Чем старше мы становимся, тем чаще просыпается в нас желание вспомнить ту безрассудную молодость, которую мы осуждаем в наших детях и внуках. История, которую я хочу рассказать, случилась со мной сорок пять лет назад в далеком 1905 году. И даже по истечении такого длинного срока я не вправе изложить все факты, дабы, с одной стороны, не запятнать честного имени выдающегося дипломата, а с другой - не вызвать гнева моих наследников. Поэтому ни своего имени, ни фамилии, ни каких-то отличительных черт моего характера или внешности я выдавать не буду. Скажу только, что на тот момент мне исполнилось двадцать четыре года да что принадлежу я к высшему сословию и имею титул князя. Звать себя буду князь Н. и сразу предупреждаю всех архивных червей, которые роются в историческом навозе, что буква «Н» не является начальной ни в моем имени, ни в фамилии, а есть первая буква ласкательного прозвища, которым называла меня одна юная особа.

 

Мой путь до Баден-Бадена

Генеалогическому древу нашего рода недавно исполнилось 350 лет, один их моих прапрадедов был даже думским боярином. За эти годы было все: и милость, и опала, но все мои предки верой и правдой служили своему отечеству, и мой отец не был исключением. Чиновник высокого ранга, преданный монархическим идеям, он служил в департаменте иностранных дел. Женился в довольно преклонном возрасте на моей маме. Она была на 26 лет моложе отца и принадлежала к одному из московских дворянских родов. Брак этот был первым, и я, как единственный ребенок, со стороны мамы был всячески избалован, а со стороны отца неустанно подвергался воспитательному процессу, но родители любили меня, хотя каждый по-своему.

Я никогда не мог назвать моего отца папенькой, как это было в других семьях, он для меня был всегда отцом, примером высокой порядочности, воспитанности и чести. Когда в 12 лет я впервые под одеялом прочел «Анну Каренину», то больше всего мне было жаль Алексея Каренина, и я сильно переживал, что мама найдет себе какого-нибудь Вронского. Она была очень красива, и только теперь я с уверенностью могу сказать, что мама всю свою жизнь любила только моего отца. Были моменты, когда отец позволял себе немного расслабиться и рассказывал нам за вечерним чаем, как он со своими друзьями без копейки денег пересек всю Францию с севера на юг или как они строили все лето корабль и мечтали выйти на нем в открытое море, а значит, он тоже был молодым и в нем тоже было безрассудство. Умер он рано, мне только исполнилось восемнадцать. Мой отец навсегда остался для меня примером для подражания. Он умел жить правильно, не поддаваясь соблазнам. Я благодарен ему за хорошее воспитание и наследственность и богатое наследство. Впрочем, в то время финансовые вопросы меня не интересовали, всеми делами занималась мама, а я позволял себе растворяться в литературных вечерах, музыкальных салонах и театральных премьерах. По окончании университета, когда мне уже исполнилось двадцать три года, меня обуяла жажда свободы. Хотелось перемен. Чтобы уйти из-под маменькиного надзора, я решил поехать за границу, под предлогом получить наглядную картину европейской действительности, которая в дальнейшем будет способствовать моему служению в дипломатическом корпусе.

Наметив маршрут путешествия, я в предвкушении предстоящих ярких впечатлений отправился в путь и в ноябре 1904 года прибыл в Чехию, в Карловы Вары. Затем был баварский Мюнхен и Зальцбург Моцарта, сказочные замки Габсбургов и рождественский Цюрих. В каждом городе я останавливался не более чем на две-три недели. Регулярно писал отчеты маме, в которых рассказывал о красотах старой Европы и обо всем том, что казалось мне необычным для русского глаза. По прибытии в Констанц на Боденском озере я пересмотрел свой дальнейший путь в направлении дома, решив напоследок заглянуть в Баден-Баден.

