Часть первая.

 

Декабрь в этом году вновь выдался бесснежным и ветреным. Восточный ветер гнал серые рваные тучи мимо города в сторону Таганрогского залива и дальше, давая повод ростовчанам разочарованно вздыхать: «ну, когда же начнется нормальная зима?»

Город горел в предновогодней лихорадке. Хотя до Нового Года было еще далеко, ближе к «католическому» Рождеству, по американской моде, открывались распродажи, закатывались «корпоративы», люди куда‑то бежали, ехали, неслись, – плотность движения в эти дни всегда сильно возрастала. Авто горожан незапланированно встречались на улицах под разными углами и с разной степенью помятости и потертости, затыкая и без того медленное движение глухой пробкой. Совокупные выхлопы поднимались в небо еще одной невидимой грязной тучей. И казалось, что эта агрессивная «городская» туча отпугивает «нормальные», снеговые. Но как же утихомирить эту суету? Остается только дождаться благословенного утра первого января…

Однако мне приспичило «в город». Да, «в город» – так говорила моя бабушка, да и все «поселковые», хотя поселок наш еще до войны вроде находился в черте Ростова‑на‑Дону. И до сей поры многие так говорят, и воспринимают под «городом» именно старый Ростов, дореволюционный. В который я однажды влюбился, и даже сейчас, в ненастный декабрьский день спешил с ним на свидание.

В этот раз я решил пройтись по улочкам, расположенным чуть выше набережной Дона, посмотреть старинные купеческие дома, а потом подняться еще повыше и зайти в пару‑тройку любимых магазинчиков. «Шопоголик» из меня, к счастью, так себе, но есть любимая «тройка товаров» издавна вызывающих у меня паралич воли – это книги, чай и музыкальные пластинки. Их покупка должна была увенчать мое путешествие.

Доехав без приключений до центра, я стал спускаться к Дону по Ворошиловскому проспекту (бывшему Большому), пряча лицо от резкого, порывистого ветра. Не смотря на прохожих, быстрым шагом я добрался до нужной улочки, свернул направо и пошел уже медленнее. Здесь было малолюдно, припаркованные машины стояли вдоль высоких тротуаров, дорожное покрытие уходило то вверх, то вниз. Показались купола и колокольня старообрядческого собора[1], благополучно пережившего «безбожную пятилетку». Ветер стих, и в воздухе вдруг замелькали снежные крупинки. «Вот бы замело сейчас!» – мне так отчаянно хотелось, чтобы перед глазами образовался пейзаж с картины известного ростовского художника, как раз изобразившего эту улочку, заметенную снегом и этот собор, но такими, каким они были сто лет назад…

Но многоэтажки, образовавшиеся здесь за последние пару десятилетий, здорово портили начало улицы. Моей идеалистической душе было искренне непонятно, как все это строится в ущерб красоте и гармонии, где же профессиональная гордость архитекторов? Впрочем, у кого она сохранилась в наш бесстыжий коммерческий век?

Дом, на котором я задержал взгляд, похоже «готовили» к сносу. Глаза‑окна его были выбиты, полуоткрытая деревянная дверь покосилась и жалобно скрипела. По сохранившемуся кое‑где декору можно было догадаться, что раньше это был добротный купеческий домик. Некоторым его собратьям повезло больше, вот они стоят рядом, сверкая новой штукатуркой, или наоборот, вычищенным «до кирпича» фасадом. А этому – нет.

Дверь снова жалобно скрипнула. Во мне неожиданно пробудилось подзабытое мальчишеское чувство жажды приключений. Пренебрегая назойливым зудением «рационального» ума, мол «ну что ты там увидишь – грязь, хлам, бомжатник какой‑нибудь?», я оглянулся по сторонам – на улочке было совсем безлюдно – и направился к обреченному дому. Потянув ручку двери и переступив то, что раньше было порогом, я оказался внутри. Здесь царил полумрак. Вопреки моим прогнозам «бомжатника» внутри не оказалось и даже запах был вполне обычный. Вверх убегала полусгнившая лестница, на полу лежал мусор – отвалившаяся от стен штукатурка, кирпичи, битое стекло. «Все, ничего необычного. На второй этаж лучше не подыматься – лестница тебя не выдержит» – вновь зажужжал противный мой «рацио», заглушая «мальчишку‑следопыта». Я уже повернулся к двери…

Боли не было. Словно кто‑то сильно толкнул меня в затылок, и я стремительно полетел в какой‑то водоворот. Это ощущение длилось всего миг, после чего наступила полная темнота.

Первой мыслью была банальная: «Где я?». Я лежал ничком на полу, мне было холодно. Вокруг была кромешная тьма. Ощупав себя, я понял, что лежу в одном исподнем. «Воры, бомжи – огрели меня чем‑то ради одежды. Совсем опустились…», – подумал я, трогая затылок. Но ушиба не было. «Газ? Чем‑то же они меня выключили… Вот и зашел, блин, стариной полюбоваться, археолог хренов…» – мысли летели и путались, я закашлялся и попытался сесть. Пока я пытался вглядеться в темноту, где‑то наверху заскрипели доски. Стало жутковато. Вскоре послышался отчетливый скрип ступенек на лестнице.

