В том же 1940 году довелось мне и тонуть. Видимо, это было в июне или июле, когда мама была на последних месяцах беременности Людой. У отца на работе был коллективный выезд в один из выходных на Волгу, тогда это называлось массовка. Мама, естественно, на массовку ехать не могла, и мы поехали с отцом вдвоем. Помню я все довольно смутно, но припоминаю какую-то молодую женщину, которая крутилась около нас, и о которой папа попросил меня маме ничего не говорить. Он сказал, что мы с ним мужчины и у нас могут быть свои секреты. Я, конечно, обещал молчать. Потом папа с этой дамой отправились купаться, а меня оставили на берегу, надев на меня большую соломенную шляпу, и, запретив близко подходить к воде. Скорее всего, мне стало скучно в одиночестве, и я отправился за папой. Взглянув в очередной раз на берег, папа увидел только плавающую на воде шляпу и быстро извлек меня на свет Божий. Нахлебаться особенно я не успел, но и сейчас помню свет солнца сквозь зеленоватую волжскую воду. Естественно, дома я рассказал маме и про то, как я тонул, и про шляпу, а заодно и про тетю. Шляпа на маму особого впечатления не произвела, чего не скажешь насчет тети и того, что я тонул. У них с папой был не очень приятный разговор, и потом он упрекал меня:

 - Что же ты все разболтал, мы ведь договорились ничего не говорить маме.

 

 По тем временам, в Куйбышеве жили мы неплохо, хотя в семье из семи человек работал только папа. Правда, мама окончила курсы медсестер и одно время работала в госпитале, расположенном в соседнем доме, но, по-моему, недолго. Насколько я помню, папа настоял, чтобы она ушла с работы.

 Еще один эпизод, связанный с дачей, любил вспоминать папа. Почему-то во время купания меня в ванночке, я не закрывал глаза, когда мне мыли голову. Естественно, мыло попадало в глаза, их щипало, и я начинал орать. И сколько мне не говорили: «Закрой глаза», я держал их открытыми, и каждое купание сопровождалось моими неистовыми воплями.

 Зная, что ничего хорошего ждать от купания не приходится, я, как только начинали греть воду для мытья, подходил и деловым тоном спрашивал: - «С головой или без головы?», и услышав в ответ: «С головой», начинал выть, не дожидаясь начала купания. Наверное, иногда, идя мне на встречу, и не желая лишний раз слышать мой рев, родители мыли меня «без головы». Но не может же ребенок месяцами ходить с грязными волосами и, временами, им все же приходилось мыть меня «с головой», выслушивая при этом не только вопли, но и всяческие увещевания с моей стороны, рассчитанные на то, чтобы как-то надавить на их психику. Так и после нашего переезда на дачу, настал, в конце концов, далеко не радостный для всех нас час, когда родители вынуждены были принять трудное решение, помыть меня «с головой». По отработанной схеме, я начал подвывать заранее, а когда стали мыть голову, я, сквозь рев, стал истошно кричать:

 - Папа, что ты со мной делаешь, ведь я совсем больной.

 Орал я так, что стал приходить народ с соседних дач, чтобы выяснить, что же это такое папа делает с совсем больным ребенком. Увидев, что четырехлетний балбес визжит, как поросенок из-за того, что ему всего-навсего моют голову, они пожимали плечами и уходили. Видимо, я прославился на все дачи, потому что сверстники стали дразнить меня, благодаря чему, я постепенно научился закрывать глаза во время мытья головы и моральные страдания родителей, связанные с моими купаниями, прекратились.

 

 В начале 1940 года тяжело заболел дядя Юра Ковалевский. Говорили, что у него туберкулез горла. Я не знаю, есть ли такая болезнь в терминологии современной медицины, но тогда именно так назвали его недуг. Болел он и раньше, но тогда произошло обострение. Сейчас, ознакомившись с делом Авенира Авенировича Вадбольского, я так представляю себе историю заболевания дяди Юры.

