Пасмурное московское утро, низкое ноябрьское небо и морось, висящая в воздухе.

В такое серое утро недели две назад ему пришла мысль о самосожжении.

Далеко в горах, на его Родине, оккупированной Великим государством, этот поступок не был редкостью. Примерно раз в год становилось известно о новом самосожжении. С благословления Тайного совета очередной буддийский монах обливал себя бензином и вспыхивал факелом свободы - отдавал жизнь за будущую независимость Страны. Это был не единственный, но наиболее резкий протест, разрешенный верой, проповедующей ненасилие и недеяние.

Своей жизнью Он не дорожил. Его мать умерла, когда ему не исполнилось и шести лет. После ее смерти младшими детьми занимались служанки. С отцом и сестрами особенной близости у него никогда не было. Он знал, что в монастырь ему не попасть, ламы брали туда одного сына из каждой семьи, и его старший брат уже воспитывался там. Во время учебы в школе Он показал отличные результаты, и предложение учиться за границей принял, как возможность вырваться из надоевшего домашнего круга.

Приехав изучать русский язык, Он узнал, что здесь об их борьбе и ежегодных публичных самоубийства ничего не известно. Газеты о них не писали, радио и ТВ не сообщали, событие никогда не выходило за пределы региона, в котором совершалось. То есть, для остального мира оставалось незамеченным. Великое государство считалось здесь союзником, и что бы в нем ни происходило, все получало благожелательное объяснение и оправдание в местной официальной прессе.

Первое время по приезде ему было тяжело: еда и напитки, бытовые привычки окружающих, сама жизнь вокруг - все не нравилось и разочаровывало. Долго Он привыкал к обычаю протягивать и пожимать руку. Выяснил, что этот древний европейский обычай когда-то означал, что в руках у мужчин нет ножа или камня, они проверяют это, пожимая правые ладони при встрече. После этого можно меньше опасаться друг друга. Обычай этот казался ему диким пережитком. В институте не было у него соотечественников, со студентами-согражданами из Великого государства Он держался нейтрально, не сближаясь. Девушки, с которой хотел бы общаться, Он не встретил.

Мысль о самосожжении пришла, и, не приняв никакого решения, Он начал обдумывать целесообразность поступка. Вне Родины никто из его земляков такого не совершал. Если правильно выбрать время и место в многомиллионном городе, событие привлечет внимание мира к его Стране. И станет поддержкой тем, кто работает на ее независимость. За это не жалко отдать жизнь. На что он потратит ее, окончив учебу и получив диплом? Вернется домой и будет до старости работать учителем или переводчиком. Или не вернется, присоединится к Правительству в изгнании, станет экспатом, политэмигрантом. Все это ни на шаг не приблизит Страну к освобождению. А тут можно помочь делу. Да, Он проживет меньше, но память о нем останется дольше, если не навсегда в его краях. А старого учителя или эмигранта быстро забудут, какие бы теплые слова о нем ни сказали перед погребением.

Не так уж много и нужно для такого шага. Человек - хрупкое существо. Небольшая, умещающаяся в хозяйственную сумку канистра, полиэтиленовый пакет для нее, чтобы в транспорте не чувствовался запаха бензина. И зажигалка. Вот все, что понадобится.

В сумке, которую Он откинет от себя, нужно оставить предсмертное письмо, с призывом к изгнанию оккупантов. Такое же письмо - на столе в своей комнате. Если удастся, что вряд ли, найти товарища, пусть снимет событие и выставит в Сети. Но даже и без съемки о его самосожжении станет широко известно, в этом сомнений не было.

Место, где оно может произойти, Он представил сразу - на ступенях Государственной библиотеки, или Библиотеки имени Ленина, как она раньше называлась. Ленин не одобрил бы такой способ сопротивления, высмеял бы его, поскольку сам не был буддистом. Место подходящее, на возвышенности, там живой факел будет смотреться эффектно. Нужно стать напротив подъезда, рядом с памятником писателю, сложную фамилию которого Он так и не научился правильно выговаривать. Это центр города, рядом Кремль, но перед Библиотекой и внутри полиции должно быть меньше, чем на Красной площади. Так что, помешать ему и сбить пламя не успеют. Хотелось бы только, чтобы все закончилось быстро, и мучение от ожогов было недолгим.

