Завершился 6-й литературный конкурс имени поэта Ивана Савина - для учащихся средних и высших учебных заведений.

В этом году участникам предлагаются следующие специальные темы:

- Генерал Врангель. К юбилею последнего Главнокомандующего Русской Армии

- Орлята Российской Империи. Кадеты и юнкера: история, традиции, судьбы

- Александр Солженицын. К 105-летию со дня рождения

- Уничтоженные как класс. Трагедия русского крестьянства под властью большевиков

Кроме того, жюри традиционно рассматривает произведения, посвященные Первой Мировой войне 1914-1918 гг., Белому Движению и Русскому Зарубежью, литературе и искусству Белой эмиграции, Государю Александру Третьему, Семье последнего Императора.

В конкурсе приняли участие десятки школьников и студентов из разных областей России и ближнего зарубежья.

 

В итоге победителями стали:

1 место - Ола БОРЯКИН (Москва)

2 место - Анастасия СЕЛЬКОВА (Екатеринбург)

3 место - Анна КОНЬШИНА (Куйбышев, Новосибирская обл.)

 

Кроме того, жюри отметило работы следующих авторов:

Дмитрия Митрофанова (Н. Новгород), Элэны Арушанян (Екатеринбург), Савелия Кострикина (Воронеж), Георгия Хадеева (Ставрополь), Анасстасии Парамоновой (Барнаул).

Эти работы будут опубликованы в журнале «Голос Эпохи» наряду с работами победителей.

Победители получают книги «За Русь Святую. Отсветы Ледяного похода», «Слава России», DVD-диск «Александр Великий» и флешку с докфильмом «Великая и Забытая», образы Прп. Серафима Саровского к 120-летию прославления, Александровские настольные календари; рюкзаки «Белые идут!», обложки для паспорта «Паспортъ Россiйской Имперiи», памятные дипломы, а также 4-й номер журнала «Голос Эпохи» с публикациями своих произведений.

Мы благодарим всех участников конкурса! И напоминаем авторам, чьи работы в этом году не заняли призовых мест, что наш конкурс проводится ежегодно, и в будущем году мы вновь будем ждать ваших материалов!

 

 

НОСТАЛЬГИЯ

 

«Когда ты уже найдешь нормальную работу?» недовольный голос матери раздавался из кухни. Оттуда же следовал запах немного подгоревшего молока.

Лиза еще лежала в постели, наблюдая в окне гонку облаков в небе.

Ну, пора вставать. Подумала она про себя и, натянув домашнюю майку и тапочки, прошла на кухню, где вовсю орудовала Мама, одновременно что-то готовя, моя, убирая и вытирая. У мамы всегда было занятие, без дела она сидеть не могла. С утра - приготовить завтрак, потом - скорее на работу, вечером - в магазин, за покупками и бегом домой, снова хозяйничать, колдовать над ужином, обсуждать с дочкой прожитый день. Лиза недоумевала, откуда столько энергии? Мама никогда не выглядела уставшей, иногда правда, казалась немного хмурой, но это если на работе был коллапс.

Лиза села за стол и придвинула тарелку с кашей. «Сразу извиняюсь перед твоими вкусовыми рецепторами, просто молоко подгорело слегка», сказала мама и не дожидаясь Лизиной реакции, задала извечный вопрос:

- Так что с работой? Ты ведь все легкие себе посадишь в этом своем мешке с книжной пылью!

Так немилостиво мама нарекла библиотеку, где уже почти два года трудилась Лиза. У матери в голове не укладывалось - как ее дочь, плоть от плоти ее, красавица и умница, окончившая с красным диплом истфак, знавшая английский и французский, могла себя заживо похоронить в обычной городской библиотеке??

Лиза и сама толком не могла объяснить, почему только получив диплом, она устроилась на работу именно библиотекарем. В ее жизни много происходило довольно спонтанно. Все зависело от настроения, какого-то мимолетного ощущения бытия. Так наверное случилось и при поиске работы - в один момент, Лиза осознала что библиотека станет идеальным местом для нее: во-первых, можно дни напролет читать, а это было Лизиной страстью. Еще в детстве, она заразилась библиоманией от отца, который был невероятно эрудированным. Дома он организовал целый книжный Кабинет, где по полкам были разложены все его книги.

Там царил строгий порядок: отец все рассортировал по тематическим категориям, вел даже специальный реестр. Когда папы не стало - он внезапно умер от сердечного приступа, прямо во время репетиции в филармонии, где играл в оркестре, книги осиротело смотрели с полок, будто осознавая утрату хозяина. Мама даже хотела увезти «этот книжный пылесборник» на дачу, но Лизе было жаль расставаться с этими бумажными сокровищами и она стала хранительницей папиной коллекции: заботливо протирала пыль, привела в порядок несколько совсем истрепавшихся экземпляров, добавила те, что отец не успел внести в реестр.

Лизе понравилось возиться с книгами, поэтому ей и идея работы в библиотеке показалась вполне естественной. Еще Лизу привлекали тишина и спокойствие, как правило, царившие в книжных залах. А это давало возможность полностью погрузиться в свои мечты, уйти от реального мира в иллюзорный, гораздо более красочный. Иногда Лиза часами сидела и представляла себя в прошлом. Больше всего она любила оказываться в средневековой Франции, во времена расцвета куртуазного двора Алиеноры Аквитанской. Мама не понимала этих «посиделок одиночки» и всегда предлагала дочери из мира внутреннего вырваться в мир внешний. «Неужели тебе не скучно вот так одной сидеть? Если уж тебе так нравиться все исторические штучки, может попробовать походить к ребятам из клуба исторической реконструкции?», вопрошала мама.

Действительно, в городе был такой, и даже очень популярный среди интересующейся молодежи. Но вот как раз общество других Лизе не было нужно. Она прекрасно чувствовала себя в состоянии одиночки, никогда не испытывая скуки или потребности в общении.

В общем, в поддержку библиотеки говорило очень многое и Лиза, не задумываясь устроилась в ближайшую к своему дому. Она располагалась в отдельном здании - типичная сталинка, образец советского ампира. Зарплата, конечно, была смехотворная. По выражению мамы: «это даже не гроши, а грошики». От мрака банкротства и вынужденной зависимости от маминого кошелька, Лизу спасала подработка в университетской газете. Там девушка занималась оформлением, редактурой и переводом статей на английский и французский.

Лиза уже закончила завтракать, когда мама, все еще не успокоившаяся, продолжила: «Серьезно тебе говорю, пора бросать дышать книжной пылью! Ты так весь свой потенциал загубишь. Сколько ты еще собираешься там оставаться?»

Лиза на мгновение задумалась и проговорила:

- Года на два, не больше.

- Это все равно слишком долго, сокрушенно вздохнула мать, за это время ты бы уже где-нибудь в другом месте так продвинулась...

Лиза вышла из дому по знакомой дороге. Путь в библиотеку занимал у нее минут 20. Она шла через дворы, где проходило ее детство. Вот тут она упала с качелей и продрала обе коленки до крови, а здесь, в укромной беседке впервые поцеловалась.

Лиза сама не знала, почему сказала про два года. Ведь она вполне может выполнить обещание, данное Аглае Борисовне и раньше этого срока.

Аглая Борисовна была женщиной примечательной, настоящий завсегдатай библиотеки, неизменно посещающая это книжное убежище каждый день. Знакомство Лизы с Аглаей Борисовной состоялось в первый же день, как девушка приступила к выполнению своих трудовых обязанностей. Лиза сразу обратила внимание на статную, довольно высокую, подтянутую пожилую женщину. Старушкой никто бы не посмел ее назвать: несмотря на возраст, а доброжелательницы поговаривали о пройденном рубеже в 70 лет, Аглая Борисовна выглядела изумительно. Всегда с иголочки одетая, с горделиво выпрямленной спиной и уверенной походкой. От нее веяло каким-то аристократизмом, который явно был чужд современному времени, а отдавал ностальгией по Belle Époque.

В молодости она вероятно была ослепительной красавицей, ведь даже теперь, ее лицо поражало гармонией черт: аккуратный римский нос, будто вылепленный из мрамора лоб, ярко синие глаза удлиненной формы, всегда прямо смотревшие в глаза собеседнику. Седина волос только оттеняла и усиливала все благородство облика пожилой женщины.

Каким-то необъяснимым образом, Лиза почувствовала расположение к Аглае Борисовне, симпатию на неуловимом уровне. Наверное, этому нельзя удивляться, ведь Аглая Борисовна действительно располагала к себе других. Ей достаточно было зайти в комнату, чтобы распространить вокруг себя невидимые флюиды своего влияния, которое, отнюдь не было тираническим. Вы подчинялись ему добровольно, как перед чем-то эстетически совершенным.

Итак, Лиза сразу поняла, что перед ней исключительная личность. Несколько месяцев Лиза ломала голову над тайной Аглаи Борисовны. Девушка была уверенна, что визиты пожилой женщины явно вызваны не праздностью или пустячным капризом. Так и не приблизившись к разгадке, Лиза просто решила попытаться, насколько это было в ее силах, подружиться с Аглаей Борисовной. Та не отстранялась от девушки, но и не проявляла особого дружелюбия. В манере общения Аглаи Борисовны всегда проскальзывала некоторая холодность и отстраненность, составлявшие часть ее аристократизма. Но со временем их общение стало более теплым, почти дружеским, что во многом оказалось возможным благодаря искреннему интересу Лизы к пожилой женщине. Любой, даже самый самодостаточный человек, так или иначе, нуждается в дружбе и участии, или хотя бы их подобии. Поэтому и Аглая Борисовна прониклась теплыми чувствами к Лизе, разглядев за мечтательницей и фантазеркой, еще и вдумчивую и сопереживающую душу.

Конечно, разговоры в самой библиотеке сводились к минимуму: нарушать царственную тишину книжных залов было неприемлемым для утонченной натуры Аглаи Борисовны. Чаще всего, она и Лиза гуляли после того, как двери библиотеки закрывались до начала следующего рабочего дня. Неспешно прохаживаясь по близлежащим улицам (или как любила повторять Аглая Борисовна - фланируя по бульварам), они могли обсуждать все что угодно: любимые книги, политику, знаменитых людей, городские происшествия, любые обыденные мелочи.

Но особенно Лизу привлекали истории из жизни самой Аглаи Борисовны. Девушке не часто удавалось вывести собеседницу на подобный разговор. Пожилая женщина очень тщательно охраняла подробности своей биографии, однако намеренно ничего не скрывала. Аглая Борисовна будто боялась того, что рассказывая постороннему о собственной жизни, она теряет какую-то ценную часть своей души, содержащуюся в воспоминаниях о пережитых днях. Поэтому Лизе удалось выяснить не так много.

Родилась Аглая Борисовна в обычной советской семье. Мать - сельская учительница начальных классов, отец - тракторист. Стандартный быт, все как у всех. Родители умерли рано, когда девочке исполнилось пять лет. Воспитывать ее взялась бабушка, больше 25 лет проработавшая в колхозных теплицах. Она искренне любила внучку, стараясь привить ей все добродетели «правильного» советского человека. Девочка была послушной, но где-то внутри ощущала свою чужеродность, оторванность от этого мира. Уже с детства, Аглая понимала, что она не такая как все. Прилежно проучившись в средней школе положенные 10 лет, девушка решила уехать в город чтобы поступить в техникум, на специальность «швейное дело». Аглая научилась работать на швейной машинке еще в школе и ей нравилось создавать одежду.

Перед самым отъездом в город умерла бабушка. Это не было ударом для девушки: старушка совсем одряхлела и последнее время даже не выходила на улицу, жалуясь на беспрестанное недомогание. Чувство острой боли пронзило Аглаю, когда она поняла что осталась совсем одна. Но оно прошло, как только бабушку похоронили. Теперь Аглаю ничто не держало в родном селе, и она уехала в город. Поступив в техникум, девушка полностью отдалась учебе, и сразу после занятий шла в общежитие, никогда не отвечая на приглашения молодых людей или подруг погулять, сходить на танцы или в кино. Единственным ее развлечением стали прогулки в парке, неподалеку от техникума. Там и началось ее знакомство с Оскаром - молодым человеком, открывшим перед юной и наивной Аглаей элитарный мир светских салонов.

Конечно, Оскар было не настоящее имя. Но называться тривиальным Михаилом в богемных кругах считалось непозволительным. Там все придумывали себе псевдоним. Почему Оскар? Это был оммаж Оскару Уайльду - главному эстетствующему декаденту начала ХХ-х. Отсюда же проистекала и страсть юноши к дендистским нарядам, которые на фоне однообразных фасонов советской моды выглядели умопомрачительно. Оскар заметил Аглаю, когда та гуляла в парке, рядом с домом и увлеченно собирала осенние листья. Позвольте пройтись рядом с вами, любезная барышня, промолвил Оскар и мягко взяв девушку под локоть, повел ее по аллее, в середину парка. Опешив от такого бесцеремонного захвата, Аглая даже не нашлась, что сказать и послушно последовала за странным молодым человеком.

В первую очередь, ее поразил его наряд - клетчатый костюм антрацитового цвета из неведомого материала (как позже выяснилось, это был твид), васильки в петлице, аккуратно повязанный шейный платок, до блеска вычищенные остроносые ботинки. Все это великолепие усиливало исключительную внешность: лицо с нежными, рафаэлевскими чертами, гибкая и атлетичная фигура. Пока молодые люди гуляли, Оскару удалось разговорить Аглаю и после первого, вполне понятного, смущения девушка без стеснения поддерживала беседу. Оскар оказался очень занятным собеседником - читал стихи Бодлера, непринужденно шутил, напевал старинные романсы.

Так, непринужденно болтая, молодые люди подошли к дому, где по словам Оскара, находился «самый авантажный салон». Поднявшись на последний этаж, они очутились в огромных размеров двух этажной квартире. От высоты потолка у Аглаи закружилась голова, а от обилия ярких картин и необычных предметов зарябило в глазах. Казалось что здесь чья-то прихотливая фантазия собрала вместе вещи всех фактур и стилей: африканские маски и фигуры тотемных животных соседствовали рядом с японскими гравюрами; пушистые ковры с вышитой вязью и амфоры, имитирующие работы древнегреческих мастеров; огромные пальмы в горшках, украшенных майоликой и старинные зеркала в позолоченных рамах.

В довершении общей картины хаотичного быта, на каждом шагу попадались книги и бесчисленное множество набросков пастелью, тушью, акварелью, карандашом. Все это собрание предметов заполняло помещение таким образом, что, несмотря на кажущуюся несовместимость, все вместе образовывало гармоничней, пусть и несколько беспорядочный интерьер. В воздухе были разлиты ароматы благовоний и лилий, стоявших в огромных хрустальных вазах по всему периметру комнаты. Только пережив первый порыв изумления от увиденного, Аглая обратила внимание на находившихся здесь людей, с не менее оригинальным внешним видом.

Во-первых, все курили - и женщины, и мужчины. Кто-то трубку, кто-то самокрутки, кто-то использовал мундштук, и еще небольшая группа расселась вокруг кальяна. Во-вторых, одежда на всех была будто позаимствована из театральной костюмерной: у женщин боа из перьев, тюрбаны, кто-то в полупрозрачных платьях, кто-то в бархатных кимоно, с жемчужными ожерельями, веерами. Мужчины кто в шароварах, кто в свободных туниках, кто в цветастых костюмах. Вся публика была рассредоточена по маленьким группам, которая общалась внутри себя, изредка обращаясь к соседям. Гостей обслуживало несколько официантов, периодически наполнявших бокалы золотистым шампанским. Комнату наполнял мерный гул голосов.

Посередине, в громоздком кожаном кресле, будто на троне, восседал мужчина в полосатом костюме и накинутом поверх него шелковом халате. Его лицо выражало спокойствие и умиротворение. Черные волнистые волосы были немного задеты сединой, глаза тепло-орехового оттенка смотрели мягко, но в то же время, таили в себе искорку. Нос с аккуратной горбинкой и твердо очерченный подбородок довершали этот мужественный лик. Единственным немного легкомысленным в этой внешности были тонкие, немного подкрученные к верху усы. Однако они не портили общей гармонии черт, внося в них необходимую остроту.

Рядом с ним, в похожем кресле, вальяжно раскинувшись, сидела женщина. Первое что бросалось в глаза при взгляде на нее была пышная копна медных волос. Они очерчивали ее матово-бледное лицо, словно львиная грива и оттеняли зеленые, чуть раскосые глаза. Чувственный рот, с губами, словно выкрашенными кармином, выражал полуусмешку. Взгляд был дерзкий, вызывающий, словно говоривший: «все склоняются перед моей волей». Аглая сразу поняла, что эта пара занимает исключительное положение среди всех и позже Оскар подтвердил ее догадку, сказав, что это и есть хозяева салона: «Патриарх и Медея - король и королева нашего богемного кружка», отрекомендовал их молодой человек.

- Пошли, представлю тебя, и не дожидаясь согласия девушки, явно смущенной предстоящим знакомством, Оскар повел ее к трону. «Вот такое прелестное создание нашел я сегодня», начал Оскар, обращаясь к восседавшим. Первым отреагировал мужчина, мягким баритоном проговоривший - «поистине прелестное, как заря на Востоке». Он стал пристально рассматривать Аглаю, взглядом опытного коллекционера, выбирающего очередной предмет искусства для своего собрания. Девушка совсем растерялась и молча стояла с опущенной головой, смотря в пол. Щеки ее горели и она ненавидела себя за свое смущение перед этими людьми, по сути такими же как она, только затмевающими своим внешним видом всех окружающих. Но через миг, краска сошла с щек Аглаи и она осмелилась заговорить: «это самое удивительное место, виденное мной, и я бы хотела стать его частью. Разрешите мне бывать здесь». По отечески улыбнувшись, Патриарх ответил: «я буду только рад, мы многому научим вас». Презрительно усмехнувшись, Медея оценивающе оглядела девушку с ног до головы, и проговорила:

- Слишком наивна, боюсь долго придется учить.

- Не надо резкостей, миролюбиво заметил Патриарх. Нам нужна новая кровь, искусство всегда нуждается в молодой энергии.

- Ах, делай что хочешь, утомленно проговорила женщина, главное не влюбляйся. А то я ведь убью тебя. И Медея так странно взглянула на Патриарха, что верилось: она осуществит угрозу.

Вдруг, в воздухе раздался серебряный звук колокольчика и на середину комнаты вышел мужчина в венке из виноградных листьев, голый по пояс, в свободных белых парусиновых штанах. В руках он держал бокал. Глаза горели экстатическим блеском, щеки пылали от выпитого и он уже нетвердо держался на ногах.

Славные жители Парнаса, прокричал он, и все обернулись к нему, кто с любопытством во взгляде, а некоторые с усмешкой. Мы совсем забыли про Музу Эвтерпу, воздадим же ей должное! И мужчина нараспев принялся декламировать написанные гекзаметром стихи.

И действительно, этот вихрь закружил Аглаю, она бросилась в него с головой. Этот салон был ее спасением от тусклости и серости обыденной жизни. Постепенно она со всеми познакомилась. Богемный круг составляли в основном писатели, но были и художники, актеры, музыканты, скульптуры, просто люди интересующиеся искусством. Каждый из них занимал Аглаю, но больше всех она была поражена личностью Патриарха. Девушка могла часами наблюдать его во время работы. Он был художником и скульптором. Его стиль было сложно определись: что-то на стыке импрессионизма и фовизма. Патриарх писал много, но не все завершал. Его мастерская была полна неоконченных полотен, эскизов и набросков к картинам. Очень часто его будоражило и восхищало нечто увиденное и он немедленно принимался переносить свое впечатление на бумагу, холст, ткань, на все что было под рукой. Затем, по мере охлаждения первого чувства, художник терял вдохновение оканчивать свой труд и больше к нему не возвращался.

Но завершенные полотна были поистине великолепны: они поражали сочностью красок, казалось, они горят изнутри. Каждая картина олицетворяла полноту жизни, первобытную энергию света. Патриарх писал пейзажи, портреты, мелкие бытовые сцены. На нескольких полотнах были изображены мифологические сюжеты Древней Греции, которые восхищали художника образностью.

Для собраний в салоне не существовало никаких приемных дней. Двери студии открывались для посетителей обычно с полудня и они приходили всегда с разным настроением, с разными целями: кто-то пытался завести полезные знакомства, кого то привлекала щедрость Патриарха, в салоне которого всегда находился богатый стол с алкоголем и деньги взаймы, кто-то пытался узнать последние сплетни или поделиться ими, кого то привлекала расслабленная, творческая атмосфера, царившая в студии, бывали и истинные любители и знатоки искусства, желавшие насладиться им и порассуждать о нем. Нередко случались и целые словесные баталии. Аглая стала свидетельницей одной из них, придя пасмурным вечером в студию. Спорили о поэзии.

«Никогда не соглашусь с этим возвеличиванием Брюсова как основателя символизма в России!» кричал чрезвычайно высокий и худой молодой человек в пенсне. У него была шапка вьющихся волос, которые тряслись в такт его звонкому голосу. «Брюсов всего лишь перевел Верлена и перевел паршиво!», продолжал юноша, доставая из кармана бархатного пиджака шелковый платок чтобы вытереть лоб. «Так переведи лучше, или что слабо?», язвительно поинтересовался коренастый мужчина лет сорока в рубахе a la russe. «Совсем и не слабо!» пылко возразил юноша. Поправив пенсне, он продолжал: «от Брюсова просто воротит с его культом собственной личности. Вестимо ли в 19 лет заявить: «Вождем буду Я»?! Лишь Анненский может претендовать на звание истинного поэта-символиста!».

«Ты это брось», вмешалась в беседу томная женщина с одутловатым, веснушчатым лицом. Она возлежала на кушетке, в образе восточной одалиски. «Анненский был проповедником экзистенциализма, не впутывай его в это болото символистов».

«Ну хватит, господа!», вмешался лукавого вида пожилой мужчина с окладистой бородой. Все эти препирательства ни к чему не приведут, миролюбиво заметил он, раскачиваясь в вольтеровском кресле. «Приведут!» воскликнул, наблюдавший за разыгравшимся диспутом остряк a la russe: «к тому что вы друг друга поубиваете!».

Подобные сцены происходили регулярно. Но в них заключалась особая прелесть, они придавали остроту и блеск вечерам. Каждый раз возникало новое направление беседы, как правило, спонтанно и неожиданно, по вдохновению, снизошедшему на кого-либо из членов богемного кружка. Но случались и тематические вечера, когда заранее оглашались вопросы для обсуждения и размышления. К таким вечерам готовились, читали, обдумывали свою речь, подбирали соответствующий костюм. Иногда это чем-то походило даже на лекцию, особенно когда организацией такого собрания руководил Патриарх: он любил рассказывать о художниках, живописи, скульптуре и делал это так искусно, что вся пестрая публика салона чутко внимала ему, как дикие звери мелодии Орфея.

