От фронта Кавказского обратим взоры наши к Дальнему Востоку, на который в то же самое время уже успела положить глаз ненасытная колониальная империя, и угрозу которому прозорливо угадал и успел предотвратить величайший русский государственный деятель граф Муравьев-Амурский, окрестивший рыщущих в его вотчине островитян «всесветными грабителями». Ко времени назначения Муравьева на Дальний Восток, англичане как раз пожинали знатный гешефт с развязанной ими же в Китае опиумной войны. Причиной конфликта стала китайская политика ограждения империи от иностранного влияния. Товаром, который пользовался в Китае спросом и мог выровнять торговый баланс, принося англичанам огромную прибыль, был опиум, однако его продажа запрещалась императорскими декретами. Более того, китайскому правительству удалось положить конец контрабанде опиума, и в декабре 1839 года император закрыл рынок страны всем коммерсантам и контрабандистам из Англии и Индии. Англия объявила Китаю войну и была поддержана в этом Соединенными Штатами. Война шла два года. В поддержку Англии свои корабли прислали США и Франция. Само собой, что при таком неравенстве сил «всесветные грабители» одержали победу. По договору Империя Цин выплачивала Великобритании крупную контрибуцию, передавала остров Гонконг и открывала китайские порты для английской торговли. Английская корона получила от продажи опиума гигантский источник дохода. Более того, победители принудили Поднебесную поставлять английской короне китайских кули для продажи в рабство. Газета «Дейли-Телеграф» писала прямо: «Китайцев надо научить ценить англичан, которые выше их и которые должны стать их господами». (Кто там сказал, что нацизм изобрел Гитлер?.. - прим. авт.)

Николаю Николаевичу Муравьеву было совершенно очевидно, что, если русское правительство промедлит, то стратегически важный регион отойдет нашему самому опасному противнику, что России без Амура не бывать. Его соратник, М. Корсаков свидетельствовал: «Без него не обратило бы правительство внимания на эти места, … и достались бы они в руки англичан, этих морских хищников. Рыщут они по Сибири… выдают себя за путешественников, стараются ознакомиться с китайскими границами».

Английскими лазутчиками кишели и Сибирь, и Дальний Восток. Биограф Муравьева-Амурского Александр Ведров сообщает, в частности: «Их лазутчик Галли, пользуясь русским хлебосольством, втерся в иркутское общество, где для прикрытия давал уроки английского в доме Трубецких, и тайно отслеживал амурские дела. Едва его спровадили на берег Охотского моря, как в Иркутске объявился еще один английский «турист», некий геолог Остен, путешествующий, для благовидности намерений, с супругой. Он пробрался в Нерчинск и уже приступил к строительству плота для спуска по Амуру, когда Муравьев дал команду поручику В.В. Ваганову доставить «геолога» в Иркутск живым или мертвым. Доставили живым. Муравьев бил тревогу: «Как только англичане установят, что эти места никому не принадлежат, так непременно займут Сахалин и устье Амура. … Тогда Россия лишится всей Сибири, потому что Сибирью владеет тот, у кого в руках левый берег и устье Амура». Он увязал дело лазутчиков с необходимостью посетить Камчатку, на что канцлер Нессельроде наложил вердикт: «Отклонить всякую решительную меру … из опасения разрыва дружественных сношений с Англией»…

…Мало Нессельроде, так генерал-губернатор Западной Сибири, П.Д. Горчаков, в письме к военному министру князю А. Чернышеву доложил, что жители Сибири «не имеют к России привязанности и им удобнее получать за золото от англичан и американцев то, что поныне доставляется из России, тогда как Муравьев льстит себя патриотическими помыслами сибиряков». Министр доставил письмо Николаю Первому, приложив прошение об учреждении Комитета «для обсуждения вопроса об отложении Сибири от России». Отказаться от Сибири! И это военный министр!»

