Что такое время? С одной стороны, естественное, а с другой - загадочное понятие. За зимой приходит весна, расцветают сады, все вокруг меняется, но каждый из нас ощущает эти перемены по-своему, и ход времени у каждого свой. Для кого-то оно быстротечно, а кто-то, наоборот, хотел бы его ускорить. И есть ли оно вообще - время? Ну, допустим есть, почему тогда мы живем только в настоящем, оставляя в памяти лишь пятна событий из прошлого. И как бы ни хотелось увидеть будущее, но время нас туда не пускает, и мы обиженно говорим: «Время - это мираж, фикция, обман». И все же мы зависим от него, а значит, оно существует. Скорость его определяется биением твоего сердца, твоим восприятием окружающего мира. Оно бежит своей извилистой дорожкой, а ты, плененный делами и заботами, задерживаешься на каких-то его поворотах. Цени его! Не трать впустую! Не дай ему бессмысленно протечь сквозь пальцы, бесследно испариться! Сделай время своим попутчиком! А когда придет любовь, и тебе захочется крикнуть: «Остановись мгновение!» - кричи, и время тебя услышит, обязательно услышит.

 

Детство и юность

 

Глава 1

Первая половина моего детства прошла в Киеве, и если я вспоминаю этот период времени, то не вижу ничего, что могло бы отличить меня от моих сверстников. В школе я учился хорошо, хотел стать путешественником, зачитывался Жюль Верном и Джонатаном Свифтом, мечтал открыть новые земли. При этом тихоней никогда не был. Когда нужно было драться, дрался, зимой катался с горки на ранце, а в другое время года - на извозчике сзади, на запятках или на колесной оси, за что был неоднократно наказан и даже дважды бит ремнем. Чего нельзя было сказать о моем брате. Володя был всегда опрятен, нетороплив, учился только на «отлично». Он был на два года старше меня, по настоянию родителей я должен был во всем ему подчиняться, но как только мы оставались одни, старшим сразу становился я, потому что пока он обдумывал мое предложение, я уже начинал действовать.

Каждое лето мама увозила нас на дачу, на берег Днепра, в небольшую дачную деревушку под названием Козин, и лето 1904-го года не было исключением. Мой отец, Яков Александрович Фок, в тот раз нас не провожал: он получил назначение начальником Чугуевского пехотного юнкерского училища и отбыл по месту службы. Мы собирались приехать к нему только в начале августа, поэтому все заботы о нашем воспитании были полностью возложены на маму. Мне тогда уже исполнилось 9 лет, я сам помогал укладывать чемоданы Аглае, нашей прислуге, и хотя пути до Козина были всего два часа, Аглая обязательно брала с собой корзину с пирогами и молоком, поэтому на дачу мы приезжали сытые. У ворот нас встречал отставной служака Егорыч, он жил в деревне круглый год и отвечал за всю мужскую работу по дому, а коротать долгие зимние вечера ему помогала черная дворняга по кличке Аза.

Наш дачный дом был сложен из толстых деревянных брусьев, поэтому в детстве напоминал мне старинную сказочную крепость. Крыша и резные узорчатые ставни были выкрашены в синий цвет. На печной трубе красовался флюгер в виде рыцарского вымпела. Вход на веранду охранял орешник, а на первом этаже был зал, который служил столовой. Над овальным столом, накрытым белой скатертью, низко висел оранжевый абажур с бахромой, а в углу, возле буфета, отсчитывали время часы с длинным серебряным маятником, бой которых не останавливали даже ночью. Между окнами, на дубовом комоде, стояли два канделябра с оплывшими свечами, а над ними висела картина улыбающейся китаянки, вышитая шелком. На противоположной стене висел портрет сурового генерала Багратиона, командира моей крепости. Все передвижения по дому сразу же выдавал скрип половиц, но самой большой достопримечательностью была лестница, ведущая на второй этаж. Отец называл ее «музыкальной», в ней каждая ступень издавала свой неповторимый звук, и мы с братом прыгали по ним, стараясь сложить мелодию. На втором этаже были маленькие спаленки с откосными потолками, а на крохотном чердаке жил домовой, которым нас пугали, если мы не хотели идти вовремя спать. Этот дом отец приобрел по просьбе мамы сразу после моего рождения, но мне казалось, что мы владеем этой крепостью вечность.

Мама в любую погоду любила сидеть на веранде и вязать на спицах, поэтому к осени у меня с братом был новый свитер, шарф и варежки. Володя на все лето запасался книгами, и лишь голод заставлял его спускаться в столовую. Каждый занимался своим делом, и когда во время дождя мне приходилось оставаться дома, я слышал, как по столу марширует муха. Но солнечных дней было, по счастью больше, и после завтрака, выстояв час пыток (такие ассоциации вызывала у меня учеба во время каникул), я бежал на реку: купаться, ловить рыбу, кататься на лодке или просто валяться на песке с дружками. Домой приходил к вечеру, лишнее появление на глаза маме было чревато запретом на дальнейшее гуляние, поэтому, чтобы утолить голод, мы дружной компанией частенько забирались в чужие сады. И хотя в нашем саду было много плодовых деревьев, а в столовой всегда стояла ваза с фруктами, чужие яблоки были нам почему-то вкуснее.

 

Глава 2

Одним жарким вечером, перед тем как отправиться домой, я и еще трое моих товарищей решили залезть в сад неподалеку от реки и оборвать вишню, которая уже неделю как манила нас своими спелыми ягодами. Этот сад был нам уже знаком. Отодвинув заветную доску в заборе и взобравшись на дерево, мы, не издавая лишних звуков, приступили к делу. Не прошло и пяти минут, как кто-то из моих товарищей крикнул: «Сюда идут! Разбегаемся!». Всем троим моим спутникам удалось спрыгнуть с нижних веток и задать стрекача. Я же, любивший забираться повыше, к еще не тронутым ветвям, к прыжку с такой высоты не был готов и остался висеть без движения, в надежде на то, что густая листва поможет мне остаться незамеченным.

К дереву подошла девочка лет десяти, круглолицая брюнетка с ленточками в косичках. В руках у нее был бидончик, к которому была привязана веревка. Она посмотрела на меня снизу, потом подставила к дереву коротенькую лестницу, стоявшую возле забора, и начала подниматься. Добравшись до моей ноги, дернула за штанину.

- Держи бидончик, - сказала она как ни в чем не бывало, - и перекинь веревку через плечо. Видишь вон ту ветку, - показала мне на самую верхушку, - я до нее не достану. Нарвешь полный бидончик, тогда я не закричу.

Я безмолвно повиновался. Повесив бидончик на шею, стал осторожно карабкаться к указанной цели и, хотя ветки становились все тоньше, земля все дальше, а возможность свернуть себе шею все ближе, страх услышать ее крик был намного сильнее. Взобравшись на верхушку дерева, я приступил к наказанию, постоянно посматривая вниз. Она же оставалась стоять на нижней ветке, рвала ягоду и кидала ее себе в рот. Потом, сев на ту же толстую ветку, как стражник у ворот, она стала смотреть на реку.

- Ты не боишься упасть? - спросил я, желая начать диалог перемирия.

- Не отвлекайся. Много уже нарвал?

- Больше половины бидончика. Может, хватит?

- Рви полный, воришка, только горку делать не надо, все равно рассыплешь.

Нарвав полный бидончик, я аккуратно слез и поставил его на траву. Девочка продолжала сидеть на ветке, смотрела то на меня, то на реку, беззаботно мотыляя ногами. Я мог бы уже и уйти, но какая-то сила не давала мне так просто исчезнуть. Я поднялся по лестнице и сел рядом.

- Ты умеешь управлять лодкой? - вдруг неожиданно спросила она.

- Конечно, я лучше всех ребят управляю лодкой.

- А ты еще и хвастунишка?

- Почему хвастунишка? Вон видишь слева лодочную станцию. Там живет Петрович, лучший рыбак на Днепре, так он сам говорит. Он нам разрешает кататься на лодке, но только тем, кто хорошо плавать умеет.

- А ты еще и плавать умеешь?

- Я и плаваю быстрее всех.

- Я же говорю - хвастунишка.

- Ну почему хвастунишка? - обиделся я. - Я на самом деле хорошо плаваю и под водой могу целую минуту просидеть. Не веришь? А хочешь, я тебя на лодке покатаю?

- Хочу. Но мама меня с тобой не отпустит. Ты еще маленький.

- А я с братом приду. У меня брат есть старший, с ним отпустит.

- Ну, если с братом. - произнесла она как-то недоверчиво. - Мы к дедушке с бабушкой приехали, скучно здесь. Так что приходите, только оденьтесь поопрятнее. У нас всегда в четыре часа чаепитие. Я с мамой приготовлю пирог. Ты любишь пироги?

- Да, конечно. Наша Аглая тоже печет очень вкусные пироги.

- Вот и хорошо. И не забудь сказать про лодку и про то, что ты плавать умеешь. - Она встала на ветку и, аккуратно спустившись по лестнице, взяла бидончик. - Точно придете?