Неизменной была та роскошь, что сопровождала все вечера в студии, превращавшейся на время собраний в оплот изобилия. Все завсегдатаи давно привыкли к этой царственной обстановке, к этим пышным восточным коврам, хрустальным вазам и люстрам, запаху редких благовоний, разлитому в воздухе, к таинственному сиянию зеркал, к богато сервированному столу. Девушка все никак не могла свыкнуться с этой роскошью, перестать изумляться ей. При этом Аглая никогда не задавалась вопросом, откуда Патриарх черпает средства на такой образ жизни. Злопыхатели же, которые есть везде, даже в утонченном обществе богемы, утверждали, что деньги поступают художнику от таинственного высокого покровителя в Минкульте.

Но Аглае было все равно. Она обожала салонные лекции Патриарха, которые стали для нее своего рода проводниками в мир искусства. До начала посещения студии, Аглая мало что знала об этой сфере, лишь смутно представляя разницу между барбизонской школой и прерафаэлитами, между барокко и классицизмом, между сентиментализмом и романтизмом в литературе. Но постепенно, наблюдая за спорами членов кружка, бывая на тематических вечерах, впитывая каждое слово на импровизированных лекциях Патриарха, девушка знакомилась с этой доселе невиданной вселенной - искусством.

Это было столь ново, столь чуждо той серой, однообразной обстановке изо дня в день, окружавшей Аглаю, что поначалу она даже немного боялась этого неизведанного мира. Однако поняв, что он интереснее, ярче, многограннее реальной жизни, девушка окунулась туда с головой, целиком отдаваясь новым впечатлениям. Ей казалось, что только сейчас началась ее жизнь, а до этого она пребывала в спячке, в ожидании Прометея с искрой Божественного огня. Странным было это влечение Аглаи к познанию искусства во время нахождения страны в зените своей мощи и почти добравшейся до идеалов социализма.

Только год назад в космос слетал Гагарин и мир наконец понял что СССР это сверхдержава. Весь народ был воодушевлен на новые прорывы в науке, технике, сельском хозяйстве. Именно этого хотело государство, совершенно не нуждавшееся в химерах из высших сфер искусства. Страна уже успела позабыть о начавшейся «оттепели», бросив все силы на покорение природы. Однако, Аглая полностью растворившаяся в мире богемы, не обращала внимания на все происходившее вокруг. Каждый день сводки новостей поздравляли добропорядочных советских граждан с новыми победами и достижениями научного прогресса, совсем не интересовавшим Аглаю.

Зачем ей нужны все эти изобретения, прорывы, открытия, как далеки они от идеального и чистого искусства! Так, полностью погруженная в эту творческую среду, девушка продолжала совершенствовать свое эстетическое чувство. В этом деле самообразования, Аглае очень помогала библиотека, разместившаяся на втором этаже студии. Это было внушительное собрание книг по истории искусства, философии, религии, множество художественной литературы. Аглая любила уединиться с какой-нибудь книгой в оконной нише, и читать взахлеб, до боли в глазах.

Конечно такая жажда приобщения к искусству, к совершенствованию своего эстетического чувства не скрылась от внимательного взора Патриарха. Он вообще интересовался делами и занятиями всех членов кружка, а Аглая как новенькая в их среде занимала теперь его мысли больше всего. Наверное, художник разглядел в девушке скрытый потенциал. Ничем иным нельзя объяснить ту наставническую роль, которую художник занял по отношению к Аглае. Она стала его Галатеей, еще нераспустившимся цветком, обещающим стать экзотической орхидеей. Патриарх сам не заметил, как беседы с этой девушкой превратились для него в обязательный ритуал.

Однажды они обсуждали предназначение искусства в этом мире. В этом вопросе, Патриарх полностью поддерживал идею «искусство ради искусства».

- Видишь ли, говорил он девушке, искусство должно быть полностью свободно от оков морали, нравственности, любых ограничений действительности. Искусство должно представать нагим, абсолютным чистым дистиллятом творчества.

- Никакого реализма или дидактики, только форма - совершенная с эстетической точки зрения. Все художественные качества произведения искусства заключены именно в его форме, а не в содержании.

- То есть сюжет картины, романа, скульптурной композиции не имеют значения? с легким недоумением спросила Аглая.

- Конечно! воскликнул Патриарх. Эта зацикленность на содержании лишь вредит творению, примешивая в него элементы реального мира, с которым искусство всегда находится в противоречии.

- То есть, все идеи классицизма о воспитательной роли искусства, о его роли в изменении общества лишь пыль? снова недоумевала Аглая.

- Они просто не учитывают сути искусства как высшего акта творчества, как формы выражения творческой энергии, пояснил художник. Но не надо осуждать Буало, Коренля, Босуэлла и других за это заблуждение. Пытаясь реформировать общество, они использовали те средства, что были им доступны. И не их вина в том, что лучше всего у них получалось писать морализаторские стихи.

- Кажется, я теперь понимаю, задумчиво проговорила девушка.

- Да, такое представление об искусстве очень радикально, сказал Патриарх. Но только так я мыслю и чувствую. Для меня искусство это религия, а я ее жрец. И наш салон был создан мной как островок, полностью отрешенный от реальности, очищенный от утилитаризма во всех его проявлениях. Я хотел чтобы это стало местом преклонения искусству, чтобы люди, бывающие здесь на время отбрасывали свое мирское лицо и примеряли другую маску. Да, это звучит как утопия, как фантастическая идея, но думаю, у меня получилось создать некое подобие Аркадии в этом мире, чуждом чистому искусству.

Разговаривая на подобные темы, художник и девушка особенно сблизились и стали часто уединяться подальше от всех. Это прошло почти незамеченным публикой салона. Зато это не укрылось от зоркой Медеи, ревниво оберегавшей Патриарха от чьего-либо влияния, словно собственник, защищающий свои владения.

Отношения Патриарха и Медеи длились уже давно. Одним зимним, студеным вечером к Патриарху заглянул знакомый художник. С собой он привел совсем юную девушку с копной огненно-рыжих волос и широко распахнутыми зелеными глазами. Это и была Медея. Явно одетая не по погоде, девушка дрожала и пыталась согреть руки.

- Вот, вспомнил, что ты искал натурщицу для своей Артемиды. Думаю, девчушка подойдет. сказал знакомый Патриарху.

Тот окинул продолжительным взглядом девушку, ничуть не смутившуюся перед таким пристальным осмотром.

- Что ж попробуем. неуверенно проговорил Патриарх, продолжая оценивать субтильную фигурку девушки.

Он действительно давно не мог найти подходящую натурщицу для Артемиды. Требовалась фигура атлетичная, мускулистая, гибкая, ведь на полотне должна была предстать богиня охоты и силы. Спортсменок же среди натурщиц не попадалось. Тем временем, между художниками завязался разговор. Девушка же стояла и молча рассматривала окружавшую непривычную обстановку, ослепившую ее своим блеском. Такого великолепия она никогда не встречала - столь просторно, светло и изящно кругом. «Это дворец, подумала новоявленная Артемида. Как бы я хотела жить здесь!». Распрощавшись с другом, Патриарх вернулся к девушке и спросил:

- Как вас зовут?

- Кирой.

- Кира, протяжно повторил Патриарх. Но это имя вам совсем не подходит.

- Почему? удивилась девушка.

- Видите ли, Кирой должна быть брюнетка с оливковой кожей. У вас другой цветотип.

Кира не нашлась что ответить на это замечание, высказанное Патриархом со всей уверенностью в собственном художественном чутье.

- Ах, но все это глупости! Пойдемте лучше к холсту, сказал Патриарх и взяв Киру за руку повел в соседнюю комнату.

- Да у вас руки холодны как лед. Вы совсем замерзли! Я не могу писать модель с озябшими конечностями! восклицал Патриарх.

- Вам срочно нужно согреться, а иначе с картиной ничего не выйдет. Давайте напою вас чаем с малиновым вареньем.

Кира совсем растерялась. Непривычная обстановка роскоши и довольства, такое вежливое и мягкое обращение с ней совершенно незнакомого человека, проявлявшего бескорыстную заботу, на миг выбыли девушку из колеи. Однако она быстро пришла в себя и жалостливо взглянув на Патриарха пробормотала:

- А еще я совсем голодная, ничего не ела весь день.

- Ах, небеса, изумился художник, что же с вами случилось?

- Я убежала из дома, вдруг выпалила Кира и густо покраснела.

- Хорошо, я не собираюсь мучить вас расспросами, можете ничего не объяснять, пройдемте лучше в столовую.

Как и обещал, Патриарх не пытался узнать о прошлом Киры. Вместо этого, он предложил ей временно пожить в студии, после признания девушки, что ей некуда идти. Говоря так, Кира лукавила: с первой секунды как она попала в этот дворец, ее не покидала мысль остаться в нем навсегда. Сначала она слабо себе представляла как эту задумку осуществить, но ее цепкий ум работал быстро и Кира начала действовать решительно.

Будучи совсем юной, она уже умела разбираться в людях и поняла что перед ней очень мягкий человек, которого можно подчинить чужой воле и сделать зависимым. Осознав, что Патриарх посвящает свою жизнь исключительно служению искусству, Кира стала делать все, чтобы показать, как ее интересует эта сфера. Будучи совершенной невеждой, девушка постоянно задавала вопросы о живописи, литературе, музыке, скульптуре, рассматривала альбомы с репродукциями, читала книги по истории искусства.

Патриарх, видя такое рвение к знакомству с художественной культурой, был только рад стать для девушки проводником в этот дивный мир. Художник начал проводить для нее настоящие занятия: показывал на примерах приемы живописи, рассказывал биографии знаменитых писателей и скульпторов, научил расшифровывать поэтические тексты. Как только, Кира овладела достаточными знаниями, Патриарх ввел ее в салон, познакомив со всеми завсегдатаями. Художник представил ее как свою «ученицу, слушательницу его искусствоведческих курсов».

Появление нового лица в этом закрытом, элитарном кружке было встречено довольно нейтрально. Кира достойно прошла «вступительное испытание», показав, что она уже в кое-чем разбирается и может поддерживать беседу. Лишь одна из посетительниц салона, престарелая поэтесса, подошла к Патриарху и отведя в сторону, прошептала ему на ухо:

- Она с двойным дном, не верь ей. Как Медея преследующая Ясона, она крепко вцепится в тебя и выпьет весь сок.

- Это вы Киру сравнили с Медеей, рассмеялся Патриарх. Помилуйте, она совсем ребенок, наивный и безвредный.

Однако художник запомнил данное поэтессой сравнение и в шутку стал называть Киру Медеей. Это имя впоследствии и закрепилось за девушкой. После благополучного дебюта в салоне, Медея продолжила покорять Патриарха. Чутко улавливая перепады в его настроении (как и у всякого творца, оно не отличалось стабильностью), девушка либо развлекала его остроумными шутками, соответствующими его тонкому чувству юмора, либо делила светлую грусть в часы меланхолии.

Подстраиваясь таким образом к мироощущению художника в тот или иной момент его жизни, Медея стала для него незаменимой спутницей, разделяющей все его мысли и переживания. Несмотря на то, что поток гостей салона не иссякал и Патриарх был постоянно окружен членами кружка, ни одного из них нельзя было назвать истинным другом художника. В салон приходили не чтобы дружить, а для развлечения, для подзарядки своего эстетического чувства, для временного, но такого приятного побега от прозаики реального мира.

Только Медея смогла подарить Патриарху чувство единения, душевной близости, по которым художник подсознательно тосковал. Она хвалила его талант, беспрестанно восхищалась его работами, восторгалась его творческой энергией. Это очень тешило тщеславие Патриарха как художника и творца. Он чувствовал в себе прилив новых сил. Словно обретя второе дыхание, Патриарх вдохновенно работал в студии: писал масштабные полотна, расписывал панно, ваял скульптурные композиции. В это самое время, его постоянной моделью и стала Медея, которую художник запечатлевал в разных образах: царицы амазонок, танцовщицы кабаре, средневековой дамы, колдуньи, весталки.

Теперь он проникся как красотой этого тела - гибкого, стройного, поджарого, так и прелестью лица, с пронзительными зелеными колдовскими глазами и чувственным ртом. Поэтому неудивительно, что поработив душу художника, Медея завладела и его телом, став его любовницей. При этом Патриарх не чувствовал что попал в западню, так искусно она была расставлена.

Художник советовался с Медеей по любым мелочам, всегда интересовался ее мнением, полагался на ее суждения. Видя полную оторванность Патриарха от бытовых вопросов и отсутствие в нем житейского ума, Медея полностью взяла на себя организацию домашнего хозяйства. В этом деле, ей не было равных. В первую очередь, Медея принялась вести учетов доходов и расходов, доселе абсолютно неконтролируемых. Затем, она взялась за окружение Патриарха: определив главных любителей бесплатных обедов и проходимцев, эксплуатирующих щедрость художника, Медея стала методично избавляться от этих «паразитов». Не преминула она и обновить штат домашней обслуги: наняла новых повара, кухарку, нескольких домработниц. Медея также стала «торговым агентом» художника: находила покупателей его произведений, организовывала выставки, договаривалась с художественными салонами. Несмотря на негласную установку о ненужности высокого искусства для пролетариата, в советском обществе все же находились настоящие коллекционеры и любители живописи.

Причем это были люди совершенно разных социальных статусов от представителей интеллигенции, дипломатической и политической элиты до рядовых граждан - инженеров, и учителей, методично копивших деньги на покупку картины. Медея решила познакомиться со всеми типами коллекционеров и вскоре стала превосходно ориентироваться на рынке сбыта произведений искусства. По сути, существовало два таких рынка: один официальный, предполагающий покупку и продажу через художественные салоны и теневой, где торговля шля напрямую в мастерской, без посредников. Медея предпочитала именно такой вариант, ведь художественные салоны за свои услуги взимали проценты с каждой сделки. Продавая работы Патриарха, Медея откладывала все полученное в качестве резерва.

Она не знала до какого времени продлится протекция мецената из Минкульта, оказывающего покровительство художнику, поэтому и сочла нужным иметь хоть какой-то запас. Патриарх же вообще никогда не задумывался о денежной стороне бытия и не осознавал сколь был удачлив. Ему, в отличие от других художников и скульпторов, не пришлось вступать в существовавшие тогда комбинаты живописного и графического искусства или становится членом союза художников СССР. Без этого членства, художник не смог бы найти официальные заказы на свои произведения. Да и заказы поступали в основном от фабрик, заводов, санаториев, домов культуры и отдыха. То есть, предполагалось создание объектов пропагандистского советского искусства.

Тем не менее, даже получив заказ, художник не всегда мог рассчитывать на достойную оплату своего труда: серьезные, высокооплачиваемые заказы, доставались далеко не всем. Не каждому художнику полагалась и мастерская: их удавалось получить только тем, кто искусно владел навыками интриги и дележа, процветавших в союзе художников, где, к сожалению, мало ценились талант и живопись. Но самым страшным было стукачество, практиковавшееся многими членами Союза. Доносам и жалобам людей искусства друг на друга не было счета, как и следовавшим за ними допросам КГБ самых неблагонадежных. Многих заслуженных членов Союза Художников к стукачеству подталкивала нездоровая конкуренция,царившая в творческой среде. И дело было вовсе не в зависти! Над всеми реял страх быть отрезанным от государственных дотаций. А за них стоило бороться, ведь среди самых лакомых кусков были квоты на заказы, оборудованные мастерские, зарубежные командировки, деньги на расходные материалы.

Борьба разворачивалась между молодыми, перспективными художниками, еще только ищущими свое место под солнцем и солидными мэтрами, неизбежно клонившимися к закату своего творческого пути. Законсервированные в собственном академизме, они понимали, что спасти их могут лишь отчаянные попытки очернить своих молодых коллег обвинениями в диссидентстве. Совершенно далекий от этих баталий за ресурсы и за места у щедрого государственного кошелька, Патриарх был волен творить, как ему вздумается, без оглядки на прихоти и желания заказчиков. Ему и вовсе представлялась абсурдной сама мысль создания произведения по заказу. Истинного художника заставить творить может только вдохновение, снизошедшее, откуда то свыше. Патриарх любил повторять, что в подобные вдохновенные минуты, он ощущает себя словно Даная, на которую льется божественный дождь.

Действительно, работа в мастерской никогда Патриархом не планировалась. Он мог ничего не писать неделями, а потом вдруг с остервенением приняться за масштабное полотно. Естественно, такой подход напрямую противоречил представлениям советского правительства об организации художественного творчества. Конечно, большинство художников стремились соответствовать конформистской модели, чтобы получать заказы государственных предприятий и официально выставлять свои работы. Отступников же, подобных Патриарху было меньшинство, и оно, как правило, пряталось

Налаженный таким образом быт и установленный ритм жизни, резко контрастировал с тем хаотичным существованием художника, которое он вел до встречи с Медеей. И он чувствовал благодарность к ней за свое избавление от всех житейских забот, от мелочей, мешающих свободно творить. Естественно, что пользуясь таким неограниченным влиянием на Патриарха, Медея полностью владела и его кошельком, используя последний на свои капризы и нужды. Поэтому нет ничего удивительного в той обеспокоенности Медеи насчет сближения Патриарха с Аглаей: царица явно не хотела уступать свой трон кому бы то ни было, а в особенности «малолетней дилетантке», ничего не знающей о правилах выживания в этом мире.

Между тем, Медея трезво оценивала внешность и способности молодой девушки: Аглая была на самом деле изумительно хороша и божественно сложена, а также обладала ясным умом и врожденным художественным вкусом. Если она уже смогла так быстро завладеть вниманием Патриарха, то недалек тот день, когда девушка подчинит своей воле художника, который, будучи творческой натурой, тянется ко всему возвышенно прекрасному и новому. Превращение в оставленную Музу не прельщало Медею, привыкшую к роскошному образу жизни в студии. Поэтому она решила действовать и для начала попыталась ограничить общение Патриарха с Аглаей.

Однако из этого ничего не вышло. Не видя перед собой ясного лица девушки, Патриарх вскоре совсем затосковал и никакие собрания в салоне не радовали его. Поняв, что нужно предпринять иные меры, Медея попыталась сама сблизиться с Аглаей чтобы понять как ее можно очернить перед Патриархом. Но несмотря на свое в высшей степени исключительное знание человеческой натуры, Медея так и не разобралась в мотивации девушки: что влекло ее к Патриарху? Медея просто не могла поверить что тут кроется истинное чувство, а не корыстный расчет. Будучи весьма прозаичной особой, Медея и других оценивала этими категориями, считая, что все в этом мире крутиться вокруг удовлетворения эгоизма собственных желаний. Как бы то ни было, Медея решила присматривать за девушкой и стараться не доводить уровень ее сближения с художником до критического.

Однако с постоянной слежкой пришлось повременить: намечалось завершение одной давней задумки Медеи. Еще задолго до появления в салоне Аглаи, Медея пыталась договориться о включении работ Патриарха в состав картин, направляемых во Францию, на крупную художественную выставку. Процесс был долгим, ведь планировалась первая экспозиция современного советского искусства в страну, не примыкавшую к коммунистическому лагерю. Все осложнялось еще и тем, что декадентские произведения Патриарха грешили той аполитичностью и безыдейностью, которые советская идеология пыталась искоренить, насаждая реализм, народность и понятность в искусстве.

Тем не менее, Медея, через высокого покровителя Патриарха в Минкульте, разными окольными путями получила желанное разрешение на включение картин в состав выставки. Помимо этой милости, художнику была оформлена зарубежная командировка, с возможностью взять с собой одно сопровождающее лицо. Естественно, что таковым должна была стать Медея, столь искусно добившаяся для художника этого продвижения по карьерной лестнице. Время отъезда во Францию неумолимо приближалось и Медея уже мысленно прогуливалась по ночному Парижу, останавливаясь во всех фешенебельных кафе на Елисейских полях.

Однажды, прохаживаясь по студии в поисках работы, годной к продаже, Медея наткнулась на запертую дверь одного из подсобных помещений, использовавшихся для хранения еще не завершенных произведений. «Очень странно, подумала она. Патриарх никогда раньше не закрывал туда дверь. Неужели он что-то прячет?». Мучимая неясными догадками и сомнениями, Медея решила сначала спросить самого художника о причинах, побудивших его скрыть от посторонних свои неоконченные шедевры. Патриарх был заметно сконфужен этим вопросом и лишь невнятно произнес: «в закрытом помещении краска лучше просохнет и ляжет на холст». Но Медея была слишком умна, чтобы поверить такому объяснению. Поэтому дождавшись момента когда Патриарх выйдет для своего ежедневного моциона, она отперла дверь в таинственную комнату.

Все мучившие Медею догадки оправдались: все пространство было заполнено изображениями Аглаи: десятки эскизов, набросков, законченных работ. Вот девушка предстает в образе речной нимфы; на другом полотне она воплощенная Цирцея, очерчивающая магический круг; с других работ на зрителя взирали идиллическая пастушка, цыганка с лукавым взглядом, валькирия, парящая над полем битвы. Но более всего, Медею поразила картина, изображавшая абсолютно нагую девушку в полный рост. Так дерзко на холсте смотрелась ее молодость и красота, будто бросающая вызов хозяйке салона. «Как, уже и до этого дошло? вопрошала себя Медея. Вдруг из ее горла вырвалось глухое рычание: «ненавижу, ненавижу, убить мерзавку».

Но этот яростный порыв длился лишь мгновение. Уже через минуту, лицо Медеи вновь стало непроницаемым и лишенным всякого выражения. Затворив и заперев на ключ злосчастную комнату, Медея почти без сил рухнула на огромный мягкий диван, стоявший в центре студии. Мысли вихрем проносились в ее голове, одна мрачнее другой. Она лежала долго, потеряв счет времени, пока ее не вывела из этого оцепенения Марфуша - девушка, помогавшая повару на кухне.

- Я звала вас ужинать, вы наверное не слышали. Все уже готово. Медея взглянула стеклянными глазами на девушку и машинально проследовала за ней в столовую, где села за дубовый стол. Разложив все блюда и приборы, Марфуша подала Медее конверт.

- Что это? недоуменно спросила та.

- Хозяин попросил передать вам за ужином.

Медея, уже почти успокоившаяся, вновь затрепетала в нервном припадке и разорвав конверт, достала записку, исписанную причудливым почерком Патриарха. Он писал о своем чувстве к Аглае, вспыхнувшем так стремительно, о невозможности бороться с этим наваждением. По словам художника, весь последний месяц он терзался тем, что вынужден скрывать все от Медеи и лгать ей. Художник решил, что единственный выход из этого запутанного положения - уехать с Аглаей в Париж, оставив Медее студию, все работы и ценности. В конце послания, Патриарх умолял понять его и не проклинать за столь внезапный разрыв. Прочитав записку, Медея несколько мгновений сидела в молчаливой неподвижности, а потом вдруг начала истерически смеяться, до слез в глазах и боли в горле. Это был жуткий смех поверженной царицы, которую предал собственный раб.

