Образ этого человека демонизировали десятилетиями, глумясь в карикатурах, браня на страницах печати… При этом даже самые непримиримые противники его не могли отрицать ни его совершенного бескорыстия, ни его глубочайшей образованности. Он был консерватором, но даже самый консерватизм его был своеобразен и во многом не похож на консерватизм его единомышленников. Его пытались выставить олицетворением бюрократии, а он был самым ярым врагом ее. Его изображали кощеем, а он без устали благотворил, откликаясь на всякую мольбу, а мольбы эти летели к нему со всех концов необъятной Империи. Кем же он был, Константин Петрович Победоносцев? На этот вопрос мы постараемся ответить.

Церковь Георгия Победоносца на Варварке. Ее настоятелем на рубеже 18/19 веков стал звенигородский священник о. Василий. Продолжить семейную стезю должен был его сын, Петр. Он окончил Московскую духовную академию, но остался на светском поприще - преподавателя, переводчика, издателя. Просветителя. Петр Васильевич служил профессором Московского университета, преподавал русскую словесность. Много лет подряд переводил труды зарубежных мыслителей и, выбирая в оных отрывки, служащие к совершенствованию нравственному, укреплению патриотизма и созиданию подлинной учености, издавал в виде антологий. Без малого век спустя аналогичным делом - ознакомлением русского общества с европейской консервативной мыслью - будет заниматься и младший сын его, Константин.

Всего в семье Победоносцевых было 11 детей. По воспоминаниям Константина Петровича в доме все держалось на матери, Екатерине Михайловне: «Она была у нас точно святыня в доме, точно живая благодать, Богом посланная в благословение. Всегда кроткая, тихая, ясная, всегда на молитве за нас за всех, она как свеча горела перед Господом Богом». Семья Победоносцевых жила в Хлебном переулке недалеко от Арбата, в доме царил патриархальный московский уклад. Сам будущий обер-прокурор был истинным «московитом», всегда с особым теплом относившимся к Первопрестольной. Профессора Шевырев и Погодин, святитель и Филарет и генерал Ермолов, дружное семейство Аксаковых - все это люди из московского детства Победоносцева, о которых любил он вспоминать.

С Иваном Аксаковым в дальнейшем они вместе учились в Петербурге, в Императорском училище правоведения. И к этому институту, и к его выпускникам, среди которых был, к примеру П.И. Чайковский, Победоносцев также неизменно питал своего рода родственное чувство.

В 33 года Константин Петрович был уже профессором Московского университета, преподавал на юридическом факультете. В истории отечественного правоведения мало найдется фигур, сопоставимых по значимости, с Победоносцевым. Довольно сказать, что именно им была осуществлена титаническая работа по написанию и изданию многотомного курса гражданского права, дотоле в России не существовавшего. Борис Глинский писал в 1912 году в «Историческом Вестнике», что «курс этот, являясь у нас первой самостоятельной и детальной разработкой действующего русского права, в его истории и в связи с практикой, получил в нашей литературе большую научную и практическую цену, сделавшись противовесом германской романистической схоластике, отрешившейся от истории и современного права в его новейших, не схожих с римским, образованиях». Ему же принадлежит одна из первых монографий по истории крепостного права, активным противником которого он выступал, полагая, однако, что реформа Александра Второго допустила ряд крупных ошибок. Каковы же были взгляды будущего обер-прокурора на аграрный вопрос? Победоносцев считал необходимым сохранить в максимально возможных масштабах патриархальную структуру общества, а также не допускать ускоренного сосредоточения земли в руках относительно узкого круга крупных собственников. Он утверждал, что государству необходим тип «не широкого, но среднего владения, достаточного для удовлетворения нужд семьи, так, чтобы члены ее не вынуждены были добывать себе пропитание отхожей работой». Мелкое или среднее хозяйство, ведущееся силами близких родственников, является опорой прочного семейного союза, а задача сохранения такого союза для государства гораздо важнее соображений экономической целесообразности. Константин Петрович был уверен, что государство не должно быть бесстрастным свидетелем происходящих процессов, в частности разорения и обезземеливания бедной части населения, но, напротив, обязано вмешиваться в эти процессы, следить, чтобы слабые были «защищены противу сильных, против кулаков и ростовщиков, которые пользуются невежеством и бедностью поселенца, чтобы общипать его до последней копейки».

О московском периоде своей службы будущий обер-прокурор вспоминал: «По природе нисколько не честолюбивый, я ничего не искал, никуда не просился, довольный тем, что у меня было, и своей работою, преданный умственным интересам, не искал никакой карьеры и всю свою жизнь не просился ни на какое место, но не отказывался, когда был в силах, ни от какой работы и ни от какого служебного поручения».