Мои глаза только начали привыкать к темноте, как сверху показался слабый, мерцающий свет.

«Свеча! Кто‑то спускается! Господи, кто же тут живет!» – вновь заметались мысли. Тем временем свет потихоньку изгонял тьму из своего круга и моим глазам представали контуры великолепной деревянной лестницы с изящными балясинами, кусочек стены с росписью – какими‑то ангелочками, ковровая дорожка под ногами спускавшегося. Мой «рацио» впал в ступор и наконец замолк.

– Кто здесь? – это было произнесено густым басом.

Мой язык присох к гортани. С трудом отодрав его и разлепив губы я промычал:

– Простите… мне плохо, кажется я здесь случайно…

Мужчина на лестнице, одетый в халат, лица которого я пока не мог разглядеть, замер. Затем я увидел дуло револьвера, направленное прямо на меня.

– Эй, уберите оружие! – язык мой от страха развязался, и я затараторил как дятел, – Меня похоже ограбили, раздели и затолкали сюда к вам. Я не вор!

Мужчина продолжил молча спускаться, держа меня под прицелом. Я замолчал. Внезапно вспыхнул неяркий электрический свет, и незнакомец потушил свечу. Теперь я мог видеть его вытянутое, худощавое лицо, обрамленное красивой длинной русой бородой. Волосы были расчесаны под прямой пробор. Он был заметно крупнее и шире меня в плечах. Но на вид ему могло быть столько же, сколько и мне – под «полтинник».

Он пристально осмотрел меня: мое лицо со сползшими на нос круглыми очками, короткую, плохо постриженную седеющую бородку, вялую мускулатуру.

– Жид?

– Кто?

– Ты?!

– Ничего подобного. Русский я.

– Социалист? Коммунист?

Вопрос показался странным, хотя кое‑что до меня начало доходить…

– Аполитичный я. Инженер. По электрической части…

– Аааа. Это хорошо. На вора ты не похож. Как же ты сюда попал‑то? Федор дверь забыл запереть?!

Мужчина, убрав револьвер, спокойно прошел мимо меня и толкнул дверь. Она легко и без скрипа отворилась.

– Ну точно, стервец, опять напился и оставил дом на распашку.

В проем открытой двери я успел увидеть кусочек улицы и высокие сугробы. Меня осенило.

– Простите, мне дурно, можно подышать воздухом, – кивнул я в сторону двери.

Мужчина усмехнулся и освободил мне дорогу. Он видимо решил, что я намерен удрать.

Я выглянул на улицу. Эта была та самая улица, без сомнений. Но не как в реальности, а как на картине упомянутого художника. Вся в снегу. И собор стоял на месте. И не одной машины. И не одного силуэта многоэтажек. И воздух – он был другим. Свежим и морозным. Порыв ветра швырнул мне в лицо снежинки. Я попятился назад. В голове произошло окончательное крушение «рацио». Только оно и могло сказать: «так не бывает, или – ты сошел с ума». Но оно молчало.

– Да, в исподнем‑то куда пойдешь? Замерзнешь.

– Да… Вы простите, пожалуйста, за беспокойство. Я… не знаю, что мне делать. Никогда в такой переделке не бывал.

Я стоял, разведя руками и глупо улыбаясь.

– Ладно, вот что, ночной гость! Скоро шесть утра, я и так встаю рано, так что пойдем наверх, напою тебя чаем. Как звать то тебя?

– Виктором…

– А по батюшке?

– Юрьич…

– А меня – Петр Николаич. Канин. Купец второй гильдии. Слыхал?

– Эээ…да нет, я ведь не местный, командированный. Меня из Ставрополя прислали, динамо‑машину в депо чинить… – как‑то очень легко сочинил я себе «легенду».

– Ааа, понятно. А квартируешь у кого? – продолжал расспросы Петр Николаевич, рассматривая меня своими льдистыми, глубоко посаженными глазами.

– У рабочего одного. Максима Ивановича. На Верхне‑Луговой, – тут я назвал дореволюционный адрес своего прадеда, который недавно отыскал на краеведческом сайте.

– Рассадник социалистов, – буркнул Петр Николаевич.

За этим занимательным диалогом мы поднялись на второй этаж. Здесь было тепло. Где‑то топилась печь. Петр Николаевич кивнул мне на стул, а сам ушел в смежную комнату.

Обстановка комнаты не вызывала сомнений, что я нахожусь в Ростове столетней давности. Именно такую мебель я видел недавно в музее. Простая, аскетичная обстановка – круглый стол с белоснежной скатертью, деревянные с резьбой стулья, комод на изогнутых ножках. Иконостас в углу, лампадка освещает суровый лик Спасителя. Судя по характеру иконописи, Петр Николаевич был из старообрядцев, только у них иконописцы сохранили древний русский стиль. Или просто иконы были старинные?