 Он в 1927 году был в ссылке в Березове вместе с Авениром Авенировичем, они и жили в одном доме, может быть, и в одной комнате, а Вадбольский, после окончания Пажеского корпуса в мае 1917 года, попав на фронт, летом тяжело заболел. Позже, в протоколе допроса, на вопрос «принимали ли участие в октябрьских событиях 1917 года?», он ответил: болел. Да и позже, находясь в ссылке в Березове, он получил в 1928 году разрешение поехать в Томск на операцию в связи с болезнью горла. Из-за бюрократических проволочек, поездка оказалась безрезультатной. И позже, когда его арестовали в 1933 году, в протоколе записано: болен сердцем и горлом. Видимо, в Березове дядя Юра и заразился от Авенира Авенировича.

 В 1940 году дяде Юре стало совсем плохо и его мать, Елена Георгиевна, перевезла его в Ленинград, где она жила. Конечно, врачи в Питере были лучше, чем в Самаре. Уехала с дядей Юрой и тетя Ира, оставив Сережку Ковалевского, которому было чуть больше двух лет, жить у нас. Пробыла тетя Ира в Ленинграде около полугода. Дядю Юру и питерским врачам спасти не удалось.

 Помню, как после смерти дяди Юры тетя Ира приехала к нам за Сережкой. В подарок ему она привезла музыкальную шкатулку - голубой фанерный барабанчик, расписанный цветами и смешными фигурками. На верхней крышке шкатулки была кривая ручка, если ручку вращать, раздавалась замечательная музыка. Почему-то на меня эта шкатулка и ее музыка произвели просто ошеломляющее впечатление, хотя, как я теперь уже точно знаю, человек я вовсе не музыкальный.

 Тетя Ира рассказывала маме и папе о последних днях дяди Юры, плакала, А я не расставался со шкатулкой, с упоением крутил и крутил ручку. Потом тетя Ира стала собираться домой. Уложила Сережкины вещи, шкатулку Серега отдавать отказался, сказал, что понесет ее сам. Но когда они направились к выходу, Сережка, привыкший за это время к маме и папе, расплакался и уходить отказался. Тут заплакала тетя Ира, вырвала и него шкатулку из рук и со всей силы швырнула ее об пол. Та со звуком лопнувшей гитарной струны разлетелась на части. Сережка стал плакать еще сильнее, а я стоял потрясенный. У меня не укладывалось в голове, как можно было так обойтись с этой замечательной музыкальной шкатулкой.

 Как-то весной мы ходили смотреть ледоход на Волге. Тогда еще Волга не была подперта многочисленными плотинами, и течение ее было, как когда-то говорили, явственным. Могучая река сплошным потоком несла льдины, которые с характерным шорохом проносились мимо нас. Иногда они сталкивались, вздыбливались, с грохотом крошились. Некоторые льдины несли какие-то бревна, стога сена, разбитые лодки. На одной из льдин металась собака. Она лаяла и завывала, но не решалась выбраться на берег по хаотично плывущему льду. Течение уносило ее все дальше и дальше от нас. Судьба собаки меня очень взволновала, я даже начал плакать, но взрослые успокоили меня, сказав, что за поворотом она обязательно выскочит на берег. Детям всегда хочется верить в хорошее, и я успокоился. Но и спустя более шестидесяти лет помню, как переживал за ту несчастную собаку.

 Вообще, в детстве я, похоже, был довольно впечатлительным. Помню, как потрясен я был басней «Волк и ягненок», которую прочитала нам как-то бабушка Варя. Прочитав последние строки: «Сказал, и в темный лес ягненка уволок», она отложила книгу. Я спросил: «А что дальше?»

 - Ничего, - сказала бабушка, - в лесу волк съел ягненка.

 Я, чуть не плача, закричал: «Нет, нет, волк не мог его съесть, ягненок такой хороший и добрый.» Но бабушка совершенно спокойно повторила: «Аля, волк в лесу съел ягненка.» Я же, подвывая, твердил свое: «Нет, волк не мог его съесть.»

 - Аля, волк съел ягненка.

 Для меня рушились все устои мира - получалось, что зло победило добро. Волк спокойно съел в темном лесу такого хорошего ягненка, и никто ягненка не спас. Я уж чуть ли не в истерике кричал: «Нет, нет!» Тут вмешалась мама: «Успокойся, в лесу в это время были охотники, они убили волка, и привели ягненка домой.», И что-то сказала бабушке по-французски. Это было совсем другое дело. И, не смотря на скептическую улыбку бабушки, я действительно успокоился. Мир на этот раз был спасен. Но басню эту я до сих пор не люблю.