Пока в студии Медея переживала этот припадок, Патриарх и Аглая, держась за руки, стояли в аэропорту и наблюдали за скрывающимися в вышине пасмурного неба самолетами. Аглая, никогда прежде не видевшая это чудо техники, находилась в восторженном состоянии ребенка, открывшего для себя новую забаву. Патриарх пребывал в умиротворении, отражавшемся во всем его облике. Казалось эти двое не замечали суеты, царившей вокруг них, такой обычной для воздушного вокзала.

- Итак, мы уезжаем! Впереди новая жизнь! мечтательно проговорила девушка.

- Да, мы будем свободны от всяких условностей и я наконец смогу воплотить в жизнь все свои творческие задумки.

Патриарх уже поделился с любимой своим планом не возвращаться обратно в СССР, а осесть в Париже. Таким способом пользовались многие желающие порвать раз и навсегда с советской действительностью. Для таких даже придумали название «невозвращенцы», не совсем поэтичное, но точно отражающее суть явления. Большинство невозвращенцев составляли деятели искусства, искавшие зарубежном свободы творчества и материального благополучия. Патриарх был лично знаком с несколькими художниками, поменявшими советскую прописку на жизнь в порочном капиталистическом мире.

Правда, Патриарх знал лишь начало их истории - получение официального разрешения, отъезд из СССР, отказ возвращаться назад или запрос политического убежища. О том, что бывало позднее, Патриарх лишь смутно догадывался. А истории случались разные. Кому то действительно везло и жизнь на новой Родине налаживалась с первых дней: находились приличное жилье и работа, появлялись покровители и друзья. Однако не всем выпадала подобная удача: бывало что люди так и не находили себе достойное место в новом мире и растворялись в безвестности и нищете.

Но какое это имело отношение к Патриарху? Он обладал истинным талантом, художественным мастерством и творческой интуицией, которые точно встретят радушный прием. Не волновало Патриарха и то, что в СССР ему будет вынесен заочный приговор по статье «Измена родине». Так или иначе, решение не возвращаться плотно засело в сознании художника, превратилось для него в неотступную идею, будоражившую воображение яркими картинами его блистательного будущего в Париже. Своими мечтами Патриарх заразил и Аглаю, уже строившую планы устройства их совместной жизни.

И действительно, сначала все шло великолепно. Как членов делегации, влюбленных поселили в уютной гостинице рядом с выставочным комплексом, где показывались привезенные работы. Выставка вызвала бурный интерес и каждый день ее посещала многочисленная публика. Художник внимательно следил за реакцией посетителей и находил, что его картины неизменно привлекают особое внимание. Это наблюдение воодушевило Патриарха, окончательно уверовавшего в свой будущий успех.

Перед самым закрытием выставки, влюбленные покинули гостиницу и переселились в небольшую квартирку с мансардой на улице Риволи. Они никому ничего не сообщили из членов делегации и будто испарились в воздухе. Поэтому обратный рейс в СССР улетел, не досчитавшись двоих пассажиров. Уплатив за помещение за месяц вперед из тех денег, что Патриарх взял с собой, влюбленные с головой окунулись в парижскую жизнь, гуляя по бульварам с каштанами, восторгаясь видами на Сену и ужиная в кафе-шантанах. Благодаря этим прогулкам, на Патриарха снизошло вдохновение и он даже написал несколько небольших миниатюр, посвященных видам вечернего города. Время шло неумолимо, а вместе с ним иссякал и бюджет беглецов. Чтобы поправить ситуацию, Патриарх решил продать свои парижские работы. Однако это оказалось не столь просто.

Во-первых, художник явно имел преувеличенное мнение о своем знании французского языка. На деле же выяснилось, что его языковые навыки не позволяют ему договориться с парижскими торговцами произведениями искусства. Аглая мало чем могла помочь, зная лишь основы и кое-как изъясняясь с помощью самых примитивных обиходовых фраз. Патриарх обучил им девушку еще во время их пребывания на родине. Во-вторых, на этом очень специфичном рынке купли-продажи предметов искусства царила жесточайшая конкуренция.

- Бесполезно, с отчаянием проговорил Патриарх. Я обошел всех торговцев. Никто не проявил и капли интереса. Будто у них пелена на глазах! Неужели они не смогли оценить те шедевры, что я им предлагал?!

- Может мне попробовать найти подработку, на время пока ты ищешь покупателей? робко спросила Аглая.

- Даже не думай об этом, запротестовал художник. Как, ты моя муза и будешь осквернена заботами о деньгах? Я такого не допущу. Тебя не должна касаться материальная сторона быта. Ты - муза, ты мое вдохновение, источник творческой энергии, который должен оставаться кристально чистым. Патриарх потянул девушку к себе и она легла рядом с ним.

На следующий день, у художника появился жар. Его знобило, липкий пот струился по телу.

- Похоже, я капитально простыл.

- Тебе нельзя никуда ходить в таком состоянии, взволнованно проговорила Аглая.

- Но я должен продать картины, мне уже стыдно смотреть в глаза хозяину квартиры и владельцу столовой, что даром кормит и поит нас. Невыносимо быть должником.

- Но куда ты пойдешь? Ведь ты уже был везде.

- Я дойду до Сен-Жермен де Пре и попытаю счастья там.

Париж был переполнен мастерами, каждый из которых мнил себя новым Гогеном или Делакруа. Поэтому ничего удивительного, что не все работы находили своего покупателя. Тем не менее, спрос был, недаром Париж давно слыл Меккой изобразительного искусства. Условно всех его ценителей можно было разделить на три категории. Первую составляли те, кто действительно разбирался в искусстве. Это настоящие знатоки и ценители, для которых посещение музеев и галерей являлось работой, а не обычным досугом. Как правило, им всем было за 50 лет, а их профессия связывалась с интеллектуальным трудом. Выработанный за годы, безупречный вкус позволял таким знатокам находить и покупать действительные сокровища.

Вторая категория - так называемые «бобо» или «богемные буржуа», то есть обеспеченная молодежь, которая покупает живописные работы в качестве простого украшения своей квартиры или ради эстетического удовольствия. А третья категория - абсолютные дилетанты, только открывающие для себя художественный мир. К покупке их могли подтолкнуть либо желание порисоваться перед другими, показать свой достаток либо потребность вложения денег в ценный актив.

Оббегав большинство скупщиков произведений искусства 6-го района, славившегося своими художественными мастерскими и галереями, Патриарх так и не пристроил свои работы. Везде он слышал одно и то же: «эти картины никто не купит» или «в мастерской пока не нуждаются в новых работах».

После очередного безрезультатного похода, художник вернулся в маленькую квартирку на Риволи, в конец опечаленный и расстроенный.

-Аглая, я вновь нигде не преуспел. А хозяин уже недоволен, ведь пора платить за помещение. Срок оплаты был неделю назад. Я обессилен и не знаю что делать. устало проговорил Патриарх и рухнул на кровать, закрыв руками лицо.

К этому моменту, бюджет влюбленных совсем оскудел и даже питались они в кредит, в небольшой столовой на первом этаже дома, где снимали мансарду.

- Любимый, давай я тоже начну искать покупателей для твоих картин. В нашем районе наверняка есть те, кто ими заинтересуется. предположила Аглая.

Действительно, в 6-м округе на каждом углу можно было встретить художественную галерею или музей. Все они располагались в зданиях времен барона Османа. Район изобиловал и другими старинными постройками и достопримечательностями. Здесь любила селиться интеллектуальная элита: профессора Сорбонны, современные писатели и философы, художники и любители искусства. Среди этих творческих людей было немало выходцев из СССР.

Каждый из них совершал свой личный подвиг: в чужой языковой среде, в незнакомом быте, они всячески стремились сохранить себя, свой культурный код, дух и ценности именно русской, а не советской культуры. «Невозвращенцы» бежали от советского режима, а не от России, которая продолжала жить внутри них. Благодаря этой преданности, беглецы сохранили свою русскость и принадлежность к великой русской культуре. Постоянно думая о России и ее судьбе, они были даже более близки к родине, чем до отъезда.

Русская эмигрантская среда Парижа формировалась постепенно. Первое поколение эмигрантов - хаотичная группа, нестабильная и разнородная, стоявшая как бы вне быта. На этих людей давил груз воспоминаний о покинутой родине. Первые эмигранты бесконечно переживали трагедию расставания, неся в сердцах тоску по далекой Отчизне. Они особенно и не пытались встроиться в окружавшее их общество, которое оставалось для них чужим. Законсервированные в своем осознании русскости, они сформировали целое русское «гетто» в Париже. Но в этом колоссальном городе, община русских была лишь каплей в людском океане.

Бесспорно, у этой диаспоры был свой быт: люди посещали церковные службы в православных храмах на улице Дарю, русские клубы и библиотеки, театры, рестораны и магазины. Это было жизненно необходимо для общения, для взаимовыручки, для выживания в новой стране. Конечно, приходилось тяжело, ведь почти ни у кого не было денег. Поэтому одни устраивались официантами, другие нанимались метрдотелями, третьи посудомойщиками. Многие молодые люди работали танцорами - «дансэр де ля мэзон». Исключительно красивые и элегантные, они развлекали стареющих американок, приехавших в поисках развлечений в Париж.

Потом были многочисленные цветочницы, зазывалы, швейцары, водители такси. Тысячи русских эмигрантов служили на заводах Рено, Ситроена и Пежо, обеспечивая обессиленную после Первой Мировой войны Францию умелыми мужскими руками. Были и те, кто занимались сельским хозяйством, как правило, нанимаясь к кому-то из пригорода. Некоторые эмигранты открывали собственное дело, чаще всего это были кафе или небольшие ресторанчики, и сами работали там, готовя или подавая гостям еду. В таких русских заведениях обычно для посетителей устраивали незатейливую артистическую программу, с музыкантами, певцами, цыганами, исполнителями лезгинки.

Русские рестораны и кабаре стали яркой приметой в жизни Парижа тех лет. При этом были как заведения крайне скромные, куда ходили люди, подчас совсем одинокие, жившие в самых дешевеньких отельчиках. Впрочем бывала там и публика, более обеспеченная, приходившая кутнуть, выпить водки и послушать музыку, которую обычно исполнял сам хозяин ресторана, перебиравший гитарные струны. Почти все такие кутежи кончались одинаково: все гости со слезами на глазах и тоской в голосе запевали «Эх! Россия -матушка, потерял я тебя!». Но существовали и роскошные рестораны, по типу кабаре, с профессиональными певцами, площадкой для танцев, джазовым оркестром, искристым шампанским, танцорами в русских костюмах.

Второе поколение эмигрантов, начавшее осваивать французскую столицу после Второй Мировой войны, стремилось если не к ассимиляции, то хотя бы к адаптации. Оставаясь русскими, эти беглецы уважали страну, принявшую их, изучали и перенимали ее обычаи. Во многом, «невозвращенцы» находились в состоянии подобном эйфории, ведь они попали туда, где свободы было гораздо больше, чем в оставленной ими отчизне. Через год пребывания во Франции, многие беглецы незаметно для себя по-настоящему вливались в среду парижан.

Эмигранты бойко говорили по-французски, знали все, что творится в городе и рядом с ним, всюду работали с французами бок о бок и старались им в чем-то подражать. Быт свой «невозвращенцы» тоже стремились устроить по-парижски. В качестве жилья снимали мансарды и гарсоньерки. Последние были чисто парижским изобретением: совсем крошечные холостяцкие квартирки, состоящие из одного помещения, не разделенного никакими перегородками. Для посиделок приглашали друг друга не к себе домой, а обязательно в ресторан или в уютное кафе на Сене, ежедневно гуляли в Люксембургском саду или в Булонском лесу.

Заветной мечтой второго поколения эмигрантов было налаживание диалога с западным художественным миром, причем диалога на равных, между представителями двух разных, но равновеликих культур.

Несмотря на разное восприятие своего места в новом обществе, и первое и второе поколение испытывали одинаковые трудности после переезда: общая бытовая неустроенность, отсутствие работы, денег, привычного круга знакомств. Однако по мере переживания первого шока, большинству из беглецов удавалось наладить быт, решить все житейские проблемы, отыскать источники существования. «Невозвращенцы» быстро осознали, что прожить только благодаря таланту и творчеству не получится, поэтому и устраивались на более прозаическую работу.

Аглая начала понимать, что продажей картин не спасти положения. Дождавшись момента когда Патриарх отправился в очередной поход по мастерским, девушка тоже вышла на улицу, с намерением найти хоть какое-то подобие работы. Конечно, плохо зная язык, это было трудно сделать, но Аглая подумала что сможет быстро влиться в языковую среду. Выйдя из дома на оживленную мостовую Риволи, Аглая вздохнула полной грудью. Улица эта сама по себе была местом примечательным. Всю ее опоясывали элегантного вида здания, спрятанные под аркадами. Еще на Риволи был расположен особняк, в котором снимал квартиру молодой Лев Толстой. Недалеко от него, почти в соседнем доме, жил - Иван Тургенев. Как и нынешних эмигрантов, наших великих писателей Париж привлекал своим либеральным духом и творческой атмосферой, возможностью познакомиться с интеллектуалами, писателями и культурными деятелями со всего мира.

Аглая заглядывала во все булочные, кафе, магазины, рестораны и дансинги, интересуясь, нуждаются ли там в работнице. Большинству заведений новая рабочая сила не требовалась, но в некоторых Аглаю просили оставить адрес для связи, на случай если какая-либо вакансия освободиться. Пробродив так полдня, девушка решила немного передохнуть и свернув на улицу Ренуар, присела отдохнуть на скамейке.

Напротив возвышался изящный дом, в котором жили Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус, сбежавшие от революции. У них была внушительных размеров квартира, с громадной столовой, из окон которой видна была Эйфелева башня. Весь русский Париж бывал в этом доме на воскресных заседаниях «Зеленой лампы». Так назывался философско-литературный кружок, собиравшийся для обсуждения литературы, религии, политики. Сами супруги предпочитали считать кружок своего рода тайным обществом интеллектуальной элиты. Собрания подчинялись строгому распорядку: в начале ведущий представлял докладчика, затем шло его выступление, по окончании которого слушатели задавали вопросы. Не все заседания проходили спокойно. Часто прения длились всю ночь, не внося единообразия и ясности в предмет обсуждения. Порой же бывало, что заседания плавно перетекали в чаепития. Тогда вся публика рассаживалась за деревянный стол, во главе которого восседал Мережковский, любивший вести пространные речи.

Набравшись сил для дальнейших поисков, Аглая продолжила путь по улице Ренуар. Проходив там какое-то время, девушка обратила внимание на аккуратную вывеску «Ателье и магазин модного платья» на первом этаже небольшого особняка в стиле классицизма. Аглая, прилично умевшая шить на швейной машинке, тотчас же решила сюда зайти. Девушка очутилась в небольшом помещении, довольно светлом. По всему периметру были установлены вешалки с платьями, блузами, юбками. Вся одежда была рассчитана на обеспеченных, привыкших к изысканным вещам жен зажиточных буржуа. Аглая поняла это сразу по качеству тканей. Высокие зеркала в позолоченных рамах являли собой примечательную деталь интерьера, наравне с расписанными в японском стиле вазами. В воздухе стоял запах духов.

На встречу Аглае вышла женщина средних лет, в элегантном костюме бордового цвета и любезно спросила девушку чем ей помочь. Аглая не успела продумать свою речь заранее, поэтому напрямую сообщила, что зашла сюда в поисках работы. Женщина внимательно посмотрела на Аглаю, но без враждебности, хотя и несколько оценивающе. Аглая спокойно выдержала этот взгляд и рассказала что неплохо шьет на машинке, умеет делать выкройки и вяжет на спицах. Женщина еще раз пристально обсмотрела девушку и попросила следовать за собой. Аглая повиновалась и они вместе, по винтовой лестнице, спустились на нижний этаж. Здесь находилась мастерская, где работали швеи. За машинками сидело примерно 30 девушек. В воздухе раздавался постоянный стук и гул. Каждая мастерица выполняла определенную часть

Пройдя дальше, Аглая и ее спутница очутились перед подиумом, вокруг которого стояли зеркала, пуфики, деревянные манекены, доски с эскизами и выкройками. Везде лежали одежда, вырезки ткани, клубки с нитками, булавки, ленты и прочие принадлежности швейного дела.

- Пока что наше ателье не нуждается еще в одной швее. Тех, кто уже работает достаточно. проговорила женщина в бордовом костюме.

Услышав эти слова, Аглая с недоумением взглянула на говорившую, как бы спрашивая: «зачем же вы привели меня сюда?». Словно отвечая на невысказанный вопрос, женщина продолжала.

- Но я могу предложить вам другую работу, манекенщицей. Аглая растерялась, не находя слов.

- Заработок будет хороший. Помимо жалования и бесплатного стола, положены проценты с проданной одежды. Размер будет зависеть от стоимости вещи - от десяти с полови­ной франков до двадцати и даже тридцати. Условия тоже вполне сносные: приход на службу не раньше половины десятого. Среди дня всегда есть свободные часы, которые можно посвятить собственным делам. Попробуете?

Аглая задумалась. Она принялась судорожно вспоминать посещали ли богемный салон Патриарха какие-нибудь манекенщицы или может кто-то рассказывал о них. Ничего не припомнив, Аглая наконец проговорила:

- Я готова попробовать.

- Вот и прекрасно, с заметным оживлением воскликнула женщина. Работая швеей в мастерской, вы бы только испортили зрение. Сейчас я проведу вас в кабинку для переодевания, где вы смените платье, а затем немного пройдетесь по подиуму.

Девушке выдали строго кроя костюм: приталенный жакет и юбку-карандаш. Аглая не привыкла к такой одежде, отдавая предпочтение льняным платьям свободного кроя. Аглая никогда не использовала одежду в деле подчеркивания красоты фигуры или привлечения внимания. Внешность девушки позволяла ей не задумываться о таких вещах. Однако облачившись сейчас в костюм и постояв несколько минут около зеркала в кабинке, Аглая оценила какой эффектной она может быть.

Костюм подчеркнул гибкую талию и длинные стройные ноги, придав всему облику очень женственный и кокетливый вид. Выйдя из кабинки, первое мгновение девушка обомлела, ведь помимо женщины в бордовом костюме, около подиума собрался целый синклит: сосредоточенного вида мужчина в сером халате, на шее у которого висела лента для мерок, а из карманов выглядывали куски ткани; миниатюрная дама в темном костюме и очках; статная женщина с высокой прической, деловито сложившая руки в карманы брюк и щуплый, низкорослый господин в костюме и галстуке. Будто в тумане, Аглая вышла на подиум и прошлась по нему.

- Как ваше имя? спросил мужчина в галстуке.

Его голос был очень мягким и приятным. Услышав его, девушка тотчас же успокоилась и придя в себя, ответила.

- Диана.

Соврать Аглаю заставила та мысль что, во-первых, ее настоящее имя вовсе не благозвучно для французского уха, а во-вторых, сменив имя, Аглая как бы становилась другим человеком и не нарушала категорического запрета Патриарха на трудовую деятельность его музы. Диана была выбрана просто потому что сам художник часто называл так возлюбленную, которая воплощала для него эту богиню-охотницу.

- Вы первый раз демонстрируете одежду, Диана? продолжал субтильный господин.

Аглая честно призналась, что является дебютанткой на подиуме.

- Конеч­но, еще надо отработать походку и правильно поставить осанку, но думаю с этим вы быстро справитесь. Мы берем вас на работу. Остальные только покивали головами, тем самым выразив полнейшее согласие с озвученным решением.

- Женевьева, обратился мужчина к женщине в бордовом, снимите с девушки все необходимые мерки и введите в курс дела.

Сказав это, мужчина, а за ним и все остальные ушли. Аглая осталась наедине с Женевьевой. Та улыбнулась и попросила девушку следовать за ней. Они прошли к примерочной, где прежде переодевалась Аглая. Теперь с нее сняли мерки и Женевьева занесла их в блокнот.

- Ты понравилась господину Нодье - это хозяин здешнего ателье, поэтому тебя сразу взяли на работу. Не переживай, никакой возни с бумагами не будет. Раз уж хозяин решил что ты нам подходишь, значит так оно и есть. У нас как раз одна ушла. Манекенщицы вообще редко служат подолгу: могут разонравиться или надоесть клиентам, или не поладить с портным, главной закройщицей, продавщицей. Если будешь усердно работать и со всеми дружить, то станешь получать самые большие коллекции, это по тридцать-сорок платьев. Соответственно и заработок увеличится. Но не забывай про фигуру, толстеть нельзя, каждую неделю - контрольное взвешивание. Ну и не забывай про цветущий вид - никаких заспанных красных глаз или опухшего лица. Ты всегда должна быть бодрой и свежей. Выходить надо уже завтра. Подходи к десяти, раньше не надо.

 

***

Аглая выбежала из ателье, окрыленная новыми надеждами и мечтами. Она была уверена, что благодаря ее жалованию они справятся с Патриархом с возникшими трудностями и точно смогут продержаться до того момента, как художник найдет платежеспособных ценителей его творчества. А после этого, жизнь совсем наладится. Так думалось Аглае по дороге к дому на Риволи. Однако придя туда, она обнаружила совсем ослабевшего художника. Он лежал на постели, очень изможденный и бледный, со страданием, написанным на лице. Его прерывистое дыхание, перемежавшееся гулким кашлем нарушало тишину комнаты.

- Что с тобой, любимый? Тебе совсем плохо? с дрожью в голосе спрашивала Аглая.

- Это ты, я ждал тебя. Куда ты пропала? Ты искала мастерские? Как прошел твой день? вместо ответа, художник сам заваливал девушку вопросами.

- Просто гуляла, краснея сказала Аглая. Она соврала, потому что не хотела расстраивать художника новостью о найденной работе, видя его удрученное состояние.

Патриарх даже не заметил смущения своей возлюбленной. Он лишь вздохнул и проговорил:

- Я ни в чем преуспел, прости дорогая, мне нечем порадовать тебя. А кроме того, я чувствую, что у меня жар и вероятно скоро тебе придется хоронить меня..

- Не говори так! Ты поправишься и совсем скоро, с уверенностью в голосе, проговорила Аглая. Я сейчас же пойду за доктором.

- Но это лишнее, мне врач не поможет. Духовно я уже погиб. Это отчаянное положение и моя несостоятельность как художника опустошили меня. Послушай, Аглая, сбивчивым шепотом заговорил Патриарх, брось меня, уходи. Ты молода и прекрасна, счастье найдет тебя само...

Аглая нетерпеливо прервала этот бред больного.

- Перестань, ты просто устал. Тебе нужен отдых и покой. Я обеспечу тебе их. Не волнуйся ни о чем.

Сказав это, девушка поцеловала Патриарха в полузакрытые глаза и начала с нежностью перебирать его посеребренные волосы. Словно получив целительный бальзам, художник закрыл глаза и через короткое время уснул. Его дыхание нормализовалось и больше не было слышно шипящего звука, раздававшегося прямо из легких.