Петр Николаевич вернулся и протянул мне теплый махровый халат.

– Благодарю вас, Петр Николаевич. Что поверили мне. А то ведь правда, времена сейчас неспокойные…

Словно в подтверждение моих слов где‑то громко бахнуло. «Салют?» – пришла на ум дурацкая мысль, но я тут же ее отверг. «Бахать» начало серьезно. В доме мелко задрожали стекла. Потом внезапно все стихло.

Что это? – вырвалось у меня и я увидел, что мой вопрос удивил Петра Николаевича.

– Товарищи….

– Уже так близко? – поспешил я исправится.

– Да третий день уже как на подступах. Добровольцы еле отбиваются. А Сидорин, говорят, вчера отступил от Новочеркасска…

«Ну и угораздило же меня! Это же двадцатый год, январь. Или еще декабрь по старому стилю. Красные рвутся к Ростову. Эх, лучше бы лет на десять раньше…»

Петр Николаевич вновь куда‑то ушел, и вернулся с подносом, на нем были чайник и две фарфоровые чашечки, а также вазочка с баранками. Он бережно поставил все это на стол и повернулся к киоту.

«За моли́тв святы́х оте́ц на́ших, Го́споди, Ису́се Христе́, Сы́не Бо́жии, поми́луй нас. Ами́нь …»

Из всей прочитанной купцом молитвы я знал только «Отче наш», которую я и пробормотал, вторя ему и стоя позади. Крестился он двумя перстами.

Помолившись, сели за стол. Петр Николаевич молча разлил ароматный чай с травами и словно чего‑то ждал.

– Благословите покушать, – ляпнул я наобум.

– Бог благословит, – обронил купец и как‑то тяжело выдохнул. Было заметно, что на душе его стало неспокойно.

Отхлебнув несколько глотков чаю в гробовом молчании, нарушаемом стуком настенных часов, я не выдержал:

– Петр Николаевич, а где ваша семья? Спят еще?

Купец снова тяжело вздохнул. Я понял, что угодил прямо в сердце его тревоги.

– Семья моя, слава Богу, за двести верст отсюда, под Екатеринодаром. Кроме старшего сына, который там, – тут он кивнул головой в окно, – на позициях, в Дроздовском полку.

– Думаете, не удержат? (легко задавать вопрос, когда уже знаешь ответ).

– Нет, не удержат. Сын недавно гостил. Устал страшно, исхудал. Шинель на нем потрепанная, а сапоги…бог ты мой! Я ему сразу же пару валенок отдал из старых запасов. Обмороженных полно. Тиф косит. Испанка. В верхах растерянность. Говорят, Кубань изменила. Раду опять свою собрала. Самостийники, тьфу!

Я смолчал. Из истории я знал, что Ростову осталось совсем недолго быть «белым». Сегодня или завтра буденновцы ворвутся в город.

– Вот, вы, милейший, Виктор Юрьевич, говорите, что аполитичный?

Я кивнул.

– А ведь таких, таких как вы, «хатаскрайников» большинство. Все ждут – чья возьмет, да?

– Петр Николаевич, оставим эту тему. Я тоже вижу, к чему все идет, и хорошего от большевиков не жду. Но все что я умею, я делаю, на своем месте. А там будь, что будет….

– Вы фаталист?

– Не знаю… лучше скажите, Петр Николаевич, за что ваш сын сражается?

– За что… за Единую и неделимую, как написано… Насчет Неделимой не знаю, а вот против антихриста он точно стоит! Большевики поругают веру христианскую, гонят и убивают священников, храмы превращают в хлев. Звезды их красные, вожди их… жиды бессовестные. Не чета нашим, с нашими‑то мы – душа в душу живем. Они только в синагогу, а мы в свой храм. А те, красные – они ни в какого бога не верят, никаких заповедей для них нет. Хозяйничали они уже тут в восемнадцатом, память недобрую оставили. А беженцы из России‑Матушки, те и вовсе ужасы рассказывают… Никакой торговли нету, голод, холод, террор, ЧК…

– Эвакуироваться вам надо, Петр Николаевич. Уходить. К семье, на Кубань. А потом садитесь на пароход из Новороссийска и прямо до Константинополя. А сын ваш превратностям войны подвержен, но дай Бог, еще встретитесь.

Петр Николаевич посмотрел на меня пристально.

– Странный вы человек, Виктор Юрьевич. Не пойму, чем, но странный. Словно знаете что‑то, но молчите.

– Добра желаю я вам, Петр Николаевич.

– Добра… Все мое добро здесь, в городе. Есть конечно капиталец, но… кому я там буду нужен, в Константинополе? Побираться мне что ли? Я лучше к сыну уйду. Вот сегодня же пойду запишусь кем‑нибудь, хоть бы за лошадьми ходить, или в обоз…

Я постарался незаметно перевести разговор в другое русло. Расспросил о семье, о предках. Оказалось, что род Каниных аж с Белого моря, но живут они в Ростове чуть ли не с основания Крепости[2]. Коренные ростовцы[3]. Всех предков своих Петр Николаевич знает наперечет от XVII века. Суровые поморы, потом матросы были, мастеровые по корабельному делу, потом дед Петра Николаевича торговать стал, зерном. Разбогатели немного. Все старообрядцы, набожные, жертвователи для церкви, для детей‑сирот, для иных богоугодных дел. Жили – не тужили, и вот….