 Гулять во двор наш я выходил один, Додку одного, и даже со мной, не выпускали. Гулял он только под надзором бабушки. У него, почему-то проявился нездоровый интерес к помойкам, он их называл «попойная яма» и, выйдя во двор, он сразу устремлялся к ней. За ним огромными шагами неслась бабушка Варя. Дома он тоже предлагал мне поиграть в «попойную яму». Игра заключалась в том, что мы в угол кучей бросали все наши игрушки, книги и, вообще, все, что попадало под руку. Потом Додка с упоением копался во всем этом. Вообще, в детстве Додка отличался своеобразными гастрономическими пристрастиями. Например, он начал уединяться в ванной. Как-то, выйдя оттуда, он спросил бабушку Варю:

 - Бабушка, а ты любишь мокриц?

 - Что ты, Додик, они такие противные.

 - Нет, бабушка, они кисленькие.

 Однажды он пришел с прогулки в страшном возбуждении и прямо с порога закричал, что сейчас на улице он видел «гусипипичный трактор». В те времена трактора были, в основном, колесные, на больших железных колесах, гусеничные были редкостью, один из них и произвел такое впечатление на Додку. Нам очень понравилось, как он называет трактор, и мы один за другим подходили к нему и спрашивали:

 - Так какой трактор ты сегодня видел?

 - Гусипипичный - отвечал Додка все с меньшим и меньшим энтузиазмом.

 Когда вечером пришел папа, и ему рассказали эту историю, он тоже подошел и спросил:

 - Додоша, какой трактор ты сегодня видел?

 - Какой, какой, - отвечал Додка с самым безразличным видом, - самый обнакавенный.

 

 В нашем доме на Самарской был магазин. Холодильников тогда не было, и в конце зимы привозили с Волги и складывали во дворе у магазина кубы голубоватого льда. Мне они казались тогда большими, сейчас я думаю, что они были что-нибудь 50х50х50 см. Лед складывали штабелями, нам нравилось ходить по ледяному лабиринту и рассматривать вмерзшие в толщу льда пузырьки воздуха. Взрослые объяснили, что лед сложат в подвале магазина, засыпят опилками, и он сохранится до новой зимы. А летом на нем будут хранить продукты, которые могут испортиться на жаре.

 Сейчас, наверное, нашим внукам трудно представить себе, что мы застали то время, когда вместо холодильников пользовались таким экзотическим, в их понимании, способом. А ведь люди веками сохраняли так летом скоропортящиеся продукты. Такие погреба и подвалы так и назывались - ледник. Сейчас это слово приобрело только одно значение - географическое.

 

 Мое детство прошло без домашних холодильников, без компьютеров, без телевизоров. Было ли оно из-за этого более ущербным, чем детство наших детей и внуков? Я думаю, что нет. Конечно, телевизор очень расширяет кругозор ребенка. Смотря по несколько часов в день телевизор, ребенок получает массу информации, но не всегда эта информация идет ему на пользу. Иногда он по уровню своего развития не в состоянии правильно понять то, что ему преподносят с экрана. Нарушается процесс эволюционного развития личности, она начинает развиваться скачками, революционно. А ХХ век, по-моему, со всей очевидностью продемонстрировал всем, что революционный процесс - не есть лучший процесс.

 Сейчас наш экран заполонили американские фильмы. Сделаны они профессионально, актеры, в большинстве замечательные, смотрятся, что говорить, захватывающе. Но темы, в основном, две: или борьба добра со злом, или любовь, причем, часто она показана со всеми натуралистическими подробностями. Или же, сочетание того и другого.

 Одно дело, когда смотрит такую картину взрослый человек и совсем другое, когда зритель - ребенок, у которого психика еще только формируется.