В Баден-Баден я прибыл в конце января и был приятно удивлен той атмосферой, которая царила в этом городе. Сразу встретил компанию молодых людей, с некоторыми я был знаком еще в России. Они пригласили меня на концерт какой-то итальянской оперной дивы, имя которой я уже не помню, завязалась настоящая дружба. После завтрака мы ездили верхом, потом шумно обедали, гуляли по городу, а вечером посещали концерты или попросту играли в карты. Мягкий климат тех мест сильно отличался от наших суровых зим, поэтому можно было много времени проводить на свежем воздухе. Русская речь была повсюду: на улицах, в ресторанах, в казино. Баден-Баден того времени можно было назвать попросту русским. Намеченные три недели пролетели быстро, и я решил не спешить с отъездом, оплатив проживание еще на месяц вперед.

В середине февраля город облетела новость, что приехал Сергей Рахманинов. Нашлись несколько предприимчивых людей, которые предложили ему организовать четыре концерта в небольших залах. Он любезно согласился сыграть свой новый, второй фортепианный концерт. Афиш не понадобилось, билеты были проданы мгновенно. Один из концертов проходил в зале гостиницы «Zum Goldenen Hirsch», в которой я в то время проживал, и по настоянию руководства гостиницы билеты сначала предлагались его постояльцам, а после уже гостям с улицы. Я сразу взял восемь билетов на всю нашу шумную компанию.

 

Матильда

Концертный зал нашей гостиницы вмещал не более ста человек. Сидя на краю ряда, я постоянно оборачивался, обсуждая с товарищами что-то злободневное. И тут вошла она, обворожительная незнакомка, ангел, сошедший с небес. Сказать, что она была красива, это значит не сказать ничего, она была само совершенство, заставившее замолчать все вокруг. Слышалось только шуршание шелков ее зеленого, вечернего платья. Пройдя мимо нас, она села впереди, чуть правее, так, что я мог видеть ее очаровательный профиль. Она проплыла по залу какие-то двадцать шагов, но мелодия движений, изящество жестов, так ошеломили меня, что я влюбился с первого взгляда, в это божественное творение.

Не произнеся ни слова, я кивнул своему соседу, указав глазами на незнакомку. Он, посмотрев на нее, шепотом произнес: «Это Матильда, она содержанка. Жила с господином К., но он уехал и навряд ли вернется, - улыбнулся он с иронией. - Так что она свободна, дерзайте князь». Слова соседа сильно обидели меня. С одной стороны, как он мог мне предлагать такое, а с другой - так о ней отзываться? Я едва сдержал себя, чтоб не ответить ему грубостью. Да простит меня Рахманинов, играл он гениально, но все великолепие звуков и аккордов перебивало одно лишь слово, звенящее в моих ушах как колокол: «Содержанка». Не могла такая женщина быть содержанкой. Княгиней, графиней, королевой - да, содержанкой - никогда. Весь концерт я смотрел на нее, лишь изредка опуская глаза. Она заметила мой пристальный взгляд, сдержанно улыбнулась уголками губ. Впервые концерт длился для меня слишком долго, потому что желание заговорить с ней было безмерно велико, но это дало мне возможность успокоиться и снова управлять своими эмоциями.

По окончании концерта в фойе было сервировано шампанское. Незнакомка вышла из зала и подошла к гардеробу, собравшись уходить. Я взял два бокала и подошел со спины.

- Извините, позвольте угостить Вас бокалом шампанского.

Она вполоборота повернулась, посмотрела на шампанское, потом на меня и в первый раз подарила мне свою обворожительную улыбку. Одобрительно кивнув, без слов приняла бокал.

- Разрешите представиться: князь Н., - мысли путались, не зная, с чего начать, я перешел на банальности, - Как Вам концерт? Это Ваше первое знакомство с Рахманиновым?

Она пристально смотрела мне в глаза, в них было столько власти, что мне ничего не оставалось сделать, как подчиниться ей.