К счастью для России над «кисельвродеми» и «чернышевыми» стоял русский Самодержец, который и направил Муравьева на Дальний Восток, чтобы изучить, навести порядок и сохранить для Отечества этот край. На резолюцию Чернышева Николай Первый наложил краткую резолюцию: «Будем иметь в виду, до приезда Муравьева». А Муравьев негодовал: «Амур ведь нам не принадлежал - не принадлежал и китайцам - но почему тридцать с лишним лет Азиатский департамент иностранных дел оставил предмет этот без внимания при всех представлениях местных начальников? Почему Лавинскому (бывшему иркутскому губернатору) приказано было остановиться всякими исследованиями в этом отношении, тогда как не воспрепятствовали англичанам во всех их претензиях на Китай? …В три года от настоящего числа мы потеряем все наши права на устье Амура, а может быть, и на Камчатку».

Николай Николаевич активно убеждал Императора, что будущее благоденствие Сибири заключается в верном и удобном сообщении с Восточным океаном. «Каких потребуется от правительства сил, чтобы Восточная Сибирь не сделалась английскою, когда в устье Амура встанет английская крепость, и английские пароходы пойдут по Амуру до Нерчинска и даже до Читы? - пишет он в своем докладе. - Без устья Амура англичане не довершат своего предприятия на Китай, ибо с правой стороны впадают в Амур судоходные реки по населенным китайским провинциям, и восточная оконечность Сибири занимает англичан - это несомненно». Муравьев настаивал на необходимости постройки русской крепости в устье Амура и создании военного флота, который закрыл бы Охотское море. Эти меры закрывали от посягательств англичан не только Россию, но и Китай, становящийся в таком случае и в своем плачевном положении уже не противником нам. Истощенная Поднебесная уже не могла защищать свои приобретения 17 века («Нерчинский договор»), территорию эти были ею заброшены, и уже не Россия, но куда более опасный враг угрожал ей, требуя от нее не только материальных ресурсов, но и рабов…

На пути у Муравьева стоял Нессельроде, молившийся на Европу и эфемерное и вреднейшее детище Александра Первого «Священный союз», Чернышев, министр финансов, полагавший замыслы Николая Николаевича слишком дорогими… Но за него был Царь. И… молодой, но дальнозоркий Великий князь Константин.

Муравьев начал свою деятельность во вверенном ему регионе с продолжительных экспедиций. До него никто из начальства не исследовал этих уникальных территорий - ни сухопутных путей, ни водных. Николай Николаевич первым добрался до Камчатки, воочию убедившись, как активны англичане в Охотском море. «Правил на китобойство в России не имелось, заграничные суда добывали морских гигантов, получая крупные барыши, потому как никто не воспрещал, - пишет Александр Ведров. - Англичане имели дерзость слишком много внимания уделять Авачинской бухте, и Муравьев по прибытию немедленно установил места строительства новых батарей на Петропавловской косе, на Сигнальном мысе и у озера Култушное. «Я много видел портов в России и в Европе, но подобного Авачинской губе не встречал», - так отзывался сам Муравьев о Петропавловской бухте, в которой и сегодня мог бы разместиться весь торговый флот мира. Орудийные укрепления возводились почти два месяца в неприступных местах с привлечением населения; для них в скалах вырубались площадки. Батареи охватывали город подковой, но защищали только Малую губу, где стоял порт, а Большая оставалась открытой для всякого «благоразумного неприятеля», только бы он захотел.

Середина девятнадцатого века стала судьбоносной для всего тихоокеанского региона. Россия, Англия, Китай - ключевые игроки готовящегося передела мира, вскрытого в докладных записках Муравьева на Высочайшее имя: «… результаты английских войн в Китае могли … навсегда прекратить все будущие виды там России». И далее, англичане «из небольшого острова своего предписывают законы во всех частях света, … клонящиеся не в пользу человечества, а в удовлетворение лишь коммерческих интересов Великобритании с нарушением спокойствия других народов. … К существенным условиям Англии в этом должно … господствовать на Восточных берегах Китая и таким образом отрезать Россию от Восточного океана». Длинная цитата - из соображения, что лучше сибирского мыслителя и сегодня не написать и оттого еще, что в ней - весь узел противоречий вокруг Востока. По затронутой теме была цитата и покороче: «С Англией поладить мы можем, только унизив Россию и утратив все ее влияние в Европе». Цитата взята из письма к брату Валериану, но на деле это послание в двадцать первый век…