- Придем, - сказал я довольно.

- Тогда я скажу маме. Как тебя хоть зовут?

- Саша.

- Александр значит, а я Юля.

- Мою маму тоже зовут Юля, Юлия Александровна.

- До завтра, Саша, - она улыбнулась и, кивнув мне на прощание ручкой, удалилась в гущу сада.

Я не спеша слез с дерева (вишни мне уже не хотелось) и поплелся в сторону дома, понимая, что что-то очень важное случилось в моей жизни. Это был мой первый разговор с девочкой, и мне нравилось с ней общаться. Раньше я только дергал их за косички, а сейчас мне хотелось сделать ей что-то хорошее, и я решил обязательно покатать ее на лодке.

 

Глава 3

Вернувшись домой, первым делом я сообщил Володе, что мы идем завтра в гости. На что он мне ответил: «Тебе надо, ты и иди». Я объяснил, что без него мой поход не имеет никакого смысла, что он гарант задуманного предприятия, но уговоры не действовали, и только после того как я пообещал ему две почтовые марки, которые выменял у толстяка Сегошина на коробку эклеров, он дал согласие. Лишившись сокровенного богатства, которое я часто перед сном рассматривал под большой лупой, я умер как коллекционер.

Утром, за завтраком, я сообщил маме, что мы с Володей сегодня идем в гости. Она вопросительно посмотрела на брата, тот согласно кивнул в ответ. После чего я был подвергнут подробнейшему допросу, и мама выяснила, что в гости мы идем к отставному судье Смирнову. Аглае было поручено нагладить нам рубашки и брюки. Я сбегал на лодочную станцию к Петровичу, договорился о лодке, и ровно в четыре часа мы с братом стояли у Юлиной калитки, причесанные, умытые, в наглаженных белых рубашках, подпоясанных школьными ремнями, и в начищенных ботинках. В руках у каждого из нас был небольшой букетик цветов, а в кармане три копейки на лодку.

Калитку открыл высокий худощавый мужчина с седой бородой. Одет он был в крестьянскую косоворотку, затянутую обычной веревкой, штаны были вправлены в короткие сапоги. Своим вопросом: «А, вы к внучке пришли? Ну, проходите, джентльмены» - он расставил все точки над «i»: это и был Юлин дедушка, отставной судья Смирнов. Он жил в духе современности, гордился знакомством со Львом Николаевичем и старался всячески ему подражать.

Встретили нас радушно, перед беседкой на камнях уже дымился самовар. Я с ходу вручил свой букетик Юлиной маме, Инне Александровне, стройной и очень красивой женщине, вышедшей нам навстречу. В беседке, в одном из плетеных кресел, сидела тучная женщина в чепце, а на кончике носа каким-то образом держалось маленькое пенсне. Это была Наталья Андреевна, бабушка Юли. Сколько я ее помню, она всегда сидела в этом кресле, обложенная подушками, а все вокруг бегали, стараясь ей угодить. В обращении она любила употреблять старомодные словечки, такие как душенька, голубушка, мил человек. При этом улыбка не сходила с ее лица. Володя, хотел подарить ей свой букетик, но она отказалась: «Это очень любезно с Вашей стороны, голубчик, но Вы пришли в гости к моей внучке, и будет правильнее, если этот прекрасный букет Вы подарите ей. Присаживайтесь, молодые люди.» Александр Павлович (так звали Юлиного дедушку) водрузил самовар на середину стола и все начали рассаживаться вокруг него. Пустовало только одно кресло.

- Юля сама сегодня испекла для Вас пирог с вишней, - сказала Инна Александровна, обращаясь к нам, - по старинному французскому рецепту. Называется пирог «Клафути». Мы с ним много экспериментировали прошлым летом и решили добавлять в тесто измельченный шоколад. Это такой уже наш русский рецепт французского пирога. Когда Юля была маленькой, она очень плохо ела, и я искала возможности ее накормить. Однажды мы вместе сварили манную кашу. Ей так понравился сам процесс приготовления, что она съела целую тарелку. После этого мы завели тетрадь с нашими любимыми рецептами, много печем различных вкусностей, часть приносим в больницу, где врачует Юлин папа, и раздаем больным.

Из дома вышла Юля, в накрахмаленном платье, с сияющей улыбкой, в руках она несла пирог. Все начали аплодировать, как в театре, мы тоже поддержали. В это время у Володи из рук исчез букетик цветов, куда он его дел, я не знаю, но то, что он не дарил его Юле - это точно. Зайдя в беседку, она слегка поклонилась, согнув ноги в коленях, подарила всем свою очаровательную улыбку, стараясь задержать это прекрасное мгновение, и поставила пирог на стол.

- Любушка, ты просто умничка, - развела руками бабушка, - какая красота.

- Бабушка, я же тебе уже говорила: я не Любушка, я Юля, - немного смутившись, возразила Юля, но было видно, что сказанные бабушкой слова ей по душе.

- И все равно ты моя Любушка - голубушка, ты же моя самая любимая внученька, - настаивала радостно Наталья Андреевна. - Угощай скорее наших гостей. Да отрежь им кусочки побольше.

Я первым получил большой кусок пирога. Наша Аглая тоже много пекла, но такого вкусного пирога я еще не ел. Сверху он был усеян уже знакомой мне вишней и посыпан сахарной пудрой. Крупинки шоколада придавали тесту незабываемый вкус.

Александр Павлович разлил всем чай и завел разговор о литературе. Володе удалось блеснуть накопленными знаниями и даже высказать свое мнение по поводу произведений Льва Толстого, чем окончательно завоевал уважение Александра Павловича. Пока все увлеченно беседовали, я молча уплетал пирог и посматривал на Юлю, она тоже смотрела на меня. Спустя какое-то время начала знаками показывать, что пора уже говорить о лодке, и когда Юлин дедушка в разговоре обратился ко мне, я был настолько увлечен расшифровкой ее знаков, что не услышал вопроса.

- Александр, - повторил он настойчиво, - а каких русских писателей любите Вы?

- Жюль Верна, - ответил я, не задумываясь. Все громко рассмеялись. - И вообще я готовлюсь стать путешественником. Закаляюсь, умею разжигать костер из мха, хорошо плаваю. А можно, мы покатаем Юлю на лодке?

В беседке воцарилась тишина. Все дружно посмотрели на Юлину маму.

- Что? - спросила она. - Но Юля совсем не умеет плавать. Это очень опасно.

- Так мы же здесь, возле лодочной станции, далеко не будем заплывать. И в лодке есть спасательный круг.

- Голубушка, - сказала Наталья Андреевна, - отпусти ты ее. Пусть она немного погуляет, пусть ребята ее покатают.

- Но только недолго, - выдержав паузу, серьезно произнесла Инна Александровна, - и обязательно проводите Юлю домой.

Юля тут же встала, поцеловала бабушку и маму, и показав нам жестом, что мы уходим, направилась к калитке. Распрощавшись, уже на улице я почувствовал себя совершенно счастливым, у меня как будто выросли крылья. Я стал рассказывать Юле о монахе, который приходит из леса, об огромном соме, который живет возле плакучей ивы, о нашей собаке Азе. При этом постоянно забегал вперед или шел вприпрыжку сбоку. Чувства переполняли меня. Юля улыбалась, было видно, что все происходящее ей нравится. Володя же плелся сзади, идея с лодкой была ему не по душе. Не умея плавать, он старался обходить стороной все водоемы, которые были выше колен.

Петрович уже ждал нас, лодка была привязана к мостику и весла вставлены в уключины. Первым на борт зашел я и помог брату, тот занял место на корме и вцепился обеими руками в борта лодки, Юля расположилась на носу. Сев на весла, я ощутил себя капитаном большого лайнера. Мы прошлись вдоль камыша, подплыли к кувшинкам, покружились на месте, при этом Юля постоянно смеялась и пыталась достать до воды рукой, пропуская ее сквозь пальцы словно беседуя с могучим Днепром о чем-то своем, сокровенном. Каждое ее касание воды и легкий наклон лодки вызывали у Володи панический страх. Видно было, что две почтовые марки дались ему просто.

На следующий день я пригласил Юлю на рыбалку. Володя с нами уже не пошел, он с радостью вернулся к своим книгам. Все последующее время мы почти каждый день проводили вместе. Катались на лодке и запускали воздушного змея, рвали в саду ягоду и играли в городки, бегали на реку смотреть старого сома, а когда тот однажды выплыл, драпали с криками до самой деревни, исцарапав травой ноги. Егорыч где-то раздобыл две одинаковые соломенные шляпы с широкими полями, они спасали нас от палящего солнца, а местные мальчишки, завидя издалека два идущих подсолнуха, кричали нам вслед: «Жених и невеста, тили-тили тесто». Мы не обращали внимания, нам было хорошо вдвоем, интересно. Три недели пролетели быстро, и Юля уехала домой, но прежде мы договорились обязательно встретиться следующим летом. Была ли это первая любовь? Думаю, что нет, это была настоящая детская дружба, в то время я мог полюбить разве что ее пирог с вишней.