Аглая решила тотчас действовать и побежала отыскивать аптеку или врача.

Кажется странным, что первая же неудача так сломила художника, вплоть до того, что он принялся говорить о собственной смерти. Но зная натуру Патриарха, это было не сложно понять. Он являл собой тот тип художника, творческая и жизненная энергия которого должны постоянно подпитыватся извне, через восхищение и признание. Поэтому обнаружив скепсис парижских торговцев относительно его картин и их стойкое нежелание помочь в поиске покупателей, Патриарх совсем пал духом.

Надо было еще учитывать кардинальную смену обстановки: проживший всю свою жизнь в беззаботной роскоши и полном достатке, никогда не ведая нужды в деньгах, художник явно растерялся при первом столкновении с бытовыми трудностями, с той прозой жизни, столь ненавидимой им. Сознание Патриарха не могло так быстро перестроиться и начать адаптацию к изменившимся условиям. Вместо этого, защитной реакцией на враждебность среды стала внезапная острая болезнь. Это был самый легкий способ для организма справиться с навалившимися на него испытаниями: пассивный уход от проблем, полное погружение в себя.

Напротив, в Аглае будто открылось второе дыхание с приходом трудностей. В девушке проснулась так долго сдерживаемая энергия. Влюбленные будто поменялись ролями: теперь девушка взяла на себя всю заботу о художнике.

Выбежав на улицу, Аглая направилась в сторону улицы Дарю, где ей запомнилась вывеска «Pharmacie». Это было абсолютно верное решение, ведь деятельность французских аптек никогда не ограничивалась отпуском лекарств. Как и доктора, все фармацевты получали медицинское образование в стенах университета. Поэтому они всегда были готовы оказать экстренную помощь, измерить давление, посоветовать способ лечения или нужные лекарства, проконсультировать насчет уже назначенных. Конечно, девушка ничего подобного не знала и направилась в аптеку, основываясь лишь на собственной интуиции.

Зайдя в аптеку, девушка рассказала фармацевту за прилавком о симптомах, сопровождавших недомогание Патриарха. Продавец посоветовал ей несколько микстур и таблеток, которые Аглая и купила, существенно сократив и так весьма скудный семейный бюджет. «Ничего, про себя подумала она, я ведь нашла работу, поэтому скоро заработаю денег, чтобы обеспечить нам жизнь». Мысль о найденном месте заметно возвысила Аглаю в собственных глазах. Девушка чувствовала себя ответственной за их общее с Патриархом пребывание на чужбине. Теперь, именно от ее усилий и старания будет зависеть их дальнейшая судьба. Несмотря на свалившейся груз, Аглаю ничто не пугало, ведь она верила в свои силы и чувствовала что справится.

Выйдя из аптеки, девушка направилась обратно к художнику. Ее путь лежал через живописную улицу Дарю. Проходя по ней, Аглая заметила возвышавшийся среди домов храм. Это была русская церковь святого Александра Невского - первый православный храм, появившийся в Париже и потому занимающий особое место среди остальных соборов. Перед Аглаей предстал поистине великолепный храм. Его пять пирамидальных куполов плавно завершались шарами правильной эллипсоидной формы со сверкающими крестами. В куполах, покрытых позолотой, были пробиты нарядные оконца. Полностью позолоченная каменная крыша церковной паперти опиралась на четыре изящные резные колонны. На двух колокольнях были установлены бронзовые колокола, вместе с маленькой башенкой стенных часов.

Аглая не смогла устоять перед открывшейся ее взгляду благостной картиной и зашла в божий дом. Внутри церковь была украшена грандиозной стенной росписью мастерского исполнения. Все стены покрывала яркая, словно искрящаяся золотом, живопись. Как завороженная, стояла Аглая и рассматривала окружавшее ее великолепие: иконостас, алтарь, четыре паруса, боковые своды и фронтон, расписанный фреской, изображающей, дарующего благословение Христа на троне.

Аглая подошла к иконе в глубине храма. Это был образ Святой Троицы. Девушке вдруг захотелось обратиться к этому светлому лику. Не зная ни одной молитвы, Аглая просто горячо зашептала те слова, что подсказывало ее сердце. Обращаясь к Богу, девушка молила об исцелении художника, о его творческом процветании, об обретении ими надежного приюта в этом чужом городе, о тихом совместном счастье. Это была искренняя молитва невинной и чистой души, никогда прежде не задумывающейся о божественном. Но этот храм, его стены, убранство, атмосфера намоленного места так повлияли на чуткое сердце девушки, что пробудили в ней чувство благоговения к Богу. Подобно Аглае, в этой церкви молились тысячи и тысячи русских людей, вынужденно или по собственной воле, покинувших Родину. Здесь отпевали и скончавшихся в Париже И.С. Тургенева и И.А. Бунина, В.В. Кандинского и Ф.И. Шаляпина. Их могилы находятся на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Церковь святого Александра Невского не всегда была так монументальна и величественна. Она прошла долгий путь от небольшой часовенки при Русской миссии до настоящего кафедрального собора. Это стало возможным благодаря самоотверженной деятельности отца Иосифа, служившего в церкви с 1846 года. Заветной мечтой священника было создание на месте крохотной посольской церкви настоящего православного собора. Добившись аудиенции с императором Франции, отец Иосиф получил разрешение на покупку земли и ведение строительных работ. Но еще нужны были деньги.

Благодаря помощи многих состоятельных русских, проживавших тогда в Париже удалось собрать солидную сумму - свыше двух миллионов франков. Немалые деньги были внесены императором Александром II, принявшим горячее участие в проекте. После многих хлопот и волнений, сопровождавших согласование покупки земельного участка и плана ведения строительных работ на нем, в 1859 году торжественно был заложен первый камень в основании храма, ставшего впоследствии неизменным местом молитвы для многих поколений русских эмигрантов.

Они поверяли этим священным сводам свои мысли и переживания, свои опасения и страхи, искренне надеясь найти здесь силы и поддержку для продолжения нелегкой жизни вдали от Родины. Выйдя из церкви, Аглая уносила с собой ощущение чего-то благостного, умиротворяющего. Девушка решила иногда заходить в храм, пребывание в котором подарило ей душевное успокоение.

Когда Аглая вернулась в мансарду, Патриарх до сих пор дремал. Он не мог полноценно отдаться сну из-за кашля, периодически сковывающего горло. Между тем, Аглая достала все купленное в аптеке и занялась лечением, после чего художник перестал кашлять и начал спокойно дышать. С облегчением посмотрела Аглая на любимого, так беззащитно лежавшего на постели. Теперь, у него никого не было кроме нее и она стала его ангелом хранителем.

Дни потянулись бесконечной чередой....Каждое утро Аглая рано вставала, чтобы успеть приготовить Патриарху лекарства и бульон. Художник совсем потерял аппетит и отказывался от всякой еды, кроме ненаваристого бульона. Затем сама, перекусив на скорую руку, девушка бежала в ателье. Там ее уже поджидала Аврора - «одевальщица», как называли ее остальные девушки. Она выдавала всем заготовленную заранее одежду. Всего в ателье работало около 20 манекенщиц.

Среди них существовала четкая иерархия: были «манекен де ка­бин» - девушки, работавшие на постоянной основе, и «манекен ведетт» - настоящие звезды, при­глашаемые специально для дефиле; для показа моделей за границей нанимали «манекен волант». Особняком среди всех стояли «манекен мон-ден» - обладательницы высоких титулов и оригинальной внешности. Действительно, это были самые примечательные модели: скучающие светские дамы, с изысканной наружностью и достоинством манер легко получали места в лучших модных домах, так называемых «институтах красоты» (Maisons de Haute Couture). И многие из этих великосветских красавиц преуспевали на этом поприще, тем самым поднимая престиж профессии. Место манекенщицы в иерархии влияло и на жалованье, которое составляло от 450 до 2000 франков в месяц и более.

Аглая, как новенькая, скоро испытала пренебрежительное отношение к себе со стороны уже опытных манекенщиц. Это выражалось во многих вещах: подсмеивались над ее неумением наложить косметику, подкидывали самые некрасивые платья, вместо ободрения она слышала комментарии про безобразную походку и прическу кухарки, к ней неизменно обращались на «ты», одаривали фальшивыми улыбками, давали сомнительные советы, не стеснялись рассказывать пошловатые анекдоты или подробности о своей полной приключений жизни.

В большинстве случаев, манекенщицами служили француженки - довольно распущенные, с единственной мечтой стать содержанкой и больше никогда не работать. Конечно, были и скромные девушки, воспитанные в хорошей семье. Но они, как правило, сторонились общения и не шли на контакт. Чтобы адаптироваться, Аглае пришлось подстраиваться под эту враждебную ей среду - улыбаться на шуточки и анекдоты, выслушивать истории из жизни, придумывать их самой, делать вид, что разделяешь общие ценности и идеалы. Подобная тактика быстро дала свои плоды и манекенщицы, видя что Аглая не скрытничает и не презирает их повадок, перестали ее дразнить и подшучивать над ней.

Добившись более менее ровного с собой обращения, Аглая стала постепенно учиться правильной походке - горделивой, медленной, с высоко поднятой головой, вырабатывать необходимые приемы, приспосабливать организм к непривычным нагрузкам. Например, в начале приходилось очень трудно во время примерок. Нужно было долго стоять не шелохнувшись, из-за чего опухали ноги. Модельеры и одевальщицы могли часами драпировать на модели ткани, кружева, ленты, или что-то кроить, подновлять, прикалывать, словно перед ними деревянный манекен. Некоторые падали в обморок от усталости.

Такие утомительные примерки начинались в мастерской с самого утра. Особенно тяжко бывало моделям перед выходом новой коллекции, когда приходилось выстаивать часами, даже не имея свободного времени чтобы поболтать или заняться своими делами.

Для начала «одевальщица» подбирала всем девушкам наряд в определенной стилистике: повседневный, спортивный, вечерний, для загородных прогулок.

Первый просмотр всегда устраивался для комиссионеров и торговцев. Часто это были приезжие из-за границы, не обладавшие развитым вкусом и модным чутьем. Иногда манекенщицы демонстрировали им по несколько раз одну и ту же вещь - так протекали все утренние часы.

Затем, наступал черед показа для покупательниц. Обычно для них выделяли по 10-15 моделей, демонстрирующих коллекцию. Пока появлялась первая девушка, последняя уже переодевалась. Иногда коллекцию прогоняли по два-три раза. Очень напряженный ритм наблюдался, если на показе работало всего три-четыре девушки. Тогда на переодевание уходило всего две-три мину­ты, при том, что наряды, как правило, были туго пригнаны и сложноскроенны. Еще надо было успеть поменять туфли и освежить косметику на лице. Обычно покупательницы не обращали внимания на самих моделей, полностью занятые разглядыванием нарядов. Да и в целом, положение манекенщицы в ателье было явно приниженно.

Их служба ценилась гораздо менее, чем труд модельеров, швей, закройщиц. Модели буквально воспринимались как манекены, поэтому их жалобы на опухшие ноги никто даже не воспринимал всерьез. Манекен - не человек, его работа - стоять, не шелохнувшись и демонстрировать одежду, а в нужный момент безмолвно исчезать, оставляя лишь приятное впечатление о наряде в сознании потенциального покупателя.

Однако некоторых девушек администрация ателье все же ценила. Тех, кто проявлял аккуратность в работе и по отношению к вещам. Ведь даже самая качественная со временем изнашивалась из-за многочисленных примерок. Но некоторые манекенщицы злоупотребляли своим положением и тайно брали платья, чтобы на один вечер покрасоваться на танцах или в театре. Когда это открывалось, девушке урезали жалование или вовсе его лишали. Если модель существенно повышала продажи или получала положительные отзывы от постоянных клиентов, ее направляли сниматься для журналов или каталогов одежды. Иногда руководство ателье просило модель съездить от лица модного дома на определенное мероприятие: на выставку, на скачки. Самым успешным доставались пригласительные на ежегодный грандиозный бал мод в здании Большой Оперы.

Аглая трудилась на совесть: не пропускала примерок, не отказывалась от сверхурочной работы, могла без отдыха участвовать в нескольких показах подряд. Девушка понимала, что эта работа пока их единственный с Патриархом шанс как-то держаться на плаву в этом роскошном и дорогом мире Парижской жизни. 800 франков месячного жалования почти полностью уходило на быт влюбленных: плата хозяину мансарды, расходы на продукты, покупка необходимых вещей и разных бытовых мелочей.

Патриарх медленно, но все же шел на поправку: он наконец стал выходить на улицу, продолжил писать картины, правда уже без энтузиазма. Казалось, вдохновение покинуло его - полотна выходили безжизненными. Из них уже не сочилась жизнь, колорит был тусклый и мрачный. Тем не менее, художнику все-таки удалось договориться с одной мастерской, которая выставила пару работ Патриарха на продажу. Аглая замечала это меланхолическое умонастроение художника, но у девушки не было времени вникать в его суть: почти весь день поглощала работа в ателье. К тому же, Аглая стала брать подработки, чтобы они с Патриархом могли позволить себе маленькие радости - походы в кафе, на выставки, скачки, загородные вылазки.

Будучи умелой швеей, Аглая стала за плату выполнять несложные заказы клиентов ателье - девушка ушивала, подновляла, вышивала, чинила, расписывала ткань, вязала. Патриарх никогда не интересовался работой Аглаи и не спрашивал где та пропадает большую часть дня. Художник молча принял самоотверженную жертву возлюбленной, целиком посвятившей себя заботам о материальной упорядоченности их совместной жизни, хотя его и тяготило чувство полной зависимости от девушки. В свою очередь, Аглая никогда не требовала благодарности или признания своих заслуг.

Для девушки абсолютно естественным было проявлять заботу и оберегать любимого от всяких мелочных сторон быта. Аглая до сих пор воспринимала Патриарха как гениального мастера, которого не должны задевать вопросы материального мира, лишь мешающие свободе творчества. Художник отчетливо сознавал свою беспомощность, ведь без Аглаи он вряд ли бы продержался в этом гигантском людском чреве Парижа. Патриарх не умел бороться. Любое испытание или трудность вводили художника в состояние апатии, полностью лишали сил и воли. По природе своей, Патриарх был изнеженным и рафинированным эпикурейцем, привыкшим только наслаждаться жизнью и знавшим лишь ее светлые стороны.

Однажды, гуляя по вечернему городу, влюбленные заглянули в одно из многочисленных кафе. Надо сказать, что парижские кафе это такая же городская достопримечательность как Триумфальная Арка или Нотр-дам.

Есть кафе шумные, рядом с Сорбонной, где на веселые пирушки или яростные дебаты собираются студенты. В противоположность этим заведениям, в Шестнадцатом округе Парижа сосредоточены роскошные кафе, где за чашку кофе вам выставят неприлично дорогой счет. Зато здесь вас встретят вышколенные официанты, чтобы через зал, отделанный дубовыми панелями и освещенный хрустальными люстрами, проводить до укромного столика. Завсегдатаи в таких местах соответствующие: состоятельные старушки, дипломаты, чиновники, жены депутатов и сенаторов, пришедшие обсудить последние новости подальше от посторонних глаз.

Есть кафе спортивные, воздух которых пропитан алкоголем и резким парфюмом. Здесь в общем зале установлены телевизоры, круглосуточно передающие сводки и репортажи со всех стадионов и ипподромов страны. Стук посуды тут заглушается криками возбужденных фанатов, отчаянно подбадривающих своих любимчиков, в перерывах между очередной кружкой пива или стакана красного вина.

Но самые аутентичные кафе находятся на Монмартре, где в интерьерах стиля модерн, среди стен, обклеенных старыми театральными афишами и винтажными плакатами, заседают художники и литераторы, часами обсуждая искусство. Поистине колоритная публика - экстравагантные манеры, причудливая речь, умопомрачительные шляпы и шарфы вокруг шеи.

Все эти разновидности кафе спрятаны на маленьких неприметных улочках, вдали от шумных бульваров и авеню, сплошь утыканных изысканными заведениями, рассчитанными на богатых и несведущих туристов. Парижан сюда не заманишь - слишком дорого.

В Париже сохранилось и самое первое кафе - «Ле Прокоп», ставшее поистине местом историческим. Его завсегдатаями в разное время были знаменитые деятели искусства - Дидро, Вольтер, Руссо, Мольер, Д’Аламбер и многие другие, прославившие кафе на всю Европу. Хозяин заведения - дальновидный итальянец сеньор Прокопио угощал богемную публику, часто приходившую с пустыми карманами, за свой счет, понимая, что все окупится благодаря рекламе со стороны, посещавших кафе знаменитостей и их друзей.

Вольтер мог часами сиживать за небольшим круглым столиком, выпивая до семидесяти чашек кофе за дружеской беседой. Говорят, Марат, горячо споря с кем-то, отбил кусочек мраморной столешницы рукояткой пистолета. В кафе захаживали и другие революционеры - Дантон, Робеспьер, Сен-Жюст, делившиеся своими кровавыми революционными планами. Примечательно, что рядом с кафе жил доктор Гильотен, тот самый, кто изобрел чудо-машину, расправившуюся не с одной горячей головой.

Но самым знаковым кафе для первой и второй волны Русской эмиграции стало кафе «Ротонда», куда Патриарх специально привел возлюбленную чтобы она прониклась удивительной атмосферой этого места. Влюбленные выбрали столик в глубине зала, над плакатом Тулуз-Лотрека. Дождавшись когда официант примет заказ, Патриарх, будучи в уже привычном для него легком флере грусти, заговорил:

- Париж уникален тем, что здесь до сих пор работают заведения, хранящие память о побывавших там гениях литературы, кино и живописи. Вот что так завораживает в этом городе, где родилось столько нетленных шедевров искусства.

- И я так рада, что открываю с тобой эти знаковые места, мечтательно протянула Аглая.

- Боюсь, я сослужил тебе плохую службу, дорогая. Из-за меня ты вынуждена работать, а не наслаждаться здесь жизнью. Если бы я только мог уберечь тебя от тягот и лишений, которые мы тут претерпели, сокрушенно проговорил художник. Но, alas! Я оказался бесполезным пустоцветом, не способным добиться даже ничтожного успеха!

- Не вини себя ни в чем. Я счастлива что мы приехали сюда и что я рядом с тобой. Расскажи лучше мне про это место, наверняка у него любопытная история.

В этот момент, официант принес для влюбленных кофе. Патриарх принялся с воодушевлением рассказывать:

- Да, это действительно уникальное заведение, открывшееся сперва как обычное бистро, а впоследствии ставшее местом сбора всей литературно-художественной богемы Парижа.

- А как случилось это магическое превращение?

- Благодаря дальновидности его владельца - месье Либиона, который сразу сделал ставку на привлечение представителей артистических кругов Парижа. Либион поступил очень мудро: просто пообещал бесплатные обеды натурщицам, позировавшим в ближайших художественных студиях и школах. Единственное условие - приводить с собой в кафе знакомых художников.

- И этот план сработал?

- Более чем! Сначала в кафе потянулись художники и поэты, а затем коллекционеры, скупщики картин и более состоятельные клиенты, привлеченные богемной атмосферой. Кроме того, кафе посещали многие русские эмигранты.

- Тоже все люди искусства?

- О, да! Только представь, эти стены хранят воспоминания об Ахматовой и Гумилеве, которые посетили кафе во время своего первого пребывания в Париже. Именно здесь они познакомились с Модильяни, который обожал это кафе и за один вечер здесь мог написать больше десятка рисунков и портретов. Еще заходили сюда Максимилиан Волошин и Владимир Маяковский, даже посвятивший несколько поэтических строк Ротонде:

Париж, фиолетовый,

Париж в анилине,

вставал за окном „Ротонды“.

Либион по-своему оберегал артистических клиентов - если художник не мог оплатить счет, то в качестве платежа принимались рисунки. Поэтому стены кафе всегда были украшены маленькими шедеврами, за обладанием которыми сегодня поборолись бы многие музеи. Еще Либион даже разрешал не имеющим крыши над головой художникам ночевать прямо в кафе, лишь бы те вели себя спокойно.

- Как бы я хотела очутиться хотя бы на миг в те времена расцвета Ротонды! с упоением проговорила девушка.

- Ты бы попала в обстановку совершенно феерическую, в наполненный шумом зал, где за каждым столиком свободно обсуждали литературу, живопись, музыку, а среди посетителей были видные поэты, художники и скульпторы, космополиты, люди со всех концов земного шара.

- А обстановка кафе сильно изменилась с того благословенного времени?

- Нет, как и сейчас, кафе в ту пору состояло из двух отделений. Первое почти целиком было занято оцинкованной барной стойкой, позади которой высился громадный шкаф, на полках которого поблескивали многочисленные бутылки разной формы, расцветки и наполнения - от легких аперитивов до крепкого алкоголя. На левом краю стойки возвышался массивный никелевый самовар, весь день варивший кофе, и кассовый аппарат, с неизменной мадам Либион, сидевшей за ним. Первое отделение отделялось изящной перегородкой из богемского стекла от второго. То был основной зал, с зеркалами, вмонтированными в стены, кожаными сиденьями и мраморными столешницами.

- Даже представить не могу сколько творческих людей успело посидеть за этими столами, обсуждая искусство!

- А некоторые приходили не только за разговорами. Ротонда еще выполняла роль биржи, непосредственного места встречи художников с покупателями их произведений и критиками, пишущими о картинах.

Все рассказанное Патриархом было истиной правдой, но ему не было известно и о политическом следе в истории кафе. Дело в том, что, помимо творческой интеллигенции, Ротонду часто посещали наши социал-демократы. Говорят, что отец русской революции - Ленин побывал там 12 раз. Здесь неоднократно видели Льва Троцкого, проводившего стихийные собрания, которые нередко разгонялись силами полиции. Именно в Ротонде, Троцкий сдружился с Диего Риверой, впоследствии добившемуся предоставления политическому изгнаннику убежища в Мексике. Еще среди революционных деятелей, посетивших кафе были Луначарский, Мартов, Чернов. Этих и других политиков привлекала в кафе не только атмосфера свободомыслия, но и возможность почитать все самые важные иностранные газеты.

Влюбленные еще долго сидели за столиком, размышляя о том значении, какое Ротонда оказала на весь богемно-артистический круг Парижа. Патриарх даже успел сделать несколько набросков в кафе. Вышли оттуда лишь за полночь, когда улицы уже опустели и приобрели несколько мистический вид. Такой Париж привлекал Аглаю больше всего. Яркая луна освещала выложенные гладким камнем улицы, приютившие тихие лавочки и брассери. Фонари разбрасывали вокруг себя приглушенный, зеленоватый свет. Загадочно шуршали своими листьями платаны. Казалось, что в узких и запутанных улочках прячутся призраки Хемингуэя и Пикассо. Влюбленные брели по узким улицам, идущим от бульвара Монпарнас к Сене. Серебряный лунный шар пронизывал их насквозь, играя бликами на рельефах крыш, мансард, карнизов и балконов. Будто театр теней разыгрывал представление.