Но судьба призвала его на самый верх, определив сделаться учителем Наследника Престола Николая Александровича. «Когда начались реформы по кончине императора Николая и в Петербурге закипела работа разных комиссий, меня перезывали туда, но я отказывался пуститься в неведомое море новой работы, которая пугала меня. Но, наконец, нельзя было уклониться, - вспоминал Константин Петрович. - В 1861 г. граф Строганов стал вызывать меня для преподавания юридических наук Цесаревичу Николаю Александровичу. Из чувства патриотизма я не мог отказаться и переехал на целый год в Петербург. Это решило дальнейшую судьбу мою роковым образом. В 1863 году меня пригласили сопутствовать Цесаревичу в поездке по России. Я стал известен и двору. По окончании поездки я вернулся в Москву к своим занятиям и мечтал остаться тут, но Богу угодно было иначе».

Цесаревичу Победоносцев преподавал законоведение, но общение их было значительно шире. Константин Петрович возлагал на своего августейшего питомца большие надежды и пользовался его доверием. Однако, Николай скоропостижно умер, и Наследником стал его брат, Александр. Для Победоносцева это был тяжелый удар, и он не сразу сошелся со своим новым учеником, невольно сравнивая его с почившим. Однако, вскоре между Цесаревичем и Наставником установились самые доверительные отношения. Будущий Государь, еще лишь привыкавший к своему новому положению, с охотой советовался с опытным учителем по разным вопросам, находя в суждениях последнего подтверждение собственным мыслям, ответы на собственные сомнения. Ученицей Победоносцева стала и прибывшая в Россию будущая Императрица Мария Федоровна. Именно Константин Петрович познакомил августейшую чету со своим другом - Федором Михайловичем Достоевским, ставшим гостем резиденции Цесаревича - Аничкова дворца.

Преподавал Победоносцев в дальнейшем и детям самого Александра Третьего. В целом педагогика занимает наиболее значимое место в многогранной деятельности Константина Петровича. Он был педагогом не только по профессии, но по самой своей сути, во много унаследовав эту черту от отца. Иногда эта склонность, привычка, манера «учить» вызывала раздражение - особенно в людях, которым казалось, что Победоносцев вмешивается не в свои дела. Таких людей хватало с учетом, что Константин Петрович не оставлял без своего внимания практически ни одну отрасль.

Педагогом оставался он и в своих сочинениях, в которых стремился - просвещать. Ряд работ Победоносцева были непосредственно посвящены русскому образованию, русской школе, воспитанию, но и в работах по вопросам иным цель была тою же. К примеру, через переводные труды западных консерваторов донести до соотечественников, что «Европа» - это вовсе не только «либерализм» и «демократия», как пытаются представлять ее невежественные и лакействующие западники, что «Европа» настоящая - весьма консервативна, что отражено в трудах лучших мыслителей ее. Таким образом «западники» должны были быть разбиты самим же Западом. «Читатели наши невежественны, - писал Константин Петрович Льву Александровичу Тихомирову, - и знать не могут и не хотят, как на Западе перетряхиваются те самые вопросы, в коих у нас молодежь сбита с толку сикофантами нелепого либерализма».

Не забывал Победоносцев и об «обратной» пропаганде - то есть донесении правды о России до европейцев. «Несчастная Россия! восклицал он. - Нет ужасов об ней, коим бы не поверили - как верили древние греки сказкам о варварских странах, о Полифеме, о Гарпиях и т[ому] под[обном)». Для противодействия таким «мифам» Константин Петрович регулярно встречался с западными журналистами, учеными, дипломатами, общественными и государственными деятелями, вел обширную переписку, публиковался в европейских периодических изданиях, состоял членом Общества социальной экономики - одной из наиболее известных общественных организаций, созданных во Франции одним из ведущих европейских консерваторов Ле Пле и его последователями. В журнале «Социальная реформа», издаваемом соратниками Ле Пле, был напечатан ряд статей Победоносцева и его друга, педагога Сергея Рачинского, посвященных развитию начального образования народа на религиозных основах.