…В конце сороковых годов девятнадцатого века английские спецслужбы спровоцировали ряд восстаний в Австрии и других странах, в ходе подавления которых к России приклеилось клеймо жандарма Европы. Российской империи удалось предотвратить английское проникновение в соседнюю Среднюю Азию, затеянное под известной вывеской Большой Игры, и присоединить к себе этот важный регион. Удалось опередить британцев и в установлении дипломатических связей с Японией, налаженных в 1855 году Е.В. Путятиным, хотя адмирал в том договоре непостижимым образом умудрился передать японцам южную половину китайского острова Сахалин. Японцы не возражали, а китайцы и знать не знали, что их ограбили где-то на северных широтах. Но в восточной политике Нессельроде просчитался, предлагая признать амурский бассейн китайским и отказаться от него, чему категорически воспротивился Муравьев. Здесь-то коса нашла на камень. Благо, что губернатору подсобляла извечная китайская медлительность и Крымская война, поторопившая царя усилить внимание к Дальнему Востоку».

План Муравьева был прост, как и все гениальное (прост не в плане физических затрат, разумеется). Установив при помощи Невельского, коего за этот подвиг Нессельроде требовал разжаловать в матросы, судоходность Амура, генерал-губернатор начал явочным порядком осваивать его берега. Т.е. формально китайскую территорию. Возводились русские крепости, создавались русские поселения, заселяемые казаками, избавляемыми от крепостной зависимости крестьянами и даже каторжанами. Через несколько лет Китай оказывался перед свершившимся фактом - его земли больше не пустуют, но заселены и развиваются русскими, которые, само собой, совершенно не намерены с них уходить. Следующим шагом должен был стать тонкий дипломатический маневр: не просто принудить противника признать право силы, но убедить его в том, что данное положение выгодно и ему самому. И Николай Николаевич убеждал русское и китайское правительства в том, что в условиях надвигающейся англо-русской войны необходимо произвести сплав войск и продовольствия по Амуру к океану для защиты как русской, так и китайской территорий.

В 1853 году был поставлен пост Константиновский в Императорской гавани, одной из лучших гаваней мира, расположенной в Татарском проливе. Гавань приглянулась англичанам, давшим ей в следующем году название гавани Барракута. В ней в 1855 году адмирал Путятин спасался от английской эскадры и затопил поврежденный в походе знаменитый фрегат «Паллада», чтобы не сдать мореходную гордость противнику.

Муравьев успел вовремя. Аккурат к началу Восточной войны он успел создать в Охотском море необходимую флотилию и укрепленные гавани. Как могли, укрепили и Камчатку. И когда к ее берегам явилась англо-французская эскадра, не ожидавшая встретить никакого сопротивления, то была жестоко обманута в предвкушении легкой добычи. Камчатка встретила морских разбойников фортификационными постройками, огнем немногочисленных пушек, расположенных на естественных бойницах-сопках, ружейным огнем солдат и местных охотников и… двумя кораблями, один из которых оказался на Камчатке случайно, будучи частично разбит в шторме.

И, вот, эта-то по сути «инвалидная команда» отбила нападение целой эскадры, командир которой адмирал Прайс от унижения свел счеты с жизнью. В Петропавловском сражении русские захватили даже штандарт Гибралтарского полка английской морской пехоты. Англичане были в бешенстве. «Борт одного русского фрегата и несколько батарей оказались непобедимыми перед соединенной морской силой Англии и Франции, и две величайшие Державы Земного шара осилены и разбиты небольшим русским поселением»! - возмущалась английская пресса.