Протекали дни. Аглая продолжала работать в ателье, почти полностью перейдя в швейный цех. Нельзя сказать, что труд манекенщицы был ей неприятен. Работа моделью в каком то смысле удовлетворяла тщеславие и самолюбие девушки, которые пусть и неосознанно, но все же были ей присущи. Однако удовлетворения от такой работы Аглая не получала. У этой деятельности не было никакого осязаемого результата и подобная бесплодность угнетала девушку, убежденную Патриархом в исключительной ценности процесса созидания. Работая же швеей, Аглая отчасти превращалась в творца, создающего произведение, пусть и не имеющее художественного значения, но по-своему уникальное. Патриарх, сначала так остро реагировавший на собственные неудачи в части продажи картин, прекратил терзаться и успокоился.

Он много гулял по городу, делал зарисовки на пленэре, посещал многочисленные парижские музеи, где часами мог ходить по залам и любоваться творениями великих мастеров. Вдохновленный ими, художник приходил в мансарду и писал собственные полотна, которые вновь обрели живой колорит. Однако Патриарх прекратил всякие попытки пристроить свои картины. Вместо этого, они все больше заполняли пространство и без того миниатюрной мансарды. Аглая же была просто счастлива тем, что Патриарх вновь обрел равновесие и спокойствие. Девушка никогда не анализировала поступки художника, считая, что все его действия верны и оправданы. Она была готова посвятить себя целиком любимому, забыть про собственные желания и интересы, пойти на любые жертвы, лишь бы он был счастлив.

Для Аглаи Патриарх представлялся подобием божества, озаряющего землю своим светом. Любовь девушки к художнику была поистине безграничной и бескорыстной. Ей лишь надо было, чтоб иногда любимый ласково взглянул в ее глаза или взял за руку. В свою очередь, Патриарх, видя такую преданность и поклонение, принимал это как должное, как дань его таланту и оригинальной натуре. На самом же деле, Патриарх являл собой обычный тип эгоиста, привыкшего жить в свое удовольствие, не задумываясь о насущном бытии. Вместо него, этими вопросами занималась Аглая, полностью обеспечивая материальную сторону их жизни. Она покорно и молчаливо взяла на себя роль защитницы художника от всех житейских треволнений, разобраться с которыми Патриарху было не под силу.

Получалась парадоксальная ситуация, когда юная и неопытная девушка стала фактически матерью, по­груженной в мелкий быт, хранительницей очага. Мужчина же в их паре нуждался в защите и был вечным ребенком, размышляющим о мироздании. Что-то противоестественное проявлялось в том, что Патриарх весь витал в высоких мыслях, ничего не видя вокруг себя, ступая по облакам, а Аглая считала в уме каждый франк, прикидывая, что купить и сколько это стоит, и как не просрочить с оплатой за квартиру платить.

Единственное чем Патриарх мог поделиться с девушкой были его знания, и он продолжал расширять ее культурную эрудицию, рассказывая об истории искусств. В этом плане, Париж, с его многочисленными музеями и галереями был идеальным местом. Обычно по выходным, художник водил Аглаю на своеобразные экскурсии, либо в какой-либо музей, на выставку либо просто показывал городские достопримечательности.

Однажды, Патриарх даже провел для Аглаи импровизированную экскурсию по знаменитому кладбищу Пер-Лашез. Девушка долго отказывалась туда идти. Ей претила сама мысль о прогулке среди мертвецов, любование могилами казалось чем-то кощунственным. Патриарх не замедлил поругать девушку за такую «шаблонность сознания»:

- Неужели ты не понимаешь, что это не просто кладбище? Ты действительно думаешь, что я поведу тебя разглядывать надгробия с оградками? В первую очередь, мы идем туда, чтобы отдать дань искусству! Да, именно так! Ведь на этом кладбище похоронены гении различных эпох: Мольер, Бальзак, Иван Тургенев, Сара Бернар, Марсель Пруст, Модильяни, Оскар Уайльд, Фредерик Шопен, Айседора Дункан и тысячи других!

Пер-Лашез это перекресток эпох, на котором очутились души похороненных здесь великих деятелей. Поэтому это даже не кладбище в нашем привычном понимании. Убежденная пылкими речами Патриарха, девушка теперь предвкушала встречу с чем-то поистине грандиозным.

- Мы будем гулять весь день, поэтому надевай свою самую удобную обувь, заботливо посоветовал Аглае художник.

Ах, если бы он знал, что у девушки даже не было из чего выбирать и скромного вида башмачки на шнуровке из мягкой коричневой кожи были единственной парой обуви, имевшейся у Аглаи. У нее периодически возникало желание прикупить себе новые туфли, тем более, что в витринах крупных парижских универмагов и бесчисленных маленьких магазинчиков ей постоянно попадались вполне подходящие модели. Но каждый раз ее останавливало то соображение, что на эти деньги она сможет купить Патриарху тюбик масляных красок, новую кисть или подрамник. Поэтому в очередной раз девушка заходила в художественный салон вместо универмага.

Патриарх не зря предупредил Аглаю насчет удобства наряда. Пер-Лашез оказалось испытанием для ног, с витиеватыми улицами и проходами, выложенными неровной каменной плиткой. В некоторых местах встречались и крутые спуски-подъемы. Ходить пришлось долго. Казалось художник поставил себе цель - показать и рассказать Аглае о каждом хоть сколько-нибудь примечательном надгробии. Много времени они провели в колумбарии, где хранятся урны с прахом кремированных. Колумбарий находился рядом с зданием действующего крематория. К ужасу Аглаи, художник обмолвился, что в случае смерти предпочитает быть кремированным, а не положенным в гроб.

Для Аглаи сама мысль о смерти любимого являлась чудовищной. Девушка наивно верила, что Патриарху предстоит прожить сто лет и никак не меньше.

- Видишь ли, с глубокомысленным видом обратился он к Аглае, в кремации есть нечто поэтическое. Только представь - после смерти у тебя есть шанс полностью слиться с этим миром, стать его частью через развеивание праха. Это гораздо возвышеннее, чем роль лакомства для червей. Затронутая Патриархом материя казалась Аглае слишком мрачной и она так ничего и не ответила на замечание художника.

Внутри колумбарий являл собой поистине впечатляющее зрелище - по всему периметру стен были заложены урны с прахом. При чем они не просто были хаотично нагромождены, а распределены в строгом порядке, по нескольким секциям. Каждая урна находилась в отдельной пронумерованной ячейке, что упрощало ее поиск. По этому номеру Патриарх без труда отыскал интересующую его урну.

- Хаха, я нашел! смеясь, обратился он к Аглае, совсем как ребенок, нашедший клад. Здесь свой приют обрел прах великой музы великого поэта - Айседоры Дункан.

Аглая слегка поморщилась. В ее понимании Дункан, фактически бросившая Есенина, никак не заслуживала звания музы, которая должна быть неотлучно рядом с вдохновляемым. После колумбария, влюбленные еще долго бродили по кладбищу. Дошли до могил Уайльда и Бальзака. - Превозношу первого за эстетическое совершенство, второго за отточенность слога, заметил Патриарх. Добрались и до знаменитого мавзолея Демидовых.

- С этим памятником связана удивительная история. Конечно, это все выдумка, но именно такие легенды делают Пер-Лашез еще притягательнее.

- Расскажи, я вся внимание! нетерпеливо проговорила Аглая.

Она обожала те моменты, когда Патриарх брал на себя роль рассказчика. Надо сказать, что у художника действительно получалось захватывать своей речью воображение слушающих. Тем не менее, иногда Патриарх впадал в патетический и менторский тон, что сразу делало его старше. Однако Аглая этого не замечала - для нее любой рассказ художника был подобен музыке.

- Итак, все началось с завещания Елизаветы Демидовой, проговорил Патриарх.

- Жены Николая Демидова? Ты рассказывал мне о ее литературном салоне и о ее взбалмошном сыне - Анатолии.

-Именно! Так вот эта самая Демидова жертвовала фантастическую сумму в два миллиона золотых смельчаку, который сможет провести в ее склепе 365 суток, то есть фактически - год. Желающих разбогатеть было предостаточно, но всех ждал неутешительный финал. Говорили, что перед каждым смельчаком появлялась сама Демидова и давала прогноз на будущее, который всегда бывал верен.

- Неужели все пророчества сбывались в точности, взволнованно отозвалась Аглая.

- Конечно, во всем этом видится доля мистики, но последний случай, связанный с предсказанием произошел совсем недавно. Некто Жак - обычный студент, которых здесь больше чем картин в Лувре, был сбит машиной на одной из улиц Парижа. Никто бы не обратил особого внимания на это происшествие, но оказалось, что студент уже довольно долго пытался отыскать сокровища Демидовой и гибель была предсказана молодому человеку призраком княгини. Я только вчера прочитал об этом в «Le Monde».

Аглая слегка поежилась. Подобные вторжения сверхъестественного в жизнь обычных людей представлялись девушке чем-то крайне зловещим.

- Давай уйдем подальше от этого места, слегка дрогнувшим голосом попросила она.

- Напротив, я хотел показать тебе внутреннее убранство склепа - это поистине жемчужина архитектурного мастерства. Ну, не будь же ребенком, с нами ничего не случится. Мы всего лишь осмотрим мавзолей изнутри.

Патриарх взял девушку за руку и потянул ко входу в склеп. Спустившись туда по винтовой лестнице, влюбленные почувствовали то непередаваемое ощущение, которое испытывают живые, вторгаясь в мир мертвых. Внутри, склеп являл собой не менее величественное зрелище, чем снаружи. Это был настоящий древнегреческий храм. Мраморная отделка лишь усиливала общее впечатление. Посередине возвышался саркофаг, крышку которого венчали дворянские гербы. Все четыре стороны саркофага были украшены изображениями диких животных и шахтерских инструментов. Еще влюбленные заметили место для хранения реликвий, где были расставлены какие-то сосуды, дощечки и прочая ритуальная атрибутика, и изящную кованую скамью, видимо предназначенную для тех, кто захочет прямо здесь поразмышлять о бренности и мимолетности бытия.

- Посмотри, обратился к девушке Патриарх и указал на саркофаг.

На нем была выбита эпитафия: «Здесь покоится прах Елизаветы Демидовой, урожденной баронессы Строгановой, скончавшейся VIII апреля MDCCCXVIII, супруги Н. Н. Демидова, тайного советника и действительного камергера двора Е. В. Императора России, командора Ордена Святого Иоанна Иерусалимского».

- Вот в этой надписи проявилось все отношение того века к женщине, с горечью заметила Аглая. Перечислены все регалии мужа, а женщина идет словно принадлежность к нему.

- В то время это считалось нормальным, равнодушно проговорил Патриарх. Тем более, сама княгиня вела довольно праздную жизнь и ничем толком не занималась, ведь провидческие способности открылись у нее только после смерти. Кстати, давай попросим княгиню погадать нам.

- Мне не нравится эта идея, я хочу скорее уйти отсюда, сдавленным тоном сказала девушка.

- Дорогая моя, а ты оказывается трусиха.

- Вовсе нет, просто я считаю, что не стоит живым приставать к мертвым с расспросами.

- И все же я попытаюсь, во мне видимо больше любопытства чем в тебе, несмотря на возраст.

Патриарх подошел к саркофагу и начал осторожно его ощупывать.

- Где-то здесь должен быть княжеский герб, задумчиво проговорил художник.

Действительно, вскоре он разглядел герб. Патриарх повелительно положил руку на герб и прокашлявшись, громко проговорил:

- Светлейшая княгиня, взываю к тебе с вопросом - что ждет меня впереди жизнь или смерть? Отзовись два раза на жизнь и три раза на смерть. Повисла глубокая тишина, воздух будто замер. Аглае показалось, что время остановилось, так мучительно долго тянулись минуты. Наконец, не выдержав напряжения, девушка обхватила руками Патриарха и горячо прошептала:

- Скорее уйдем отсюда, мне нехорошо.

- Как? Уйти не дождавшись веселья? Княгиня, я жду. Неужели ты отпустишь меня без ответа?

Патриарх упрямо стоял на месте, не поддаваясь на уговоры Аглаи. Вдруг резкий шум пронзил царившую тишину. Это отвалился небольшой кусок барельефа, украшавшего стены склепа. Упав, осколок три раза отчетливо звякнул, соприкасаясь с мраморным полом. Услышав эти три звука, Патриарх ухмыльнулся и с вызывающим видом проговорил:

- Это и есть ответ, княгиня? Он явно неправильный. Думаю, сегодня вы просто не в форме и что-то перепутали.

Довольный сказанным, художник подхватил перепуганную и совсем побледневшую Аглаю и влюбленные наконец покинули последнее пристанище княгини Демидовой.

После этой памятной прогулки по Пер-Лашез, Аглая старалась обходить стороной это место, с которым у нее теперь были самые мрачные ассоциации. Патриарх же иногда посещал город-кладбище, делая зарисовки и просто предаваясь там меланхоличному настроению. Но обычно влюбленные все же гуляли вдвоем, продолжая открывать для себя неизведанные уголки Парижа и любуясь его красотами. Установившийся таким образом порядок их жизни полностью устраивал Патриарха. Поэтому все попытки Аглаи как-то влиться в эмигрантскую среду и познакомиться с выходцами из СССР встречали неприязнь со стороны художника. Он рьяно оберегал сформированный ими маленький и уютный мирок, в котором, по мнению Патриарха, существовало место лишь двоих. Между тем, в 6-м районе, где находилась мансарда влюбленных жило предостаточно таких же невозвращенцев. Но Аглая, видя явное раздражение Патриарха по их поводу, прекратила попытки наладить контакты с соотечественниками.

Так влюбленные оказались в своеобразной изоляции, до конца не ставшие местными и не принятые эмигрантской средой. Вместе с тем, девушке все же удалось несколько социализироваться в парижском обществе, через общение с другими манекенщицами и своими клиентками, которых постепенно становилось все больше. Самое удивительное, что Аглая ничего специально для этого не делала. Ни о какой рекламе она даже не помышляла, а просто добросовестно и качественно выполняла каждый заказ. Остальное сделала молва: довольные клиентки просто делились друг с другом впечатлениями о работе Аглаи, неизменно ее хваля. Среди заказчиц в основном были француженки. Будучи достаточно экономными, они умели ценить труд и при согласовании цены, от них неизменно можно было услышать: «сэ рэзонабль!». Но вот однажды к Аглае за пошивом вечернего туалета обратилась одна дама, очень изящная и немного манерная. Девушка инстинктивно разглядела в ней соотечественницу по выражению глаз: такая глубокая печаль в них залегла, видно, что много дум тревожных просеяла эта душа. У француженок так не бывает. Они всегда как бабочки, порхают с цветка на цветок, такие легкомысленные и беззаботные.

Впоследствии действительно оказалось, что это представительница первой эмигрантской волны - графиня Н-ская, бежавшая с мужем в Париж в середине 1920-х годов. С самого начала у Аглаи сложились очень теплые и доверительные отношения с этой дамой. Она никогда не являлась на примерку в ателье. Вместо этого за Аглаей приезжала машина и девушка оказывалась в уютном особняке графини. Она жила там, окруженная роскошными интерьерами в стиле регентства.

Это был типичный Парижский «hôtel particulier» - богато украшенный городской частный дом, с собственным подъездным двором и садом. Такие «hôtel particulier» являлись своеобразной визитной карточкой города, напоминая о временах расцвета аристократии. С одной стороны, подобные особняки не были столь монументальны как дворцы, но и не походили на простой городской дом. Гуляя по Парижу, Аглая часто останавливалась около таких «hôtel particulier», любуясь роскошными фасадами и представляя себе что таится за их стенами. Теперь ей посчастливилось самой попасть внутрь подобного особняка и на минуту почувствовать себя его зажиточной владелицей. А владения эти были поистине прекрасны. На стенах, окрашенных в мягкие и пастельные тона, висели оригиналы и репродукции Ватто, Ланкре и Пате.

Комнаты были просторные, но уютные, декорированные без вычурной пышности и помпезности. Глаз постоянно цеплялся за изящные вещицы - статуэтки, шкатулки, подсвечники. Вся мебель была из натурального дерева, элегантной и симметричной формы. На расписанных потолках царили сцены идиллической, сельской жизни. Всюду глаз радовали природные орнаменты: то на шелковых обоях, то на плафонах и зеркалах.

В отличие от многих представителей Русской аристократии, не сумевших справиться с соблазнами Парижской жизни и потому быстро разорившихся, графиня наоборот смогла преумножить состояние, доставшееся ей от мужа, умершего от туберкулеза на второй год пребывания во Франции. Как говорила сама графиня: «его просто съела тоска по родине, он не мог жить вне России». Поначалу вдова очень страдала, ведь преданно любя своего мужа, она совсем не была готова к его преждевременной кончине. «Меня спасла мода!» часто восклицала графиня и как бы странно это не звучало, но именно решение о создании собственного модного дома придало новый смысл ее жизни.

Тогда многие наши соотечественницы открывали свои швейные мастерские и ателье. Именно русские женщины стали первыми, кто начал работать в эмиграции. Многие сразу взялись за шитье. Причем портнихами становились представительницы всех сословий: члены императорской семьи, жены известных политических и общественных деятелей, женщины среднего класса, бывшие работницы и крестьянки. Те, кто был побогаче открывали ателье и модные дома. Самыми большими и знаменитыми из них были «Поль Каре», «ТАО», «Ирфе», «Имеди», «Китмир». Работницами в этих домах были, в основном, русские, как и клиентура. Очень много русских парижанок были вовлечены в сферу моды. Занимались всем: шитьем, вязанием, шляпным делом, батиком, изготовлением белья, кружев. Обычно владельцами таких модных производств были женщины, но существовал и целый ряд модных домов, ателье и мастерских, где всем ведали мужчины. Нередко они выступали как администраторы или директора принадлежавших женщинам заведений или их филиалов.

Среди манекенщиц тоже было много русских. Именно наши аристократки придали этой профессии престиж, в котором ей было отказано до Первой мировой войны, ведь сначала, эта работа моделью считалась крайне неприличной. Поэтому и занимались ею только певицы кабаре да ярмарочные танцовщицы. Все меняется после наплыва Русской эмиграции в Париж. Тогда многие титулованные дворянки становились манекенщицами. Первой была княгиня Мария Эристова, бывшая фрейлина императрицы Александры Федоровны. Мария и ее сестра Тамара, обе удивительные красавицы, еще в бытность свою в Петербурге, всегда находились в центре внимания тамошнего светского общества. Первым модным модом, сотрудничавшим с Мэри Эристовой стал знаменитый дом Шанель. Его хозяйка импонировала Русской девушке, ведь та идеально воплощала тип красоты тех лет и соответствовала общей стилистике модного дома Шанель.

Не менее успешной стала и другая русская манекенщица - Натали Палей. Ее отец - Великий князь Павел Александрович приходился сыном императору Александру II. Княжна начинала с работы в модном доме ITEB и князя Юсупова. Натали сразу полюбилась парижской публике, которая была очарована изысканной красотой русской княжны. Ею восхищались и ей подражали. На девушку также обратила внимание Коко Шанель. По ее совету, Натали попала в модельный дом Люсьена Лелонга, который к тому моменту уже был известным кутюрье. Молодые люди сразу влюбились и вскоре состоялась свадьба.

Натали стала настоящей музой Лелонга - он сделал ее лицом своего модного дома, посвящал ей духи. Вполне естественно, что красивые, образованные и утонченные русские аристократки прекрасно справлялись с работой модели, которая, в то время подразумевала, что девушка демонстрирует клиенту не только одежду, но и изысканные манеры, собственную эрудицию, знание основ моды. Тогда показов на подиуме попросту не существовало, все они проводились в салонах, индивидуально для каждого клиента.

 

Часто обсуждения заказанной одежды и примерки перерастали в монолог графини о собственной жизни. Но Аглая была не против послушать истории о бытности первой волны эмиграции. К тому же, все они были занимательны и в некотором смысле поучительны. - После смерти мужа, жизнь мне казалась бессмысленной чередой одинаковых дней, рассказывала графиня. Я была еще достаточно молода и не знала, куда приложить имевшиеся у меня в избытке силы. Вечерами я могла гулять по парижским бульварам, не находя себе места и постоянно думая о безнадежности своего существования. Поворотным моментом для меня стала беседа с батюшкой в соборе.

- Случайно не в том, что на улице Дарю? с любопытством поинтересовалась Аглая.

- Именно, призналась женщина. Сразу по приезду в Париж, мы с мужем стали прихожанами этой церкви. И после его смерти, храм стал для меня своего рода спасительной гаванью. Как-то придя на исповедь к батюшке, я призналась что меня снедает уныние и тоска. Тогда он взял меня за руку и ни слова не говоря, вывел на церковную паперть, где сидело несколько нищих и женщин, просивших милостыню с детьми на руках. Священник молчаливо указал мне на эту картину, столь гнетущую своей живописностью, что я сразу устыдилась собственных грустных дум. Долго потом я еще молилась в храме, прося прощения у Бога за свою неблагодарность за все богатство, что даровал он мне в изобилии. Тогда же я решила, что мой долг помочь соотечественницам, которым каждый день приходиться бороться с суровой реальностью эмигрантских будней, рассчитывая лишь на свои силы, без поддержки и опоры с чужой стороны.

- Каким же образом вы решили помогать? поинтересовалась Аглая.

- Конечно, я могла просто раздать деньги обездоленным и несчастным, но это бы ни к чему не привело. Денег бы хватило лишь на первое время, а для жизни нужен постоянный доход. Поэтому и возникла идея создать ателье, в котором бы русские женщины могли найти пусть и скромную, но не унизительную работу в качестве швеи, портнихи, закройщицы и получать соответствующую плату. Конечно, я понимала, что помочь смогу не всем, но даже несколько спасенных судеб уже оправдают все предприятие.

- Да, идея с ателье была будто ниспослана вам свыше! с восторгом заметила Аглая.

- Но для начала я организовала курсы для желающих обучиться шитью.

Наняла нескольких профессиональных портних, отвечавших за весь процесс обучения, длившийся три месяца, во время которых проходили очень интенсивные занятия часа по три, по четыре в день, без учета работы на дому. По окончании курса некоторые оставались еще на время, ради практики. Да и потом, бывшие ученицы могли прийти и достать новые выкройки, получить журналы мод или посоветоваться насчет выполнения сложного заказа. Многие прямо с курсов находили место и устраивались на службу.

- Кто были ученицами?

- Среди учениц были в основном молодые женщины, которых судьба заставила исключительно своим трудом искать пропитания. К учебе они относились серьезно, редко кто небрежничал, понимая что это возможно единственный шанс заработать на жизнь.

- Да, как только я оказалась в Париже, то заметила, что это очень прагматичный город, который никого не щадит и не все здесь могут выжить, поделилась своими мыслями девушка.

- Это получится лишь у тех, кто готов работать в поте лица.