Так за разговором и светать стало. Вновь зачастила артиллерия. Били теперь и со стороны Нахичевани.

– Ну я пойду, Петр Николаевич? Пора и честь знать…

– Куда вы пойдете, в халате? Сейчас я вас, как говорит мой сын, экипирую.

Он вновь ушел в соседнюю комнату и вернулся с охапкой одежды – теплые брюки, сорочка, пара носок, солдатская шинель и валенки. Сверху лежала каракулевая шапка, похожая на казачью «кубанку».

– Одевайтесь, сударь. Все равно лежит без дела. Будет возможность – вернете. А, впрочем, дарю!

– Благодарствую, Петр Николаевич!

Я торопливо оделся (все оказалось впору!) и стал прощаться. Мне не терпелось поглазеть на старый Ростов, пока еще было немного времени до того, как красная конница Тимошенко ворвется в него по тогдашнему Таганрогскому проспекту. О том, что будет со мною дальше, я старался не думать.

Уже в дверях Петр Николаевич окликнул.

– Виктор Юрьевич, заходите‑ка вечерком на чай. Собеседник вы интересный!

– Хорошо, – удивленно ответил я, и заскрипел валенками по чистому, как фата невесты, снегу. Предвкушая встречу со Старым Ростовом….

 

Часть вторая.

 

Итак, теперь я – «попаданец». Тот самый, из нелюбимого жанра скверной фантастики. Но с какой целью я «попал»? Изменить ход истории? Это вряд ли, момент выбран явно неудачно. Локомотив истории уже набрал полный ход и его ничем не остановишь. А может я случайно попал в какую‑то временную дыру, аномалию, которая каким‑то образом откликнулась на мои желания? Желать то я желал, но не в двадцатый год. Тут небезопасно. Но что теперь делать? Доверится судьбе. «Вы фаталист?» – спросил меня Петр Николаевич. «Сейчас только им быть и остается» – утвердился я и направился вверх по Казанскому (Газетному) переулку.

«Думай, что ты турист. Был ты в Италии, в Индии…вот и сейчас гуляй себе, глазей, тем более все говорят по‑русски, и вообще…это же мой город!»

А утро выдалось прекрасное, морозное и солнечное. Людей пока было немного. Они спешили по своим делам и не оглядывались. Навстречу из подворотни выскочила стая собак и с лаем набросилась на забредшего на их территорию «чужака». Меня, к счастью, все пока принимали за своего.

Ощущение было потрясающим. Город был другим. И дело было не только в домах, отсутствии машин и выхлопных газов. Город был целостным и гармоничным. Праздничным и беспечным. Несмотря на доносящуюся канонаду, он все еще жил своей прежней жизнью. Как невинный ребенок, не желающий взрослеть, не желающий расставаться с игрушками.

Чем ближе я подходил к Большой Садовой[4], тем нарядней становилась публика. Попадались и офицеры в шинелях с трехцветными шевронами, дамы в отороченных мехом шубках. Увидел я и многочисленные санные экипажи, сущую невидаль в моем времени. Мимо проскакивали верховые, заметил я и казаков. На перекрестке Садовой и Большого проспекта, куда я в итоге добрался, стоял вооруженный пост, мешки с песком, трехдюймовое орудие. Позади них высилась громада собора Александра Невского, от которого в наши дни остались одни воспоминания. У собора было многолюдно. Доносилось стройное торжественное пение, шли Рождественские службы. Я подошел поближе. Священник в ярком облачении стоял прямо на ступенях храма и вел службу, люди вокруг с надеждой смотрели на него и на ту Силу, в заступничество которой свято верили. «И ведь правда – верили. Не то что сейчас. Таких густых людских толп сейчас на службах просто не бывает. Вся Россия была верующей. Пусть большинство – обрядово, но все же… Почему же Бог не заступился, а отдал победу в руки сил явно антибожественных? За какие грехи?»

Внезапно загрустив, я угрюмо повернул назад, и побрел в сторону Таганрогского[5]. Ноги с непривычки уже стали уставать, но валенки грели отменно.

«Почему, почему? Сколько их встало за Русь прежнюю, а? Белых добровольцев, казаков, калмыков? Сначала и вовсе горстка, а потом немногим больше. Остальные были «хатаскрайниками», как выразился Петр Николаевич. Так народ сам свою судьбу и вручил…другим. А Бог таким не помощник».

За этими мыслями я совсем забыл любоваться городом, и к тому же чуть было не попал под экипаж. Ямщик огрел меня русским трехэтажным, женщины в экипаже засмеялись, глядя на мою растерянную физиономию. Я мгновенно приосанился, улыбнулся и пошел дальше, целенаправленно глазея.