- А Вы красавчик, князь, - сказала она с улыбкой, - простите меня великодушно, но я всегда говорю то, что думаю. По-другому не умею. Можно, я буду звать Вас Н. Ах да, меня зовут Матильда.

- Очень красивое имя, мы все влюблены в нашу Матильду Кшесинскую, и если она жемчужина, то Вы, несомненно, алмаз. Я буду рад слышать из Ваших уст Н., но и мне позвольте звать Вас Мэтти.

Мы очень быстро нашли общий язык. На следующий день, гуляя по городу, я поймал себя на мысли, что знаю ее уже тысячу лет. Это возвышенное чувство влюбленности, постоянный поиск различных предлогов, чтобы продлить наше свидание, несомненно, делали меня смешным в глазах Мэтти. Поздно вечером, прощаясь у ее двери, она подарила мне первый поцелуй.

Через неделю мы уже не представляли себя друг без друга. Я снял хорошие апартаменты с прислугой, и Мэтти переехала ко мне при условии, что я никогда не буду интересоваться ее прошлым. Эти два весенних месяца, полные цветения и любви, пролетели как один миг. Мы наслаждались каждым днем, много гуляли и общались, она оказалась интересным собеседником, умеющим спорить и имеющим свою точку зрения.

К тому же она была недурно воспитана. От друзей я узнал, что в Баден-Баден Мэтти приехала около двух лет назад с одним венгерским гусаром. Тот был человек азартный, за вечер промотал все свое состояние и напоследок сделал ставку на Мэтти. Обладателем выигрыша стал господин К., который, к счастью, мог не только брать, но и отдавать. Он нанял для молодой воспитанницы учителей, которые каждый день в течение четырех часов делали из нее светскую даму, обучаясь манерам, искусствознанию и основам философии. Больше о Мэтти я не знал ничего, да мне и не нужно было.

По вечерам она садилась на тахту, у камина, сняв домашние туфли, спрятав ноги под юбку платья и, склонившись над романом или томиком стихов, читала, а может быть, только делала вид, что читала. Я же садился напротив в кресло и теряясь в безмолвном пространстве, любовался ее красотой. За все это время она ни разу не поднимала глаз и ни разу не взглянула на меня. На протяжении всего нашего романа я часто задавал себе вопрос: «Любит ли она меня так, как люблю ее я?». Любовь слепа, страх потерять любимого человека не оставляет времени задуматься над тем, как ты выглядишь в его глазах. Некоторые вещи, которые вчера еще были табу, сегодня прощались с легкостью за одну улыбку, одно ласковое слово, за один поцелуй. Я был уверен, что она любит меня так же бескорыстно. Готовность положить весь мир к ее ногам ждала только приказа. Сейчас, по истечении многих лет, я понимаю, что с ее стороны были какие-то чувства, но все же это была больше игра нежели любовь. Да, она отвечала мне взаимностью, но в этой взаимности не было страсти.

Хотя однажды страсть все-таки была, и это была та страсть, которую я в дальнейшем не испытывал никогда. Весна выдалась на редкость теплой, и цветущий Баден-Баден стал для нас немного тесен и многолюден. В начале мая мы решили скрыться от множества глаз и уехали на несколько дней в Эльзас, насладиться тишиной и красотой природы этих чудесных мест. В один из солнечных дней, после завтрака, мы вышли на прогулку. Гуляя по берегу реки зашли очень далеко, времени до обеда было достаточно. И тут, в течение пяти минут, налетела туча, грянул гром и начался ливень. В поисках убежища мы помчались к стоявшему неподалеку сараю; добежав до него, мы уже промокли до нитки. К счастью, замка не было. Я пропустил Мэтти и закрыл ворота изнутри. Это был обычный сеновал, там царила тишина, запах полевых трав и цветов, а через маленькое решетчатое оконце можно было видеть стену дождя и зигзаги молний.

