Александра

 

В сине–розовой мгле растворится,

Легким блицем явившись на миг,

Государыня Императрица –

Тонкий образ, задумчивый лик.

 

Не вздохнет, не задержится, чтобы

Улыбнуться, томясь и любя.

Сколько зависти, лжи, сколько злобы

Принимала она на себя.

 

Неизбежность багровой завесы

Прожигает божественный взгляд.

Государыня! Новые бесы

И сегодня Вас тоже клеймят.

 

Но живет, но поет Александрой

Белый Ангел, мелькая крылом

Над Ливадией и над Массандрой,

Над Невой и над Царским Селом.

 

Графиня Гендрикова

 

 Где бесы в ярости орали,

 И застилал Россию дым,

 Аристократки умирали,

 Подобно римлянкам былым.

 

Узрела с ужасом страна

Век варваров и готов,

Разбила грязная рука

Мир статуй и куртин,

И повторились времена

Кровавых санкюлотов,

Но был страшней подвал ЧК

Французских гильотин.

 

В те злые дни не знали Вы

Сомнений или страха.

А может, так казалось тем,

Кто Вам в глаза смотрел?

Уже для новой головы

Приготовлялась плаха:

Арест, застенок, а затем –

Допросы и расстрел.

 

«Графиня Гендрикова, встать!»

Немыслимой ценою

Порой приходится платить

За честь и за любовь.

«А не угодно ль перестать

Глумиться надо мною?»

Блеснув в луче, седая нить

Посеребрила бровь.

 

Упала капелькой слеза,

Чтоб нежно раствориться.

И там, где не было смертей,

В бескрайней дали вдруг

Она увидела глаза

Своей Императрицы

И Государя, и детей,

И – ангелов вокруг.

 

Алапаевск

 

Бьется тупая боль в виске

И – ни души вокруг.

В сумрачном Алапаевске

Время застыло вдруг.

 

Тихо листва колышется,

А за покровом тьмы –

То ли молитва слышится,

То ли звучат псалмы.

 

– Что это? – В шахту узкую

Бесы последних дней

Сбросили совесть русскую,

Всласть поглумясь над ней.

 

Вместо любви – кипение,

Вера – огнем гори!

...Вот и затихло пение

В первых лучах зари.

 

***

В час горя и муки

Смешно и наивно

Лечить мировую чуму.

Но чистые звуки

Имперского гимна

Летят, умирая, во тьму,

И тонкие руки

Пленительно–дивно

Наш гимн посылают Тому,

Чей мир потерялся,

Как медная гривна,

Распался

В крови и дыму.

 

Вариация против Хода Истории

 

В мир, что так пленителен и звонок,

В свете дня спокойна и нежна,

Смотрит с фото царственный ребенок,

Барышня, Великая княжна.

 

Этот миг уже не повторится,

Беспощадна времени коса.

Если бы ей стать Императрицей,

Ведь порой бывают чудеса!

 

Странная фантазия... Но только,

Хоть в разгаре век уже иной,

Мне порой мечтается, чтоб Ольга

Правила великою страной.

 

Мы бы все преодолели с нею,

Злобный шум в сознании круша.

Твердости и хитрости важнее –

Сердце, ум и русская душа.

 

Дни Турбиных

 

Покуда куражатся бесы

Над телом погибшей страны,

Герои булгаковской пьесы

Уходят в легенды и сны.

 

А следом уходят артисты,

Бредут среди снега и льда,

Как те юнкера, гимназисты

И прежних времен господа.

 

Где совесть душили идеи,

Спасая общественный строй,

Играли господ лицедеи,

Но – как же играли порой!

 

Потом изменилась эпоха

Под шум перестроечных вод.

Но – как же бездарно и плохо

Сегодня играют господ...

 

Красноармеец, отнимающий хлеб у ребенка

 

Идеей равенства дыша,

Великой и благой,

Он вырвал хлеб у малыша

И пнул его ногой.