 

Глава 4

В начале августа мы вернулись в Киев и после трехдневных сборов отбыли в Чугуев Харьковской губернии, на новое место службы отца. Смена большого города на провинциальное поселение, несомненно, должна была вползти серой тоской в нашу новую жизнь. Очень сильно эту перемену переживала мама, но с первых же дней ее опасения рассеялись. Семьи училищных офицеров жили дружно, и пока мужья воспитывали юнкеров, жены, справившись со своими домашними делами, часто собирались у кого-нибудь за чашкой чая. Причем приглашения на такие встречи следовали часто спонтанно. К примеру, жена поручика Самыгина говорила: «Сегодня утром вычитала в разделе «Кулинария» одного столичного журнала рецепт нового торта «Наполеон», хочу завтра испечь, так что буду ждать Вас к трем часам на чай», и на следующий день вся женская компания перемещалась в квартиру поручика Самыгина. А по субботам, если не было учений, устраивали праздничные семейные ужины, где шумно беседовали, дружно играли в карты и обязательно пели, музицируя при этом на инструментах. В десять часов нас отправляли спать, и лежа в постели мы слышали еще смех, звуки гитары и громкие тосты: «За нашу чугуевскую Шмаргондию! За наш чугуевский стол! Ура чугуевцам!!!». Заканчивался субботний вечер далеко за полночь.

Чугуев был небольшим городком, и чуть ли не каждый второй мужчина носил мундир. Кроме Пехотного юнкерского училища, насчитывавшего 450 юнкеров и офицеров, там также стоял 30-й драгунский Ингерманландский полк. Часто перед училищем проводились парады и смотры, а по воскресениям, после утренней литургии, в городском саду играл прикомандированный к училищу военный духовой оркестр, и если была хорошая погода, то там собирался весь цвет города. Я, со своими новыми школьными друзьями Славкой и Максимом, тоже туда бегал. В одно из таких воскресений отец остановил меня у двери, достал из буфета кулек с конфетами и попросил передать его воспитанникам духового оркестра. После того как музыка в парке стихла и музыканты, сложив ноты, стали выходить из беседки, я робко подошел к одному из воспитанников, мальчику лет двенадцати, и протянул кулек с конфетами. Мы познакомились, это был корнетист Алешка, подошли еще ребята, завязался разговор.

- А знаете что, - сказал Алешка, - приходите к нам сегодня в училище, часа в три. Только дежурному скажите, что идете к турникам. Сегодня он должен пропустить, а мы вас там встретим.

Отказаться от такого приглашения мы не могли. Попасть на территорию училища даже мне, сыну начальника, не представлялось возможным. И только в воскресение, когда большая часть юнкеров находилась в городе, а у преподавателей был выходной, только в послеобеденный час можно было рассчитывать на лояльность дежурного офицера. Мы сделали все, как сказал Алешка. Встретили нас все шестеро воспитанников. Это были ребята от десяти до пятнадцати лет, в основном сироты, поэтому их семьей было армейское братство, и относились они друг к другу, как настоящие братья. Первое, что мы увидели - это левое крыло училища. На белоснежных стенах длинного коридора в рамках, украшенных лепниной в виде ружей, знамен и пушек были вставлены мраморные доски с именами Георгиевских кавалеров, учившихся здесь. Затем мы посетили оркестровые комнаты, спустившись в полуподвальный этаж. Кирпичный пол был выложен «елочкой», безупречная чистота и начищенные до блеска трубы прибавили еще больше уважения к нашим новым друзьям. И в завершение прошли в столовую. На длинных столах грузно восседали толстые медные чайники, а в глубине зала стоял высокий, седовласый человек, весь в белом, с богатыми запорожскими усами. Это был повар Иван Степанович.

- Здравствуйте, Иван Степанович, - подошел к нему старший из воспитанников, - это наши гости, мы о них Вам говорили на обеде.

- И вам здравствовать, - разглаживая длинные усы, пробасил повар, - садитесь за тот стол, у окна, там как раз Гришка кипятку залил.

Мы быстро разместились по лавкам, старший из воспитанников стал разливать чай из тяжелого чайника. Второй мальчик подставлял кружки, третий убирал полные и придвигал их к сидящим, Алешка достал кулек с конфетами и поделил их поровну. Все это они делали слаженно, без лишних слов, не задавая ненужных вопросов: «А почему я? А можно мне?», как это было в школе. Иван Степанович пришел с подносом, где на кусочках чугуевского хлеба лежали котлеты, посыпанные зеленым луком. Мы ели эти самые вкусные в мире котлеты, запивая их горячим сладким чаем и слушая Ивана Степановича, который уже более 30 лет служил в училище поваром, знал о нем все и любил в красках рассказывать различные истории. Через час, прощаясь, мы уже договаривались о новой встрече в следующее воскресение.

Дружба с воспитанниками стала нашим большим секретом и в школе, и дома. Теперь каждую неделю мы с нетерпением ждали воскресения и готовились к нему, стараясь хоть чем-то угостить наших друзей. Это тоже были дети, почти ровесники, но совсем другие, не похожие на нас. Я восхищался их сдержанностью и опрятностью, уважению и заботе друг о друге. Нас всегда радушно встречал Иван Степанович, поил чаем, рассказывал истории из жизни юнкеров и любил характеризовать начальствующих лиц. Моего отца он вспоминал только с хорошей стороны и, даже если тот давал нагоняй, говорил: «Яков Александрович - наш отец родной. Он знает, что делает. Он всегда прав.» Интересно и то, как Иван Степанович оказался в училище. Когда ему едва исполнилось 17 лет, бывший в то время начальник училища полковник Хамин Николай Александрович был приглашен на обед к писателю Квитко-Основьяненко. На обеде прислуживал молодой поваренок Иван. Полковнику понравилось и то, что подавалось к столу, и то, как Иван ловко управлялся при смене блюд. Он попросил писателя отпустить поваренка на службу в училище, на что получил категорический отказ. Хамин был человек, в меру сдержанный, но в то же время и очень настойчивый, всегда старался добиться своей цели. На следующий день он прислал к писателю роту юнкеров с коротеньким письмом: «Так как мой повар внезапно заболел, прошу Вас, любезный, послужить Отечеству и накормить моих юнкеров обедом.» Были открыты погреба и съедены почти все припасы, рота возвратилась в училище с песнями. А вечером, полковник прислал к писателю вестового с таким же коротким посланием: «Благодарю, любезный, но мой повар так и не выздоровел, завтра пришлю к Вам вторую роту.» Наутро возле парадного входа в училище, с котомкой за спиной, стоял молодой поваренок Иван. С тех пор он не покидал этих стен, а все начальники училища были для него не ниже бога.

Со временем я стал понимать, что мое желание стать путешественником ослабевает. Мне все больше нравился запах казармы. Это как врач, зайдя в больницу, вдыхает родной запах формалина и улыбается, когда обычный больной от этого запаха морщится. Конечно, главным примером был и остается для меня отец, но переломным моментом в решении стать военным была встреча с поваром Иваном Степановичем и шестерыми воспитанниками духового оркестра.

Я долго не решался сказать об этом родителям, но все случилось как-то само собой. Однажды вечером, мама позвала нас к ужину, это было в конце зимы. Володя даже за стол умудрился притащить книгу. Сидел, ел и читал. Отец молча закрыл эту книгу, внимательно ознакомился с обложкой и спросил:

- Ты что, собираешься стать врачом?

- Нет, - ответил брат, - просто знакомлюсь с азами медицины.

- А я решил стать военным, - выпалил я как из пушки.

Мама застыла без движения. Она видела в нас с братом врачей, учителей, инженеров, но только не военных. Отец тоже молча посмотрел на меня, не выпуская столового прибора из рук.

- Яков Александрович, скажи хоть что-нибудь, - обратилась к нему мама, - нам же в семье одного военного хватит?

- Я знаю, что с десяти лет могу поступить в кадетское училище, - настаивал я. - А мне уже весной будет десять. Это мое решение, и оно твердое.

- Я подумаю над этим вопросом, - сказал отец как-то с запинкой и продолжил ужин как ни в чем не бывало, но глаза его излучали радость. Я понял, что все будет хорошо.

Отцу было непросто переубедить маму. Вечером я слышал, как родители спорили за стеной. Ее отец и мой дед погиб еще молодым офицером на русско-турецкой войне. Я понимал, что для принятия окончательного решения требуется время, и мне ничего не оставалось, как доказывать свое желание хорошей учебой.

Учебный год я закончил почти на «отлично». С началом каникул мы с мамой неделю пробыли в Киеве и уехали в родную деревню. С нетерпением я ждал встречи с Юлей, но этим летом она так и не приехала. Александр Павлович сообщил мне, что ее отец получил должность заведующего хирургической частью в новой больнице Новочеркасска, и они готовятся к переезду.