 

Пасмурное московское утро, низкое декабрьское небо, пронизывающий, лезущий под одежду ветерок. Девять утра, Библиотека еще не открыта, перед ее фасадами безлюдно. На ступенях, ведущих к главному входу, появляется человек с сумкой через плечо. Преодолев первый марш, человек подходит к памятнику, останавливается, снимает с плеча сумку. Достает из нее белую пятилитровую канистру, застегивает сумку на молнию и откидывает от себя, вниз на ступени. Стаскивает с головы шапку, бросает под ноги. Отвинчивает крышку канистры, поднимает над головой и переворачивает горлышком вниз. Бесцветная жидкость льется на голову, по плечам, заливает куртку. Пока он обливает себя, несколько прохожих внизу, на ближней стороне тротуара, останавливаются, поворачиваются в его сторону. Двое из них, до этого незнакомых, начинают переговариваться, возможно, обсуждают, не сумасшедший ли перед ними, не перформанс ли, всерьез ли все, что они видят? Еще один достает смартфон и начинает снимать происходящее. Но вот канистра пуста, человек роняет ее. Он подносит руку к груди, над кулаком вспыхивает огонек. Тут же желтое пламя охватывает пропитанную бензином одежду, лицо и волосы на голове. Никто из зевак по обеим сторонам тротуара, не бежит на помощь. Несколько секунд пылающая фигура стоит неподвижно, потом начинает вращаться на одном месте, как пущенный кем-то «волчок», все быстрее, все быстрее, наконец , качнувшись, теряет равновесие, падает к подножию памятника. И упав, катается по бетонным плитам перед постаментом. Через несколько долгих минут из ближайшего подъезда выбегает полицейский с брезентовым полотном в руках и набрасывает ткань на корчащуюся фигуру.

 

Так Он это представил у себя в комнате, в одиночестве. И еще подумал, что когда контакт с мозгом прервется и погаснет сознание, мучения плоти не прекратятся. Остальной организм, нервы, мышцы, сухожилия под обугливающейся кожей будут корчиться и рваться от боли, независимо от того, принимает ли процессор их сигналы. И так продлится до полного крушения уже отключенной от мозга нервной системы.

 

Двор, куда ранним утром Он вошел с сумкой через плечо, был выбран загодя. Во дворе стоял мусорный ящик, тут можно оставить пакет и пленку, куда упакована канистра с бензином. На ступенях Библиотеки они будут мешать, там нет времени на эти хлопоты. Во дворе пустынно. Несколько жильцов вышли из подъездов и, ссутулившись от холода, поспешили на работу, не глядя человека, сидящего на лавке перед детской площадкой. В отличие от них, Он не торопился. Куда, собственно, торопиться? То, что Он задумал, в его власти. Он может это сделать, и может отменить, начальника над ним нет.

Понимая, что это его последний час, Он огляделся, стараясь запомнить детали. Двор как двор. Старый кирпичный дом, стоящий буквой П, стены крашены охрой, давно выцветшей и потерявшей яркость. Потемневшие, точно обугленные в огне, пожарные лестницы начинаются от второго этажа и ведут на крышу. Детская площадка с пружинящим под ногой темно-бордовым покрытием, наоборот, выглядела новой, смонтированной недавно.

Он расстегнул сумку, распаковал канистру, и, смяв упаковку в кулаке, направился к мусорному баку в углу двора. Интересно, сколько шагов в жизни, отсюда и до Библиотеки, осталось сделать? Будет полторы тысячи или нет? Это чуть больше километра. И Он принялся считать шаги.

Сложный запах помойки ударил в ноздри. Он был чувствителен к запахам, поэтому не подошел близко. Поднял небольшой камень, обмотал упаковкой, и кинул утяжеленный ком в открытый ящик. Обрадовался, что попал.

И тут нечто новое привлекло внимание.

Испуганный ударом о стенку, из-под ящика вылез щенок и уставился на человека круглыми черными «пуговками». Недавно родившийся щенок, явно беспородный, вынесенный на помойку с расчетом, что соседи пойдут выбрасывать мусор и, может быть, подберут животину.

- Этот маленький пес такой же, как я, - подумал Он. -Беспомощный и одинокий.

Задержав дыхание, Он быстро подошел к ящику, поднял щенка и поспешно отошел.

Отходя, понял, что положить его обратно не сможет.

Теплая ноша слегка оттягивала согнутую у груди руку, щенок сунул мордочку в локтевой сгиб и не шевелился.

И внезапно вся затея с самосожжением показалась пустым бесполезным делом. Сколько их уже было, этих актов, и ни к чему они не привели! Великому государству безразлично, если кто-то в очередной раз убьет себя в знак протеста. Оно на это ни информационно, ни эмоционально не откликается. Пренебрегает таким пустяком и продолжает свою тактику медленного поглощения и переваривания. Как удав.

Не лучше ли спасти одну только начавшуюся жизнь, и, заодно, сохранить свою?

Возможно, это знак, который следует понять.

Ты нужен тому, кто слабее тебя.

Ведь Он нужен этому существу. Но не только ему.

Владеющий словом Учитель может сделать неизмеримо больше, чем самоубийца.

Он направляет умы.

Долгая жизнь - то же самосожжение, только медленное. Тот же химический процесс - окисление, соединение с кислородом элементов, из которых состоит организм.

Все сгорают, впереди общий финал, но к нему подходят с разным моральным багажом.

У хорошего Учителя за годы работы − тысячи учеников, они станут достойными людьми, способными к сопротивлению, а их дети повторят родителей.

И как эта простая мысль не приходила раньше?

Он поставил ставшую ненужной канистру рядом с урной, спрятал щенка под куртку и повернул к метро.

Алекс Рапопорт,

писатель

(г. Москва)