 

Народовластия гарант,

Сморкаясь и урча,

Нес на шинели красный бант,

Подарок Ильича.

 

И с этим бантом до сих пор,

Желая бить и красть,

Его потомок, плут и вор,

Цепляется за власть.

 

Не раз он голодом грозил

И карами стране.

...Все это Репин отразил

На старом полотне.

 

***

Мне слышится громким раскатом вдали

Команда «По слугам антихриста пли!»,

И словно из дымной завесы

Я вижу, как падают бесы.

 

Все это похоже на злое кино:

Коль бесов в себе погубить не дано,

То как же их в мире погубишь,

Хоть давишь, стреляешь и рубишь?!

 

А было когда-то... Огнем в синеве

Семеновский полк проходил по Москве

И, словно пустые преграды,

Сметал на пути баррикады.

 

А было когда-то... В Кремле юнкера

Под шквальным огнем от утра до утра

Держались, отчаянно веря,

Что сломят восставшего зверя.

 

Но в замети судеб и лиц дорогих

Нам память не будит ни тех, ни других,

Забыты распятым народом

Год пятый с семнадцатым годом.

 

Опутаны сетью в сплошной темноте,

Мы больше столетья висим на кресте,

Но просим у бесов конвоя

Повесить нас вниз головою.

 

Возвращение в Мордор

 

Мне чудится время: народ извещен

Шакалом гэбэшно–ментовским

О том, что опять Гумилев запрещен,

Повсюду – Маршак с Маяковским.

 

Глядит ядовито бесцветный экран,

Цензура свирепствует снова,

Надежно укрыты в секретный спецхран

Тома Ильина и Краснова.

 

Дзержинский уже на Лубянке стоит,

И лужи, и грязь – повсеместно.

О тех, кто в душе недовольство таит,

Становится тут же известно.

 

От жуткого счастья кровавится рот,

Но люди кричат из боязни,

Что мудрая власть не услышит народ,

Просящий аресты и казни.

 

И нету меня, я давно за бортом,

Бесчувственный к общему лаю, –

И мне все равно, что болтают о том

Все те, кого прочь посылаю.

 

Советскую челядь я вновь узнаю,

Как скрученный болью калека.

Мне хочется верить в Россию мою,

Но – нет ее более века.

 

МЫ ВСПОМНИМ ВСЕ!

 

Склоняясь пред зажженными свечами,

В сей скорбный день, у бездны на краю,

Мы вспомним всех, убитых палачами,

А первой вспомним Царскую Семью.

 

Друг друга понимая с полуслова,

В числе поэтов, не допевших стих,

Перекрестясь, мы вспомним Гумилева,

Несмелова мы вспомним и... других.

 

Пусть имена вонзаются, как стрелы,

В тяжелую броню советских лбов, –

Мы вспомним все: и крымские расстрелы,

И мертвый Дон, и сломленный Тамбов.

 

Когда для правды не хватает жажды,

То красным цветом закипает грязь.

Мы вспомним все! Не дай Господь однажды

Забыть об этом, с бесом примирясь.

 

У иконы Казанской Божией Матери

 

В дни, где воздух шипит от бессовестных фраз

Обнулившего разум сатира,

Богородица горестно смотрит на нас

Из погибшего Русского мира.

 

Новый путь у столицы смыкает кольцо

Под холодным неоновым светом,

Там сквозь серую муть проступает лицо

И рога над его силуэтом.

 

Страшен времени бег, словно крик воронья

За былым арестантским бараком.

Божья Матерь Казанская – милость твоя

Целый век скрыта болью и мраком.

 

Будут новые дети и новые дни

С жадной властью, с химерой слепою,

И в неоновом свете другие огни

Вдруг покажутся верной тропою.

 

Но уж коль не узнать час Весенней зари

Той стране, что была, как поэма,

Божья Матерь – последних из нас озари

Золотою звездой Вифлеема!

 

Дмитрий Кузнецов,

поэт, журналист, член Попечительского совета РПО им. Императора Александра III

(г. Калуга)