- Я очень боюсь молнии, - сказала Мэтти, - обними меня.

Немного растерянно я обнял ее, мокрую и дрожащую. Капельки воды упали с ее шляпки мне на лицо. Мы смотрели друг другу в глаза, и она первой поцеловала меня. Та божественная страсть, которую обычно называют грехом, не имела ничего общего с земными чувствами. Та близость, которая произошла между нами, стала для меня эталоном на всю оставшуюся жизнь. Очнулись мы, когда яркий луч солнца уже пробрался через оконце. Дождь закончился, опять запели птицы. Сложилось впечатление, как будто эта гроза специально пришла, чтоб загнать нас в этот сарай. Эта была только наша гроза и ничья другая. Ни до, ни после нам не было так хорошо, как на этом сеновале.

 

Два пути

Вернувшись в Баден-Баден, Мэтти заболела. Это было похоже на обычное отравление, и я предложил послать за врачом, но она наотрез отказалась: «Ничего страшного, денек полежу, все пройдет». На следующий день самочувствие не улучшилось. Я все же отправил за доктором. Низенький старичок с дежурным саквояжем пришел незамедлительно. Он провел в спальне около получаса; выйдя оттуда в приподнятом настроении прошел в ванную комнату, чтобы помыть руки.

- Что-то серьезное, доктор? - спросил я, подавая ему полотенце.

- Да, - ответил он, улыбаясь, - серьезнее не бывает. Недель девять-десять, я думаю. Мой милый князь, я Вас поздравляю, скоро Вы станете отцом.

Эта новость ввела меня в ступор. Я ожидал чего угодно, но только не этого. Сам еще ребенок, вырвавшийся из маминых рук и не успевший до конца насладиться всеми вкусами и запахами свободы, я не представлял себя в роли отца. А реакцией мамы на эту новость мог быть и сердечный приступ. А если бы был жив отец, последствия были бы непредсказуемы. До обеда я так и не зашел в спальню к Мэтти, а просидел в зале у окна, задавая себе один-единственный вопрос: «Что делать?».

К обеду она вышла в зеленом платье, в том, в котором я увидел ее впервые на концерте Рахманинова. Бледность лица, немного растерянный взгляд, выдавали безысходность сложившейся ситуации. Никто из нас не проронил ни слова. К супу Мэтти не притронулась, и только после смены блюд не спеша взяла столовые приборы.

- Может быть, ты мне объяснишь, - сказал я спокойно, - почему эту новость я узнаю от доктора, а не от тебя?

Она так же не спеша вернула приборы на место, опустив руки на колени. Выдержав короткую паузу, подняла глаза.

- Хорошо, - произнесла она тихо, - наверное, пришло время все объяснить. Мне девятнадцать лет. Через две недели исполнится двадцать, - она слегка улыбнулась предстоящему событию. - Единственная женщина, которая занималась моим воспитанием, была мама. Я ее смутно помню. Она умерла, когда мне было шесть лет. Помню только, что она меня очень любила. Ты, наверное, ждешь от меня каких-то дворянских грамот, титулов? Я дочь мельника, из маленькой польской провинции на границе с Австро-Венгрией. Извини за то, что разочаровала. С шести лет я уже должна была уметь убирать, стирать, готовить кушать, следить за скотом. Ни гимназий, ни институтов я не кончала. Три класса деревенской школы, и то благодаря тому, что там преподавали «Закон божий». До семнадцати лет я не прочитала ни одного романа. В нашем доме была только религиозная литература, а там ничего не рассказывалось о беременности, и о том, как она протекает. Там говорилось только о беспорочном зачатии, поэтому я, как и ты, только сегодня узнала о том, что у нас будет ребенок. - Она поправила себя. - У меня будет ребенок.