В один из солнечных июльских дней я, как обычно, вернулся домой к ужину. В тот вечер приехал и отец. Мы его ждали, но точной даты приезда не знали. Они с мамой сидели на веранде и о чем-то оживленно беседовали. Я сразу же подошел к нему, он поцеловал меня, не вставая с кресла, взял обеими руками за плечи и сказал, посмотрев в глаза:

- А ты за этот месяц вырос. Ну как ты себя здесь вел? Жалоб не было?

- Хорошо, - ответила за меня мама и как-то грустно добавила, - все хорошо.

- Ну раз так, у меня для тебя письмо, - и указательным пальцем он пододвинул ко мне письмо, лежавшее на столе.

Я взял его. На белом конверте каллиграфическим почерком с заглавными буквами в виде вензелей было выведено мое имя «Александру Яковлевичу Фоку». Сдержанно, как это обычно делал отец, я распечатал конверт, извлек письмо и прочитал вслух:

Приглашение.

Александр Фок, сын потомственного дворянина полковника Якова Александровича Фока, приглашается для сдачи вступительных экзаменов в Сумской кадетский корпус. Экзамен состоится в большом рекреационном зале 1-й роты 25 августа в 9 часов утра.

Директор корпуса, генерал-лейтенант Кублицкий-Пиотух Л. И.

На этом моя сдержанность закончилась, я прыгал от счастья, целовал родителей, Аглаю, радость выплеснулась даже на Азу, которая прыгала вместе со мной. Счастье переполняло меня. В связи с предстоящими экзаменами в этом году мои деревенские каникулы закончились чуть раньше обычного.

 

Глава 5

Сумской кадетский корпус был одним из самых молодых в России и по постановке учебной и воспитательной работы считался одним из сильнейших. Слово «Сумской» кадеты произносили как «Сумский» делая ударение на первый слог, тем самым старались подражать начальнику корпуса. Численность всего корпуса была установлена в 600 человек, разделенных на четыре роты. Корпус моей 4-й роты был громадный: светлые большие ротные залы, украшенные вдоль стен живыми пальмами в зеленых кадках. По стенам висели картины и гравюры из военной жизни и изречения великих русских людей и полководцев. Образцово оборудованный лазарет, лаборатории, химический кабинет, чудесный парк с купальней на реке - все это был наш корпус, где воспитывались мы, дети русских офицеров, готовясь посвятить себя службе Родине, следуя примеру наших отцов. Уютна и красива была наша церковь, где справа от алтаря хранилась корпусная святыня - знамя. Здесь, в кругу моих товарищей, прекрасных педагогов и офицеров-воспитателей, происходило становление и формирование моей личности, от птенца, вылетевшего из родительского гнезда, до воина.

Семь лет обучения в корпусе пролетели быстро. Перед выпускными экзаменами отец предложил мне подать прошение в Чугуевское военное училище, но, скорее всего, это была личная просьба мамы. Володя уже учился в то время в Санкт-Петербурге, и ей хотелось вернуть меня в лоно семьи. Я всегда ценил мнение отца, но твердо решил поступать в Павловское военное училище - старейшее училище Петербурга и был рад, что отец не стал возражать, понимая, что мне, как сыну начальника училища, будет неуютно находиться под его опекой.

В Павловское со мной поступило еще восемь юнкеров из Сумского корпуса. Мы сразу ощутили разницу в дисциплине: училище было намного строже, и старая кадетская дружба помогала справляться со многими трудностями. В первую неделю занятий в класс вошел дежурный офицер и сообщил, что меня срочно вызывает начальник училища. Мы все были наслышаны о его справедливом, но очень суровом характере. Я не знал причины вызова, стремглав мчался по коридорам, чтобы сократить время ожидания и тем самым смягчить гнев начальства. Чеканя шаг, я вошел в кабинет и громким командирским голосом доложил о своем прибытии, за что был награжден сдержанной улыбкой генерал-лейтенанта Хабалова Сергея Семеновича. Он, заложив руки за спину, обошел меня и пристально посмотрел в глаза.

- Похож, сукин сын, - причмокнув нижней губой, добавил: тебя Александром в честь деда назвали? Бострем Александр Иванович твой дед?

- Так точно, Ваше Превосходительство.

- Да не ори ты так, не на плацу. Знавал я твоего деда, очень хорошо знавал. Товарищем мне был. Воевали вместе в русско-турецкую. - Он подошел к столу и достав из ящика погоны, продолжил. - Храбр был, ни бога, ни черта не боялся. Дрался отчаянно и раны свои напоказ не выставлял. Уважали его. И ты служи так, чтобы тебя уважали. Жалую тебе погоны портупей-юнкера. Справишься?

- Рад стараться, Ваше Превосходительство.

- Ну то-то же, - сказал он как-то довольно. - Видно было, что тем самым он попытался отдать дань уважения моему легендарному предку, своему другу. - Ступай, сынок. Я буду следить за твоей учебой.

Выйдя в коридор и облокотившись о подоконник, я расстегнул верхнюю пуговицу мундира. Посмотрел на алые погоны портупей-юнкера с вензелями Павла I, которые вручил мне генерал. Теперь я понимал, что на мне лежит еще большая ответственность. Я продолжал служить по совести и по уставу. О своем новом патроне никому не рассказывал. За все время учебы всего лишь раз обратился к нему за помощью, когда моего товарища, юнкера Голубева, несправедливо чуть было не разжаловали в рядовые. Не знаю, был ли мой голос решающим, или кто-то еще ходатайствовал, но наказания не последовало.

Володя уже два года как жил в Петербурге. На Гороховой, недалеко от университета, снимал небольшую комнату. Желание сблизиться с братом было велико, поэтому, как только я попадал в город, сразу же шел к нему. У него всегда была строго мужская компания, но мое появление вызывало у них какую-то нездоровую осторожность. Они начинали говорить со мной на нейтральные темы и быстро расходились. Во время второго или третьего посещения я спросил брата, в чем дело, может быть, они боятся моих погон, но я ведь не жандарм. На что он мне ответил: «Не бери в голову. Пей чай, мне пора уходить. У меня назначена встреча.» Где-то еще через месяц он стал меня расспрашивать, слышал ли я что-нибудь об анархистах, самоуправлении, знаю ли, кто такой Кропоткин? Все стало на свои места. Я сказал, что как человек военный я давал присягу Царю и Отечеству, революцию в любом виде отрицаю и на политические темы говорить не люблю. Тем самым наши дороги разошлись. Морально мы, юнкера, были гораздо здоровее гражданской молодежи. Мои визиты сошли на нет, я стал редко брать воскресный отпуск, ссылаясь на загруженность в учебе. Брат, в свою очередь, не настаивал. Мы стали встречаться только по особым случаям: приезду мамы или дням рождения, именинам. За второй год учебы таких случаев были всего три. В начале мая 1914-го года, не дослушав курс лекций и не закончив университет, он без объяснений уехал за границу.

За два года учебы в Павловском училище я так ни разу и не побывал дома. Отец написал, что в июле они с мамой собираются приехать в деревню и будут ждать молодого офицера в первый отпуск. Желание служить в лейб-гвардии было велико, и заранее поданное прошение было одобрено при условии, если экзамены будут сданы по 1-му разряду. Экзамены я сдал на «отлично» и по праву получил погоны подпоручика с зачислением в лейб-гвардии Семеновский полк. Мы бурно, всей ротой, отмечали наш выпуск, два дня прощались на вокзале, а когда все разъехались, я взял извозчика и прибыл на новое место службы. Доложил о прибытии в штабе полка, решил вопрос с расквартированием и сразу же подал рапорт на законный двухнедельный отпуск.

 

Первый отпуск

 

Глава 6

Киев, мой любимый Киев, твои улицы помнят меня еще ребенком. Тенистые ветви каштановых аллей так же укрывают от жары и извозчики, спящие на облучке в ожидании очередного клиента, тихо посапывают, не выпуская из рук вожжи.

- Эй, любезный, - подошел я к одному из таких, - в Козин поедем?

- Как скажешь, барин, - он соскочил с коляски и помог мне пристегнуть чемодан к багажному отсеку.

«Барин», - подумал я, - еще десять лет назад я катался на запятках и, может быть этот же бородач гонял меня нещадно, бранясь вслед, а теперь барин. Большие дома сменились на маленькие постройки, и мы быстро выехали за город. Огромным желтым диском на востоке поднималось солнце, проложив тонкую белую дорожку между двумя берегами Днепра. В низинах лугов оседали остатки утреннего тумана, предвещая теплый солнечным день.

В поезде было совсем неудобно спать, я чувствовал усталость, но радость от предстоящей встречи заставляла сердце биться быстрее обычного, не позволяла глазам сомкнуться. Наша деревня стояла на пригорке, и дорога, ведущая к ней, была хорошо видна издалека. Егорыч уже открыл ворота и отдавал мне честь, когда коляска въезжала во двор. Отец в расстегнутом до половины френче первым вышел мне навстречу.

- Ну наконец-то, мы тебя еще вчера ждали. - Он обхватил меня за плечи и облобызал по-русски, три раза. - С прибытием.

Мама в нарядной кофте и в широкой юбке до пол, подплыла, как лебедушка.