- И часто в условиях острой конкуренции с коренными французами, заметила Аглая.

- Именно. Но к чести русских женщин надо признать, что они эту борьбу достойно выдержали. Французы с удовольствием обращались к русским мастерицам, ценя в них всегдашнюю корректность и обязательность, работоспособность, чувство долга.

- Представляю сколько требовалось воли и мужества этим женщинам дабы выжить в этой суровой эмигрантской среде.

- То был медленный и упорный путь к мечте о хоть сколько-нибудь сносной жизни на чужбине вопреки всем трудностям. Кто достигал относительного благополучия оценивали это как свою личную победу.

- А работает ли до сих пор какой-нибудь из русских модных домов? поинтересовалась Аглая.

- К несчастью, ни один. Они процветали, пока был интерес к нашим аристократам, к русской эмиграции. Но постепенно эти дома стали закрываться.

- Все из-за утраты к ним интереса?

- Не только. Часто бывали виноваты сами владелицы, довольно далекие от понимания требований рынка и спроса. Здесь я сразу вспоминаю историю модного дома Китмир.

- Кажется, я слышала про него. Ведь его хозяйкой была Великая княгиня Мария Павловна?

- Именно. Поначалу у княгини все шло прекрасно, но она совершенно не разбиралась в экономической стороне дела: бухгалтерия и финансы были для нее загадкой. Великая княгиня создавала прекрасные вышивки попутно ввязываясь в сомнительные финансовые авантюры. Одна из них навсегда лишила Китмир права работать с домом Шанель. Его главный конкурент - Дом моды Жана Пату предложил Китмиру эксклюзивный контракт на вышивку своей коллекции. Княгиня чистосердечно поведала об этом Шанель, которая расценила это как торговлю секретами ее модного дома и прекратила всякое сотрудничество. Ценный контракт был потерян навсегда. Зато Китмир обрел финансовую независимость и начал брать заказы других домов мод и частных клиентов.

Поначалу успех был огромный: заказчикам не было конца! Теперь штат Китмир увеличился - работало больше ста вышивальщиц. Надо было выполнять требования и учитывать предпочтения каждого клиента, что фактически привело к потере самобытности и узнаваемости Дома Китмир. Свою роль сыграл и спад популярности стиля a la russe. Вместо него пришел черед увлечения Египтом. Появляются новые узоры, мотивы и стили вышивки, полностью затмившие русский стиль. Сумбур в финансовые дела вносил и муж княгини, окончательно запутавшийся в карточных долгах, которые волей-неволей Марии Павловне приходилось оплачивать. К тому же, она продолжала участвовать в сомнительных финансовых проектах и операциях, серьезно ударявших по бюджету модного дома, который потерял большую часть заказов. Долги росли и Мария Павловна была вынуждена распродать фамильные драгоценности. Однако даже это не спасло от разорения Китмир, вскоре поглощенный французским домом вышивки.

 

Много еще подобных разговоров велось между девушкой и графиней. И даже закончив наряд, Аглая продолжала посещать этот гостеприимный дом. Графиня была только рада, ведь общество девушки скрашивало ей одиночество. Аглая рассказала Патриарху о свой знакомой, но он отнесся к этому известию равнодушно. По мере же того, как Аглая сближалась с графиней и стала чаще упоминать ее в беседах с возлюбленным, отношение художника изменилось. Теперь его раздражало любое напоминание об аристократке и вскоре он запретил Аглае с той видеться.

Так проявлялось собственническое чувство Патриарха к любимой, которая, в первую очередь, должна была восхищаться им, думать только о нем, не занимая свои мысли другими людьми. Эта мелкая ревность родилась у художника лишь по приезду в Париж, когда Патриарх понял, что Аглая составляет все его окружение. При этом Патриарх не осознавал ущербности и мелочности подобного чувства, как и Аглая, которая просто подчинилась желанию любимого, даже не спрашивая чем оно обусловлено. Девушка просто перестала бывать в графском особняке, ничего не объяснив его хозяйке.

Как-то в один из осенних дней, когда Париж еще полон прелести уходящего тепла, Аглая вышла из ателье, после очередной рабочей смены. Сегодня она устала больше чем обычно, выполняя заказ особо привередливого клиента. Это был француз, истый модник. Аглая выкроила и сшила ему сорочку. Сначала француз очень долго оценивал пластрон, который непременно должен был очень туго прилегать к нагрудной части сорочки. Потом Аглае пришлось исправлять манжету, делать ее прямую. Не угодил и воротник, который потребовалось округлить. После всех переделок, француз еще два раза примерял сорочку, строго следя, чтобы и при вытянутой и при согнутой руке, нигде не появилось заломов, не набежало морщинок. В общем, трудно пришлось Аглае с этим привередником.

Зато, выйдя из ателье, девушка ощутила то приятное чувство, какое находит на нас после добросовестного выполнения сложной работы. Аглая уже предвкушала тихий вечер наедине с Патриархом, ее любимую часть дня, когда художник рассказывал ей о своих открытиях, впечатлениях за прошедшие сутки. Иногда же она позировала Патриарху для очередной картины или наблюдала за ходом его работы.

Зайдя в подъезд, Аглая не прошла и нескольких шагов, как ее остановила консьержка.

- Мадемуазель, с грустным видом начала она...

- Да, обернулась Аглая.

- Господина увезли в больницу.

Несколько мгновений Аглая стояла, пытаясь осознать смысл сказанных слов. Потом, девушка ошарашено спросила:

- Какой господин? Почему в больницу?

Все тем же грустным голосом, консьержка отвечала:

- Ну, художник, с которым вы живете. Сегодня днем его сбила машина, прямо рядом с домом, на перекрестке. Он переходил дорогу и не заметил, как поворачивал автомобиль.

Казалось, Аглая перестала дышать, она страшно побледнела, ее лицо превратилось в маску, глаза не выражали ничего, кроме дикого ужаса, а дрожащие губы еле выговорили:

- Где больница?

Консьержка нацарапала на клочке бумаги адрес, который Аглая с жадностью выхватила и помчалась на улицу, за такси. Только сев в машину, девушка смогла немного отойти от шока, вызванного полученным известием. Все же в голове у нее гулял нестройный рой мыслей: «как это произошло? почему никто не сообщил ей раньше? в каком сейчас состоянии Патриарх? была ли операция? а вдруг он уже умер?». Пытаясь отогнать эту последнюю мысль, Аглая стала смотреть в окно автомобиля, запоминая дорогу до больницы. Путь занял ровно 20 минут. Расплатившись с шофером, Аглая поспешила к мрачному серому зданию, напоминавшему скорее тюрьму, чем больницу. Девушке пришлось очень долго объяснять в регистратуре кто она, зачем пришла, кого ищет. Наконец, выяснив, что Патриарха действительно сегодня привезли в эту больницу и сейчас оперируют, Аглая направилась к операционному отделению.

Туда не пускали посетителей, поэтому ей пришлось ожидать в коридоре, считая нескончаемые минуты до момента, когда ее позовет врач чтобы сообщить хоть какие-то сведения о состоянии художника. Девушке удалось узнать лишь то, что Патриарх серьезно пострадал при столкновении и машина скорой помощи привезла его в крайне тяжелом состоянии. К тому же, художник потерял много крови. Несмотря на это, Аглая верила, что врачи совершат чудо, они обязаны его совершить. Девушка потеряла счет времени, когда ее наконец позвали к врачу. Это был уже немолодой мужчина, с небольшой бородкой и усталым взглядом тускло-серых глаз. Врач предложил девушке присесть. Она охотно последовала этому предложению. Ноги у нее были словно ватные и совсем перестали слушаться хозяйку.

- Мадемуазель, вы здесь как родственница пострадавшего? начал доктор.

- Как невеста, слегка зардевшись, ответила Аглая.

- Что ж, мадемуазель, я не могу вас ничем порадовать. Ваш жених скончался, мы не смогли спасти его. Он потерял слишком много крови и это еще на фоне нескольких серьезных переломов...

Голос доктора доносился до Аглаи будто с другого конца земли. В ушах стоял какой-то непонятный шум, в висках гулко стучало. С остекленевшими глазами, Аглая поднялась со стула. Из ее рта доносились какие-то хриплые стоны. Не пройдя и двух шагов, ноги девушки подкосились и она бы рухнула на пол, но доктор успел вовремя подбежать к ней и, подхватив обмякшее тело, уложил на кушетку, стоявшую в углу кабинета. Аглая очнулась от неясного гула голосов.

Она до сих пор лежала на кушетке. В глубине кабинета за столом сидел доктор и разговаривал с медсестрой. Аглая поднялась и неверным шагом подошла к столу.

- Извините, пролепетала она...

- Ах, вы очнулись, мадемуазель. Я уже начал переживать. Как вы себя чувствуете?

Не ответив на вопрос, Аглая сдавленным голосом проговорила:

- Могу я видеть тело? Последнее слово девушка выговорила с трудом.

- Боюсь, это очень неприятное зрелище для такой молодой и впечатлительной особы. Давайте лучше вы начнете заполнять кое-какие бумаги. Это необходимо для организации похорон. Врач протянул девушке небольшую стопку бумаг и авторучку.

Да, вот как круто повернулась парижская жизнь для Аглаи. Теперь ей предстоит заниматься похоронами, совершенно одной, не надеясь на чью-либо помощь или поддержку. Девушка почувствовала щемящее чувство одиночества и заброшенности. Как в то время когда умерла бабушка. Это воспоминание о родине окончательно сломило и так уже почти обессиленную девушку. Глаза начали застилать слезы и она расплакалась, прямо тут, в кабинете у доктора, совсем как маленькая девочка.

Врач, видимо привыкший к таким сценам, тихо обратился к медсестре:

- Принесите стакан воды и успокоительное, Женевьева.

Из больницы Аглая вышла только под вечер. Вся бюрократическая процедура заняла гораздо больше времени, чем предполагала девушка. У нее ломило все тело, а голова совсем не работала. Но выйдя на свежий воздух, Аглая почувствовала небольшое облегчение. Идти домой она решила пешком, чтобы избавиться от больничного запаха, которым пропахла вся одежда.

В мансарде было необычайно тихо, как-то пусто. Каждый предмет напоминал девушке, что еще недавно она жила здесь не одна, что рядом с ней билось родное сердце. Что будет с ней теперь?

Был пасмурный день. Аглая вышла из серого здания с табличкой на входе «Le crеmatorium», держа в руках небольшую керамическую урну. Там был прах Патриарха. Художник говорил, что включит в свое завещание пункт о кремации. Завещание так и не было составлено, но девушка запомнила это желание Патриарха. Поэтому, как только были улажены все формальности, Аглая договорилась о кремации тела художника. Домой девушка приехала на такси. Она еще не решила где развеет прах. Скорее всего за городом. Может быть, даже поедет в Арль. В любимый город Винсента Ван Гога. Патриарх как-то прочитал Аглае целую лекцию о значении Арля для творчества великого художника: именно в этом маленьком городке были нарисованы знаменитейшие полотна мастера.

Прошел почти месяц после смерти художника. Все это время Аглая почти не выходила из дома. На работе ее потеряли, ведь девушка ничего не сообщила о себе и никто не знал где она живет. Деньги еще оставались, но мало. Надо было либо возвращаться в ателье либо подыскивать что-то новое. Ни на то, ни на другое не было ни сил, ни желания. Казалось, со смертью Патриарха из Аглаи ушла вся жизненная энергия, словно художник забрал ее с собой. Девушку душила апатия. Жизнь виделась мрачной и безнадежной. Да и вообще зачем теперь жить? Ради кого? Такие вопросы все чаще овладевали Аглаей, смущая ее встревоженную душу. Периодически девушку посещали совсем мрачные мысли. Сегодняшний вечер как раз встретил Аглаю таким упадническим умонастроением.

Оставаться дома было совсем тоскливо и она вышла на улицу, сама не зная куда пойдет. Пройдя несколько кварталов она вышла к набережной Сены. В вечернем сумраке река выглядела почти мистически. В ее водах отражалась полная луна и звезды, безжизненно сверкавшие в вышине и такие отстраненные от всего происходящего на земле. Что им за дело до человеческого горя? Они как блестели миллионы лет назад, так и будут дальше блестеть бесконечное количество времени. Такие размышления занимали Аглаю. Но от осознания ничтожности собственного страдания в сравнении с величием Вселенной, девушке не стало легче. Ее продолжал давить груз воспоминаний. Она подошла совсем близко к воде и начала всматриваться в темные волны, тихо шептавшиеся между собой. Через какое-то время, Аглае показалось, что они разговаривают с ней: «Приди к нам, приди, мы примем тебя в свои холодные объятия, ты найдешь долгожданный покой» словно говорили волны девушке.

Мысль о вечном умиротворении и избавлении от душевных мук вдруг посетила девушку. Вот он выход - просто прыгнуть, сорваться камнем вниз и очутиться на глубине, где никакое горе уже не достанет. Аглая уже перебросила одну ногу через ограждение моста, как вдруг чья-то рука властно остановила ее, оттащив ее ослабевшее тело ближе к набережной. Спасительницей оказалась графиня Н-ская. Женщина как раз совершала свой обычный вечерний моцион, когда в свете фонаря увидела субтильную девичью фигуру, готовящуюся навсегда порвать все связи с земным миром. Реакция графини была мгновенной: она не стала кричать, а бесшумно подбежала к почти самоубийце. Графиня даже не предполагала, кого спасает, ведь сначала, в смутном отблеске фонарного света, ей не удалось хорошенько разглядеть лица девушки. Теперь, ясно увидев спасенную, графиня изумленно вскрикнула:

- Аглая! Ты! Но как же это? Что случилось? Я ведь потеряла тебя. Ты резко перестала приходить ко мне, ничего не сказала даже. Я думала что обидела тебя чем-то или что тебе пришлось неожиданно уехать. И вот теперь встречаю тебя здесь, при таких обстоятельствах...

Девушка постепенно пришла в себя и сдавленным голосом проговорила:

- Зря вы спасли меня, мне бы лучше быть на дне, жизнь ничего для меня не значит...

- Объясни же что стряслось, взволнованно попросила женщина. Ничего не пойму - ты молода, красива, все впереди, зачем бросаться с моста.

- Ах, вы никогда не поймете! вскричала Аглая. В эту минуту она готова была разрыдаться.

Графиня мягко обняла девушку и опустилась вместе с ней на ближайшую скамью.

- Давай присядем и ты мне все расскажешь по порядку...тихим голосом проговорила графиня.

- Только рассказ будет короткий, все с тем же надрывом отвечала Аглая. Он умер, я осталась одна, вот и объясните, зачем теперь жить.

- Он? недоуменно спросила женщина.

- Ну да, моя любовь, мой Патриарх.

- Ах, это твой возлюбленный, с которым мне так и не довелось познакомиться.

Действительно, Аглая как-то обмолвилась в разговоре с графиней, что живет с художником. У девушки даже был план познакомить Патриарха с женщиной. Быть может она бы захотела заказать у него свой портрет. Но как только Аглая поняла как враждебно художник настроен ко всякого рода вмешательствам посторонних в их жизнь, она отбросила эту затею.

- Его сбила машина, его больше нет. Меня раздирает адская боль, которую вам не понять, с ожесточением продолжала Аглая.

- Видимо ты забыла, что я тоже потеряла горячо любимого человека, в самый разгар нашей счастливой жизни, с грустью заметила графиня. Когда я похоронила мужа, то испытывала подобные чувства. Но все же я нашла в себе силы идти дальше и верю, что прожила не зря, когда вспоминаю о всех тех, кому смогла помочь. Аглая не выдержав эмоционального напряжения последних дней и все-таки разрыдалась. Графиня обняла девушку и принялась успокаивать как маленького ребенка.

Эту ночь Аглая провела в графском особняке. После того, как она немного пришла в себя, графиня, видя беспомощность девушки, повела ее прямо в свой дом. Там ей отвели отдельную комнату, интерьером напоминавшую салон мадам де Помпадур. Только Аглая ничего не заметила из представленной роскоши. В каком-то бессознательном состоянии дошла она до комнаты, где графине пришлось самой раздеть и уложить девушку в постель. Проспав все утро, Аглая встала лишь ближе к полудню. Она крайне удивилась, обнаружив себя не в мансарде, а в королевских покоях. Но потом девушка вспомнила происшествия вчерашнего вечера. Мысль о самоубийстве уже не виделась ей столь притягательной.

Возможно, свою роль сыграли слова утешения, сказанные накануне графиней, а также пример ее собственной жизни, которая после смерти графа была посвящена заботе о других. Графиня уже ждала Аглаю в гостиной на первом этаже. Увидев, спускающуюся по мраморным ступеням девушку, графиня поспешила поприветствовать ее словами:

- Дорогая, я так переживала за тебя. Как ты перенесла эту ночь?

- Боже, вы не представляете как мне стыдно. Я причинила вам столько хлопот своим взбалмошным поведением, смущенно проговорила девушка.

- Не хочешь ли ты сказать, что я должна была пройти мимо, видя твою отчаянную попытку самоубийства? Моим долгом было остановить тебя и я благодарна Господу, что успела это сделать и самое страшное не случилось.

- Сегодня я понимаю, что вчера была как в тумане, моя голова видимо совсем перестала работать раз пришла к тому решению. Наверное, я просто устала.

- Конечно, устала, на тебя обрушилось слишком много потрясений и со всем пришлось справляться одной. Но теперь самое трудное позади. Пора решать, что тебе предстоит делать дальше. Ты уже задумывалась над этим?

Аглая не решалась заговорить, но видя, с каким участие на нее смотрит графиня, все же начала:

- Да, я думала. По правде говоря, я не хочу возвращаться назад в ателье.

Услышав это, графиня с воодушевлением заговорила, беря девушку за руку:

- И я того же мнения, дорогая! В тебе заложен большой потенциал, который нельзя реализовать, работая швеей. Эта работа лишь будет забирать все твое время и силы, ничего не давая взамен. Послушай, мне кажется, я нашла для тебя подходящее занятие. Конечно, я ничего не навязываю, выбор всегда за тобой, но только мне кажется, что не стоит отказываться. В любой момент ты можешь все бросить и заняться чем-то другим.

- Продолжайте же. Вы пока не сказали в чем состоит ваше предложение.

- Ты ведь помнишь, я рассказывала, что владею сразу несколькими магазинами готового платья в Париже. Так вот. В один из них сейчас как раз требуется заведующий магазином. Человек, прежде занимавший эту должность недавно переехал с семьей в Лион и теперь его место пустует.

- И вы хотите чтобы я...

Графиня не дала Аглае закончить фразу, поспешно сказав:

- А почему бы и нет? Я уверена, что ты справишься, у тебя есть все необходимые способности для этого.

- Я совсем в этом не уверена, покачала головой Аглая.

- Послушай, даже если у тебя ничего не получится, ответственность за принятое решение будет лежать на мне. Я очень хочу помочь тебе, дорогая, позволь мне это сделать.

Предложение было действительно заманчивое и Аглая согласилась. Конечно, страх был, ведь девушке предстояло приступить к совершенно неизвестной деятельности. Если раньше Аглая несла ответственность исключительно за себя и свой собственный труд, то теперь в ее подчинении будут находиться другие работники магазина и ателье, бывшего при нем. К тому же, Аглае очень не хотелось подвести графиню и не оправдать ее надежд. Все же, несмотря на все страхи, предсказание графини сбылось и Аглая блестяще справилась с новыми обязанностями заведующей магазином и ателье.

Аглая быстро разобралась со всеми тонкостями этого модного бизнеса и смогла наладить его таким образом чтобы он приносил прибыль. Естественно, сперва не обошлось без ошибок и недоразумений - долго девушке не удавалось приноровиться к правильному тону в обхождении с поставщиками. Не всегда гладко проходило и общение с некоторыми клиентками, среди которых часто попадались очень капризные дамы. Но быстрый ум Аглаи, а главное ее желание отблагодарить графиню за выказанное доверие, помогли девушке справиться с первыми трудностям, а впоследствии и увеличить доходность модного предприятия.

Узнав от графини историю модного дома «Китмир», открытого в 20-е годы, в Париже Великой княгиней Марией Павловной Романовой, Аглая решила также сделать ставку на вышитые вещи и оказалась права. Многие богатые модницы были не прочь обзавестись нарядами, вышитыми в стилистике «а ля рус». Особенной популярностью пользовались роскошные, вышитые бисером и шелком вечерние наряды. На вышивальщиц ателье посыпалась гора заказов и иногда самой Аглае приходилось выполнять некоторые из них. Бывало оставались ночевать в мастерской чтобы успеть сделать работу по особо срочному или сложному заказу. Аглая было довольно требовательной к швеям и портнихам, всегда напоминая им что их взяли на работу за их умения и мастерство, а не ради целей благотворительности.

Хотя, в целом, отношения между Аглаей и остальными сотрудниками магазина и ателье были вполне дружеские: почти все модели, узоры вышивок, крой и цветовые решения обсуждались совместно. Тем не менее, хорошие взаимоотношения с персоналом никогда не вступали в противоречие с коммерческим расчетом: Аглая умело находила баланс, держа в уме, как выгоду всего дела, так и комфортную рабочую атмосферу для сотрудников.

В какой-то момент, видя растущие обороты торговли, Аглая решила расширить дело. Поэтому магазин и ателье переехали в трехэтажный особняк на бульваре Осман. На первом этаже разместились сам магазин и выставочный зал с подиумом, остальные были полностью заняты ателье, где трудились швеи, вышивальщицы, закройщики, технологи и портнихи - штат постоянно расширялся и насчитывал более семидесяти человек! Помимо прочего, Аглая пустила в продажу крашеные кружева, интерес к которым возник еще в довоенное время. Технология эта была русским изобретением и состояла в том, что рисунок кружева покрывался сверху особой краской и иногда блестками. Затем, краска пропускалась через бумажную воронку для формирования узоров на изделии. Помимо всевозможной бижутерии, расписных шалей и шарфов, нижнего белья и чулок, шляпок, сумок и верхней одежды, в ателье стали изготавливать и детали интерьеров - абажуры, подушки, салфетки, мебельные чехлы из набивной ткани.

Аглая старалась следить за всеми этапами производства, вникая во все технологические тонкости. Такая дотошность и внимательность к мелочам конечно дали свои плоды - клиентов становилось все больше, а магазин и ателье прочно утвердились на рынке модной продукции. Вместе с этим, росло и признание Аглаи. Она обзавелась многочисленными знакомствами в этой сфере, постоянно посещала модные показы и выставки, не отказывалась и от светских мероприятий. Несмотря на такую довольно насыщенную социальную жизнь, Аглая никого не подпускала в свое близкое окружение. Как и в первое время, ее главной подругой и наставницей оставалась графиня.

Будучи исключительной красавицей, Аглая всегда привлекала мужчин, многие из которых были очень состоятельными и влиятельными. Но ни один не удостоился ее расположения. Аглая дала себе слово быть верной памяти Патриарха и не нарушила этот обет, на все ухаживания, отвечая отказом. Ее не страшило одиночество. В конце концов, она всегда была занята делом и день ее обычно был расписан по минутам.