Несмотря на то, что на Большой Садовой между Большим и Таганрогским и сейчас очень мало новых зданий, старые я узнавал с трудом. Видимо, много чего перестраивалось, переделывалось, восстанавливалось после Великой Отечественной войны. Вместо привычного «Ростовэнерго» стояло белоснежное двухэтажное здание с изящным декором, типичный доходный дом с аптекой на первом этаже, а за зданием городской Думы – красивое здание реального училища. А каков был вход в Городской сад![6]

Зазевавшись я на полном ходу столкнулся с долговязым офицером в «дроздовской» фуражке и отлетел в сугроб.

– Ворон считаешь, не видишь, куда прешь?! – услышал я злой, простуженный голос. Лицо офицера был красно, и видимо не только от мороза.

– Простите, господин полковник, я не хотел, зазевался…

– Встать, какой я тебе полковник?! Знаков не различаешь? Кто таков, почему по сторонам глазеешь? Шпион? Коммунист?

«Ну вот попал… не хватало еще в местную контрразведку угодить…».

– Никак нет! Лукин Иван Максимович, инженер‑электрик…

– Электрик… магнето починить можешь?

– Могу, – уныло протянул я.

– Пойдем.

И я обреченно поплелся за офицером, чинить какое‑то «магнето». Кажется, так раньше называли систему зажигания в двигателях…

Внезапно рядом загрохотал трамвай. Офицер неожиданно резво перескочил рельсы перед ним, а я чуть замешкался, и увидев открытую дверь (точнее двери там не было вообще), мигом запрыгнул на подножку. Трамвай покатил дальше по Садовой, и я спрыгнул через улицу и опасливо озираясь, переулками побрел в сторону Старого Базара.

«Надо быть поосторожней. Кто я такой? Документов нет, легенда моя на допросе легко рассыплется, разбираться никто не будет. Шлепнут – и прощай, любитель белого движения» – так я размышлял, внезапно услышав чей‑то горестный возглас: «Ну вот, как это все быстро перегрузить? Рук не хватит!»

Я очутился у открытых ворот какого‑то склада. Рядом стояло несколько санных подвод, а внутри склада виднелись ящики. У ворот переминалась с ноги на ногу пара молодых тщедушного вида солдат, и такой же молодой офицер –»дроздовец»[7] с тоненькими, едва пробивающимися усиками. Мордатый мужик, видимо приказчик склада, равнодушно смотрел на них.

– Мне сказано – предоставить товар, я и предоставил. А грузить – не мое дело. Мне за это не платят. А грузчики наши давно куда‑то делись.

Я хотел было обойти всю компанию, но внезапно услышал собственный голос:

– Господа, нужна помощь? За чаек с баранкой охотно помогу.

– Ой, как здорово, конечно, конечно, – зачастил офицер, видимо из студентов. Пожалуйста дядя, а то мои солдатики совсем без сил, только с позиций. Ваши руки очень помогут.

– Чего нести, куда везти?

Оказалось, что грузить надо «провиант» на сани. «Провиант» был в ящиках, мешках и бочонках. Таскали молча. Через час работы я так устал, что готов был упасть прямо на снег. И солдатики, и офицер были не лучше. Груженные подводы уезжали куда‑то к Дону, подъезжали новые. Наконец склад был опустошен, и угрюмый приказчик его закрыл. Тут я понял, почему белая армия называлась «добровольческой». Коммунисты эту толстую морду живо заставили бы работать, или в «расход» пустили…

Команда разместилась на последних санях. Офицер поманил меня к себе.

– Голубчик, подите‑ка сюда. Чаю мы вам не нальем, но есть кое‑что получше.

Мне протянули походную солдатскую кружку.

– Что это?

– Виски! Английский, союзнический! Висге бата, или «влага жизни», как говорили древние шотландцы, изобретатели сего чудного напитка!

– Вы филолог?

– Так точно, Московский университет. Увы, не окончил. Уехал с отцом на Дон. После войны надеюсь завершить свое образование. А вообще у нас весь взвод с высшим образованием!

Я вздохнул, потом нашел в себе силы улыбнутся этому чудесному юноше.

– За победу! – произнес я и услышал, как мой тост подхвачен искренними возгласами.

«Они еще в нее верят. Или наивность или сила духа!»

Мы вчетвером быстро прикончили бутылку, закусив кружочком «краковской» и я распрощался с поручиком, так и не узнав его имени. Ребята спешили за Дон, где стояли резервы Деникина. Туда же вывозился провиант. Видимо командование тоже не очень верило в удержание Ростова.

Согревшись и навеселе, я побрел дальше, бесцельно наматывая круги. Смотреть мне уже ни на что не хотелось. Машинально я еще обращал внимание на яркие витрины, на богатую публику за стеклами кафе и ресторанов. Сначала мне хотелось, как Сара Коннор в кадрах известного фильма «Терминатор 2», истошно орать и стучать в окна, потом накатило тупое равнодушие. День оказался слишком коротким, и вот уже стали сгущаться сумерки. Последний день Помпеи. Последний день старого Ростова.