Группировка союзников в составе тридцати четырех английских и двадцати двух французских кораблей, между тем, блокировала Охотское побережье, изредка высаживая разведывательные десанты. Жители Аяна, опасаясь нападения, ушли из порта вглубь материка… Николай Николаевич срочно занялся упорядочиванием оборонительных позиций. Главные силы были сосредоточены в Мариинске, гарнизон залива Де-Кастри был усилен сводным батальоном и дивизионом горной артиллерии. По указанию генерала войско разместилось в лесном массиве скрытым лагерем, оставив берег залива и постройки с аптечными магазинами приманкой для неприятельского десанта. Общее управление дальневосточным гарнизоном было поручено камчатскому губернатору Завойко.

Последнюю вылазку международные пираты предприняли в заливе Де-Кастри. Несколько английский кораблей, дотоле безуспешно пытавшиеся преследовать Муравьева во время его очередной экспедиции, решили выместить свою ярость на казавшемся им совершенно пустынном берегу. Могли ли знать эти бедолаги, что хозяин Сибири оставил им здесь большую неожиданность. Вдоль залива были расположены заранее прицеленные вешки, а в лесу притаилась казачья сотня… Едва шлюпки неприятеля приблизились к берегу, как были встречены ружейной стрельбой - да не из старых ружей, а их новейших дальнобойных штуцеров! Залп за залпом выводил из строя ранеными и убитыми нахальных пришельцев. Тогда последние призвали на помощь корабельную артиллерию, и под ее защитой с яростью ринулись в атаку. Однако, она была отражена малочисленным русским гарнизоном и охотниками, и англичане вновь бесславно ретировались.

Должно заметить, что не менее доблестно погнали прочь неблагородных пиратов и самые настоящие русские инвалидные команды, простые мужики, вооруженные кольями и топорами, а также монахи - когда английские корабли вторглись в Белое море, рассчитывая на легкую поживу.

О Крымской войне мы еще будем говорить ниже, а пока завершим историю противостояния на дальневосточном фронте.

По окончании Восточной войны англичане, вовсе не довольные ее итогами, тотчас набросились на свою старую жертву - Китай, развязав очередную опиумную войну. В 1856 году английская эскадра интенсивными бомбардировками сожгла Кантон, захватила его и подвергла разграблению. Через два года был занят порт Тянь-цзинь, и колонизация Китая значительно усилилась. Это оказалось на руку России. Для Китая союз с Россией казался теперь единственной надеждой на спасение от ненасытных угнетателей. Интересы двух империй совпали. «Мы защитили Амур, и, стало быть, он наш!» - этот козырь стал главным козырем в переговорах Николая Николаевича с китайцами. Англичане своей неукротимой алчностью и наглостью буквально загнали Поднебесную в объятия России. 16 мая 1858 года Китай скрепя сердце, подписал Айгунский трактат, по которому Амур возвращался России.

В 1860 году талантливый русский дипломат Николай Павлович Игнатьев заключил Пекинский договор, согласно которому России отошел и Уссурийский край, также предварительно заселенный Муравьевым, а также южные порты. А через год после этого генерал-от-инфантерии, граф Муравьев-Амурский навсегда покинул Сибирь, посчитав свой долг исполненным.

 

ЛИТЕРАТУРНОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ №3.

 

Прежде чем перейти к следующему фронту англо-русской войны, которой якобы не было, передохнем и позволим себе очередную литературную паузу.

Иван Александрович Гончаров. «Фрегат «Паллада»«:

«Глядя на все фокусы и мелочи английской изобретательности, отец Аввакум, живший в Китае, сравнил англичан с китайцами по мелочной, микроскопической деятельности, по стремлению к торгашеству и по некоторым другим причинам.