- Здравствуй, сынок, боже как ты исхудал, - она взяла меня за голову и начала целовать.

- Ну будет тебе, Юленька, исхудал, - сказал возмущенно в ответ отец, - а ты хотела, чтоб он, как Володька, в бесформенную грушу превратился?

- Да ничего я не хотела. Я просто рада его видеть, живого и здорового. Устал?

- Есть немного. Но у меня теперь две недели чтоб выспаться.

- Что-то я не припомню, чтобы ты приезжал сюда отсыпаться. - Радость от встречи не сходила с отцовского лица. - Так, слушай мой приказ. Егорыч, тебя это тоже касается. Сегодня, 19 июля 1914-го года, в 19 часов, состоится праздничный ужин по случаю прибытия подпоручика Фока Александра Яковлевича. Всем солдатам, офицерам и генералам явиться на ужин в парадном мундире. Дамам, - он пристально взглянул на маму и поправил указательным пальцем усы, - в вечернем платье.

- Может быть, позовем соседей? - спросила она.

- Не надо, матушка, сегодня не надо. Будем ужинать в кругу семьи. А сейчас завтракать. Аглая! - крикнул он в сторону дома, - где ты есть, неповоротливая девка?

- Бегу, бегу, Яков Александрович, - донеслось с веранды.

- Неси еще одну чашку, да поживей! Егорыч! - Бедный старик, закрывавший ворота, аж палку из рук выронил. - Достань-ка нам, братец, бутылочку шампанского из погреба.

- Не рано ли ты, голубь мой, шампанского захотел, - возразила мама. - Может, до вечера подождешь?

- А у меня сейчас радость, сын приехал. Имею полное право.

За завтраком родители не могли налюбоваться мною. Долгожданный запах свободы, легкая усталость и бокал шампанского все же заставили меня подняться в комнату и прилечь на часок. Проснувшись, я сходил на реку, искупался. По возвращении поболтал с Егорычем. Он рассказал мне, что умерла Наталья Андреевна, Юлина бабушка, а Александр Павлович сильно сдал.

- Видал его пару раз у реки. Сидит сиднем, в одну точку смотрит, будто ждет кого-то. Ты бы проведал старика. Ноги у него слабые стали, еле-еле передвигает их. - И это говорил Егорыч, который сам уже опирался на палку.

Я пообещал, что обязательно загляну к Александру Павловичу. С Юлей мы не виделись уже лет десять. «Какая она стала?» - подумал я тогда. Первое время я еще захаживал к старикам Смирновым. Года три назад Наталья Андреевна проезжая мимо на коляске, остановилась. «Голубчик, - сказала она, - как Вы возмужали. А мы недавно о Вас вспоминали, к нам Юля с родителями приезжали погостить. Неделю как уехали. Жаль. Разминулись. Она только что закончила розовый класс, готовится стать педагогом. Уже взрослая барышня. Ой, заболтала я Вас, наверно. Вы к нам заходите. Будем очень рады.» Я и тогда пообещал, что зайду, а теперь уже Натальи Андреевны нет. В этот раз я решил обязательно навестить Александра Павловича.

Отец, после дневного отдыха, сообщил мне, что завтра рано утром мы идем на охоту, поэтому сегодня вечером долго не засиживаемся. Егорыч достал весь охотничий арсенал, который находился в доме, отец всегда проверял хорошо ли вычищено оружие. Он со строгим видом указывал Егорычу на какие-то мелочи, недовольно покачивая головой. И хотя оружие было вычищено идеально, Егорыч соглашался с отцом, приговаривая: «Слеп стал, недосмотрел». Аглая, постоянно подсылаемая мамой, приносила мне то кусок кулебяки с морсом, то рыбную котлету с молодой картошкой. Солнце лениво двигало стрелки часов, мой отпуск только начинался и мне совсем не хотелось думать о его завершении.

 

Глава 7

К ужину я вышел, когда часы пробили ровно семь раз. Отец стоял на веранде, спиной ко мне, и опять отчитывал бедного Егорыча. Наблюдая за происходящим, я подумал, что это такая особенность генералов: никому не давать спуску. Он уже четвертый год носил генеральские эполеты.

- Я выслал тебе три новые гимнастерки, а ты ходишь круглый год в одной и той же.

- Никак нет, эта новая.

- Врешь! Думаешь медаль нацепил, и я не увижу? Это та гимнастерка, которая была на тебе утром? Вон заплатка на плече. А куда новые подевал?

- Лежат, Ваше благородие, - махнул рукой Егорыч. - Одну, правда, кузнецу отдал, за петли на забор выменял. А две лежат еще, схуднул я, большие они на меня таперь.

- А раньше не мог сказать? Отдашь Аглае, она подошьет.

Стараясь не мешать беседе, я тихо вышел на веранду, но одна из половиц скрипнула, и отец резко повернулся, тем самым заставив меня вытянуться по стойке смирно.

- Хорош, - выразил он свое восхищение, долго не отпуская вторую «о». - Ну будет тебе, будет, вольно. Егорыч, ступай. Пока дамы нашей нет, давай-ка мы с тобой выпьем. Он подошел к столу и наполнил два высоких фужера наливкой. Один протянул мне: Предлагаю поднять тост за честь офицерского мундира. Вот наденешь, бывало, обычный костюм и сразу чувствуешь себя серой мышью, можешь затеряться в толпе, никто и не заметит. А мундир, - он значительно поднял указательный палец и посмотрел мне в глаза, - заставляет тебя подтянуться, относиться к происходящему серьезно, говорит о том, что на тебе лежит ответственность за спокойствие людей, целых городов, всей России-матушки. На тебя уже смотрят как на защитника, не принадлежащего себе, готового повести легионы и умереть, если нужно. Носи, сынок, мундир русского офицера с честью.

Он стукнул своим фужером по моему. Раздался громкий звон хрусталя. Поправив указательным пальцем усы, выпил залпом и сразу пошел к столу наливать снова.

- Да ты садись, - я продолжал стоять, - садись, говорю, - он положил мне руку на эполет и жестом указал на кресло. Начал ходить по веранде с полным фужером, откинув вторую руку за спину. - Пока нет мамы, позволь тебя спросить: Как у тебя обстоят дела с барышнями?

Ну все, - подумал я, - училище закончил, следующей целью будет моя женитьба.

- Никак. Нет, мы, конечно, ходили на танцевальные вечера в Смольный и танцевали с барышнями из старших классов. Много очень хорошеньких воспитанниц, но пока мое сердце свободно.

- Нет, нет, я тебя не тороплю, но присматриваться уже можно. Когда я был в твоем возрасте, года на два постарше, служил в Александрийском гусарском полку. Однажды мы были на маневрах и после долгого перехода подошли к небольшому городку. То ли Одоев, то ли Удоев, Тульской губернии. Наш командир, полковник Таль Александр Яковлевич, твой тезка, кстати, приказал всем отряхнуться и скомандовал: «В город въезжаем парадным строем. Впереди оркестр. Движемся до торговой площади, потом расквартировываемся. Завтра сбор в 8 утра, там же на торговой. В 9 часов выступаем.» В город мы вошли счастливые, усталость как рукой сняло. Горожане высыпали на улицы, приветствуя нас. Видно было, что не каждый день гусарский полк заходит в этот городок. Одна молоденькая особа, - рыжие волосы, голубые глаза, - кинула мне со второго этажа букетик цветов.

- И ты его, конечно, поймал? - спросила мама, неожиданно появившись на веранде.

Я встал, как подобает офицеру.

- Сашенька, ты чего вскочил? Садись, - в голосе зазвучали нотки извинения.

- Юля, не порти мне молодого офицера, - сказал настойчиво отец, - офицер должен вставать, при появлении дамы.

- Мама, ты выглядишь обворожительно.

- Спасибо, сынок.

- Как всегда, прекрасна, - добавил отец.

- Яков Александрович, ты не уходи от ответа. Букетик цветов поймал? - она с улыбкой посмотрела ему в глаза.

- Поймал, - ответил он растерянно, - но я даже не посмотрел в ее сторону, так и поехал, не оборачиваясь.

- Но при этом ты успел заметить, что у нее рыжие волосы и голубые глаза. А где ты ночевал в ту ночь?

- На сеновале со штабс-ротмистром Булатовым.

- Насколько я помню, - с иронией произнесла мама, - вы еще ужинали у этой дамы.

- Насколько ты помнишь, - раздраженно возмутился отец, - как можно помнить, если тебя там не было.

- Еще в Киеве ты рассказывал эту историю Владимиру Емельяновичу, и в тот раз я зашла, когда рассказ шел уже об ужине с какой-то голубоглазой рыжей девушкой. Это та же дама или уже другая?

- Конечно, та же.

- Значит, она сильно запала тебе в душу, если ты не можешь ее забыть. И как ее звали?

- Кэт, - ответил отец, не раздумывая, но поняв, что немного поспешил, и попытался смягчить удар, - Катерина, значит, но штабс-ротмистр Булатов звал ее Кэт.