Стрельба и канонада между тем усиливалась и приближалась. Но мне было все равно. Я вспомнил, что к ужину обещал быть у Петра Николаевича и вновь побрел по направлению к Дону. Опять выйдя на широченный Таганрогский, я внезапно увидел Петра Николаевича, понуро идущего по проспекту мимо. А за ним…

За ним, как в замедленном кино, по проспекту шла конница. Впереди маячил знаменосец с красным знаменем. От основной колонны отделялись ручейки всадников, заходя в улицы, откуда раздавались выстрелы, душераздирающие женские крики и звон разбитых стекол.

– Петр Николаевич! Бегите, спасайтесь, красные!

Купец оглянулся, увидел меня, затем конармейцев. И не ускоряя шага пошел дальше, слегка пошатываясь.

Я растерялся. Оружия у меня не было, куда бежать я не знал. Нога зацепилась за что‑то, и я извлек из‑пол снега булыжник. И побежал за Петром Николаевичем. Нагнав его, я стал утаскивать его с проспекта и понял, что он был пьян. Мне удалось втянуть его в подворотню, растереть лицо снегом.

– Виктор? Это вы? Какая встреча. А я как раз шел к себе домой, пить чай с баранками. Вы не против составить компанию?

– Я только за. Но сначала надо добраться до вашего дома.

Дальнейшее протекало, как в плохом фильме «про войну». Мы пробирались к дому купца через улицы, по которым носились испуганные люди и красные всадники. Одни раз мне даже пришлось пустить в ход запасенный булыжник, увидев такого дьявола с китайским лицом и с занесенной саблей, скачущего прямо на нас. Булыжник попал ему в лоб, и он выпал из седла, запутавшись в стременах и ударившись несколько раз головой о мостовую. Его конь замер, как вкопанный прямо перед нами. Я вытащил из его кобуры наган, и мы потащились дальше. На Московской были уже белые. Они опомнились и начали организовывать отпор, одновременно пропуская к Дону «гражданских». Наконец, мы оказались на Канкринской[8], у дома Петра Николаевича.

 

Часть третья.

 

Дверь нам открыл бородатый мужик в засаленном фартуке. «Федор» – подумал я. Он помог Петру Николаевичу снять пальто, а на меня посмотрел с презрением, буркнул что‑то про «социалистов» (ну вот опять!) и юркнул в комнату под лестницей. Электричества в доме не было, но Федор предусмотрительно зажег свечи. Петр Николаевич тяжело поднялся на второй этаж, бухнулся перед иконостасом и стал истово молится Спасу, то и дело совершая поклоны лбом до земли. Я присел на стул и стал рассматривать при свете свечи револьвер. Оказалось, что барабан его был пуст. Я вспомнил, что полчаса назад из подворотни выскочил какой‑то хмырь с топором, и я наставил на него этот самый незаряженный револьвер. Хмырь ретировался. А если бы нет? Тут я тоже упал на колени рядом с купцом и стал молится про себя как умел, творя земные поклоны…

После пили чай. Петр Николаевич протрезвел совершенно, лицо его стало собранным и суровым. Я вновь первым нарушил молчание:

– Что‑то случилось, Петр Николаевич?

– Случилось. Грех случился. К рюмке потянуло, бесовское искушение…

– Так, а повод был?

– Весть дурную получил. Сын мой с позиций не вернулся. Их в чистом поле окружили красные, а свои конники их бросили и давай тикать за Дон. Так они сбились спина к спине, штыками во все стороны ощетинились, и стояли, отбиваясь от кавалерии, пока патроны не кончились, да покуда те артиллерию не подкатили. С того поля никто живым не вышел.

– Может он в плен попал.

– То еще хуже смерти. «Цветных», то бишь кто из офицерских полков, комиссары сначала мучают, а потом убивают. Наслушался я…

– Что делать‑то будете?

– Уйду вот сейчас за Дон, если еще не поздно. По льду перейду. А вы?

Я растерялся. Знания по истории мешали мне принять правильное решение. Идти с белыми к Новороссийску, подвергая себя всем превратностям отхода, зная, что лишь немногие смогут эвакуироваться из Новороссийска, а множество гражданских беженцев окажутся брошенными на произвол судьбы? Или остаться в городе, находящемся во власти мародеров, без документов, без крова, без всего… И, хотя я стал мысленно склонялся к побегу с Петром Николаевичем, некий голос остановил мои колебания. Я вдруг почувствовал, что меня словно «зовут» обратно.

– Я остаюсь, Петр Николаевич. Не спрашивайте, почему.

Он встал, со значением посмотрел на меня и вышел из комнаты. Часы вдруг стали громко бить полночь. В городе продолжалась редкая ружейная перебранка.

Петр Николаевич вернулся с какими‑то тетрадями, положил их передо мной.