Интересно, что многочисленные западные дипломаты, литераторы, ученые, впервые встретившись с ним, бывали весьма удивлены тем, сколь отличался Константин Петрович от мифа о нем. «В английских газетах, - вспоминал посланник Соединенных Штатов Уайт, - Победоносцева описывали каким-то Торквемадой XIX века, а между тем я в нем нашел любезного, приветливого ученого, горячо откликавшегося на все явления общественности». Аналогично отзывался об обер-прокуроре секретарь французского посольства Вогюэ. Последний был поражен увлечением «русского торквемады» английскими поэтами-романтиками Шелли, Браунингом, Суинберном. «Во время первой нашей встречи, - вспоминал дипломат, - настроенный против него ходившими о нем легендами, я был ошеломлен, услышав отзывы о его любимых авторах, высказанные с величайшим жаром, отражающим свободу его духа».

Но не только преподавательской и публицистической деятельностью ограничивалась работа сановного педагога. Уже будучи обер-прокурором Святейшего Синода, он активно занимался реформированием образовательной системы. Идеалом школы по Победоносцеву были народные школы по образцу созданных Рачинским и Ильминским. С обоими просветителями Константин Петрович был дружен и постоянно поддерживал переписку. Вот, что писал он о замечательном русском педагоге-подвижнике Сергее Рачинском, отказавшемся от кафедры и обучавшем деревенских ребятишек, государю Александру Александровичу:

«Впечатления петербургские крайне тяжелы и безотрадны. Жить в такую смутную пору и видеть на каждом шагу людей без прямой деятельности, без ясной мысли, и твердого решения, занятых маленькими интересами своего я, погруженных в интриги своего честолюбия, алчущих денег и наслаждения и праздно-болтающих, - просто надрывает душу. Добрые впечатления приходят лишь изнутри России, откуда-нибудь из деревни, из глуши. Там еще цел родник, от которого дышит еще свежестью, а отсюда наше спасение. Там есть люди с русскою душой, делающие доброе дело с верою и надеждою. Не угодно ли, Ваше Величество, я покажу Вам одного такого человека. Все-таки отрадно хоть одного такого увидеть. На досуге извольте прочесть прилагаемые письма. Если Вы сочувственно примете их, то не пожалеете, что читали. Это письма приятеля моего Сергея Рачинского, доброго и честного человека. Он был профессором ботаники в московском университете, но когда ему надоели там распри и интриги между профессорами, он оставил службу и поселился в своей деревне, в самой глуши Бельского уезда Смоленской губ., вдали от всех железных дорог. Живет он там безвыездно вот уже 10 лет и посвятил всего себя сельским школам, которыми занимался с утра до ночи - в каком духе, изволите увидеть из писем. Он подлинно стал благодетелем целой местности, и Бог послал людей - из священников и помещиков, которые с ним работают. Отрадно читать его письма, - от них веет новым и здоровым, ободряющим духом. Тут не болтовня, а дело и истинное чувство. В письмах отмечены карандашом страницы, на которые стоит обратить Ваше внимание».

Именно стараниями Победоносцева, которого как и Императора-Миротворца часто норовят изображать чуть ли не врагами просвещения, были открыты тысячи церковно-приходских школ, в которых стали обучаться крестьянские дети. Это был первый шаг ко всеобщей грамотности. Победоносцев полагал необходимым, чтобы народная школа была неотрывна от Церкви, и в этом не находил понимания в министерстве просвещения. Обер-прокурор считал, что хороша будет лишь та школа, какая будет отвечать чаяниям и нуждам самого народа, в которой будет интересно ему. Школа, чуждая формализма и бюрократии. «Школа, - писал он, - становится одной обманчивой формой, если она не вросла самыми корнями своими в народ... Только та школа прочна в народе, которая люба ему, которой просветительское значение он видит и ощущает».

Вместе со своей супругой Екатериной Александровной Победоносцев много лет поддерживал Свято-Владимирскую женскую церковно-учительскую школу. В ее стенах вдова Победоносцева провела последние годы жизни, скрываясь от большевистской власти. Неподалеку от школы нашли Победоносцевы и свое последнее пристанище. Верные люди сумели похоронить Екатерину Александровну в могиле мужа.

Оказавшись наверху власти, чуждый всякому искательству, несовместимый с кругами аристократическими и всеми фибрами души ненавидящий бюрократию, Константин Петрович весьма тяжело чувствовал себя в столице, оставаясь по сути инородным телом в великосветской среде, не принимавшей его. «Жизнь наша, - писал он, - стала до невероятности уродлива, безумна и лжива оттого, что исчез всякий порядок, пропала всякая последовательность в нашем развитии; оттого, что расслабла посреди нас всякая дисциплина мысли, чувства и нравственности. В общественной и семейной жизни попортились и расстроились все простые отношения органические, на место их протеснились и стали учреждения или отвлеченные начала, большей частью ложные или лживо приложенные к жизни... Самолюбия, выраставшие прежде ровным ростом в соответствии с обстановкой и условиями жизни, стали разом возникать, разом подниматься во всю безумную величину человеческого «я» ... разом вступать в безмерную претензию отдельного «я» на жизнь, на свободу, на счастье, на господство над судьбой и обстоятельствами». «Душа наболела, точно в компании полоумных людей и исковерканных обезьян».