- Господин генерал, - мама глубоко вздохнула, - может быть, Вы и отличный военный, но конспиратор Вы никудышный.

Тут, очень вовремя, на веранду вышла Аглая и официальным тоном произнесла: «Господа, кушать подано. Прошу к столу.»

- Да, - как-то смущенно произнес отец, - пойдемте лучше к столу.

Я любил слушать беседы родителей. Они относились друг к другу с уважением, часто шутили и никогда не говорили на повышенных тонах. Несомненно, отец был главой семьи, и все важные решения принимал только он, но происходило это по обоюдному согласию. Мама никогда не старалась быть первой, ко многим вещам подходила с практичной стороны, с большим пониманием, и видно было, что отец это очень ценил.

 

Глава 8

Ужин был великолепен. Чай мы пили на веранде, много шутили и к полуночи разошлись. Ночью налетели тучи, толстым ковром накрыв утреннее небо, тяжелые капли лениво застучали по крыше. Меня разбудил ранний стук в дверь, командование решило охоту не отменять. С трудом заставив себя встать, я вышел на веранду, где уже ждала Аглая с полотенцем и кувшином холодной воды. При виде серого пасмурного неба мне очень захотелось вернуться в кровать. Отец подошел со спины и сжал мне плечи руками.

- Ну как спалось? - Его лицо сияло, как будто на дворе ярко светило солнце и пели птицы. Он уже был одет в охотничий костюм с затянутым на поясе патронташем, на ногах были высокие сапоги. Я как-то невесело пожелал ему доброго утра, он уловил мое настроение: Не хандри, гусар, погода наладится. Нас ждет тетерев и белая куропатка, они не любят дождя. Умывайся, быстро завтракаем и выдвигаемся.

Пока я умывался, пришел Егорыч и принес две непромокаемые накидки. Наклонился ко мне и назидательно произнес: «Ружо держи дулом вниз, шоб порох не промок». Я тоже взглянул на него не очень весело, мол, знаю сам, он развел руками, добавил: «Чай, не сахарный, не растаешь». Он всегда заботился обо мне, но любил поворчать.

Вышли мы в начале седьмого, дождь уже кончался, поэтому решено было накидки не брать. По дороге много разговаривали, отец не упустил возможности задать мне пару вопросов по топографии и по тактике. Я отвечал спокойно, смакуя заученные предложения, он улыбался и поправил усы, это был его любимый одобрительный жест. Видно было, что поход на охоту он задумал еще задолго до моего приезда и наслаждался своим отцовством. В восемь часов выглянули первые солнечные лучи, а в начале одиннадцатого тучи рассеялись и солнце победно улыбнулось. Охота прошла удачно, правда мне пришлось зайти по пояс в воду, но селезень того стоил.

- Хорошо хоть здесь ям нет, - сказал отец, когда я вышел на берег, - до следующего лета подыщу хорошую борзую. Егорыч уже который год просит. Как Аза сдохла, скучно ему одному зимовать и нам с тобой для охоты помощь будет. Теперь будем каждое лето охотиться, - добавил он довольно.

- Что, Володя-то пишет? - спросил я, сидя на траве и выливая воду из сапог.

Отец сразу переменился в лице. Вчера, весь день, мы не упомянули о нем ни слова. Мама только тихонько меня спросила, когда отца рядом не было: «Тебе Володя не писал?» В ее глазах было столько надежды. Я отрицательно покачал головой.

- Написал, два предложения, что уезжает в Швейцарию. Куда точно не указал. Обещал по приезде сразу сообщить. Он либо дурак, либо чересчур умный. Одно знаю: сердца у него нет, это точно. Мама уже собралась в Швейцарию, только я не поддерживаю эту идею. Он же, как я понимаю, не на курорт туда поехал.

- Объявится, еще прощения будет просить, - постарался я сбить напряжение.

- В том, что он объявится, я не сомневаюсь, а вот слезы материнские, переживания, ожидание весточки - этого я ему простить не смогу. Эх, не того я ремнем лупил в детстве, не того. Все мама: «Не тронь», - любимчик был.

- Да ладно тебе, ведь было за что.

- Хорошо хоть, понимаешь, пошли домой. - Отец встал и протянул мне руку. - При маме только о нем не вспоминай. Она и так каждую минуту о нем думает.

Видно было, что родители переживают и берегут нервы друг другу, стараясь не задевать этой темы.

Солнце уже стояло в зените, когда мы с добычей возвращались в деревню. Вдоль дороги росли тополя, и небольшие островки пуха, прибитого дождем, напоминали остатки снежных шапок на земляных впадинах. Проехала телега, крестьянин низко поклонился, сняв шапку. Навстречу шли две барышни в белых платьях с декоративными зонтиками. Проходя мимо нас, они приветственно кивнули, мы приподняли шляпы, и тут я узнал Инну Александровну; время вообще не коснулось ее. Сделав по инерции еще шаг, я обернулся, чтоб рассмотреть ту, которая шла рядом. Дамы тоже повернулись.

- Здравствуйте, Саша, - восхищенно произнесла Юлина мама, - это же сколько лет мы с Вами не виделись?

- Здравствуйте, Инна Александровна, - я здоровался, но при этом украдкой смотрел на девушку. То, что это была Юля, уже не вызывало у меня никакого сомнения, но это была совсем другая Юля. Лицо, некогда бывшее круглым, вытянулось, тонкие черты его сразу вызывали симпатию. Вместо косичек - локоны. Фигура приобрела аристократическую осанку. Ту Юлю из детства я знал очень хорошо, а эта, взрослая барышня, мне была совсем не знакома. Я вспомнил о вопросе: лет десять прошло. Да, десять лет. - Разрешите представить Вам моего отца: Яков Александрович.

- Генерал-майор Фок, - и отец по-военному кивнул головой, не упустив возможности щегольнуть перед дамами своим званием.

- Очень приятно, господин генерал. Как поживает Ваша мечта стать путешественником? - Инна Александровна обратилась снова ко мне.

- Какие мои годы, у меня все еще впереди, - я снова посмотрел на Юля. Она улыбнулась.

На мгновение воцарилось молчание, каждый подумал о своем.

- Ну вот что, - прервала паузу Юлина мама, - вот что, Саша. Можно я буду, как и прежде, так Вас называть? Приходите завтра к нам к чаю в четыре, и Александр Павлович будет рад Вас видеть.

- Спасибо за приглашение, буду непременно, если Вы приготовите Ваш фирменный пирог с вишней.

- Юля, мы испечем клафути? - спросила Инна Александровна у дочери.

- Если другой возможности пригласить господ в наш дом нет, то испечем обязательно.

Я впервые после долгих лет услышал Юлин голос. Нет, он сильно не изменился, в нем только появились зрелые нотки и поменялся характер интонаций.

- Яков Александрович, и Вас с супругой мы будем рады видеть у нас в гостях, - сказала Инна Александровна.

- Благодарю за приглашение, но, к сожалению, мне завтра нужно уехать в город, - сказал отец, - но Александр обязательно нанесет Вам визит.

Дамы откланялись, и мы продолжили путь. Отец что-то мне говорил, хлопал по плечу, я соглашался, но мысленно не мог расстаться с Юлиным взглядом. «О чем она думала? Какое впечатление осталось у нее от нашей встречи?» Что-то непонятное, доселе мне не ведомое, заставило сердце биться чаще, а дыхание прерываться. Я стал искать повод для скорейшей встречи, до четырех часов завтрашнего дня было невероятно далеко. И я этот повод нашел.

Вернувшись домой и сменив охотничий костюм на более легкую одежду, я под предлогом пойти искупаться на реку взял ведро и удочку и уже было собрался уходить, как меня остановила мама.

- Постой, сначала поешь, а потом иди рыбачь.

- Я не голоден. Аглая, скажи, а у нас есть ведро поменьше, - крикнул я в дом.

- К чему такая спешка, - возмутилась мама, - ты скоро за ветром будешь бегать, никуда не пущу.

Я улыбнулся в ответ. Аглая вынесла ведро литра на четыре.

- Вот в самый раз. Вернусь, обязательно поем, - сказал я, уходя.

На веранду вышел отец и оперся о перила.

- На рыбалку сразу после охоты, без червей, не евши, не пивши. Да еще и с ведром для ягоды. Неожиданная тактика - тоже тактика. Это наводит на мысль…

- На какую мысль? - мама настороженно посмотрела на него.

- На хорошую мысль, матушка, на хорошую. Наш сын, кажется, влюбился, - сделал он вывод.

- Рыбак рыбака видит издалека. А ну-ка рассказывай. Чего я не знаю?

 

Глава 9

В это время я уже шел по улице в направлении Юлиного дома. Мой план был не самый лучший, но ничего другого на ум не приходило. Одно я знал точно: завтра к чаю будет испечен пирог с вишней, а значит, кто-то должен прийти и нарвать эту самую вишню. Александр Павлович и Инна Александровна исключались, оставались Юля (это было положительной стороной) и Юлин папа, о приезде которого не было сказано ни слова (а это было уже стороной отрицательной).

