Осенью 1922 года семья Зайцевых, как и многие русские интеллигенты покидали пределы порабощенной большевиками Родины. Борис Константинович и его супруга были уверены, что отъезд этот временный, что они вернутся. И лишь их 10-летняя дочь, когда поезд пересекал границу, бросила из окна последние цветы на русскую землю:

- Папа, мы никогда не вернемся в Россию…

Пройдут годы, и патриарх русской литературы Борис Зайцев напишет:

«Нельзя сказать, чтоб у нас, у просвещенного слоя, воспитывалось тогда чувство России. Скорей считалось оно не вполне уместным. Нам всегда ставили в пример Запад. Мы читали и знали о Западе больше, чем о России, и относились к нему почтительнее...

Нам всегда ставили в пример Запад. Мы читали и знали о Западе больше, чем о России, и относились к нему почтительнее. К России же так себе, запанибрата. Мы Россию даже мало знали. Многие из нас так и не побывали в Киеве, не видали Кавказа, Урала, Сибири. Случалось, лучше знали древности, музеи Рима, Флоренции, чем Московский Кремль.

С тех пор точно бы целый век прошел. Из хозяев великой страны, перед которой заискивал Запад, мы обратились в изгнанников, странников, нежелательных, нелюбимых. Не приходится распространяться. Все тут ясно.

В нелегких условиях, причудливо, получудесно, все-таки мы живем. И не намерены даже сдаваться. Нищи ли мы внутренне? Вот это вопрос. И ответ на него мой: нет. Не нищи те, у кого есть святыня. Святыни бывают различные, и различна их иерархия. Среди них бесспорное место, высокое, прочное: Родина».

Борис Константинович в юные годы свои был вполне типичным представителем творческой интеллигенции своего времени - маловерной, прозападной, тяготеющей к либеральным, революционным химерам… Его отец, симбирский дворянин, был директором Московского металлического завода Гужона. Детство Бориса провел в селе Усты Жиздринского уезда Калужской губернии. Он окончил гимназию и реальное училище, но образования высшего так и не получил. С химического отделения Московского технического училища юношу отчислили за участие в студенческих беспорядках, не была завершена учеба в институте Горном и в МГУ…

Позже в повести «Изгнание» Зайцев выведет героем сочувствующего революции юриста (которым сам писатель так и не стал) и покажет его духовное преображение - через понимание, что «за всем грохотом культур, войн, переворотов и цивилизаций есть еще малая вещь - человеческое сердце, которое ищет незыблемого всегда, сколько бы ни опьяняли его успехи и движение жизни. Такой вечно живой водой представлялось мне Евангелие». Христова Истина была познана героем, как необъятная и несопоставимая с ложными революционными теориями: «Точно мир раздвинулся, и я вздохнул его истинный аромат».

Самому писателю еще предстояло прийти к этому. Неудачи в учебе мало огорчали его, уже с 17 лет он занялся литературой, свел знакомство с Чеховым, Короленко, Андреевым, Буниным… В 1912 году он женился на Вере Алексеевне Смирновой, усыновив ее сына от первого брака. Вскоре родилась их общая дочь.

Супруги часто бывали заграницей, подолгу жили в Италии, а с началом Первой мировой войны осели в своей деревне Притыкино. Войны и иные потрясения часто лучшим образом проявляют людей, очищая все наносное. Дезертир Маяковский и георгиевский кавалер Гумилев - тому яркие примеры. «Шпак» Зайцев, прежде чем отправиться на фронт, решил получить должное образование. Он окончил Александровское военное училище, и в марте 1917 года был произведен в офицеры. Тогда же выходит его брошюра «Беседа о войне», в которой Борис Константинович проводил идею войны до победного конца. На фронт он, однако, не попал, так как тяжело заболел воспалением легких, а когда поправился вполне ни фронта, ни России уже не было…

«Тучи мы не заметили, - писал Зайцев, - хоть бессознательно и ощущали тяжесть. Барометр стоял низко. Утомление, распущенность и маловерие, как на верхах, так и в средней интеллигенции - народ же “безмолвствовал”, а разрушительное в нем копилось… Тяжело вспоминать. Дорого мы заплатили, но уж значит, достаточно набралось грехов. Революция - всегда расплата. Прежнюю Россию упрекать нечего: лучше на себя оборотиться. Какие мы были граждане, какие сыны России, Родины?»

Расплата за грехи - именно так, с христианских позиций воспринял писатель русскую катастрофу. За что? «За распущенность, беззаботность, маловерие».