Мой отец был строг, даже деспотичен. Фанатичный католик, который до сих пор верит в правоту инквизиции и готов жечь еретиков на кострах, уходя на работу, давал мне задания по дому и, открыв псалтырь, говорил, тыкая в него пальцем: «От сих до сих наизусть». Я целый день носилась по дому, стараясь выполнить все указания, и учила псалмы, а вечером он проверял и, если я хоть немного сбивалась, нещадно наказывал. Так продолжалось изо дня в день. В одиннадцать лет я не выдержала и сбежала из дому. Он нашел меня, избил до полусмерти и посадил на цепь, такой длинны, чтоб до калитки доставала, но не дальше. Каждый раз, уходя на мельницу, пристегивал меня к ней, как собачонку.

Когда мне исполнилось семнадцать, ко мне посватался мясник, старый друг отца. Беззубый, бородатый старикан с большим животом и огромными ручищами. Его жена умерла год назад, хотя все говорили, что он ее убил. Я просила отца, чтоб он не выдавал меня за него, но он был неумолим. Выручил случай. Возле нашей деревни стал лагерем полк гусар. Один из них, подъехав к нашему дому, попросил воды из колодца, напоить коня. Увидел цепь на моей ноге, стал расспрашивать. А через два дня, когда полк снялся, приехал утром с топором, перерубил цепь и украл меня. Привез в Вену, внезапно куда-то исчез на месяц. Я ему сильно не нужна была, в нем горела только жажда подвига. Потом снова появился, и мы поехали в Баден-Баден. По приезду, через несколько дней, он проигрался…

- Дальше не надо, - прервал я Мэтти, - я все знаю.

Она посмотрела на меня с удивлением и ненавистью.

- Ах, Ваше Высочество навели на меня справки? - в голосе зазвучали иронические нотки. - А как же слово высокородного господина, что Вы не будете интересоваться моим прошлым? После всего этого Вам, наверное, должно быть жаль меня, но, поверьте, князь, мне Вас жаль еще больше. Простите, что поставила Вас перед выбором, но у Вас сейчас два пути: один против течения, другой против совести.

Она встала и удалилась в спальню, закрыв за собою двери. Я понимал, что выгляжу ничтожеством в ее глазах, что не стою даже ее мизинца. Во мне боролись два человека: я - князь и я - гражданин. Сейчас, пройдя гражданскую войну, эмиграцию, фашистскую оккупацию, лишения и унижения, иначе как трусостью свой поступок назвать не могу. Но тогда мне было двадцать пять, я видел перед собой перспективы карьерного роста, приемы и балы, светскую жизнь высшего общества, в котором не было места дочери мельника.

 

Ирония Чехова

Позже я, конечно, вымолил у Мэтти прощение, сославшись на доктора, который бестактно влез в наши отношения. Вопрос о женитьбе поверхностно возникал, я не отказывался от него в принципе, но и не определял конкретных сроков. Для себя же решил попросту откупиться от Мэтти, пообещав ей подарить дом к рождению ребенка. Эта новость помогла вернуть в наши отношения спокойствие, но спокойствие это было уже построено на недоверии.

Узнав цены на недвижимость, я понял, в какое затруднительное положение поставило меня мое обещание. Я никогда не задумывался над содержимым моего бумажника. Если денег не хватало, обращался к маме, и она давала мне столько, сколько было нужно. Транжирой я не был, но и всегда жил, в соответствии со своим титулом. Для путешествия денег хватало с лихвой, но для покупки дома требовалась сумма в десять раз превышающая содержимое моих карманов. Просить такую сумму у мамы, хоть это были и мои деньги, я не мог. Возникло бы множество вопросов, а истинную причину она бы никогда не одобрила. О Мэтти она ничего не знала, и я не спешил рассказывать о ней в своих письмах.