– Смотрите, Виктор, здесь летопись нашей семьи, Каниных, значит. Вся родословная от поморов, как я говорил. Это для потомков. Тут же – мой дневник, я его вел с двадцати лет. Сыну будет полезно почитать.

– Сыну?

– Да, есть у меня еще Алешенька, младший, двенадцать годков ему. С мамкой и сестрами на Кубани он.

– А зачем вы мне это показываете?

– А затем, что мы с вами сейчас схороним это все в тайник. И распрощаемся. А потом, если я не вернусь, если Бог положит по‑иному – вы разыщите мою семью и расскажите про тайник, либо отдадите ей все это сами. Уговор?

– Уговор. Сохраню, сделаю, что смогу.

Петр Николаевич подвел меня к киоту, наклонился до пола, кочергой поддел второй от плинтуса кирпич, отодвинул…

– Ну вот и хорошо. Дело сделано. А теперь надо чуток подремать, силушки накопить. Перед рассветом пойду.

Петр Николаевич удалился. Мое тело болело после погрузки провианта и тоже отчаянно нуждалось в отдыхе. Я прилег на кушетке и вновь мигом погрузился головой в черный водоворот…

Проснувшись, я обнаружил себя на полу, заваленном мусором и пылью. Обвел глазами стены с остатками обоев, газет «Правда» и «Советская Россия», испещренные дырами от гвоздей и дюбелей. С улицы пробивался свет и родной запах загазованного Ростова XXI века. Я был в своей обычной одежде, и даже мобильник был со мной.

«Сон? Но такой реалистичный! Я все четко помню. Впрочем, это бывает. А что это еще может быть? Правда, как я оказался на втором этаже, когда меня «вырубило» на первом?» – ворох мыслей заполнил пустоту внутри моей бедной головы, и вновь ожил зудящий «рацио».

– Ладно, – сказал я вслух, поднимаясь и отряхиваясь, – щас вот и проверим!

Комнату я узнал. Это была гостиная Петра Николаевича. Вот тут был киот. А вот тут…

Пришлось повозится с кирпичом, скрытым за толстым слоем штукатурки, налепленной новыми хозяевами. Освободив кирпич, я с трудом его извлек и засунул руку по локоть в пустоту. Пустоту? Нет! Пальцы нащупали что‑то! Вот оно! Я протиснул руку дальше и ухватил охапку тетрадей. Сердце мое при этом выпрыгивало из груди, а с неба будто бы трубили в ангельские трубы, всегда сопровождающие Чудо!

Я извлек драгоценные тетради, покрытые крупными, размашистыми письменами. На первом листе красовалось: «Канинъ П. Н. Дневникъ. Начатъ в лѣто 1890 от Р.Х.»

Мой «рацио» снова умолк. Позже, когда я буду работать над этими тетрадями, он сочинит теорию, что мое «попаданство» в 1920 год все же было сном, но сном, навеянным неким потусторонним «духом» (духов «рацио» не отрицал), которому позарез было нужно, чтобы были обнаружены дневники. Как бы там не было, воспоминания о приключениях в старом Ростове действительно быстро притупились. Зато передо мной раскрылся удивительный мир ростовского купца 2й гильдии, его мысли, простые и честные, чистые и устремленные к Богу, его трогательная забота о семье, его практика ведения дел и разрешения торговых споров, его отношение к властям, к друзьям, к людям ниже его по положению. Предстала картина непрерывного самоанализа и беспощадной борьбы с собственными грехами, нравственного самоочищения. В тексте было немало прямых обращений к потомкам, автор явственно осознавал, для чего он пишет свой труд. Последняя точка была поставлена 25 декабря (по старому стилю) 1919 года, на Рождество…

Параллельно чтению дневника я углубился в поиски потомков Петра Николаевича. Это оказалось непростым делом, потому что получить доступ в архивы оказалось очень непросто. Пришлось подключать друзей, ездить на Кубань, в Краснодар, в станицу Брюховецкую, в Новороссийск…

Тем временем в стране случились перемены. Были назначены президентские выборы и впервые за много лет развернулась действительно интересная борьба между совершенно новыми кандидатами. Каково же было мое удивление, когда в их числе я обнаружил некоего Канина Петра Александровича! Его биография в интернете была довольно скупа, сказано было что он крупный кубанский предприниматель, по образованию инженер, отец‑ такой‑то, дед – Алексей Петрович Канин, 1908 года рождения, участник войны, после войны занимал посты в краевом руководстве, по линии сельского хозяйства и торговли.

«Яблоко от яблони недалеко упало» – отметил я, удовлетворенно потирая руки. Мои поиски сошлись в одну точку.

В день приезда кандидата в Президенты Российской Федерации в Ростов, в Конгресс‑холле яблоку было негде упасть. Страна ожила от двадцатипятилетней спячки и снова заинтересовалась политикой. Я на таком мероприятии оказался впервые, и тоже с помощью друзей. У меня уже не было сомнений, что вся та невероятная история случилась ровно для этого момента.