Желание вернуться в Россию пришло не сразу. Пока жива была графиня, Аглая ни о чем таком и не помышляла. Но со смертью своей благодетельницы, вдруг пришло осознание того, что все необходимое уже сделано. Магазин и ателье процветали, но работа в них, в отсутствии графини, уже не могла приносить Аглае удовлетворения. Она чувствовала, что на этом поприще не хочет двигаться дальше. Конечно, она могла открыть свой магазин или даже модный дом, но все ее амбиции куда-то испарились. Между тем, Аглая ощущала какое-то чувство вины перед родной страной. Это было трудно обьяснить, но теперь, по прошествии многих лет, их с Патриархом побег виделся Аглае малодушной попыткой спрятаться от реальности, закрыться в собственном иллюзорном мире. Они были словно дети, которые говорят «я в домике». Как могла бы повернуться вся их жизнь, не будь этого злосчастного побега? Эта мысль все чаще посещала Аглаю и она перебирала в уме все возможные варианты развития событий.

Но куда было возвращаться? Кто ждал ее в новой России, занявшей место СССР? Действительно, в первом приближении казалось, что самый простой ответ - не возвращаться. Зачем рисковать, когда уже устроила свою жизнь, есть свое дело и стабильность? Как все это взять и в одночасье поменять на возвращение в неизвестность? В некотором смысле, Аглае предстоял подвиг, пусть и сугубо личный, но все же настоящий подвиг: попытка отринуть воспоминания о советском прошлом и обрести уже новую Родину, сохранив в себе русского человека.

Для начала нужно было провести в порядок все документы. Советский паспорт давно был утерян и теперь встал вопрос о получении гражданства. Начавшийся процесс оказался достаточно болезненным: постоянно возникали проблемы, всюду были бюрократические препоны. Фактически, никому не было дела до возвращения соотечественников на Родину, да никто и не предлагал им получить российское гражданство. Получалось, что раскаявшимся «невозвращенцам» приходилось вставать в позу просителя, умоляя новую власть принять их обратно, в теплые объятия родины!

Между тем, так было далеко не всегда. Еще с начала 1920-х годов, советское правительство предпринимало попытки вернуть эмигрантов. В первую очередь это касалось рядовых участников Белого движения - младших офицеров, унтер-офицеров, юнкеров, чиновников, казаков и крестьян, которые считались насильственно втянутыми в борьбу против советского государства. Тогда немногие воспользовались этой своеобразной амнистией. Большинство же просто не доверяло советской власти. И как оказалось не зря: многие эмигранты, чьи прошения о репатриации были положительно рассмотрены либо не смогли найти достойных условий для жизни либо стали жертвами репрессий. Об этом Аглае рассказывала графиня. Один ее знакомый - профессор истории, искренне веривший в возможность союза интеллигенции и советского строя, сразу после возвращения в СССР был арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности, а потом и вовсе расстрелян.

Следующая волна возвращений случились после Великой Отечественной войны. Тогда у большей части эмигрантов был настоящий всплеск гордости за русский народ, в одиночку одолевший гитлеровскую Германию. Одновременно с этим, руководство СССР демонстративно выразило свою готовность принять всех желающих вернуться, без каких-либо последствий в виде преследований или репрессий. Однако такие обещания не всегда выполнялись.

Многие так и остались за границей, привязались к новому месту, ассимилировались. Но и не все забыли о своей связи с Россией. Вот и для Аглаи наступил переломный момент - душа требовала восстановить утраченное и разорванное. Падение советской власти в начале 1990-х годов было воспринято ею как давно ожидавшееся обновление России, движение к новому этапу в истории страны и в ее личной истории. Полученный паспорт позволял Аглае в любой момент вернуться. Но она решилась только в 2000 году. Все это время, желание приехать в Россию не ослабевало, но Аглая не могла просто так взять и бросить ателье с модным домом, оставив многочисленный штат сотрудников без работы. Поэтому пришлось искать преемника для модного предприятия графини.

Когда это было улажено, Аглая, не чувствуя более за собой каких-либо обязательств, связывавших ее, собрала накопленные сбережения и прилетела в Россию. Увиденное не сильно воодушевляло. Страна восстанавливалась после кризиса, как политического так и экономического. Аглая, с точки зрения быта, привыкшая к очень комфортной жизни во Франции, поняла, что приехала в довольно тяжелый период. Однако воспоминания о первых «голодных» месяцах, проведенных с Патриархом в Париже заставили ее иначе взглянуть на свое положение. Тогда, они с минимальным знанием языка и особенностей местной жизни, без средств к существованию, без определенного правового статуса находились в почти беспомощном состоянии, не имея даже малейшего представления о том, что ждет их дальше.

Единственное, что окрыляло их - чувство полной свободы и независимости: никто не был им нужен и они никого не интересовали. Теперь, Аглая с серьезным финансовым подспорьем и гражданским паспортом чувствовала себя в относительной безопасности. Инстинктивно Аглая ощутила, что менталитет - это не просто надуманное изобретение Леви-Брюля. Вместе с этим пришло осознание, что ей так и не удалось стать француженкой ни по духу, ни по мысли. Определенный культурный фон и исторический багаж удерживали Аглаю от этого, не давая потерять свою русскую идентичность. Совершенно отчетливо Аглая осознала, что остаток жизни хотела бы провести среди людей, связанных с ней единой культурой, языком, историей.

На первое время Аглая решила остановиться в гостинице, в центре города и попытаться найти дом, где располагалась студия Патриарха. Аглая была уверена, что это ей удастся, но все оказалось не так просто: город изменился, многие районы были полностью перестроены, поменялись названия улиц, какие-то здания снесли, чтобы на их месте выстроить новые и современные дома.

Придя вечером в гостиницу, после серии очередных безрезультатных поисков дома художника, Аглая остановилась в вестибюле чтобы забрать ключи от номера у консьержа. На его месте, в белой сорочке и темно-синем жилете, сидел важного вида, грузный мужчина пятидесяти лет.

- Добрый вечер, обратилась к нему Аглая, мне нужен ключ от 405 номера

- Добрый вечер, любезная барышня, один момент, немного манерно проговорил консьерж и величаво поднявшись со стула, направился к доске, где были развешаны ключи.

Это обращение «любезная барышня» немного задело Аглаю: «ему ведь прекрасно видно, что я уже не молода для звания барышни. Неужели это издевка?», думала она. Но в ту же секунду она отбросила эту мысль: «нет, вряд ли, мне просто показалось. У этого консьержа, несмотря на напускную важность, добродушный вид, он не будет насмехаться». Наконец подоспел мужчина с ключом. Протягивая за ним руку, Аглая внимательно всмотрелась в лицо консьержа и только теперь поняла кто перед ней.

- Оскар, Оскар! Вы же Оскар!

- Простите, недоуменно промямлил мужчина

- Вас ведь зовут Оскар? с горячностью продолжала Аглая

- Помилуйте, при рождении наречен был Вадимом. По батюшке - Федорович. Никогда никаким Оскаром, уверенно начал консьерж, но тут же осекся, будто вспомнив что-то.

- Вспомнили? Я просто не знала вашего настоящего имени, тогда вас все называли Оскаром.

Консьерж хмыкнул. Он снова напустил на себя важности и грузно плюхнулся на стул.

- Да уж, никак бы не подумал, что меня еще раз так назовут. Все-таки много лет прошло.

- Вы же узнали меня?

- Узнал, как не знать. Вы то мало изменились, в отличии от меня, сказал мужчина с легким оттенком грусти

Действительно, лицо, поражавшее раньше нежностью своих рафаэлевских черт, теперь словно расплылось и отражало лишь облик увядшего и постаревшего мужчины. Взгляд был мутный, немного рассеянный. Фигура Оскара бывшая до того, гибкой и подтянутой, стала грузной и тяжелой, точно вылитой из свинца. На Аглаю, которая помнила Оскара во всем блеске его юношеской красоты, эта перемена во внешности произвела удручающее впечатление. Прежде даже не думавшая о старении и неприятностях, вызываемых им, теперь Аглая невольно спрашивала себя: «Неужели старость так неумолима? Неужели ей самой, однажды при взгляде в зеркало, придется признать, что следы былой красоты утеряны безвозвратно?». На миг Аглая даже позавидовала Патриарху, успевшему уйти из этого мира, будучи еще образцом благородной красоты и внешнего аристократизма. Но уже через мгновение эта абсурдная мысль покинула сознание Аглаи и она нетерпеливо спросила своего давнего знакомца:

- Что стало со студией, с салоном, со всеми кто посещал его? Сохранились ли картины Патриарха? А его библиотека?

- Ой, погодите, сразу столько вопросов, а я привык по порядку отвечать, и важно прокряхтев, Оскар поднялся со стула и достал пачку сигарет. Боюсь без пары затяжек я не смогу всего рассказать. Пойдемте на свежий воздух и я покурю, пока никто из постояльцев не пришел

Аглая была явно раздосадована ожидавшейся паузой, но поняв ее неизбежность, только кивнула на сделанное Оскаром предложение и через несколько минут, они уже стояли на крыльце гостиницы: Оскар, явно довольный той внезапной значимостью, что он приобрел как человек, располагающий эксклюзивной информацией и Аглая, вся в нетерпении от ожидавшихся новостей. Оскар медленно затянулся и с важным видом начал свой рассказ:

- После того, как вы бежали, Медея будто помешалась - носилась по студии с криками «Ненавижу, убью». Неделю мы ее пытались успокоить, пока злоба сама не утихла в ней. Тогда Медея резко переменилась - прекратила разговаривать, ходила словно в тумане. Мы думали это временно и она оправиться, но дальше было только хуже. В один из вечеров ей пришла безумная мысль - поджечь студию и самой сгореть в ней. Медее почти удалась эта дикая затея, но кто-то из внимательных соседей успел вызвать пожарных. Они подоспели вовремя, пламя уже начало съедать второй этаж.

- Насколько сильно пострадала Медея? сдавленным голосом спросила Аглая.

- Очень сильно. Она скончалась от ожогов в больнице через несколько дней после случившегося.

Воцарилось молчание. Оскар продолжал с наслаждением курить, насвистывая под нос какую-то мелодию. Аглаю же новость об этой жуткой сцене самосожжения глубоко потрясла. «То есть, фактически наш побег стал причиной смерти Медеи; останься мы в России, она бы никогда не подожгла студию» нескончаемым потоком проносилось в голове Аглаи. Мысль о том, что она, хоть и невольно, но сделалась причиной смерти живого человека была невыносимой - Аглая закрыла глаза и стояла как-то оцепенело. Оскар с любопытством взглянул на свою собеседницу и прервал молчание:

- Гляжу вы как-то слишком близко приняли к сердцу эту новость. Но в конце концов, что вам за дело до этой дамочки и сгоревшей студии? Дела давно минувших дней, не берите себе в голову

- Но ведь, если бы мы никуда не уехали....

- Тьфу, ненавижу это сослагательное наклонение! Если бы, да кабы. Случилось то, что случилось и значит так надо было, теперь ничего не попишешь. Не вы же ей спичку в руку вложили! Да и тем более, если бы не пожар, может потом что-нибудь похуже с ней случилось. Я считаю, что к таким вещам следует относится философски, метафизически так сказать, глубокомысленно заметил Оскар, смакуя собственные слова. Вот что мне действительно жаль, так это картины...

- Все сгорели?

- Почти. Оставшиеся экземпляры растащили всякие особо предприимчивые субъекты.

- Библиотека тоже пропала?

- А вот тут все не так плохо: каким-то чудесным образом огонь не добрался до шкафов с книгами, поэтому они почти все уцелели.

- И теперь они....

- А вот этого не знаю, уж увольте. Слышал только, что какой-то фанатик-литератор перенес себе домой все книги и потом чуть ли не всю жизнь пылинки с них сдувал..

Аглая вдруг почувствовала себя страшно уставшей и утомленной - видимо от обилия новостей, причем не слишком приятных. Она поблагодарила Оскара за обстоятельный рассказ и в каком-то смятении чувств поднялась к себе в номер. Долго еще ей не удавалось уснуть, да и пришедший наконец сон не принес облегчения: Аглае снилась Медея с волосами, объятыми пламенем, выжженная студия с картинами, превратившимися в труху...

Что же было потом? А потом была просто жизнь. Обычная, с ежедневными хлопотами, мелкими радостями и неурядицами. Аглая успела обзавестись квартирой, устроилась на работу в музей, больше не из-за денег, в них недостатка не ощущалось - спасибо сбережениям, привезенным из Франции, а для эмоциональной подзарядки. Случайно Аглая узнала, что книги Патриарха после смерти, спасшего их литератора, были переданы его наследниками, явно не оценившими всю ценность книжной коллекции, в ту самую библиотеку, где трудилась Лизавета. Тогда в жизни Аглаи Борисовны и появился неизменный, еженедельный ритуал посещения библиотеки. Само пребывание поблизости с этими памятными книгами заставляло женщину вновь чувствовать себя рядом с художником. Иногда ей и вовсе попадались его книги, узнаваемые по экслибрису: печати

Когда тайна посещений библиотеки Аглаей Борисовной была раскрыта, общение между ней и Лизой стало еще доверительнее. Теперь, девушке даже разрешалось бывать в гостях у женщины. Она жила в очень уютной однокомнатной квартире, обставленной с отменным вкусом, полной изящных вещиц и картин. Лиза очень любила приходить сюда и подолгу разговаривать с Аглаей Борисовной. Та обычно сидела в вольтеровском кресле, мерно раскачиваясь и описывала какой-нибудь эпизод своей парижской жизни. Лиза же сидела рядом в мягком бархатном кресле и с жадным интересом слушала каждый рассказ. Все услышанное настолько впечатляло девушку, что однажды она даже выразила желание написать биографию Аглаи Борисовны. Та только рассмеялась:

- Моя дорогая, зачем ты будешь тратить свое драгоценное время на такую чепуху! Если уж есть вдохновение, то лучше используй его на что-нибудь другое!

- Но в ваших рассказах столько примечательного! Вам пришлось преодолеть столько трудностей...

- Вовсе нет! Ты преувеличиваешь трагедийность моей жизни, мягко возразила Аглая Борисовна. Если уж кто и заслуживает внимания, так это русские дворяне первой волны, ставшие ненужными собственной стране во время революции. Вот кто поистине выдержал испытание! Ведь, фактически, нашим аристократам пришлось наступать на горло собственным гордости и достоинству и браться за любую работу: стирать в прачечных, крутить баранку такси, подавать еду или торговать.

- Да, наверное, вы правы: их положение было ужасно.

- Мы и представить себе не можем, что чувствовали все эти рафинированные дворянки и аристократки, с врожденным вкусом и чувством прекрасного. Им, с детства привыкшим получать все самое лучшее и получившим блестящее образование, пришлось через унижения, за заведомо несправедливую плату искать пропитание в новой стране, на невероятно конкурентном рынке труда.

- Получается, что тогда Франция, оказалась наполнена женщинами, наделенными безупречными манерами и отменно разбиравшимися в моде.

- Именно! И вот про таких женщин и надо написать. Они вправе называться героинями. Все эти аристократки - носительницы громких титулов, а теперь ставшие безвестными закройщицами, манекенщицами, вышивальщицами, шляпницами, белошвейками, кружевницами, целых два десятилетия создавали моду в Париже. И перед некоторыми высокая парижская мода даже распахнула свои роскошные двери. Описать их судьбу - достойная задача для писателя.

- Вы несомненно правы, воскликнула Лиза уже мысленно представляя структуру будущего произведения.

- Давай договоримся, что ты попробуешь написать роман о нашей эмиграции. Управишься за два года? Я боюсь, что дольше не проживу, а прочитать бы очень хотелось...

- Начну сегодня же! выпалила Лиза. Взгляд ее горящих глаз выражал всю ее решимость.

- Вот и чудесно! Думаю, у тебя получится прекрасный роман

 

Анастасия Андреевна Селькова (р. 03.10.1993)

Уральский государственный юридический университет им. В.Ф. Яковлева, первый курс магистратуры.

(г. Екатеринбург)

 

 

Защитник Отечества

 

Все лето 1915 года русская армия вела тяжелые оборонительные бои и отступала, но уже к осени 1915 года в русско-немецкий фронт стабилизировался. В конце сентября Тульский пехотный полк перебросили в район Двинска (ныне Даугавпилс, Латвия), где он занял одну из наиболее важных позиций. В годы 1-ой мировой войны Двинск был прифронтовым городом, здесь находился штаб 5-ой русской армии. Город сильно пострадал от военных действий, население резко сократилось, многие промышленные предприятия были вывезены вглубь России. Однако командование 5-й армии готовило наступление, чтобы отбросить врага как можно дальше от города.

В последние сентябрьские дни Костя стоял в боевом охранении, было сыро и холодно, по ночам уже случались заморозки и по утрам поля покрывались белым морозным налетом. Костя зябко ежился в солдатской шинели. Он вспоминал довоенную жизнь, которую он провел в далекой от Двинска Тамбовской губернии.

Издавна Костины предки занимались хлебопашеством, выращивали рожь и пшеницу. Но когда отечество подвергалось опасности со стороны внешних врагов, предки всегда выступали на его защиту. Отец рассказывал, что еще в середине 17 века его далекие предки пришли на Тамбовскую землю для охраны южных рубежей от набегов южных племен. За это Государь Алексей Михайлович пожаловал землю, которые они стали обрабатывать в мирное время. Но когда была необходимость они призывались в армию. Сам отец Кости при Александре III отслужил в русской армии более десяти лет. Уже и младшего брата скоро должны были призвать в армию.

Костя похлопал себя руками, чтобы немного согреться. Конечно, условия походной жизни на войне были суровыми, не всегда можно было умыться или поесть горячей еды, солдат выкашивали инфекционные заболевания, мучали вши. Многие Костины односельчане, которые с ним были призваны погибли или получили тяжелые ранения. Тут Костя заметил, как из штабной землянки забегали унтера. - Ну вот - подумал он - готовится атака.

Утром 1 октября 1915 года полковой священник отслужил праздничный молебен по случаю праздника Покрова Пресвятой Богородицы. С Божией помощью и с молитвами Богородице в 6 утра батальоны выдвинулись на боевые позиции и медленно ползком стали перемещаться в сторону немецких укреплений. Костя находился во втором батальоне в самых первых рядах. Солдаты мерзли, хотелось есть и курить. День уже перевалил за обед. И на конец-то зазвучала команда - Вперед, в атаку! - Костя вскочил и побежал вместе со всеми, выставив вперед свою родную трехлинейку со штыком, направленным вперед. С немецких позиций застучал пулемет. Пули фонтанчиками выбивали комья замершей земли. До немецких позиций было уже недалеко. Сильный толчок в грудь сбил Костю на землю. Он увидел, как черное небо опускается на него и потерял сознание.

Из журнала военных действий 72-го Тульского пехотного полка: «В 3 часа дня после подготовки артиллерии, лихим энергичным налетом немецкая позиция занята. Вечером полк закрепился на занятых позициях. Взято в плен 155 человек, в том числе 2 офицера и 3 пулемета.»

Костя очнулся в полковом лазарете, сильно болела грудь. Он лежал на кровати, застеленной белыми простынями. Пожилая медсестра заметила, как Костя пошевелился и застонал. Подошла, вытерла лоб полотенцем, запричитала - Потерпи сыночек - будет легче.

5 октября Костю привезли в Петроград. Над российской столицей висели тяжелые темные тучи. С Балтики дул холодный пронзительный ветер, накрапывал мелкий дождик. Эшелон с больными и ранеными разгружали на подводы и развозили по госпиталям и лазаретам. Костю привезли в Костромской госпиталь на Университетской линии. Суровые пожилые мужики в белых халатах быстро носили раненных по палатам, а кото-то клали прямо в коридорах. Мест не хватало. В проходах суетились молоденькие сестры милосердия и монахини из ближайшего монастыря.

В середине октября Костя по-прежнему находился в госпитале, он очень плохо себя чувствовал, часто терял сознание, в груди очень сильно пекло. У него началось воспаление, хотя пулю хирург удалил еще в полковом лазарете. В голове мысли о семье - Как там моя супруга и детки? - Тяжело было не только на фронте, но и в тылу. В селах не осталось здоровых взрослых мужчин, на полях трудились старики, женщины и дети, ведь продовольствие нужно не только для мирной жизни, но и для фронта.

Костя закрыл глаза и уснул. Ему снилось голубое небо с белыми облаками, золотое поле пшеницы, супруга и дети. А в Петрограде все также дул противный балтийский ветер и дождь стучал в госпитальное окно. Суровые пожилые мужики в белых халатах грузили на подводы деревянные гробы.

Коньшин Константин Абрамович, православный, 1890 года рождения, рядовой 72-го Тульского пехотного полка, умер от пулевого ранения в Костромском госпитале Петрограда 15 октября 1915 года. Тело было отправлено на родину, в Тамбовскую губернию.

Вечная память моим предкам, защитникам Отечества, отдавшим свои жизни ради своих жен и детей, ради отцов и матерей, за Царя и свою родину.

 

Анна Валериевна Коньшина (р. в 2008)

МБОУ СОШ №10 г.Куйбышева,

(г. Куйбышев Новосибирской области)

 

 

НАСЛЕДСТВО

 

Мой прапрадед Дмитрий Никитич Коробков, как и любой русский мужик, крепкий хозяин и любящий отец, хотел оставить сыновьям хорошее наследство, а дочерям доброе приданое. Конечно, для вчерашнего крепостного речь не шла об особняках и фамильном серебре, но в самом начале «короткого двадцатого века» у новоиспеченного сибиряка все равно были хорошие перспективы. И создавал их для себя он сам.

Рано осиротевшему Дмитрию не досталось никакого существенного наследства кроме неутомимой предприимчивости, подтолкнувшей его начать долгий путь, который приведет в Сибирь. Слишком далеко в Сибирь… В начале 90-x годов XIX века, с наступлением совершеннолетия, Дмитрий решается оставить свой «кошачий надел» на Орловщине и покорить старую столицу, где для него всегда находилась работа. Набравшись опыта он ухватился за возможность освоить перспективное ремесло и стал каменщиком.

В 1905 году для всей страны была пройдена революционная точка невозврата. Пожалуй тогда лишь немногие провидцы могли предполагать что робкий демократический взлет обернется кровавым коммунистическим пике. Но уже нельзя было не заметить, что в движение пришло все: умы и капиталы, люди и земли. Дмитрий Никитич тоже снялся с места и на волне столыпинских реформ навсегда покинул Москву и родную «Расею», оставив за Уралом старую жизнь со всеми ее достоинствами и пороками, такой, какой она пожалуй во многом была еще при отцах и дедах.