Можно было занять у ростовщиков, благо в Баден-Бадене их было немало, но они имели особенность трубить о долгах на каждом углу, напоминая о себе и не позволяя должникам залазить в новые долги, а мне такая слава была не нужна. И тут я вспомнил о друге детства моего отца, человеке очень уважаемом и почитаемом в нашем доме, отец часто вспоминал о нем. Мы с ним ни разу не виделись, полжизни он отдал служению России за границей, а последние десять лет занимал высокий пост посла Российской империи в Германии. Его звали граф Николай Дмитриевич Остен-Сакен.

Для того чтобы получить частную аудиенцию, я написал письмо, в котором рассказал о себе и напомнил об отце. Через неделю пришел приглашение из посольского секретариата, в котором сообщалось, что граф получил мое извещение и будет рад встрече. 15 июля, в первую годовщину смерти Антона Павловича Чехова, в Баденвайлере решено было поставить памятник, на открытии которого будет присутствовать посол Российской империи граф Николай Дмитриевич Остен-Сакен. Далее следовало, что открытие памятника назначено на час дня возле отеля «Зоммер», последнего пристанища великого писателя. Перед открытием состоится молебен, а после торжественных мероприятий, обед.

До предстоящего события оставалась около недели. Тряска в дороге не пошла бы на пользу Мэтти, и я решил ехать один заказав себе экипаж на утро 14 июля. В Баденвайлер добрался уже к вечеру. Городок мне показался очень скучным. До сих пор не пойму, как Антон Павлович позволил увезти себя из любимой Москвы в эту глушь. Мы часто бежим от любви в надежде на чудо, хотя только любовь способна творить чудеса. Поселившись в отеле «Ремербад», после легкого ужина, утомленный дорогой, я очень рано уснул.

Утро 15 июля выдалось солнечным. Встав рано и выпив на террасе чашку кофе, я решил прогуляться, вымеряя шагами пустынные улицы. Городок маленький, не прошло и десяти минут, как передо мной возникло трехэтажное здание с вывеской «Отель Зоммер». На площадке перед входом, на двухметровом постаменте, возвышался еще не накрытый беломраморный бюст Чехова. Напротив, опираясь на трость стоял мужчина преклонного возраста. Подойдя поближе, я увидел на лацкане его пиджака золотой герб Российской империи.

- Добрый день, - я сразу заговорил по-русски, - разрешите представиться, меня зовут князь Н. - Я отвлек его от мыслей своим разговором. - Отличная работа. А вы не подскажете, Николай Дмитриевич уже в городе?

- Да, милостивый государь, - улыбнулся он, - рад нашему знакомству. Я и есть Николай Дмитриевич. Чем могу служить?

Я несколько раз прорабатывал нашу с ним беседу, возможные варианты вопросов и ответов, но столь неожиданная встреча застала меня врасплох.

- Очень приятно. - Сказал я робко. - Мой отец много рассказывал о Вас. Как Вы по Волге ходили до Астрахани или как в Казани покупали барана.

- Я был недавно в Казани, - ответил старик, - открывал там памятник князю Владимиру. А папеньке Вашему кланяйтесь, хоть я его и смутно помню.

- Он умер шесть лет назад.

- Ну да, ну да, очень сожалею, милостивый государь.

Мы оба замолчали. Разговор явно не клеился. Мне нужно было переходить к главному, но я не знал, как.

- Я написал Вам письмо и просил о встрече.

- Очень хорошо. Если у Вас ко мне что-то важное, говорите. У меня мало времени, дела, знаете ли.

И тут я понял, что все заранее приготовленные аргументы, никуда не годны. Безразличие, с которым мне пришлось столкнутся требовало более весомых доводов. И я пошел на шаг, за который мне будет стыдно потом всю оставшуюся жизнь.

- Николай Дмитриевич, я приехал просить вас о помощи. Не мне Вам рассказывать насколько безрассудна молодость. Все мы делаем ошибки, и я не исключение. Я хочу просить у Вас взаймы крупную сумму денег, но обещаю по возвращении в Россию вернуть все до копейки. Дело в том, что я проигрался в карты. Понимаю, что столь постыдный поступок не заслуживает оправдания, но обратиться мне не к кому. Если до начала августа я не погашу свой долг, мне ничего не останется, как только пустить себе пулю в лоб.