Спасение России от таких полоумных людей и исковерканных обезьян обер-прокурор видел лишь в русской провинции, в живых, по его любимому выражению, людях, коих противопоставлял он мертвечине бюрократии. «Хорошие люди, - утверждал он, - идут на живую силу, и, как огонь от огня загорается, так и человек загорается от живого человека». «Зачем строить новое учреждение, когда старое учреждение потому только бессильно, что люди не делают в нем своего дела как следует?». «Делать - значит не теряться во множестве общих мыслей и стремлений, но выбирать себе дело и место в меру свою и на нем и копать, и садить, и возделывать». Быть государственным человеком, по Победоносцеву, значит «не утешаться своим величием, не веселиться удобством, а приносить себя в жертву тому делу, которому служишь, отдавать себя работе, которая сожигает человека, отдавать каждый час свой и с утра до ночи быть в живом общении с живыми людьми, а не с бумагами только».

Современник записывал в дневнике: «Победоносцев постоянно возвращается к своему любимому тезису, что учреждения не имеют значения, а все дело в людях»; «приходит Победоносцев и в течение целого часа плачет на ту тему, что учреждения не имеют важности, а все зависит от людей»; «Победоносцев не перестает восклицать: «Нету людей! Художника нету, чтобы все это сводить к единству!»«

Бюрократам консерватор-народник противопоставлял простой народ. «Иной крестьянин, - писал он, - едва умеющий читать и писать, обладает в среде своей достоинством и умением; вся деревня его уважает, и точно вся природа, посреди коей он вырос, ему известна и его слушает. Он не проходил начальной школы рационализма и критики, и, может быть, благодаря тому поднялась в нем и развилась природная творческая способность».

В этом своеобразном «народничестве» - особенность победоносцевского консерватизма. Именно оно не позволило обер-прокурору поддержать сокращение земского самоуправления. Победоносцев никогда не смешивал ложь парламентаризма с местными органами настоящего народного самоуправления. «Позволительно спросить, - писал он о намеченной ликвидации земских управ, - для чего нужно это коренное, по мнению моему, извращение первичной мысли законодательства и восстановление в местном хозяйственном управлении именно того бюрократического начала, которого желательно было бы законодателю избежать в нем?» Вслед за французским социологом Ле Пле русский консерватор указывал, что община «есть истинная и законная область демократии», и необходимо освободить центральное правительство «от дел частного интереса и местной администрации, которые с большей пользой могут быть возложены на местные власти или предоставлены самим гражданам». Последние же «при ежедневном соприкосновении с местными вопросами могут приобретать привычку к управлению и мало-помалу переходить к управлению областному и государственному».

«Народничество» Победоносцева не могли понять многие его соратники по консервативному лагерю. В частности, Михаил Никифорович Катков. Последнему виделось, что критика обер-прокурором отдельных контрреформ играет на руку либеральной оппозиции. Катков в жесткой форме потребовали от Победоносцева изменить отношение к мерам, предлагаемым его единомышленниками в правительстве. Призывы Константина Петровича проявить терпимость и широту взглядов, отличать «несогласие во мнениях от пристрастия» и не «бросать укорами в противника и характеризовать его глупым только потому, что он другого мнения», остались неуслышанными.

Желание внести всюду «живой» дух, расшевелить мертвечину бюрократии приводила к тому, что Победоносцев, с 1880 года возглавлявший Святейший Синод, постоянно вторгался в работу иных ведомств и занимался всевозможными делами, не имеющими отношения к его сфере деятельности. Более того, он самолично стремился вникнуть в каждую мелочь, не доверяя секретарям. В итоге у Константина Петровича не было ни секунды времени, в его приемной всегда толпилось множество просителей, ждавших своей очереди часами, его корреспонденция была громадна. Как мог справляться с таким валом всевозможных дел один человек, непостижимо. Конечно, такой объем деятельности, желание объять необъятное подчас оборачивалось и ошибками. Недаром в одной из своих статей Победоносцев приводит изречение некого древнего Оракула: «Не бери на себя больше, чем на тебя положено!» Сам Константин Петрович этой заповедью заметно пренебрегал.