Спрятав удочку в траве, я подошел к заветной доске в заборе. Увы, она была основательно прибита. Мои попытки оторвать ее не увенчались успехом и пришлось лезть с ведром через забор. Когда я уже перемахнул на другую сторону, зацепился за гвоздь и порвал себе край рубахи. Мне явно не везло, но отступать - значит, сдаваться, а это в мои планы не входило. Дерево за десять лет сильно разрослось. Взобравшись, я стал рвать вишню. Нарвав чуть больше половины и оценив содержимое взглядом, я сделал вывод, что здесь хватит на два пирога, поэтому повесил ведро на обломанный сучок и спустился на нижнюю ветку, где мы когда-то сидели с Юлей. Я стал ждать, рассматривая побережье Днепра. Ранний подъем и затянувшееся ожидание потянули ко сну. Облокотившись плечом о дерево, я не заметил, как задремал. Не знаю, сколько прошло времени, но проснулся я от того, что кто-то дергал меня за штанину. Открыв глаза, я увидел Юлю.

- Опять воруешь, - сказала она, улыбаясь.

- Да, ничего не могу с собой поделать. Ты что, и в этот раз хочешь кричать?

Она протянула мне все тот же бидончик с веревкой.

- Держи, воришка. Условия ты знаешь.

- А вдруг я свалюсь? Тебе меня совсем не жалко?

- Значит, спать на деревьях ты не боишься? А как вишню рвать, так я должна проявить к тебе жалость. Нет уж, не дождешься.

Наш диалог сразу снял напряжение и придал отношениям некую легкость. Так встречаются старые друзья, радуясь встрече и отбрасывая в сторону все любезности. Юля взабралась по лесенке и села рядом. Запах ее духов кружил мне голову. Я смотрел на нее, а она, ощущая мой взгляд, смотрела на реку и улыбалась.

- Я очень рад тебя видеть, - продолжил я, - а почему ты улыбаешься?

Она резко повернула голову, наши взгляды встретились.

- Я тоже рада тебя видеть.

- Как ты думаешь? Если я завтра приду без брата, тебя отпустят со мной на реку?

- А что, ты умеешь плавать, и мы не утонем?

- Нет, - я не мог оторвать от нее глаз, - ты же знаешь, что я самый лучший пловец на реке. А еще я отличный наездник, поэтому хочу пригласить тебя на конную прогулку завтра утром.

- Ты самый большой хвастун, которого я только знаю. Нарвешь бидончик вишни, тогда поверю.

- Ваше приказание исполнено моя принцесса. - Я встал, поднялся на пару веток и снял с сучка ведро с вишней.

- Ах ты хитренький, так нечестно.

- Все честно, - сказал я, празднуя победу, - осталось только пересыпать.

Спустившись, я поставил ведро и бидончик на землю и протянул руки к Юле, чтоб снять ее с ветки. Она доверчиво прыгнула в мои объятья, вот только отпускать мне ее не хотелось. Не пытаясь вырваться, она подняла на меня строгий взгляд.

- Не делай глупостей. Уж слишком ты скорый.

Меня как молнией ударило. Поняв, что зашел слишком далеко, я, чтобы скрыть смущение, опустился на землю и стал пересыпать вишню, пряча взгляд. Юля молчала. Насыпав бидончик доверху, я протянул его ей и как-то виновато спросил:

- Могу я пригласить Вас, извини, тебя, завтра на конную прогулку?

- Нет, - ответила она, тяжело вздохнув, и пошла к дому, но сделав несколько шагов, обернулась и с улыбкой добавила: рубаху зашей, кавалер, если завтра в гости соберешься.

Домой я возвращался в подавленном настроении. Мне было совестно за свой проступок. «Зачем? Что на меня нашло? Я же никогда не позволял себе чего-то подобного. Она доверяет мне, а я чуть не разрушил нашу дружбу. А может быть, это что-то большее, чем дружба? Я ее совсем не знаю, хотя у меня такое чувство, что мы и не расставались вовсе. Уходя, она улыбнулась, значит простила? Все равно нужно будет извиниться.» С такими мыслями, я быстро дошел до нашей калитки.

- О-о-о, - воскликнул отец, - рыбак пришел. А чего такой грустный?

- Да, приустал немного.

Он заглянул в ведро.

- Вишни наловил? - спросил он с иронией. - Здесь на пирог не хватит, разве что на пирожок.

Я отрешенно посмотрел на него, потом в ведро. На дне лежало штук пять вишенок.

- А, да это по дороге сорвал.

- Ну конечно, - отец хитро прищурился. - И стоило из-за такого урожая рубаху-то рвать?

- Да что вам всем далась моя рубаха?

- Кому всем? - ответил он вопросом на вопрос. - Иди переодевайся, горе-рыбак, у нас сегодня гости к ужину будут.

Ужинали на веранде. Пришли соседи по даче. Отец развлекал гостей, в подробностях рассказывая о нашей сегодняшней охоте, и хоть в ней не было ничего особенного, он умел приукрасить так, что Мюнхгаузен бы позавидовал. Я слушал молча. После очередного нашего подвига он повернулся ко мне.

- Завтра в гости наденешь парадный мундир, - как бы невзначай обратился он.

Я отрицательно покачал головой. Юля и так считала меня хвастуном, а тут еще и парадный мундир.

- А я говорю: наденешь. Ты идешь чай пить или произвести на девушку впечатление? Раньше рыцари в кирасах и с шестиметровым копьем на свидание ходили, чтоб сердце дамы завоевать.

Меня обдало жаром. Подняв виновато глаза, я взглянул на маму. Отец открыл мой секрет и как ни в чем не бывало продолжал рассказ про охоту. После моего погружения в воду за селезнем, который, по его представлениям был чуть ли не пятикилограммовым, он снова повернулся ко мне.

- У нас в подвале должна стоять пара бутылок шампанского, завтра возьмешь с собой одну. Сейчас девушек цветами не удивишь, хотя цветы тоже не помешают.

Ну все, пора идти спать, пока меня не женили, - подумал я и, откланявшись, удалился к себе.

 

Глава 10

Проснулся я, когда часы в столовой пробили девять раз. Солнце нагрело край подушки и маленькие пылинки не спеша парили в его луче. Спустившись, я застал только маму, вязавшую на веранде. Все разъехались или разошлись по делам. В столовой висел мой вычищенный парадный мундир, тут же на столе стоял накрытый платком завтрак. Умывшись, я сел завтракать, мама подошла и поцеловала меня в затылок, присела рядом.

- Не знаю, правильно ли я сделаю, если здесь, в деревне, буду щеголять в парадном мундире? - начал я рассудительно.

- А что тебя смущает?

- Это неправильно, тем самым я как будто хочу показать, что я лучше, чем есть на самом деле. Нет, мне дорог мой мундир, но у меня такое чувство, что он сегодня будет не к месту.

- Скажи, только честно, - спросила мама, - тебе нравится эта девочка?

- Да, очень.

- Когда мне было девятнадцать, я познакомилась с твоим отцом. Он сразу произвел на меня впечатление. У него много хороших качеств, но самое сильное из них - это то, что он никогда не сомневается. Сила мужчины в решительности. Женщины не любят слабых, им нужны уверенные в себе мужчины. Тогда и мы чувствуем себя за ними, как за каменной стеной. Отец был прав вчера. Если твои помыслы чисты, и ты хочешь завоевать сердце этой девушки, то должен действовать решительно и быть во все-оружии. У тебя есть молодость, красота, ум и мундир, который тебе очень к лицу. Бутылка шампанского уже ждет в буфете, а букет пионов Аглая срежет тебе перед уходом. И не забудь пригласить ее к нам завтра на ужин. Я помню ее еще девочкой, а сейчас хочу познакомиться с барышней.

Пыль деревенской дороги нещадно оседала на вычищенных до блеска сапогах. Улица была пуста. Во дворах дымились самовары. Дачная деревня жила по расписанию. Я шел в парадном мундире с бутылкой шампанского и букетом цветов, но ощущал себя как на арене цирка, под пристальным взглядом соседских глаз и думал только об одном, как воспримет мое появление Юля.

Эполеты на самом деле произвели эффект. Инна Александровна, не скрывая своего восхищения, осыпала меня комплиментами. Александр Павлович вел себя сдержаннее, но было видно, что моему визиту он рад. Со смертью Натальи Андреевны он потерял смысл жизни, быстро состарился, говорил вяло, улыбался краешками губ, про таких стариков говорят: устал жить. В доме появилась дворовая девка Нюра, хотя Александр Павлович в силу своих взглядов и был против прислуги. Юля, встретив меня у беседки, сначала не сказала ни слова, потом покачала головой и тихонько произнесла: «Хвастунишка». Это было сказано с таким чувством одобрения, что я смог спокойно выдохнуть. Мы пили чай с уже полюбившимся французским пирогом, сладкий шоколад придавал кислой вишне некую пикантность. Юля молча смотрела на меня и о чем-то думала. Я бы многое тогда отдал, чтобы угадать ее мысли. Инна Александровна, напротив же, не давала мне покоя своими вопросами.