Пресс‑конференция началась с опозданием. Наконец появился кандидат, мужчина лет «за сорок», рослый и широкий в плечах, подтянутый, гладко выбритый, приятной внешности. «У этого человека комплексов должно быть явно поменьше» – подумал я и стал вглядываться в его лицо со своего двадцать первого ряда. «Далеко» – досадовал я, но в первые ряды попасть было нереально.

Речь Петра Александровича мне показалось стандартной для политика, с набором обещаний улучшения благосостояния и прочего, такие обычно пишут под трафарет пиарщики. Лишь его сильный, басовитый голос придавал вескости сказанному. Но этого было явно недостаточно.

Начались вопросы. Сначала отстрелялись журналисты, осторожно и беззубо, как их приучили в годы предшествующего правления. Вопросы с мест были поострее. Атмосфера стала накаляться. Кандидату становилось жарко от перекрестного обстрела, он вытирал лоб, отметая незаслуженные пока ничем упреки, адресованные скорее прежней власти. Я отчаянно махал припасенным плакатом и мысленно обращался к суровому лику Спаса с киота Петра Николаевича. Наконец меня заметили.

Я взял микрофон, представился «краеведом» и немного дрожащим от волнения голосом произнес:

– Уважаемый Петр Александрович, вам известно, что ваш прадед, Канин Петр Николаевич, купец 2й гильдии, равно как и все его предки с конца XVIII века, родился и жил здесь, в Ростове, по крайней мере до 1920 года? Вам известно, что здесь до сих пор стоит его особняк?

Зал замер. Похоже, это был известно только мне.

– Я очень мало знаю о своем прадеде. Сохранилось лишь несколько фотографий. И да, он был купцом…

«Честный ответ, очень хорошо»

– Второй вопрос. Особняк вашего прадеда сейчас признан аварийным и назначен под снос. Готовы ли вы оказать помощь в противодействии сносу, в ремонте и реставрации этого дома?

– Я должен узнать об этом побольше. Если то, что вы говорите – правда, то да, конечно, его надо спасать.

– Спасибо. У меня есть еще информация для вас о ваших предках. Готов ею с вами поделится.

Я сел. Спина была мокрая.

А через час со своим рюкзачком я уже был в кабинете, где донельзя утомленный Петр Александрович пил минеральную водичку. Ростов задал ему жару. Он отослал помощников и обратился ко мне.

– Виктор Юрьевич, я вас внимательно слушаю. Мне очень интересно, что вы расскажете.

Я достал из рюкзака дневники, сложил стопкой на столе.

– Это дневники вашего прадеда и летопись вашей семьи начиная с семнадцатогого века. Я обнаружил их случайно в тайнике, в том самом доме, о котором говорил. Я прочел их и очень советую прочитать вам. Мало кто сейчас знает историю своей семьи так глубоко.

Петр Александрович с недоверием взял первую тетрадь и стал разглядывать. А я наконец вгляделся в его лицо, и передо мной встал подзабытый облик Петра Николаевича. Сходство было очевидным. Оставалось правнуку только отпустить бороду.

– Здесь с ятями…

– Да, орфография старая, но почерк крупный и старательный, привыкнуть легко. Уверяю вас, это очень интересное чтение. А вот на флэшке – материалы моего поиска, это про то, как я искал потомков Петра Николаевича, и вышел на вас. Чтобы у вас не осталось сомнений, что именно вы – его потомок.

– Да я вам верю. Дедушка говорил, что отец его пропал в Гражданскую войну, так до них и не добрался. Про Ростов он тоже что‑то говорил, но я не придавал этому значения. У меня дома где‑то старый семейный альбом, там пара фотографий есть… Но сколько вы хотите за эти дневники?

– Я от вас денег не хочу. Я лишь считаю, что вы, как кандидат в президенты России, просто обязаны прочесть эти тетрадки – выпалил я, набравшись смелости.

– Я обязательно прочту. Это память… Спасибо. Спасибо вам огромное. И особняком займусь. Какой у него, кстати адрес…? Обещаю, если стану президентом. Я пока просто кандидат. Эх, все‑таки сумасшедший вы народ, краеведы‑археологи!

– Да, не без того…

 

Эпилог.

 

Я сидел ранним утром на веранде и пил кофе. Из мобильника потоком шли новости:

– Как сообщают аналитики, рейтинг кандидата в президенты Канина Петра Александровича значительно вырос за последнюю неделю, и опережает на десять процентов показатели ближайшего преследователя президентской гонки. По мнению политолога Екатерины Кульман, Канин резко изменил риторику своих публичных выступлений за последний месяц. Его слова находят широкий отклик в самых различных целевых группах электората и в российском обществе в целом. О поддержке Канина уже заявили партии и общественные движения зачастую противоположного толка. Это труднообъяснимо, но это факт. По‑видимому, он сменил команду политтехнологов. Мы продолжаем следить за развитием событий…

 

Виктор Сапов,

автор-исполнитель, писатель

(г. Ростов-на-Дону)