Он внес огромный вклад в организацию добровольческого флота в годы Балканской войны, будучи избран руководить этим делом общественностью, уверенной в его кристальной честности. Во много благодаря ему, была возрождена такая величайшая православная святыня, как Херсонес. Экономика, внешняя политика, культура - мало найдется сфер, к которой обер-прокурор не приложил бы свою руку.

О культуре следует сказать особенно. Константин Петрович, будучи человеком энциклопедически образованным, истинным интеллектуалом, мог быть исключительно интересным и обаятельным собеседником. И он не упускал случая «бороться за умы» непосредственно, не с книжных страниц - а в литературных гостиных, салонах, в которых собиралась интеллигенция. Интеллигенция была, по преимуществу, настроена против него. Но сановного консерватора это не смущало. В подобных собраниях он мог просиживать часами, ведя самые непринужденные беседы о самых разных предметах.

Были у Победоносцева и люди, с которыми он предпочитал общаться тет-а-тет, дружески, за чашкой вечернего чая. К таковым относился в первую очередь Федор Михайлович Достоевский, с коим встречались они каждую субботу после всенощной и беседовали далеко за полночь. Когда великого писателя не стало, Константин Петрович с грустью писал будущему Императору Александру Третьему: «Вчера вечером скончался Ф. М. Достоевский. Он был мне близкий приятель и грустно, что нет его. Но смерть его - большая потеря и для России. В среде литераторов он - едва ли не один - был горячим проповедников основных начал веры, народности, любви к отечеству. Несчастное наше юношество, блуждающее, как овцы без пастыря, - к нему питало доверие, и действие его было весьма велико и благодетельно. Многие - несчастные молодые люди - обращались к нему как к духовнику, словесно и письменно. Теперь некому заменить его. Он был беден и ничего не оставил, кроме книг. Семейство его в нужде. Сегодня пишу к гр. Лорис-Меликову и прошу доложить, не соизволит ли Государь Император принять участие. Не подкрепите ли, Ваше Высочество, это ходатайство. Вы знали и ценили покойного Достоевского по его сочинениям, которые останутся навсегда памятником великого русского таланта». Вдове Достоевского была назначена пенсия в 2,000 р.

Следует добавить, что обер-прокурор и сам был не чужд не только публицистическому, но и литературному таланту. От отца этот талант унаследовали и сестра, и брат Константина Петровича. Литературное же дарование самого Победоносцева наиболее полно раскрылось в замечательных записках о путешествии с Наследником по России и в цикле «Праздники Господни». В этих сочинениях открывается наименее известный Победоносцев. Не Победоносцев - борец против «великой лжи нашего времени», «катихизатор», суровый обличитель общественных пороков, но… лирик, художник, с душой, верящей в свет и стремящейся к чистоте. Недаром говорил столь щедрый подчас на резкие критики и обидные аттестации обер-прокурор, что единственное, в чем находит он отдохновение - это в природе и детях. Если случались в его напряженном графике свободные дни, то уезжал он как можно дальше от людей - на природу. Своих детей он не имел и воспитывал приемную дочь. Еще одной отдушиной была для него Свято-Владимирская школа, церковь которой была расписана образами святых детей. В последние годы Победоносцев признавался, что может молиться только в этой церкви.

Репутация кристально честного человека приводила к тому, что прошения на имя обер-прокурора приходили отовсюду и ото всех. Начиная с композитора Чайковского и кончая какой-нибудь бедной вдовицей из глубинки. И Константин Петрович стремился помогать всем: и великому композитору, и неведомой вдовице. В его переписке сохранилось множество писем, в которых он выступал ходатаем о чьих-нибудь нуждах перед министрами или самим царем. Проживавшая в Лондоне Ольга Алексеевна Новикова, имевшая немалый авторитет в высокопоставленных английских кругах и остававшаяся верной дочерью России, писала обер-прокурору: «Какой Вы добрый на деле Константин Петрович. Вчера узнала о вас - нечто, что меня глубоко тронуло. Дай Вам Бог многая, многая лета».

На этого доброго на деле человека было совершено несколько покушений. Обер-прокурор допускал к себе практически всех, кто хотел его видеть, и в 1893 году, когда он отдыхал с семьей на даче в Царском Селе, на него напал с ножом бывший ученик Псковской духовной семинарии Владимир Гиацинтов. Семинарист, по его словам, хотел отомстить за то, что при воцарении Александра Третьего глава духовного ведомства воспротивился желанию, якобы выраженному молодым царем, дать стране конституцию. В 1901 году в окно кабинета обер-прокурора стрелял статистик Самарской губернской земской управы Николай Лаговский, был схвачен и отправлен на каторгу. Через год покушение подготовили эсеры: от рук террористов в один день должны были пасть Победоносцев и министр внутренних дел Сипягин. Сипягина застрелили, а у убийцы, подосланного к Константину Петровичу, в последний момент сдали нервы. В июле 1906 года неизвестный пытался выстрелить в него на перроне Царскосельского вокзала.

