабевал, и не было ни одного важного в крае дела, в котором не проявилось бы его участие. Годами шла переписка с Корсаковым, в которой Муравьев своим государственным умом, долголетней опытностью и знанием оставался полезным Сибири. Советы графа шли в удивительных подробностях, словно он оставался на месте, в своей иркутской резиденции. Надо отдать должное преемнику, который не подвергал ломке что-либо из заведенного Муравьевым порядка правления. В конце шестьдесят четвертого года граф фактически в больном состоянии приехал в Петербург по вызову на заседание Государственного Совета, и вынужден остаться на лечениях до августа следующего года. Не отпускали боли в груди и левом боку, мучило удушье и биение сердца. В помощь приезжала из Парижа Екатерина Николаевна.

После 1868 года он не возвращался в Россию, устроив себе парижскую ссылку на те же тринадцать с половиной лет, какие с 1848 года длилась сибирская ссылка. Отмерен год отдыха за год ссылки. Дом Муравьева в Париже служил одним из средоточий русской колонии. Он жил на Елисейских полях, в районе парижских аристократов, и сдружился с русским послом во Франции графом П.Д. Киселевым. Николай Николаевич сохранял свое необычайное обаяние. Приезжие русские люди, как особой чести, искали встречи с графом, стариком-юношей. И он высоко ценил внимание, особо со стороны сибиряков, привозивших ему байкальских омулей. Из письма М. Корсакову: «Спасибо, что вспомнили старика, который только и живет воспоминаниями того доброго времени, когда он с вами был в Сибири». В 1871 году, к великому огорчению графа, не стало преемника, генерал-губернатора Восточной Сибири Михаила Корсакова, скончавшегося от тифа в Петербурге.

Скорбная весть о покушении на жизнь Государя Александра Второго застала Муравьева в немощном состоянии, но он не мог не отдать последний поклон царю, который относился к нему не так уж плохо. Граф Амурский с трудом добрался до русской церкви, где отстоял литургию по убиенному императору. По великой империи начались предательские удары изнутри ее, ведь внешние враги веками оставались бессильными.

Царь Александр Второй, Царь-освободитель крестьянства. Он взялся разгребать накопившиеся в стране завалы, когда крепостное хозяйство пришло в упадок, промышленность испытывала нехватку рабочей силы и разгорались крестьянские бунты. Царь приступил к реформам; при нем введены основные принципы гражданского самоуправления, страна прибавила в демократичности, создана единая банковская система с государственным контролем, введена всеобщая воинская повинность и достигнуты успехи в народном образовании. Эти реформы положили начало индустриализации общества и уверенному подъему экономики.

***

Граф Муравьев-Амурский скончался 18.11.1881 и похоронен на Монмартре, в усыпальнице рода де Ришемон. В дате кончины две цифры. Единичка, знак начала всякого отсчета, и восьмерка, символ бесконечности. Он положил начало отсчета бесконечному процессу развития. На похоронах в русской церкви огромная толпа людей во главе с Великим князем Константином Николаевичем, в лице которого официальная Россия признала роль величайшего деятеля российских времен. Умер граф от гангрены ноги, которая могла случиться по причине кавказских ранений и обостриться во времена сибирских походов. Место Муравьева в истории и памяти народной оставалось свято и неприкосновенно. В 1881 году, через двадцать лет после ухода Муравьева из края и в год его кончины, Восточносибирский генерал-губернатор Д.Г. Анучин, побывавший в Благовещенске, был поражен тому, насколько бережно население хранило память о Николае Николаевиче.

Афиноген Прокопьевич Васильев, автор романа «Муравьев-Амурский», завершил работу риторическим вопросом: «Если б не было на свете Муравьева, владела бы Россия Амурским краем?» И не дает на него ответа, хотя ответ понимается постановкой вопроса. Из многих авторитетных источников о жизни и деятельности Н.Н. Муравьева-Амурского следует, что без него России суждено было остаться в тех же границах, что и до него, а именно – без Амура и без Приморья, без выхода на Океан.

Вслед за Афиногеном Васильевым и мы зададимся вопросом. Заметим, что многие мировые деятели ставили великие цели, в итоге оставаясь в незавидном положении пушкинского старче при разбитом корыте. Взять того же Наполеона, военные максимы и мысли которого были Муравьеву настольной книгой и кладезью мудрости. Однако, наполеоновские планы так и остались планами. Величайший из полководцев, мечтавший о покорении мира, провел свои последние годы в заточении на заброшенном острове. Напротив, действия Муравьева-Амурского, отличавшиеся точными расчетами и опорой на реальные движущие силы, принесли ему фантастические результаты. Полководец с миллионной армией не смог завоевать даже клочок земли, тогда как генерал-губернатор мирным путем присоединил к России территорию в половину Западной Европы. Кто из них великий?

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

После кончины графа Н.Н. Муравьева-Амурского, с одобрения царя, был объявлен сбор средств на установку памятника в городе Хабаровск. Одновременно М.С. Волконский и Ф.Н. Анненков приступили к сбору материалов для издания биографической книги, ему посвященной. Многие современники и сподвижники Н.Н. Муравьева-Амурского передали издательскому коллективу письма или воспоминания о нем. Выбор на честь описания жизни и деятельности генерал-губернатора Восточной Сибири упал на академика И.П. Барсукова, действительного члена Императорского общества истории

Книга И.П. Барсукова «Граф Николай Николаевич Муравьев-Амурский. Биографические материалы в двух частях» издана в начале 1891 года. Это наиболее полная и достоверная биография выдающегося государственного деятеля России 19-го века. 30 мая 1891 года в присутствии наследника царского престола Николая Александровича на высоком берегу Амура, в парковой зоне города Хабаровск, открыт грандиозный памятник генерал-губернатору Н.Н. Муравьеву-Амурскому. Памятники ему открыты также в городах Владивосток, Находка, Благовещенск, Чита. На очереди – Иркутск. В 1908 году купечество Владивостока и Хабаровска побеспокоилось об упокоении праха человека, возвратившего России Приамурье и присоединившего Приморье, в отдельной усыпальнице.

Еще в 1911 году город Владивосток задался целью перенести прах своего первооткрывателя с парижской чужбины на родную русскую землю, но разразившаяся мировая война нарушила планы. Прогремело несколько войн и революций, когда, казалось бы, стало не до исторических деятелей вековой давности, когда над страной сгустилась смута девяностых годов, но вот удивительно – новым поколениям остался так же близок по духу рыцарь чести, отваги и справедливости. В 1990 году прах графа Н.Н. Муравьева-Амурского предан земле в исторической части Владивостока. Весь день город отдал прощанию со своим основателем. Горожане шли непрерывным потоком к правителю Восточной Сибири, в почетном карауле застыли моряки и казаки, всегда бывшие верной опорой генерал-губернатору.

Установление памятника графу Н.Н. Муравьеву-Амурскому в городе Иркутск, который на протяжении четырнадцати лет был ему центром управления Восточной Сибирью, является лишь делом времени. Хотелось бы надеяться, что издание этой книги поможет читателям оценить титанические усилия, предпринятые великим преобразователем восточных российских земель, и сподвигнет органы власти, коллективы и общественные организации, а также всех людей, неравнодушных к истории государства Российского, к сбору средств для увековечения памяти графу Н.Н. Муравьеву-Амурскому в столице Восточной Сибири.

Александр Ведров,

писатель, журналист

(г. Иркутск)