…Между тем общее впечатление, какое производит наружный вид Лондона, с циркуляциею народонаселения, странно: там до двух миллионов жителей, центр всемирной торговли, а чего бы вы думали не заметно? - жизни, то есть ее бурного брожения. Торговля видна, а жизни нет: или вы должны заключить, что здесь торговля есть жизнь, как оно и есть в самом деле. Последняя не бросается здесь в глаза. Только по итогам сделаешь вывод, что Лондон первая столица в мире, когда сочтешь, сколько громадных капиталов обращается в день или год, какой страшный совершается прилив и отлив иностранцев в этом океане народонаселения, как здесь сходятся покрывающие всю Англию железные дороги, как по улицам из конца в конец города снуют десятки тысяч экипажей. Ахнешь от изумления, но не заметишь всего этого глазами. Такая господствует относительно тишина, так все физиологические отправления общественной массы совершаются стройно, чинно. Кроме неизбежного шума от лошадей и колес, другого почти не услышишь. Город, как живое существо, кажется, сдерживает свое дыхание и биение пульса. Нет ни напрасного крика, ни лишнего движения, а уж о пении, о прыжке, о шалости и между детьми мало слышно. Кажется, все рассчитано, взвешено и оценено, как будто и с голоса и с мимики берут тоже пошлину, как с окон, с колесных шин. Экипажи мчатся во всю прыть, но кучера не кричат, да и прохожий никогда не зазевается. Пешеходы не толкаются, в народе не видать ни ссор, ни драк, ни пьяных на улице, между тем почти каждый англичанин напивается за обедом. Все спешат, бегут: беззаботных и ленивых фигур, кроме моей, нет.

Дурно одетых людей - тоже не видать: они, должно быть, как тараканы, прячутся где-нибудь в щелях отдаленных кварталов: большая часть одеты со вкусом и нарядно; остальные чисто, все причесаны, приглажены и особенно обриты. Наш друг Языков непременно сказал бы: здесь каждый - Бритт. Я бреюсь через день, и оттого слуги в тавернах не прежде начинают уважать меня, как когда, после обеда, дам им шиллинг. Вы, Николай Аполлонович, с своею инвалидною бородой были бы здесь невозможны: вам, как только бы вы вышли на улицу, непременно подадут милостыню. Улицы похожи на великолепные гостиные, наполненные одними господами. Так называемого простого или, еще хуже, «черного» народа не видать, потому что он здесь - не черный: мужик в плисовой куртке и панталонах, в белой рубашке вовсе не покажется мужиком. Даже иная рабочая лошадь так тихо и важно выступает, как барин.

Известно, как англичане уважают общественные приличия. Это уважение к общему спокойствию, безопасности, устранение всех неприятностей и неудобств - простираются даже до некоторой скуки. Едешь в вагоне, народу битком набито, а тишина, как будто «в гробе тьмы людей», по выражению Пушкина. Англичане учтивы до чувства гуманности, то есть учтивы настолько, насколько в этом действительно настоит надобность, но не суетливы и особенно не нахальны, как французы. Они ответят на дельный вопрос, сообщат вам сведение, в котором нуждаетесь, укажут дорогу и т.п., но не будут довольны, если вы к ним обратитесь просто так, поговорить.

…Про природу Англии я ничего не говорю: какая там природа! ее нет, она возделана до того, что все растет и живет по программе. Люди овладели ею и сглаживают ее вольные следы. Поля здесь расписные паркеты. С деревьями, с травой сделано то же, что с лошадьми и с быками. Траве дается вид, цвет и мягкость бархата. В поле не найдешь праздного клочка земли; в парке нет самородного куста. И животные испытывают ту же участь. Все породисто здесь: овцы, лошади, быки, собаки, как мужчины и женщины. Все крупно, красиво, бодро; в животных стремление к исполнению своего назначения простерто, кажется, до разумного сознания, а в людях, напротив, низведено до степени животного инстинкта. Животным так внушают правила поведения, что бык как будто бы понимает, зачем он жиреет, а человек, напротив, старается забывать, зачем он круглый Божий день, и год, и всю жизнь только и делает, что подкладывает в печь уголь или открывает и закрывает какой-то клапан. В человеке подавляется его уклонение от прямой цели; от этого, может быть, так много встречается людей, которые с первого взгляда покажутся ограниченными, а они только специальные. И в этой специальности - причина успехов на всех путях. Здесь кузнец не займется слесарным делом, оттого он первый кузнец в мире. И все так. Механик, инженер не побоится упрека в незнании политической экономии: он никогда не прочел ни одной книги по этой части; не заговаривайте с ним и о естественных науках, ни о чем, кроме инженерной части, - он покажется так жалко ограничен... а между тем под этою ограниченностью кроется иногда огромный талант и всегда сильный ум, но ум, весь ушедший в механику. Скучно покажется «универсально» образованному человеку разговаривать с ним в гостиной; но, имея завод, пожелаешь выписать к себе его самого или его произведение.