«Я старовер и русский человек. Я вижу ясно путь и истину. Мое призвание - обличать ложь и сумасшествие», - так говорил о себе Победоносцев. Этого обличения сумасшедшие, коих в российском обществе становилось все больше, не могли ему простить. В нем видели идеолога реакции, «серого кардинала» двух последних царей.

И то, и другое было неверно, хотя в первой половине царствования Александра Третьего авторитет Победоносцева, его влияние было действительно очень значительно. Кроме того, именно его перу принадлежали два основополагающих манифеста - при восшествии на престол обоих Императоров. Оба манифеста прямо утверждали незыблемость самодержавия.

«Великая ложь нашего времени» - так называется один из самых известных трудов Победоносцева, в котором разоблачает он обманность и лицемерие парламентаризма. В этой книге Константин Петрович справедливо указывал, что лишь в теории при выборной системе избираться должен наиболее достойный, а на деле голоса получают те, кто нахальнее суется вперед. Письма Победоносцева к его венценосному ученику также изобилуют мыслями о пагубности представительного начала. Под впечатлением рассказа прибывшего в Петербурге старика карпаторусса Добрянского, хорошо знакомого с безобразиями парламентского строя в Австро-Венгрии, он писал: «...Как же безумны, как же ослеплены были те квази-русские люди, которые задумали обновить будто бы Россию и вывесть правительство из смуты и крамолы посредством учреждения какой-то палаты представителей. Как были легкомысленны те, которые готовы были уступить им и принять сочиненный рецепт, как лекарство от болезни, состоявшей в расслаблении власти. Это - самая страшная опасность, которую я предвижу для моего отечества и для Вашего Величества лично. Доколе жив, не оставлю этой веры, не перестану твердить тоже самое и предупреждать об опасности. Болит моя душа, когда вижу и слышу, что люди, власть имущие, но, видимо, не имущие русского разума и русского сердца, шепчутся еще о конституции. Пусть они иногда подозрительно на меня озираются, как на заведомого противника этой роковой фантазии. Я жив еще и не затворю уст своих, но когда придется мне умирать, я умру с утешением, если умру с уверенностью, что Ваше Величество стоите твердо на страже истины и не опустите того знамени единой власти, в которой единственный залог правды для России. Вот где правда, а там - ложь чужая, роковая ложь для судеб России».

 «Придет, может быть, пора, - писал обер-прокурор в другом письме, - когда льстивые люди - те, что любят убаюкивать монархов, говоря им одно приятное, - станут уверять Вас, что стоит лишь дать русскому государству так называемую конституцию на западный манер - все пойдет гладко и разумно, и власть может совсем успокоиться. Это ложь, и не дай Боже истинно русскому человеку дожить до того дня, когда ложь эта может осуществиться».

«Вместо неограниченной власти монарха мы получаем неограниченную власть парламента с той лишь разницей, что в лице монарха можно представить себе единство разумной воли, а в парламенте нет его... - указывал Константин Петрович. - Политическая свобода становится фикцией, поддерживаемой на бумаге, параграфами и фразами конституции. Начало монархической власти совсем пропадает; торжествует либеральная демократия, водворяя беспорядок и насилие в обществе. Такое состояние ведет неотразимо к анархии, от которой общество спасается одной лишь диктатурой, т. е. восстановлением единой воли и единой власти в правлении».

«Любой уличный проходимец, любой болтун из непризнанных гениев, любой искатель гешефта может, имея свои или достав для наживы и спекуляции чужие деньги, основать газету, хотя бы большую, собрать около себя по первому кличу толпу писак... и он может с завтрашнего дня стать в положение власти, судящей всех и каждого, действовать на министров и правителей, на искусство и литературу, на биржу и промышленность».

Победоносцев по собственному признанию не придавал «никакого значения конституции и вообще какого бы то ни было рода формам», по мнению обер-прокурора, надо было лишь, «чтобы сам государь был человек, твердый на добро, разбирающий людей и т. д., а без этого всякие внешние перемены ни к чему не послужат».

