Порывистый пыльный ветер уже вторую неделю воет над городом, дребезжит оконными стеклами, клонит деревья и окутывает все едкими клубами мелкой пыли. С каждым порывом он почти поднимает над землей тонкую маленькую фигурку, стоящую с букетом цветов в глубоком трауре. Это Ирина Воскресенская, которую занесли в Севастополь из тихого и сонного уездного городка на Волге такие же сильные порывы грязного революционного вихря. Ирина с младшей сестрой Машенькой больше месяца добирались из родного города сюда, на юг, где, казалось, найдут спасение. Но вот Ирина стоит совсем одна над могилой Машеньки, а на всех мечтах сестер поставлен крест.

Когда в 1915 году на войне с немцами был убит отец, в их маленький домик с резными ставнями впервые ворвалось горе. Тогда казалось, что сердце разрывается от печали и нет проблеска в постигшем дружную семью горе. Но была жива милая мама и совсем еще трехлетняя Машенька солнечным лучиком озаряла жизнь. Умерла в первый год революции мама и снова навалилось горе, которое было так трудно вынести. Тогда Ирине казалось, что все худшее уже произошло, все беды обрушились на них. Но это было не так. Как бы ни было трудно, страшно и беспросветно, у жизни всегда хватит смекалки обрушить еще более изощренное горе. Так и случилось с Воскресенскими.

Поначалу Ирине даже удавалось найти службу, заработать деньги и содержать себя и сестренку, но каждый день приносил новые трудности и, как порыв ветра, сбивал с ног. Когда их оставила няня, Ирине пришлось бросить службу, деньги таяли, пришлось менять вещи на продукты, что было столь же унизительно, сколь и опасно. Ангельская улыбка Машеньки придавала сил и смелости, а их домик с резными ставнями был по-прежнему мил и уютен, все так же белели кружевные скатерти, так же цвели фиалки и гиацинты, тепло трещала печь, которую Ирина сама научилась растапливать. Все так же сестры каждый вечер сидели вместе в большом кресле папа и Ирина читала вслух Машеньке ее любимые сказки. Но это продолжалось недолго. Началось уплотнение – чудовищная выдумка большевизма, одно из многочисленных большевицких издевательств над русским народом.

- Такой большой дом для двух буржуек! – изрыгнула грузная женщина в красной косынке, чьи злобные, косые монгольские глаза с ненавистью смотрели на сонную Машеньку, разбуженную ночным визитом и по-французски спрашивающую сестру:

- Qui est-ce? Pourquoi? J'ai peur!

Красивые правильные лица двух сестер, будто сошедших с портретов Виже-Лебрен, словно распаляли еще большую ненависть в угрюмых и отупевших от пьяного угара большевицких разбойниках.

В дом Воскресенских потянулись какие-то странные люди. От них дурно пахло, они изрыгали страшный хохот и были все время пьяны. Они били посуду, рвали стоявшие на столике в кабинете фотографии, опрокинули и разбили часы, которые остановились и, казалось, остановили жизнь в доме Воскресенских. Жизнь прекратилась - потянулись робкие попытки выжить. А чтобы выжить нужно было бежать. Сегодня эти жуткие люди порвали их фотографии, а завтра разорвут на кусочки и их самих, Ирину и Машеньку. Разорвут и получат присущее большевикам наслаждение от убийства, и ни капли сожаления не отразится в их перекошенных злобой плоских лицах.

Россия стала самым неподходящим местом для милых и хорошеньких барышень. Выход только один – бежать. Бежать удобнее на юге, оттуда - куда угодно. Мир огромен и пока еще не весь он заражен красной хворью. К счастью, новые хозяева, точнее сказать – разорители их дома, не заметили главного – спрятанных, вшитых в подкладки одежды денег и драгоценностей. Их Ирина не продавала и не обменивала до последнего, они были запасом на черный день. И вот черный день пришел, вернее сказать, не день, а черные сумерки страшных лет большевизма.

Наскоро собрав вещи, точнее, то, что от них осталось, Ирина и Машенька отправились в путешествие. Первое в жизни Машеньки и первое такое длинное и опасное в жизни Ирины. Собираясь, Ирина боялась, что для ее сестры это станет непосильным испытанием, но она ошиблась: Машенька не только стойко переносила все дорожные приключения, но и воспринимала их с воодушевлением, будто игру. Ничто не могло сломить ее воодушевления – ни грязные и душные вокзалы, ни еще более грязные переполненные вагоны, ни всеобщее озлобление и ненависть, царившие повсюду.

Казалось, что все самое страшное позади. Сестры благополучно окончили свое утомительное путешествие, добравшись до Крыма, но на другой день Машенька слегла с сильным жаром. Вероятно, она заразилась тифом в дороге и ее ослабленный скудным питанием и выматывающим путешествием организм не справился. Страшно было получить весть о смерти отца, еще страшнее было хоронить маму, но ничто не могло сравниться для Ирины с тем ужасом, который охватил ее, когда она сжимала остывающее тельце сестры и смотрела в ее остекленевшие глаза. Как же так? Почему? Почему именно сейчас, в шаге от спасения?