Все бы это было очень хорошо, то есть эта практичность, но, к сожалению, тут есть своя неприятная сторона: не только общественная деятельность, но и вся жизнь всех и каждого сложилась и действует очень практически, как машина. Незаметно, чтоб общественные и частные добродетели свободно истекали из светлого человеческого начала, безусловную прелесть которого общество должно чувствовать непрестанно и непрестанно чувствовать тоже и потребность наслаждаться им. Здесь, напротив, видно, что это все есть потому, что оно нужно зачем-то, для какой-то цели. Кажется, честность, справедливость, сострадание добываются как каменный уголь, так что в статистических таблицах можно, рядом с итогом стальных вещей, бумажных тканей, показывать, что вот таким-то законом, для той провинции или колонии, добыто столько-то правосудия, или для такого дела подбавлено в общественную массу материала для выработки тишины, смягчения нравов и т. п. Эти добродетели приложены там, где их нужно, и вертятся, как колеса, оттого они лишены теплоты и прелести. На лицах, на движениях, поступках резко написано практическое сознание о добре и зле, как неизбежная обязанность, а не как жизнь, наслаждение, прелесть. Добродетель лишена своих лучей; она принадлежит обществу, нации, а не человеку, не сердцу. Оттого, правда, вся машина общественной деятельности движется непогрешительно, на это употреблено тьма чести, правосудия, везде строгость права, закон, везде ограда им. Общество благоденствует: независимость и собственность его неприкосновенны. Но зато есть щели, куда не всегда протеснится сила закона, где бессильно и общественное мнение, где люди находят способ обойтись без этих важных посредников и ведаются сами собой: вот там-то машина общего движения оказывается неприложимою к мелким, индивидуальным размерам, и колеса ее вертятся на воздухе. Вся английская торговля прочна, кредит непоколебим, а между тем покупателю в каждой лавке надо брать расписку в получении денег. Законы против воров многи и строги, а Лондон считается, между прочим, образцового школою мошенничества, и воров числится там несколько десятков тысяч; даже ими, как товарами, снабжается континент, и искусство запирать замки спорит с искусством отпирать их. Прибавьте, что нигде нет такого количества контрабандистов. Везде рогатки, машинки для проверки совестей, как сказано выше: вот какие двигатели поддерживают добродетель в обществе, а кассы в банках и купеческих конторах делаются частенько добычей воров. Филантропия возведена в степень общественной обязанности, а от бедности гибнут не только отдельные лица, семейства, но целые страны под английским управлением. Между тем этот нравственный народ по воскресеньям ест черствый хлеб, не позволяет вам в вашей комнате заиграть на фортепиано или засвистать на улице. Призадумаешься над репутацией умного, делового, религиозного, нравственного и свободного народа!

Но, может быть, это все равно для блага целого человечества: любить добро за его безусловное изящество и быть честным, добрым и справедливым - даром, без всякой цели, и не уметь нигде и никогда не быть таким или быть добродетельным по машине, по таблицам, по востребованию? Казалось бы, все равно, но отчего же это противно? Не все ли равно, что статую изваял Фидий, Канова или машина? - можно бы спросить...»

 

Елена Семенова,

писатель, редактор журнала «Голос Эпохи», исполнительный секретарь РПО им. Императора Александра III

(г. Москва)