 Да и с таким благородным делом, как борьба со злом тоже не совсем просто. Добро - «хорошие парни» - обычно с железными кулаками и, кроме того, вооружены автоматами и гранатометами, все это они, «ни минуты не сумняшеся», пускают в ход. «Плохие парни» гибнут пачками, и временами путаешься, кто же тут хороший, а кто плохой. Во всяком случае, чувствуется, что с библейской заповедью «не убий» американские «хорошие парни» явно не в ладу. Я уж не говорю о латиноамериканских фильмах, где многочисленные женщины-хищницы всеми возможными и невозможными методами борются друг с другом за благосклонность каких-то Антонио или Игнасио. Причем, последние готовы проявить свою благосклонность ко всех этим дам как вместе взятым, так и к каждой в отдельности. Эти сеньориты и синьоры не имеют ничего общего с образом русской женщины, который складывался веками: женственной, мягкой, матерью, женой, хозяйкой.

 Наши фильмы тоже частенько воспевают благородство и романтику обыкновенных бандитов. А ведь дети, «ищущие делать жизнь с кого», смотрят и принимают все это за норму поведения.

 Конечно, для нас поход в кино был событием, которое вспоминалось и обсуждалось потом еще долго-долго.

 Я не говорю, что все тогда было хорошо, а теперь плохо. Просто были совершенно разные уклады жизни. Тот уклад навсегда ушел в прошлое со всем, что в нем было хорошим, к сожалению, и плохим, к счастью.

 

 Наша жизнь в раннем детстве проходила так: Обычно днем мы гуляли на улице, или, если была плохая погода, играли дома. Вечерами кто-нибудь из бабушек, обычно это была бабушка Варя, или читала нам сказки, или рассказывала что-нибудь о прошлом. Много места в ее рассказах занимали Бутурлины. Бабушка рассказывала об участии ее предков в войнах, рассказывала и об Истоминых, и о контр-адмирале Владимире Ивановиче Истомине, погибшем при обороне Севастополя. О нем мы знали и им мы гордились с детства. Хотя нас предупреждали, чтобы на улице ребятам мы о наших предках не рассказывали. Много рассказывала бабушка о своем брате Валерьяне, взятом в Кронштадте в заложники в 1918 году и расстрелянном матросами на линкоре. Из трех братьев Валерьян был самым любимым ее братом. Рассказывала нам бабушка Лида и о дедушке Николае Григорьевиче, погибшем во время первой мировой войны, о других Филимоновых, Дембовских. Узнавая о своих предках, мы начинали ощущать себя членами рода, к которому принадлежали наши предки. Кроме того, узнавая о войнах, в которых они участвовали, мы узнавали что-то и об истории России.

 Очень много бабушка Варя рассказывала о Ясеневе, где прошла большая часть ее детства. О старом ясеневском доме, об огромном парке. Нам, когда мы слушали ее рассказы, Ясенево представлялось сказочной страной, населенной добрыми крестьянами, любящими дядюшками и тетушками. Там всегда лето, там всегда светит солнце и там всегда праздник. Я еще расскажу об этой Бутурлинской усадьбе. Правда, позже я узнал, что эти добрые крестьяне в 1918 или 1919 году разграбили Ясеневскую усадьбу и разрушили старинный каменный дом. А до этого из усадьбы Бутурлиных В.А. Мамуровский вывез архив (в Исторический музей), книги (в библиотеку Московского университета), 4 портрета в Третьяковскую галерею (в том числе портрет князя В.И. Гагарина, женский портрет, портрет кисти Тончи), 27 портретов - Английский клуб.

Это я привел отрывок из статьи некого Л. Иванова «Вывоз из усадеб художественных ценностей. По архивным материалам», опубликованной в Альманахе «Памятники Отечества. Мир русской усадьбы». Москва 1993 год. До этого мне попадалось где-то, к сожалению, я не записал источник, что из Ясенева было вывезено 22 подводы художественных ценностей. Так что ясеневским крестьянам пришлось довольствоваться тем, на что не позарились большевистские эмиссары. Говорилось там, что большая часть этих ценностей, вывезенных из дворянских усадеб, была присвоена себе людьми, руководившими и проводившими эту «экспроприацию экспроприаторов».

 Теперь Ясенево стало «спальным» районом города Москвы. Есть даже станция метро «Ясенево». Насколько это далеко от того, что мы слышали о Ясеневе в детстве. Что ж, более шестидесяти лет прошло с тех пор, как мы, сидя в полутемной комнате с затемненными окнами, слушали рассказы бабушек. Жизнь идет, многое меняется.