Дрожащими пальцами Ирина закрыла глаза сестры и еще долго обнимала ее, все казалось, что она просто замерзла, вот сейчас отогреется и возвратится к жизни…

Под утро в безумном отчаянии Ирина достала из сумочки булавку и воткнула ее сначала в тоненькую Машенькину ручку, а затем в свою. Еще раз. Еще и еще.

- Пусть тиф убьет и меня. Теперь уже все равно. Бессмысленно. – шептала девушка.

Но хуже ей не становилось. Напротив – откуда-то взялись силы на хлопоты о похоронах Машеньки. На этих похоронах никого кроме Ирины батюшки и кладбищенских рабочих не было. Одна только Ирина прощалась со своей сестрой и оплакивала ее так несправедливо оборвавшуюся жизнь. Ветер продолжал поднимать в воздух клубы пыли и осыпал ими Ирину с ног до головы. А когда маленький гробик был опущен и на него посыпалась земля, то с каждым ее ударом о деревянную крышку, Ирина содрогалась, будто это не земля сыплется на гроб ее сестры, а в нее саму бросают камни.

Она готова была забросать себя камнями, ведь она не уберегла, не уследила, не вылечила, не нашла правильного лекарства, в конце концов, почему она тоже не заразилась и не умерла? Зачем осталась жить? Что теперь с этой жизнью делать?

Чтобы спастись от этих душивших и разрывавших сознание мыслей, Ирина стала сестрой милосердия в Белой армии. Ухаживала за ранеными и за тифозными, но как ни призывала к себе болезнь, смерть – ничего не вышло, будто что-то берегло ее. Зачем ее? Без Машеньки, одну на целом свете. Зачем так цепко держалась в этой невесомой фигурке жизнь?

Ирина стала проситься сестрой на фронт. Сколько раз она выбегала к раненым, бинтовала, помогала выбраться, сколько раз вставала в полный рост под пулями, ожидая, когда они оборвут ее мучительную, невыносимую жизнь. И - ничего! Пули пролетали мимо, болезни к ней не приставали. Отчего так?

Зная, что красные всегда убивают сестер и врачей, служивших в Белой армии, она всеми правдами и неправдами пыталась уклониться от эвакуации, но не позволили. Просили, требовали, наконец – просто силой увели на корабль. Сестер не хватало. На уходивших в Константинополь кораблях было так много эвакуированных раненых. Каждая сестра – на вес золота.

Потом был Лемнос. Этот страшный, голый, продуваемый ветрами Лемнос. Ветер Ирина возненавидела еще в Севастополе с ним была одна ассоциация: смерть. И здесь выл этот проклятый пыльный южный ветер, выл и снова уносил жизни. Сколькие умерли на Лемносе! За каждого Ирина сражалась, но каждая смерть обрушивалась на нее черным горем, возвращая в ту страшную ночь, к Машенькиному одру. Страшнее всего были детские смерти и как много их было на Лемносе! Пыльный ветер выдувал души детей, подчас унося целые семьи. Ирина не замечала спасенных ею или при ее участии. Они выздоравливали, набирались сил и уезжали – в Болгарию, Сербию, Францию, за океан...

С нею приходили прощаться те, кого она вылечила. Все они как-то смешались в памяти, но зато она хорошо помнила всех тех, кого отстоять не удалось. Их глаза, последний взгляд, их заострившиеся восковые лица она помнила в мельчайших деталях. Всех их она вспоминала каждую свободную минуту и беспрестанно винила себя в том, что не смогла спасти. В конце концов случилось то, что должно было рано или поздно случиться – изорванное, путающееся сознание Ирины совсем помутилось. Она то плакала, то билась о землю, то начинала перечислять бесконечные имена всех тех, кто умирал на ее глазах, а она ничего не могла с этим поделать.

Участие в ее судьбе взял на себя барон Врангель – по его хлопотам Ирину отправили в одну из лучших лечебниц. Но ничто не помогало. Так и продолжали чередоваться приступы безумия с тихим и скорбным шепотом. Это длилось больше половины века и завершилось в один день – будто рукой сняло. Она проснулась и совершенно осознанно заговорила, попросила принести Евангелие и чтобы ей было дозволено исповедаться и причаститься. С тех пор каждый день она ходила в маленькую православную часовенку к обедне, а возвращаясь – читала что-нибудь. Так проходила ее жизнь, завершившаяся уже после того, как в ее родной стране рухнул преступный коммунизм, отобравший у нее привычную жизнь, вынудивший их с сестрой бежать из дома, превративший Россию в тифозную яму, где постоянно лилась кровь лучших сынов и дочерей ее.

Последние дни Ирина была в ясном сознании, долго беседовала со священником после службы, вспоминала прошлое, но не печальное, а докатастрофическое, свою милую и тихую жизнь в сонном городке над Волгой, в домике с резными ставнями, утопавшем в кустах сирени… Жизнь, так нагло и безжалостно загубленную подлецами и безумцами.

Она тихо отошла ко Господу во сне в один из теплых майских дней 1995 года.

 

Елизавета Преображенская,

писатель, переводчица, балерина

(г. Санкт-Петербург)