В таком духе писал он Государю уже о задаче власти: «Народ наш способен творить чудеса всякой доблести, когда чувствует, что им правят и ведут его, а когда правящей силы нет или она отказывается править или уклоняется - тогда можно ожидать хаоса и гибели». «Власть как носительница правды, нуждается более всего в людях правды, в людях твердой мысли, крепкого разумения и правого слова, у коих да и нет не соприкасаются и не сливаются, но самостоятельно и раздельно возникают в духе и в слове выражаются». «У нас, в России, всего более дорожить надо нравственным доверием народа, верой его в правительство». «Сила закона (коего люди не знают) поддерживается, в сущности, уважением к власти, которая орудует законом, и доверием к разуму ее, искусству и знанию».

Император Александр Третий всецело разделял антиконституционные взгляды своего наставника и обещал ему, что покуда он жив, никаких конституций и парламентов в России не будет. Слово свое Император-миротворец сдержал. Однако, самое благословенное в русской истории царствование завершилась много раньше, чем можно было ожидать, учитывая кажущуюся богатырскую силу монарха.

В первые годы нового царствования уже перешагнувший 70-летний рубеж обер-прокурор еще надеялся иметь прежнее влияние. Он активно выступает в прессе, публикует свой знаменитый «Московский сборник», который современники называли «государственным катехизисом Российской империи» и даже «Кораном самодержавия». Известный консервативный публицист Борис Никольский писал: «Эта книга - революционный манифест в области культуры. Она предлагает не судить, а обороняться и гнать обратно мутные волны господствующих у нас учений. Русский ум вооружается в ней по всей западной границе». Книга была переведена на несколько европейских языков, а в России вызвала большой резонанс, первый ее тираж разошелся мгновенно. Тем не менее преодолеть нарастающую либерализацию общественного мнения ни «Московский сборник», ни хилые в сравнении с оппозиционными консервативные издания не могли. «Удивительное дело, как наши редакции журналов плохо устроены - все дело лишь в подборе сотрудников, а самой деятельности нет - и некогда», - сетовал Победоносцев в письме Льву Тихомирову. О том же писал он и Рачинскому: «Жаль, что чахнут наши журналы хорошего направления. Нет людей способных и хозяйственных ... Никто не умеет держаться на своих ногах, и все хотят жить и умеют жить только субсидиями».

Константину Петровичу привелось дожить до того горестного времени, когда пророчества его сделались явью. Через два дня после обнародования октябрьского манифеста 1905 года, даровавшего России Думу с законодательными полномочиями, Победоносцев покинул пост, который занимал четверть века. «Совсем ошеломленный всем тем, что ныне происходит, я провожу все дни в каком-то оцепенении, - признавался он в одном из писем. - Живем в угнетении невыразимом ввиду какого-то параличного безумия и бесчувствия правительства, в упразднении власти, посреди безумия общества». По словам Победоносцева, после отставки к нему начали относиться как к «зачумленному», от него отшатнулись «все из среды Министров и Дворцовой», а те, кто все же поддерживал с ним отношения, «боялись показаться подозрительными в глазах властей». К этому добавилась беспардонная травля в прессе, упражнявшейся в самых низких и ядовитых нападках на бывшего обер-прокурора, в самых злобных карикатурах на него. «Разбитый совсем, я с утра до вечера хожу с пустой головой: она не в состоянии работать и заняться чем-нибудь», - жаловался Константин Петрович Тихомирову. Мало кто понимал его в те дни лучше Льва Александровича, ясно ощущавшего октябрь 1905 года концом своей России, началом ее самоуничтожения. Два года спустя, когда Победоносцева не станет, ставший идеологом православного самодержавия бывший революционер запишет в дневнике: «Умер, «умер великий Пан» - конец всему старому. Что же за новый строй? В старом была идея, стройная, целая, организаторская. Где же она в новом? Это какое-то абсолютное «беспринципие»: ни монархия, ни демократия, не царство личности, не социализм, не что-либо свое, не последовательное обезьяничание чужого, не мышонок, не лягушка, а неведомый зверушка. Рождается строй без плана, без идеи, без всяких исходных пунктов, без великих целей... Говоря попросту, какая-то «мразь», нечто с младенчества старческое...».