 

 Слушали мы вечерами и сказки. На них веками воспитывались дети на Руси. У каждого возраста были свои любимые сказки, свои любимые герои. Так постепенно в сознании ребенка формировалось понятие о добре и зле. Воспитывалось стремление к справедливости и неприятие жестокости, зла, насилия. Воспитывалась любовь к родной земле. Тогда не говорили о своей родине: «эта страна». А, кроме того, слушая сказки, в том числе и Пушкина, мы знакомились с замечательным русским языком. И еще: слушали мы сказки, и наше воображение рисовало перед нами происходящее, у каждого складывался свой образ героев сказок. Мы слышали слова, и нам приходилось переводить их в образы. Работал мозг, развивалась фантазия. Иногда нам читали детские книги. Со временем, когда мы научились читать, эти книги стали нашими друзьями. В своих фантазиях мы совершали подвиги вместе с главными героями. Чтение, это, в известной степени, труд, но этот труд стал для нас потребностью и сколько он приносил нам радости. Сколько нового мы узнавали из книг.

 Теперь все чаще книгу заменяет телевизор. Конечно, это очень наглядно, но, в то же время, это эрзац. Почти полностью выпадает замечательный язык, которым написано произведение. Практически отключается работа мозга, ты все видишь, чего тут еще додумывать, представлять. А ведь на экране не само произведение, а то, каким его увидели, прочитали и поняли сценарист, режиссер, как воплощают актеры. Часто, когда я начинаю говорить о какой-то книге с Натусей, моей внучкой, в ответ слышу:

 - Да, да, я это знаю, я видела по телевизору.

 И сразу же пропадает желание продолжать разговор на эту тему. Она знает только сюжет, но ведь книга состоит не из одного сюжета.

 Кто-то из достаточно мудрых сказал, что для того, чтобы стать интеллигентным человеком, достаточно прочитать пять-шесть книг. На вопрос же, что это за книги, он ответил, что для того, чтобы узнать это, нужно прочитать пять-шесть тысяч книг. Вряд ли даже пять-шесть тысяч кинофильмов, особенно американских боевиков, помогут стать интеллигентным человеком.

 И еще одно. Все эти вечера проходили в живом общении друг с другом. По ходу рассказов мы задавали вопросы, если было что-то неясно, нам объясняли. Это общение сближало нас. Может быть, крупицами, в нас закладывалась мудрость предыдущих поколений. А теперь вся семья молча сидит перед телевизором, уставившись в экран. Получив пайку адреналина, как калорий в американском «фаст футе», все так же молча расходятся спать. Так прошел семейный вечер.

 

 Но реальная жизнь тогда, в 30-х, была далека от сказки. В это время в Куйбышеве находились в ссылке из родственников, кроме тети Иры с дядей Юрой и семья Львовых. Князья Львовы не были нашими родственниками. Трое братьев: Юрий Сергеевич, Сергей Сергеевич и Владимир Сергеевич, кстати, племянники бывшего главы Временного правительства Георгия Евгеньевича Львова, были сосланы из Москвы в Куйбышев со своими семьями.

 Юрий Сергеевич был женат на грузинской княжне Ольге Ивановне Ратиевой. У них была дочь Екатерина, Эка Львова, в ссылку она попала, когда ей было чуть больше года. Хотя мы и жили в какое-то время в одном городе, и мама общалась с Львовыми, я познакомился с Экой только в 2001 году на похоронах Саши Истомина, ее, если есть такое родство, сводного двоюродного брата, а моего троюродного. На поминках мы разговорились и выяснили и насчет Куйбышева, и о судьбах, как оказалось, известных ей и мне людей, и, что меня особенно удивило, ей было известно имя А.А. Вадбольского, хотя я был уверен, что уже почти не осталось людей, которые его помнили бы. Когда я сказал об этом Эке, она ответила, что о том же самом говорили иногда и они с матерью.