За участие в контрреволюционном заговоре был расстрелян пасынок Зайцева и другие родственники жены. Умер его собственный отец. Семья голодала. Самого Бориса Константиновича арестовали… за участие во Всесоюзном Комитете Помощи Голодающим. После перенесенного тифа ему вместе с семьей было разрешено «отбыть на лечение».

Сперва Зайцевы жили в Берлине, затем в Италии, наконец осели в Париже. Борис Константинович много и плодотворно работал. Именно здесь, заграницей, завершился в нем духовный переворот, окончательно обративший его ко Христу. И все дальнейшее творчество Зайцева было истинным служением Христу и России.

«Одно дело - воспринимать изнутри. Другое - со стороны, - отмечал он. - Судьба поставила нас теперь именно как бы в сторонку, отобрав почти все. Что же, может быть в таком облегченном виде зрение и верней.

Многое видишь теперь о Родине по-иному... Когда жили в самой России, средь повседневности, деревянных изб, проселочных дорог, неисторического пейзажа, менее это замечали. Издали избы, бани, заборы не видны... Но зато чище общий тысячелетний облик Родины. Сильней ощущаешь связь истории, связь поколений и строительства и внутреннее их духовное, ярко светящееся, отливающее разными оттенками, но в существе своем все то же, лишь вековым путем движущееся: свое родное...

Может быть, не всегда ведь так будет так, как сейчас. Не вечно же болеть «стране нашей российской». Возможно, что приближаются новые времена - и в них будет возможно возвращение в свой отчий дом.

Так что вот: древность и блеск культуры духовной, своеобразие, блеск ее и в новое время, величие России в тысячелетнем движении, и ощущение - почти мистическое - слитности своей сыновней с отошедшими, с цепью поколений, с грандиозным целым, как бы существом. Сквозь тысячу лет бытия на горестной земле, борьбы, трудов, ужасов, войн, преступлений, - немеркнущее ядро духа - вот интуиция Родины. Чужбина, безпризорность, беды - пусть. Для русского человека есть Россия, духовное существо, мать, святыня, которой мы поклоняемся и которую никому не уступим.

Думается и так, что кому предстоит возвратиться на Родину, не гордыню и не кичливость должны принести с собой. Любить -- не значит превозноситься. Сознавать себя «помнящими родство» и наследниками величия не значит ненавидеть или презирать другие народы, иные расы. Россия объединяла в имперском могуществе -- в прошлом. Должна быть терпима и не исключительна в будущем -- исходя именно из всего своего прошлого: от святых ее до великой литературы все говорили о скромности, милосердии, человеколюбии -- обо всем том, в чем так бесконечно нуждается сейчас мир.

Русь, Россия! Тридцать лет назад сказал о ней молодой тогда писатель русский (сам Б.К. Зайцев - прим. авт.) так: «О, ты, Родина! О, широкие твои сени -- придорожные березы, синеющие дали верст, ласковый и утолительный привет безбрежных нив! Ты, безмерная, к тебе припадает усталый и загнанный, и своих бедных сынов ты берешь на мощную грудь, обнимаешь руками многоверстными, поишь извечною силою. Хвала тебе, великая Мать».».

Борис Зайцев был наделен величайшим даром Слова, даром поэтическим. Странно, что и поныне этот крупнейший писатель остается как бы «во втором эшелоне». Проза Зайцева - классическая, размеренная, ароматная, изобильная богатством русского языка и тонкостью оттенков переживаний - не бурных страстей, а чувств куда более глубоких, прикровенных, утонченных…

Хорошо известны автобиографические произведения о «потерянной России» - Бунина и Шмелева. Но ничуть не уступает им тетралогия Зайцева «Путешествие Глеба». В этом романе через путь героя, повторяющего путь самого автора (деревня, Калуга, Москва, заграница…) явлен читателю неповторимый образ России в ее последние зенитные годы… Книга эта, как и все произведения Бориса Константиновича, проникнута утонченным лиризмом, который однако перерастает в высокий эпоса, зачаровывая читателя. Вроде бы идет неспешное повествование о людях и вещах обыденных - но за этой обыденностью вдруг, как за скромностью русского пейзажа, открывается необъятный простор, наполняющий восторгом душу. Писатель рассказывает о своем времени, а выходит книга о вечном. Это, должно заметить, характерная черта и многих зайцевских рассказов - таких как «Сестра», «Улица Святого Николая», «Священник Кронид» и др. Все эти рассказы суть одно большое путешествие, в котором автор становится нашим проводником по России, показывая нам ее настоящую жизнь, ее людей…

«Россия Бориса Зайцева была для меня Россией догорающих лампадных фитилей, - скажет Корней Чуковский. - Но отчего же эти фитили все догорают и никак догореть не могут? Значит, есть в них какая-то крепость духа, которая стойко сопротивляется пламени ...»