- Недавно к нам в Новочеркасск приезжали артисты из Москвы, привозили Чехова, «Вишневый сад» и «Чайку», сейчас везде Чехов. А что смотрит Петербург?

- Вы знаете, Инна Александровна, мои театральные действия последние годы проходили исключительно в учебных классах за картами или на маршах. Я не смогу удовлетворить Ваше любопытство, но, надеюсь, теперь у меня будет больше времени, и я приложу все усилия, чтобы наверстать упущенное.

- Жаль, Саша, очень жаль. После института Юля стала посещать театральную студию при городском театре и осенью у них премьера. Правда, Юля?

- Правда, мама, - ответила Юля немногословно. Она держала чашку обеими руками, почти возле губ, и спрятавшись за нею, наблюдала за нашим диалогом.

- А еще, кроме театра, Юля увлекается медициной и уже несколько раз ассистировала на операциях Владимиру Павловичу, Юлиному папе. Правда, Юля?

- Правда, мама, - отвечала Юля.

- А насколько Вы, Саша, близки к медицине?

- Мои познания сводятся только к оказанию первой медицинской помощи.

- А этот пирог, Саша, Юля испекла специально для Вас…

- Ну хватит, мамочка, - прервала ее Юля, - у меня такое чувство, что я превращаюсь в огромный шар из достоинств, и скоро этот шар непременно лопнет. Я бы хотела немного пройтись. Господин офицер, Вы не хотите составить даме компанию?

- Да, да, - ответила за меня Инна Александровна, - Саша не откажется сопровождать тебя.

Откланявшись, мы вышли на улицу и сразу повернули к Днепру, к той дороге, по которой десять лет назад бежали на лодочную станцию.

- Теперь ты знаешь обо мне почти все, - сказала Юля, элегантно взяв меня под руку, - а я о тебе ничего. Что интересного было в твоей жизни за эти годы? Поделись.

- Много чего, одно плохо, тебя в этой жизни не было. - Юля улыбнулась и спрятала свой взгляд, отвернувшись от меня. - Я хочу извиниться за вчерашнее, был не прав.

- А-а, думаешь, так просто заслужить мое прощение? - спросила она кокетливо. - Если ты будешь честен, то я подумаю. Скажи, ты вспоминал обо мне?

- Если я скажу, что вспоминал, то, пожалуй, совру, я слишком сильно был увлечен учебой, но если я скажу, что не вспоминал, то тоже совру. На танцевальных вечерах, я сравнивал каждую барышню с тобой, искал в ней твои глаза, твою улыбку, твои ямочки на щеках. Постоянно задавал себе вопрос: «Какая она сейчас?».

- И какая? - она вопросительно прищурила глаза. Я тоже улыбнулся.

- Как спелая вишенка, посыпанная шоколадом, из сегодняшнего пирога, вкус незабываемый. - Мы рассмеялись. - Позволь мне быть откровенным до конца. Я не умею говорить комплименты, но должен признаться, что ты очень красива и совсем не похожа на других. Мне льстит идти с тобой рядом, держать тебя за руку, говорить с тобой, но для полного счастья не хватает одной мелочи: твоего позволения покатать тебя на лодке.

Мы не спеша плыли по реке, я пытался понять, что изменилось в ней за эти годы. Она так же аккуратно села на нос лодки и разгладила складки на платье, как и десять лет назад. Так же пыталась достать рукой до воды, словно загадывала желание. У нее была та же улыбка, которая не позволяла оторвать от нее глаз. Она была та же, только повзрослевшая и раскрывшаяся, как бутоны кувшинок вокруг нас. Она уже была для меня больше, чем друг. На следующий день мы все-таки совершили конную прогулку и вернулись домой с венками из полевых цветов, а вечером ужинали у нас на веранде. Каждый день мы искали повода для встреч. Через неделю, проснувшись утром, я поймал себя на мысли, что думаю только о Юле. Когда я успел в нее влюбиться? На самом деле это было уже не важно, я воспринимал проснувшиеся чувства как состоявшийся факт и не собирался ему противиться. Мой отпуск стремительно шел к концу и нужно было принимать решение. Вечером, за ужином, я сообщил родителям, что хочу сделать Юле предложение. Мама, как ни странно, обрадовалась, Юля ей очень понравилась. Отец напротив, попросил не спешить. Он считал, что в благородных семьях прежде всего нужно получить согласие обоих родителей, а это в данной ситуации не представлялось возможным. После наших с мамой уговоров он возложил всю ответственность на меня. Мы договорились держать это событие в секрете. Все должно было состояться 30-го июля, вечером, на ужине, посвященном моему убытию в полк. До отъезда оставались еще три дня. Организацию ужина и приглашение гостей взяла на себя мама, а мы с отцом рано утром уехали в Киев, он направлялся в штаб округа, а мне не терпелось купить кольцо для помолвки.

 

Глава 11

Утро 28-го июля было пасмурное, но это не омрачило нашего хорошего настроения. По дороге отец делился воспоминаниями из юнкерской жизни, он любил вспоминать молодость. На подъезде к Киеву начался легкий дождик, пришлось остановиться и открыть верх коляски. Высадил он меня недалеко от Софийского собора у Ювелирного дома Маршака. Швейцар любезно потянул на себя позолоченную ручку высокой стеклянной двери, и уличные серые тона сменились на праздничный зал, сверкающий огнями хрустальных люстр, отражавшихся в тысячах зеркал. Я долго рассматривал витрины, пока не решился на покупку. С выбором камня определился сразу, это был голубой сапфир, под цвет Юлиных глаз, а с размером кольца мне помогли девушки, стоящие за витриной. Довольный своим приобретением, я отправился в Царский сад, прогуляться и выпить чашечку кофе в «Шато-де-Флер». Времени было предостаточно, с отцом мы договорились встретиться в два часа пополудни на Михайловской площади, возле памятника княгине Ольге. Он опоздал на целый час. Выйдя из коляски, отвел меня в сторону.

- Тебе придется взять извозчика и самому вернуться в деревню. Я вынужден остаться в Киеве. - Вид у него был встревоженный.

- Могу я поинтересоваться, что случилось?

- Месяц назад, в Сараево, террорист убил эрцгерцога Австро-Венгрии, - он снял фуражку и вытер пот со лба.

- Да, что-то припоминаю. Об этом писали в газетах.

- Последнее время возникло много противоречий между странами, из-за колоний, сфер влияния, а тут еще и это убийство. Сегодня Австрия объявила Сербии войну. Это может послужить поводом к большому конфликту. Завтра об этом будут кричать на каждом углу. В генштаб уже пришла телефонограмма из ставки о всеобщей мобилизации, тебе срочно нужно вернуться в полк. Я заехал на вокзал, купил тебе билет на утренний поезд, на одиннадцатичасовой. Завтра билетов может уже и не быть.

Отец отстегнул пуговицу левого кармана и достал оттуда билет.

- А как же помолвка? - спросил я растерянно.

- Помолвка? Конечно, тебе решать, но я бы отложил это событие до лучших времен. Проверишь прочность своих чувств и благословление родительское получишь, так будет правильнее. Маме ничего не говори, не надо, скажешь, мол, вызывают в полк, а причина не известна. Я завтра постараюсь приехать на вокзал, проводить тебя. Ну, с богом.

Он похлопал меня по плечу, сел в коляску и уехал. Всю дорогу я думал, как отнесется Юля к моему преждевременному отъезду? Навряд ли поймет, но, когда узнает истинную причину, должна простить. В деревню я вернулся под вечер, отпустив извозчика у Юлиного дома. Она почувствовала, что что-то произошло. Когда я сообщил о своем преждевременном отъезде, попыталась выдавить из себя улыбку и как-то отрешенно сказала: «Ну что ж, раз надо, так надо». Мы много разговаривали за эту неделю, стараясь узнать друг о друге как можно больше, но самого главного так и не сказали, постоянно откладывая на потом, рассчитывая на запас времени, а сейчас я чувствовал свою вину, за то, что наношу Юле душевную рану своей недосказанностью. Ох уж эта нерешительная молодость, мне так хотелось признаться ей в своих чувствах, сказать, что дороже ее у меня нет никого на свете, но я лишь сухо обещал писать письма и нелепо попрощался. На большее меня не хватило. Уходя, я чувствовал ее взгляд, но так и не обернулся.

Прощальный ужин с мамой получился какой-то грустный. Она была расстроена моим отъездом, я думал о Юле и уже мысленно писал ей письмо. Кольцо решил оставить маме на хранение, убедив ее, что помолвка обязательно состоится. Утром без слез не обошлось, по-видимому, так устроено материнское сердце. Отец на вокзал не приехал, скорее всего задержали дела. Я ждал его до последнего удара колокола, вглядываясь в даль перрона. Повсюду уже витал тревожный запах перемен. Они читались на угрюмых лицах пассажиров, мальчишки-газетчики не уставали кричать о грядущей войне.

 

Владимир Тиссен,

автор-исполнитель, писатель

(Германия)