 Сергей Сергеевич Львов был женат на графине Марии Александровне Гудович, или, как ее все называли, Мэриньке. Это был ее второй брак. В первом браке она была замужем за маминым двоюродным братом Петром Дмитриевичем Истоминым, но потом они разошлись, причем, разошлись со скандалом. Кстати, Мэринька была безнадежной любовью Авенира Авенировича Вадбольского. От брака с П.Д. Истоминым у Мэриньки был сын Саша и от брака с С.С. Львовым - Сергей. Саша и был нашим родственником - маминым племянником

 Чтобы зарабатывать хоть как-то средства на жизнь, братья Львовы вместе с так же сосланным их другом Дмитрием Дмитриевичем Всеволожским открыли слесарную мастерскую, в которой, в числе других работ, лудили кастрюли. Тут, наверное, требуется объяснение, что это такое. В те годы тяжело было не только с продуктами, тяжело было с одеждой, с домашней утварью. Поэтому относились к вещам очень бережно. Алюминиевых кастрюль тогда не было, были железные эмалированные. Со временем эмаль местами отбивалась и, если у кастрюли прогорало дно, а готовили тогда на примусах, керосинках или кухонных печах, кастрюлю не выбрасывали, так как новую купить, или, как тогда говорили, «достать», было очень сложно. Ее несли к лудильщику, который и запаивал (залуживал) дыру, и кастрюля продолжала нести свою службу до появления новой дыры, с которой она снова попадала к лудильщику. Этим-то и занимались Львовы. Знакомые называли их «князья-лудильщики». Ковалевские с ними дружили, мама тоже бывала у них. Папа, работая в Главпромстрое НКВД, на всякий случай, держался от них на расстоянии

 Вспоминая Львовых, мама говорила, что это был очень веселый народ. В закутке мастерской у них лежала гитара. В Куйбышеве тогда было принято пиво покупать ведрами и, при всей скудности продовольственного ассортимента, волжские раки тогда не были проблемой. Когда к Львовым приходили гости, на столе появлялось и то, и другое, кто-то брал в руки гитару, и забывались все невзгоды. Была компания молодых, веселых, интересных людей.

 В конце 1937 года братьев Львовых арестовали и через несколько дней расстреляли. В Москве в это же время был расстрелян и четвертый из братьев Львовых - Евгений Сергеевич. Был арестован и Всеволожский, но его не расстреляли, во время войны он пошел на фронт, стал офицером, служил в разведке.

 Вся вина Львовых состояла в том, что они родились в начале ХХ века не просто в дворянских семьях, они родились князьями, да еще, к тому же, были племянниками бывшего главы Временного правительства. Такого советская власть простить им не могла.

 

 Недавно отмечали День работника госбезопасности, так, по-моему, назвали это мероприятие. Весь день с экранов телевизоров бывшие и действующие «чекисты», как они себя называли, рассказывали нам о подвигах разведчиков и контрразведчиков на всех этапах развития СССР и, в последующем, свободной России. Что наши органы госбезопасности боролись не только с происками империалистических разведок, как-то умалчивалось. Ведь созданная в 1918 году «Железным Феликсом» Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией была призвана для борьбы, в основном, с «врагом внутренним» И на этом фронте она достигла гораздо больших успехов. Десятки миллионов арестованных, миллионы замученных и расстрелянных сограждан, об этом в тот день не упоминалось.

 Мог ли представить себе, например, Антон Павлович Чехов, что его современники гимназисты и студенты, которые часто были героями его рассказов, через двадцать-сорок лет будут умирать от непосильного труда и голода на лесоповалах и в шахтах, что их будут пытать, засовывая им в зад раскаленные шомпола, сажать на включенные электроплитки («седло Фриновского», названное так по фамилии изобретателя, майора госбезопасности), что им будут зажимать гениталии и ломать пальцы в дверных косяках. Что некоторые из них будут писать под диктовку своих мучителей показания, признаваясь в самых чудовищных и нелепых преступлениях, оговаривая при этом десятки своих знакомых и даже родственников. Кстати, и знаменитая «душегубка», машина в герметичный кузов которой поступают выхлопные газы, отравляя перевозимых там арестованных людей, за применение которой немцами во время войны наши гневно клеймили фашистских извергов, тоже изобретение советских тружеников кнута и топора. Может быть, немцы и применяли-то трофейную технику. Двадцатый век, который при наступлении его, встречали, как век гуманизма и всеобщего прогресса, оказался одним из самых страшных и кровавых в истории России, да и вообще, в истории всего человечества.