Эта крепость основывалась на Вере и Любви, и на том вечном, которое лежит в основе сочинений Зайцева, не давая им устаревать.

Сам писатель видел свою миссию в том, чтобы воплотить в своих произведениях «Россию Святой Руси». Друг за другом выходят очерки и повести о православных святых и святых местах: об Алексее Божием Человеке и Царе Давиде, об Иоанне Кронштадтском и Серафиме Саровском, о Сергии Радонежском и патриархе Тихоне, об Афоне, Валааме, Оптиной пустыни, мимо которой некогда так часто ездил отрок и юноша Борис Зайцев и… никогда не посещал ее… Кажется, кто не знает истории Царя Давида? Преподобного Сергия? Но гениальному зайцевскому дару удается пересказать их так, пересказать таким удивительным языком, что мы как будто открываем их заново, читаем впервые, проникаясь высочайшей красотой святых житий.

Еще одной опорой русской души, России, кроме Православия, Борис Константинович считал великую русскую культуру. Ее гениям также было посвящено им немало литературных очерков.

«За ничтожными исключениями, все написанное здесь мною выросло из России, лишь Россией и дышит», - говорил Зайцев о своем творчестве. «У кого есть настоящая Родина и чувство ее, тот не нищ. На чужбине многое видишь о Родине по-иному, иначе оцениваешь. Сильнее ощущаешь связь истории, связь поколений и строительства, и внутреннее ядро их». Несмотря на то, что надежды многих на скорое падение большевизма не оправдались, вера писателя в Россию грядущую лишь крепла. «Если возможно счастье, видение рая на земле, - грядет оно лишь из России», - утверждал он. В этом убеждала его вся история России, столь богатая истинными героями и праведниками. Повесть о Преподобном Сергии в какой-то мере можно назвать неким художественным символом веры писателя. «В народе, якобы лишь призванному к “ниспровержениям” и разинской разнузданности, к моральному кликушеству и эпилепсии, - Сергий как раз пример, любимейший самим народом, - ясности, света прозрачного и ровного, - отмечает Борис Константинович. - Через пятьсот лет, всматриваясь в его образ, чувствуешь: да, велика Россия. Да, святая сила ей дана. Да, рядом с силой, истиной мы можем жить».

Следовать заветам Христа писатель стремился не только в литературе. Серебряный век, увы, дает нам немного примеров высокой праведности, нравственности… Борис Константинович Зайцев всю жизнь любил свою жену. Когда в 1957 году ее разбил инсульт, он восемь лет сам ухаживал за ней - полностью парализованной. В 80 лет пытался ставить ее на ноги и носить по квартире чтобы избежать застоя в организме. После ее кончины писатель прожил еще семь лет…

Говорят, что в старости человеку дается тот образ, который заслужил он своею жизнью. Образ Бориса Зайцева на пороге его 90-летия - прекрасен. Статный, красивый старец с лицом-ликом истинного аристократа, утонченным, почти прозрачным, с глазами, лучащимися живостью и острым умом. Истинный аристократ по внешности, манерам и духу, он был прост и легок в общении, всегда открыт, ровен и доброжелателен.

Во Франции, в ту пору «дружившей» с СССР, последнего великого писателя «старой» России, патриарха русской литературы старались не замечать. Когда молодой славист Рене Герра решил написать о нем диссертацию, его всячески отговаривали от этой идеи, предлагая писать о «правильном» Глебе Успенском, убеждали, что связи с «белоэмигрантами» испортят ему карьеру. Герра не боялся испортить себе карьеру и в последние годы жизни Зайцева сделался его частым гостем.

Когда в 1972 году Бориса Константиновича не стало, он тщетно пытался опубликовать некролог о нем во французской печати. Французская печать помянуть выдающегося русского писателя не пожелал. Лишь «Фигаро» напечатала платное траурное объявление в пять строчек… Такова была «демократия» западного мира. Но русский православный писатель Борис Зайцев никогда не искал внешних почестей и не скорбел о своей сравнительной «незнаменитости». Для него важным было совсем иное. «Мы - капля России... - говорил он, - как бы нищи и безправны ни были, никогда никому не уступим высших ценностей, которые суть ценности духа».