- Подождите, князь, это, конечно, ужасно, но вы обратились не по адресу. Я не настолько богат, а сумма, как я понимаю, серьезная.

- На кону вопрос о моей чести. И если я не выполню данного слова, то буду вынужден пойти до конца.

- Ну, не надо так радикально. У меня есть кое-какие сбережения. Небольшой домик под Тулой. Мы что-нибудь придумаем. Вы, главное, не отчаивайтесь.

- О, спасибо Вам, граф. Я знал, что могу рассчитывать на Ваше благородство.

- Пожалуйста, конечно, но я не граф. Нет, я из дворян, но титула не имею.

Весь этот разговор, и так доведший меня до дрожи, то ли от страха, то ли от стыда, в итоге зашел в тупик. Недоумение отразилось на наших лицах.

- Этого не может быть. Вы Николай Дмитриевич?

- Да, я Николай Дмитриевич, - и тут он улыбнулся. - А, я понял, в чем дело. Вам нужен господин посол? Граф Остен-Сакен? Моя фамилия Стеклов, и я тоже Николай Дмитриевич, скульптор, который изготовил этот памятник.

После секундной паузы мы оба рассмеялись. Он с облегчением, а я с досадой.

- Милостивый государь, - старик похлопал меня по плечу, - будем считать, что это была разминка. Я Вам поверил, и господин посол тоже обязательно поверит и найдет для Вас необходимую сумму. - Опираясь на трость он пошел к отелю, через несколько шагов повернулся и добавил. - А виной всему Антон Павлович. Даже спустя год после кончины он продолжает над нами смеяться.

 

Coda

«Cherchez la femme» (ищите женщину) говорят французы, а немцы «Die Goldmünze ist klein, gilt aber viel» (золотая монета маленькая, а стоит многого). В сентябре я подарил Мэтти дом. Участвовал ли в этом граф Остен-Сакен история умалчивает. Мэтти радовалась как ребенок, но радость эта была недолгой. В конце октября у нее случились преждевременные роды, девочка родилась слабая и прожив два дня, умерла. Неделю мы не разговаривали, наши отношения неуклонно приближались к логическому финалу, а через неделю она сама попросила меня уехать. Каждому нужно было начинать жить с чистого листа. На следующий день я без промедления отбыл в Россию.

Я благодарен Мэтти за ее необычность, прямоту характера, любовь, которой она меня научила, и за страсть, которую дарила, за те счастливые моменты, которые нам пришлось пережить вместе, за то, что она была и стала частью меня. Как бы тяжело не было расставание, у меня сохранились о ней только светлые воспоминания.

Пытался ли я когда-нибудь найти ее? Нет. Хотя в двадцать первом, разочаровавшись в эмиграции, уже в Париже, я порывался посетить Баден-Баден, но судьба распорядилась иначе, и поездка не состоялась.

Была ли надежда еще хоть раз увидеть ее? Да. Эта надежда жила со мной всегда, только с годами становилась мудрее и старше. И встреча состоялась.

Несколько дней назад я совершал обычную послеобеденную прогулку. На углу Бульвара Сен-Жермен и улицы Сен-Бенуа решил перейти дорогу и увидел ее. Она сидела в Cafe de Flore, и хоть вуаль наполовину скрывала лицо, я все рано узнал ее по безупречной осанке, подтянутой фигуре и нежным рукам. Она увидела меня, и наши взгляды встретились. Что-то екнуло в груди, я так и остался стоять, не в состоянии пошевелиться. К ней подошел официант, принимая заказ, отвлек. Я воспользовался моментом и продолжил свой путь.

 

Владимир Тиссен,

автор-исполнитель, писатель

(Германия)