Пытаясь спастись от отчаяния, Константин Петрович последние месяцы своей жизни занимался переводом Нового Завета на русский язык. Эта «работа от скорби», как называл ее он сам, стала последним даром Победоносцева России. Он скончался 10 марта 1907 года. Похороны прошли скромно и не привлекли большого внимания общества. На панихиде, кроме вдовы и приемной дочери Победоносцева плакал только один человек - один из немногих переживших обер-прокурора его однокашников по Училищу правоведения…

Профессор Николай Дмитриевич Тальберг, также выпускник училища правоведения, который в юные годы свои приходил поклониться гробу почившего сановника, так завершал свой памятный очерк о нем: «Мудрый К. П. Победоносцев, обличавший издавна ложь конституционного строя и не желавший истинным русским людям дожить до осуществления его, - смог, на примерах 1 и 2 Гос. Дум. убедиться в своей правоте. Но, к счастью для него, он не дожил до того страшного времени, когда последняя - 4-ая Дума, - подготовив революцию, возглавила начавший ее бунт запасных солдат столичного гарнизона. Рухнувший конституционный строй, оказавшийся для революции переходной стадией, сменен был преступной безбожной властью, которая до сего дня держит в цепях несчастный русский народ».

Честные критики бывшего обер-прокурора в своих некрологах все же вынуждены были отдать должное и его уму, и его порядочности. «Долг велит признать, - писала кадетская газета «Речь», - что К. П. Победоносцев обладал несомненной образованностью и поразительной начитанностью, действовал в силу глубокого убеждения, имевшего мало общего с бюрократическим карьеризмом. Безупречная личная жизнь, энциклопедическое образование, нравственная прямолинейность, политическая честность - вот его достоинства». В свою очередь, один из отцов конституции, Витте, записал в дневнике: «Это был последний могикан старых государственных воззрений, разбитых 17 октября 1905 г. Но, тем не менее, это был, действительно, очень крупный могикан. К. П. Победоносцев был редкий государственный человек по своему уму, по своей культуре и по своей личной незаинтересованности».

Тем временем, деятели, оставившие всякие приличия, как ненужную в новом времени ветошь, спешили плюнуть на свежую могилу… Отповедью им стало проникновенное слово архиепископа Антония Храповицкого. Прежде владыка немало спорил с обер-прокурором относительно необходимости созыва поместного собора и восстановления патриаршества, против чего выступал Победоносцев. Теперь же он счел долгом отдать дань благодарной памяти человеку, многое сделавшему для блага русской церкви. «Я откладывал со дня на день сие начертание вам русского слова прощайте и спасибо, сомневаясь в том, доставляю ли Вам удовольствие или напротив - неприятное чувство, - писал владыка. - Однако, наглые выходки газет, которые хотят свести на ничто Вашу высоко-ценимую патриотическую и народную деятельность, побуждают меня все-таки исполнить требования своего сердца и высказать Вам свое высокое уважение и благодарность... Я чтил в Вас христианина, чтил патриота, чтил ученого, чтил труженика. Я сознавал всегда, что просвещение народа в единении с церковью, начатое в 1884 г. исключительно благодаря Вам и Вами усиленно поддерживавшееся до последнего дня Вашей службы, есть дело великое, святое, вечное, тем более возвышающее Вашу заслугу Церкви, престолу и отечеству, что в этом деле Вы были нравственно почти одиноким. Вы не были продолжателем административной рутины, как желают представить Ваши жалкие, бездарные критики. Напротив, Вы подымали целину жизни и быта, брались за дела, нужные России, но до Вас администрации неведомые. Первое - дело церковно-приходских школ Вы таким образом подняли и вынесли на своих плечах. Второе - приближение духовной школы к духовным нуждам народа, к жизни Церкви, - Вы старались выполнить, но здесь наткнулись на слишком неодолимую двухвековую косность самоуверенной и схоластической сословной громады... Вы подняли над грамотной Россией свет Божественной Библии, распространили слово Божие по дешевой цене, на всех наречиях православных племен России и иных отдаленных стран».

Больший аскет и монах, чем иные монахи и архиереи, Константин Петрович бывал резок в обличении нерадивых служителей Церкви, желая восстановить в ней заповеданный Христом порядок. Он заботился об оживлении церковной жизни и повышении роли епископата, улучшил материальное положение сельского духовенства, добился введения пенсий для священнослужителей. Тем не менее, служа Царю, он опасался чрезмерного усиления и самостоятельности Церкви, что дало бы ей Патриаршество. Поэтому в глазах иных представителей духовенства он оставался слишком чиновником, а статские бюрократы напротив ставили ему в вину, что он дал слишком большую волю церковникам. Подобное недопонимание сопутствовало почти всем начинаниям Константина Петровича. Тем не менее, будучи истинным христианином, Победоносцев смиренно принимал все обиды и непонимания, и неблагодарность, которой отплачивали ему большинство тех, кому давал он протекцию на высокие посты. «Вот - судьба моей жизни, - говорил он. - И я верю, что руководит ею Провидение, которое, помимо моей воли, нередко вопреки ей, ставило меня в положение видное на дело, от коего я не в праве был и не мог уклониться».