 Выступая по телевизору в «день работника госбезопасности», председатель общества ветеранов госбезопасности с гордостью называл себя чекистом и, в конце концов, распалясь, внес предложение: слово «чекист» писать с большой буквы. Я очень сомневаюсь, что в современной Германии сотрудники БНД (национальная служба безопасности), называют себя «гестаповцами». Мысль же о том, чтобы писать это слово с большой буквы, думаю, не возникнет в самом воспаленном мозгу.

 Нюрнбергский процесс поставил все точки над «и» в том, что касалось германского национал-социализма. К сожалению, не было такого процесса над коммунизмом, преступления которого перед человечеством будут, пожалуй, пострашнее преступлений национал-социализма. Германия, отринув кровавое прошлое, теперь одна из самых развитых и благополучных стран мира, а мы все барахтаемся между прошлым и настоящим. Прошлое, как путы, мешает нам двигаться вперед.

 

 Мать Эки Львовой была на шестом месяце беременности, когда расстреляли ее мужа, произошел выкидыш - мальчик.

 - Был бы продолжатель рода, - спустя почти 65 лет с горечью говорила Эка. Они погибли бы в Куйбышеве, без средств к существованию, без родственников. К счастью, один из чекистов, когда мать Эки в очередной раз пришла в их контору отмечаться, как бы мимоходом, сквозь зубы сказал ей:

 - Просите разрешения уехать в Тбилиси.

 Видимо, пожалел молодую красивую женщину. Мать написала заявление, ни на что, особенно, не надеясь, но, к ее удивлению, через несколько месяцев ей сообщили, что она может ехать в Тбилиси. Тогда это была провинция даже по сравнению с Куйбышевом, видимо, поэтому и разрешили. А для них это было возвращение к жизни. Там была масса родственников, там они оказались среди своих. Мэринька, после расстрела Сергея Сергеевича, осталась одна с двумя детьми. Вокруг них сразу образовался вакуум. Если кто-то и помогал им, то старался делать это незаметно для окружающих. Сексотов было много, и каждый боялся каждого.

 Мэринька хорошо рисовала, это помогло ей найти работу. Во время финской войны она участвовала в создании чего-то вроде атласа военной медицины - зарисовывала травмы раненых и обмороженных, последних на этой войне было больше, чем раненых. Саша Истомин уже в наши дни рассказывал мне, что приходила она домой тогда просто в шоке от виденного, но за эту работу платили и утром она снова шла в госпиталь.

 В 1940 году произошла трагедия - Мэринька утонула, купаясь в Волге. Саша, которому не было еще четырнадцати лет, и десятилетний Сережа остались одни. Положение, в котором они оказались, было ужасным. Ни о какой пенсии им и речи идти не могло. Продукты были по карточкам, но чтобы выкупать их, нужны были деньги, а их не было. Родственники тоже не могли помочь. Мама рассказывала, что Саша с Сережей иногда приходили к нам, мама их кормила, но взять к себе не могла, в семье и так было семь человек.

 Уже недавно рассказывала мне Оля Туркестанова, дочь нашего с Сашей троюродного брата князя Александра Петровича Туркестанова, что Саша писал отцу, который в качестве вольнонаемного работал бухгалтером на одном из предприятий на Колыме, и просил его о помощи. Петр Дмитриевич ответил, что ты можешь ко мне приехать, а сын Львова мне не нужен. Саша не бросил брата. Потом Сережу взяли к себе какие-то родственники, а Саша попал в одно из открывшихся в то время железнодорожных училищ. Ему еще не было и пятнадцати лет, когда он стал работать кочегаром на паровозе. Паровозы тогда работали на угле, и кочегар за смену перебрасывал его не одну тонну. Труд был адский, особенно для подростка. Саша рассказывал, что на пересменках, когда они, сдав эшелон другой бригаде, ждали в комнате отдыха встречного состава, чтобы везти его в Куйбышев, мальчишки-кочегары засыпали на полу прямо под столом, а взрослые машинисты не давали никому шуметь, чтобы не разбудили ребят. А вскоре началась война и нагрузки на железную дорогу возросли многократно.

 

Олег Филимонов,

потомок одного из руководителей обороны Севастополя в 1854-1855 гг. контр-адмирала Истомина В.И. (1809-1855 гг.)

(г. Москва)