Сибирь встретила тридцатилетнего переселенца тепло, одну за другой предлагая возможности. В Томске Дмитрий Коробков оказался как раз в ту пору, когда город сотканный из хаоса деревянных улочек и переулков вошел во вкус преобразований и отстраивался в камне. Ненадолго судьба моего предка пересеклась с судьбой русского купца-миллионера Александра Второва. Дмитрий Никитич становится заведующим постройкой каменных работ в городе Бийске и Томске, присоединяется к работе над одной из жемчужин томской архитектуры - Второвским пассажем. Позднее он принимает предложение Второва об открытии кредитной линии и начинает свое дело.

Семью и торговлю Дмитрий определяет в относительно удаленную, но очень живую местность с загадочным названием - село Тайна, в стороне от волостного центра Старая Барда по старому Кебезенскому тракту. Крепко прижиться там не удалось и семья перебралась в молодое село Новая Барда, в котором им предстояло прожить десяток счастливых и десяток тревожных лет.

К роковому 1917 году у перешагнувшего сорокалетний рубеж Дмитрия Коробкова уже было семеро детей (4 сына и 3 дочери), еще одной девочке с трагичной судьбой только предстояло родиться. Крепкое хозяйство: 12 лошадей, 12 коров, 23 овцы и несколько свиней, порядка 50 десятин обрабатываемой земли и необходимая техника, магазинчик и кожевенная мастерская. Членство в местной маслодельной артели. А алтайское масло в ту пору славилось на весь мир и бережно упакованным в кедровые ящички поставлялась к столу в Лондоне, Гамбурге и Копенгагене.

Первые годы советской власти прошли относительно спокойно, удавалось подстраиваться и находить подход. В 1920-х Дмитрий Коробков даже входил в члены сельсовета, активно участвовал в сельской жизни и делах потребкооперации. Но к 1928 году, когда от былого хозяйства не осталось уже и половины Коробковы прошли новую точку невозврата - главу семьи лишили избирательных прав.

Почти все, что я знаю про прадеда написано его рукой в прошении о пересмотре этого решения. Бумага подшита к делу лишенца и хранится в Алтайском краевом архиве. Откровенное, без прикрас и утайки своего достатка или таких опасных деталей как использование наемного труда, письмо человека, который не видел за собой греха и недоумевал от произошедшего. Вероятно он думал, что все это досадная ошибка, которую исправят, разберутся где-то там наверху.

Наверху разобрались и в 1931 году 57-летний Дмитрий Никитич Коробков как кулак, вместе со всей семьей, включая 80-летнюю мать, беременную сноху, малых детей и внуков был выслан на спецпоселение в Нарымский край. Никто из них больше не увидит дома, кроме Анастасии, той самой девочки, которая родилась последней, уже советским ребенком в 1919 году. Спустя время ей, вместе с другой юной односельчанкой, удалось бежать из ссылки и добраться до дома. В родном селе остались две ее старшие сестры, не попавших в списки выселяемых по счастливой случайности - они совсем недавно вышли замуж за небогатых мужчин и не успели обзавестись значительным хозяйством. Настя несколько дней пряталась под кроватью в доме моей прабабушки Прасковьи. С собой она принесла мрачные вести о семье, которые до нас, ныне живущих, дошли лишь обрывочно, поскольку Прасковья Дмитриевна имела правило не говорить сверх меры, хорошо понимая охранительную силу неведения. Анастасии же не удалось сойти с намеченного судьбой маршрута, ее не стало уже через несколько дней после возвращения домой. Как вспоминают ее племянницы, она, изголодавшаяся в ссылке и бегах объелась нехорошего зерна и умерла скоропостижно, но мучительно. Сестры похоронили ее на сельском кладбище при церкви в Новой Барде. Сейчас в умирающем селе не осталось ни церкви, ни следов тех могил, ничего, что могло бы напомнить об Анастасии, но осталось ее имя, которое сегодня носит ее родная племянница и старшая дочь Прасковьи Дмитриевны и которое ношу я.

Все чаяния Дмитрия Никитича увязли в мерзлоте сибирских болот, где по всей видимости пропал и он сам. Немногочисленным потомкам не достался ни дом с магазином, ни душистые травы с семейных земель, ни самовара, ни сундука, ни платка, ни брошки... Не осталось ни одного фото тех, кто отправился в Нарым. Никаких следов, кроме скупых архивных строчек. Однако, глядя на сохранившееся в архиве письмо написанное незнакомым, но родным почерком, на фасады Второвских пассажей в Томске и Бийске, кладка которых помнит тепло его рук, на бескрайние пустоши в Луговом, бывшем некогда Новой Бардой и на то самое место в деревеньке, где когда-то стоял дедов дом, я понимаю, что досталось нам много. Дмитрий Никитич оставил нам главное - память, которую как оказалось не так-то просто отнять, которая способна согреть на расстоянии времени и дать чувство семьи тогда, когда от семьи казалось бы уже никого не осталось. Прадед подарил мне память о прошлом, которая дает надежду на будущее.

 

Анастасия Андреевна Парамонова (р. в 1992)

Томский государственный университет

(г. Барнаул)

 

 

«Про кровь, про казнь, про суд…»

 

Прозорливее многих современников октябрьские события осмыслил Максимилиан Волошин.

Еще на заре века, в 1905 г., Волошин, чувствуя, что Россия перешагнула круг безумия, справедливости и отмщения», обозначит логику надвигающихся на страну кровавых лет:

 

Кто раз испил хмельной отравы гнева,

Тот станет палачом иль жертвой палача.

 

В первый день 1917 года Волошин напишет: «В эпоху всеобщего ожесточения и слепоты надо, чтобы оставались люди, которые могут противиться чувству мести и ненависти и заклинать обезумевшую реальность благословением».

В ноябре 1917 в письме к М. Сабашниковой заметит: «И мы еще далеко не достигли самого худшего». Хотя оно уже свершилось. В поэтическом отклике на Брестский мир появится ощущение безысходности:

 

Ее мы прогалдели, проболтали

Пролузгали, пропили, проплевали,

Замызгали на грязных площадях.

 

Ужас происходящего заключается в том, что «Родину народ сам выволок на гноище, как падаль». Иронично звучит 23 ноября 1917 года лозунгово-плакатная лексика: «Не надо ли кому земли, республик да свобод, гражданских прав?»

«Началась остервенелая борьба двух классов: буржуазии и пролетариата, которые в сущности друг на друга похожи как жадностью к материальным благам и комфорту, так и своим невежеством, косностью и полным отсутствием идеи духовной свободы».

Волошин создает целую портретную галерею участников революции.

Вот матрос, который «громил дома, ища поживы, награбленное грабил, пил». Чего в нем больше: человеческого? звериного? Взгляд у него - «мутный, злой, как у дворняги».

Что же будет делать «буйная орава» красноармейцев на улицах революционного Петрограда?

 

Высаживать дверь прикладом,

Толпою врываться в дом.

 

Пройдет по улицам этого города «большевик - зверь зверем», который «буржуям общую устраивал резню». Вслушайтесь, как он «хлещет площадною бранью». Это его «терминология» слышна по всей стране: «брали на мушку», «ставили к стенке», «списывали а расход».

Появится в этом ряду и спекулянт, чтобы «жонглировать то совестью, то ситцем».

А в газетах, на плакатах будет «бред о буржуазном зле, о светлых пролетариатах, мещанском рае на земле».

Что будет стоять за братоубийственной бойней? «Голод». «Террор». «Красная Пасха».

Революция, по Волошину, уподоблена одержимостью бесами. Поэт напишет: «Святая Русь покрыта Русью грешной». Он видит, как «демоны глухонемые» «древние рушат своды» и

 

Собою бездны озаряя, они не видят ничего,

Они творят, не постигая предназначенья своего.

 

Поэт же «видит современность только с религиозной, а не с политической точки зрения».

Он верит в правоту Верховных сил. Россия, охваченная пламенем революции, представлена в Библейском образе:

 

Мы погибаем, не умирая,

Дух обнажаем до дна.

Дивное Диво - горит, не сгорая,

Неопалимая Купина!

 

Маршрутом «катастроф, падений и безумий» назвал поэт события 1917 года. Но этот кровавый путь народа укрепил в Волошине веру в добро. Зло можно победить. Молитвой «за тех и за других». Плачем, о тех «кому долго жить». Радостью о «преосуществлении человека».

Поэт не только свидетель, но и соучастник произошедшего со страной:

 

Я не сам ли выбрал час рождения,

Век и царство, область и народ,

Чтоб пройти сквозь муки и прощения

Совести, огня и вод.

 

Элэна Арушанян, ученица 10 класса

МБОУ СОШ № 84 г. Екатеринбурга

учитель: Перельштейн Елена Владимировна

 

 

НРАВСТВЕННОСТЬ

 

Нравственность учит не тому,

как стать счастливым,

а тому, как стать достойным счастья

Иммануил Кант

 

  Нравственность! Достаточно сложная тема для рассуждения, и я решился взять ее далеко не сразу. Началось все в старших классах с обычного «списка литературы» на лето. В течение учебного года свободного времени практически не бывает, зато летом, в погоне за концом упомянутого «списка», порой успеваешь прочесть по две книги за день. Таким вот каникулярным летом состоялось мое знакомство с произведением И.С. Шмелева «Как я стал писателем». Легкий, интересный рассказ, который читался на одном дыхании. Еще тогда, закрывая книгу, и увидев на ее обложке фотографию автора, я поймал себя на мысли, что совсем иначе представлял его внешность. С фото на меня смотрел худощавый печальный мужчина средних лет. Он как будто хотел мне еще что-то сказать, но, увидев что я тороплюсь, оставил этот серьезный разговор «на потом».

  Спустя примерно месяц я уехал отдыхать в Алушту. Море, кипарисы, кристально чистый воздух - все это окружило меня с первой минуты пребывания там. Уже на следующий день я увидел неподалеку от нашего санатория табличку-указатель к дому-музею И.С. Шмелева. «Музей? На каникулах? Вот еще!» - подумал я тогда. А после нам раздали программки экскурсий, и с одной из них на меня взглянул знакомый портрет. «Теперь пора» - словно сказал он мне - «Заходи в гости». И я пошел. Даже не знаю почему, просто не смог не пойти.

  Еще с порога небольшого, со множеством окон дома я понял, что разговор предстоит серьезный. Экскурсовод говорила, а я местами даже не слышал ее голоса - все смотрел по сторонам, стараясь ничего не упустить. Здесь было столько родных писателю вещей! Фотографии, письма, иконы… А вот и журнал «Русское обозрение», в котором был напечатан первый рассказ Шмелева «У мельницы», именно о нем я читал дома.

Счастливое детство и юность, прекрасная семья… А потом беды - одна за другой. Война! Уходит на фронт Сережа - единственный сын писателя. Спустя некоторое время его комиссуют по состоянию здоровья - туберкулез. Именно этот страшный диагноз приводит семью Шмелева в Крым в поисках целительной силы местного воздуха. Страну разрывает гражданская война! И вдруг, непонятная перепись. Все военнослужащие и интеллигенция, не покинувшие полуостров после выхода врангелевской армии, должны явиться в реввоенкомат. Сережа был вызван туда одним из первых, и не вернулся. Где он? Что с ним? Несколько лет страшного неведения. Около ста тысяч «переписанных» расстреляны. Вот и Ивану Сергеевичу велено явиться для занесения в страшный список-приговор. К этому времени несколько произведений Шмелева уже стали известны широкой публике, а «Человек из ресторана» принес настоящую любовь читающего населения. В кабинете спиной ко входящим сидит человек, монотонно пишущий под диктовку фамилию, имя и отчество «неблагонадежного». «Иван Сергеевич Шмелев» - диктует писатель. У сидящего спиной вздрагивают плечи: «А не тот ли это Шмелев, который «Человек из ресторана» написал?». «Тот-тот» - подтверждает Иван Сергеевич, не зная, что сейчас эта повесть спасает его жизнь. Сидящий спиной делает несколько взмахов ручкой в воздухе, не желая вносить автора в смертельный список, и кричит: «Следующий!». Что в этот момент происходит в душе у «сидящего спиной»? Можно ли назвать этот поступок нравственным? Ведь он наверняка знает, что «убивает» записанных, чувствуя при этом торжество своих идеалов, намеренно не глядя на входящих. А тут… Слишком высока оказалась жизнь человека, из-под пера которого выходили любимые всеми произведения? Пошатнулись его жизненные принципы и нравственность взяла верх? Видимо нравственность в человеке - это не бетонная стена, а неизвестная нам пульсирующая как кровь в венах субстанция, бьющаяся на границе между светом и тенью. Как порой хорошее и плохое переплетаются внутри человека и перетекают друг в друга.

  Идем дальше. Перед глазами картины голода 1921-го года. Да, даже в цветущем Крыму все живое умирало от его безжалостных лап. Сразу после открытия перевала, разделяющего полуостров и материк, Шмелевы покидают Алушту, все еще надеясь разыскать сына, о котором ничего не могут разузнать уже на протяжении двух лет. Хотя нет, покидают - это в роскошном экипаже и дорогих нарядах. А они бегут - пешком, без средств к существованию, умирая от голода. Они обречены! Закончилась даже вода... Хватит ли сил дойти до виднеющегося вдали дома? Есть ли там кто-то живой? Дошли. Единственная просьба - глоток воды. Заговорили с хозяином дома, история даже не сохранила для нас его имени. И снова: «А не тот ли это Шмелев?». И снова: «Тот самый!». Шмелевы получают с собой буханку хлеба, которая спасает им жизнь. Почему? Зачем голодающий мужик отдает последнее незнакомому человеку? Ведь идет борьба за выживание - на уровне инстинктов! Какая уж тут нравственность? До нее ли? Но, видимо, нравственность - это не только порождение мысли, но и зов сердца. Получается, что она не только живая, но и чувствующая!

  Смотрю на одну из полок в доме Шмелева и вижу перед собой ту самую книгу - «Человек из ресторана». Но для меня это теперь не просто книга, а чудесный оберег, как минимум дважды спасший человеческие жизни! Не укладывается в голове. Каким же светом и искренностью должно обладать слово, чтобы нести в себе такую силу!

  Возвращение в Москву, в стены родного дома. Но его ли это дом? Здесь уже расселены многочисленные семьи рабочих. Демонстративное неприятие старого режима, вызывающее поведение, грубая брань… Они безнравственны? Думаю, нет. Но у них нравственность своя, не совсем понятная нам сегодня: выжить, установить свои порядки любой ценой. Давайте назовем ее нравственностью чертополоха. Он тоже живой, но своеобразный, угнетающий все другие проявления жизни на своем пути.

  Здесь оставаться нельзя. Единственный путь к спасению - эмиграция. Шмелевы едут в Берлин, а затем в Париж. И здесь их все-таки настигает страшная правда, мысли о которой они гнали от себя несколько лет. Сережа мертв! Расстрелян на следующий же день после попадания в перепись… Хватило бы у писателя сил, чтобы бороться за жизнь, зная это? Полагаю, что нет. Это становится ясно еще на подходе к стеллажу «Солнце мертвых». Именно его Шмелев пишет как крик смертельно раненого человека. Огромная в полстены обложка «Солнца» - черного с красным долго еще будет стоять в глазах. Шмелев - не мыслящий себя без России, как никто проникнутый любовью к Родине, своими руками навсегда закрывает себе возможность вернуться сюда. Переведенное на множество европейских языков «Солнце мертвых» открывает страшную, черную правду о реалиях нашей страны тех лет. Это конец? Сил жить дальше уже не осталось. Но нет! Нравственный долг и безграничный патриотизм не дают Шмелеву замолчать. Совсем не такой должны узнать Россию! Она другая - светлая и добрая, с прекрасными людьми и необыкновенной природой. Нет права не рассказать о такой России! И Шмелев говорит. И как он говорит! «Богомолье», «Пути небесные», «Лето Господне» - вот где его Россия, его любовь, его вера, его нравственность! Это ведь были не просто книги, они оживали, стоило только к ним прикоснуться. И не просто оживали, но и давали силы жить каждому, кто держал их в руках. Я не просто так об этом говорю, не для красного словца. Эти произведения Шмелева читали не только в уютных библиотеках, но и заключенные концентрационных лагерей в годы войны! И жили! Выживали вопреки всему, потому что знали, что есть ради чего.

  Все. Вышел, не дождавшись окончания экскурсии. Просто не захотел слушать об окончании жизненного пути Шмелева. Да и умирают ли такие люди? Лично я уверен, что нет. Как писал сам Иван Сергеевич: «Сердце, хранящее идеал, живет и бьется». Также как живет и бьется каждое его произведение, со многими из которых позже я познакомился поближе. Нравственность, любовь, вера, жизненные ценности… Получается, что у каждого они свои? Или все-таки есть общее мерило, делающее поступки человека и его жизнь нравственными? Видимо прав был американский философ Джон Дьюи, который считал, что: «Нравственность - не перечень поступков и не сборник правил, которыми можно пользоваться как аптекарскими или кулинарными рецептами».

  В средние века люди считали, что мир есть текст и человек в мире - тоже текст. Текст, который он пишет сам, в течение всей своей жизни. И нравственность как живая вода бежит меж написанных нами строк, пульсирует и бьется в такт историческим и жизненным событиям, окружающим нас. И цель каждого - написать этот текст так, чтобы не было стыдно за полученный результат. Правильно я Вас понял, Иван Сергеевич?

 

Георгий Вячеславович Хадеев (р. 23.04.2005)

студент 1 курса факультета журналистики ФГАОУ ВО «Северо-Кавказский федеральный университет»

(г. Ставрополь)

 

 

Посвящение Александру Солженицыну

 

Бывают Гении давно минувших дней:

Идут за ними тысячи народов,

И голос их теснит сердца людей,

Давая нам желанную свободу.

Их часто притесняют, их гнобят,

В их творчестве полезного не видя,

-»Предатель!», восклицают, говоря,

Сочувственные речи, лишь для вида.

А их талант, хоть бородой оброс,

И стал на миг, фактически не нужным,

Не поднимает горделиво нос,

И не стреляет пафосом из пушки.

Он - Мученик, прошедший лагеря,

За идеалы, что для нас Святые,

Закрыв позор лихого «Октября»,

Как амбразуру раненой России.

 

Савелий Кострикин (р. в 2002)

студент ВГУ

(г. Воронеж)

 

 

Русская война

 

В вихре боя

 

Весна пятнадцатого года

И рокот боя вдалеке,

Опять бушует непогода

И уж клинок прирос к руке.

Все не смолкает топот конный

И пулеметная свирель

Играет как скрипач придворный,

А на дворе уже апрель.

И кружит все нас вихорь боя,

И к канонаде привык слух,

Пустяк здесь мужество героя

Да коль селен военный дух.

И снова, снова увлекает

Кровавым вальсом смертный бой

И солнце трупы озаряет,

И оглушает слух трубой.

Сигнал к атаке, что ж за дела!

На пулеметы, в полный рост,

Судьба ты этого хотела?

За милых дам, последний тост!

(28.07.2018)

 

Фронтовые грезы

 

Солнечный день, безмятежное лето,

Барышни ласковый взор,

Звуки рояля и блеск эполета,

Ширь безмятежных озер.

Все это помнится сказочной грезой,

В пекле Великой войны,

И лишь сестричка - цветущая розой

Блик робкий, мирной весны.

Нам до нее сотни верст и сражений,

Гибель друзей, море слез,

Дышит прохладою сумрак осенний,

Лист падает с польских берез.

Серые дни, канонады раскаты,

Сырость, окопные вши,

У костерка песню пели солдаты:

«Строчку сестра напиши».

(01.08.2020)

 

Русская война

 

Вера - это все что осталось,

А мне и того не дано,

Все помнится, как ты прощалась

В Париж, уезжая давно.

Все помнятся годы и версты,

Как ада раскрытая пасть,

Церквей пепелища, погосты,

Где мертвых некуда класть.

И буря столетнею мглою

Накрыло идущих в степи,

Проклятой гражданской войною

Свела с Богом данной тропы.

«На дон» как молитва звучала

Та фраза столетье назад,

Там горстка героев шагала

И путь их мучительный свят.

Столетний поход за Россию,

Столетний Ледовый поход,

Нам выпало милостью Божию

Идти с Русским стягом вперед.

Все дальше в бескрайние степи

И Дон пусть скуют холода,

Мелькают там красные цепи,

За Родину в бой господа!

(23.03.2018)

 

Герои

 

Они идут донскою степью,

Сквозь и столетья, и года,

Они идут неровной цепью

Освобождая города.

Они идут железным строем,

В плен не сдаются, не берут!

И ангелы Русским героям

Марш милой родины поют.

Они идут, неся свободу,

Они идут, круша врагов,

Неся спасение народу

От мракобесья и оков.

Они идут, мальчишки - войны!

Вчерашние ученики,

Они идут - шеренги стройны

И малочисленны полки.

Они идут - спасая совесть

Предавших родину отцов,

И краткая их жизни повесть

Пример для нынешних юнцов.

Они идут по воле сердца

За совесть Русскую и Честь

И вальс уж переходит в скерцо,

Но в сердцах истина, не месть!

(23.10.2019)

 

Атака Белых Валькирий

 

Луч сквозь тьму озаряет равнину

И Валькирии ринулись в бой,

Не сдержать врагам эту лавину

И сметет она вшивый их строй!

Пулеметы работают мерно,

Трехдюймовки прицельным огнем

Пашут землю. «К посеву наверно.

Мы на ней все сегодня умрем».

В глазах всадниц отвага и ярость

И рубя на ходу вражий сброд,

Позабыта здесь дамская слабость.

На дворе восемнадцатый год.

Все надежды и вера в победу

Словно сон отошли поутру,

Места нет здесь партийному бреду.

Есть здесь шанс отплатить за сестру!

Пусть не справить не кто о нас тризны,

Пусть последнюю встретим весну,

Чтоб спасти Честь любимой Отчизны

Что томится во вражьем плену!

(22.02.2022)

 

Белоэмигранты

 

«Мы рассеяны, но не расторгнуты»

Этой мыслью и горьким вином

От отчизны любимой отторгнуты

Мы пытались забыться как сном.

Осушили мы чашу несчастий,

Бет, невзгод, поражений до дна

И прошли через сотни ненастий,

И за все заплатили сполна.

И о прошлом в сознанье лелея

Памяти увядавшей цветы,

Что оставила милая фея

Призрак мiра живой красоты.

И любовь неземную, нетленную

К нашей Родине, канувшей в прах,

Как молитву души незабвенную,

Что попрала сомненья и страх.

Мы несем через тьму светоч Истины

И в сердцах пламя Белой борьбы

И надежду прейти к родной пристани,

Не склонясь от ударов судьбы.

(29.11.2017)

 

Дмитрий Митрофанов (р. в 1998) 

ННГУ им. Н. И. Лобачевского

(г. Нижний Новгород)

 

 

…от рода к роду…

 

Первая мировая война

 

Отдан приказ старику.

Родина так далека,

И не ложится в строку

Мертвое имя полка.

 

Ты выбираешь не сам,

С высших не спросишь ответ.

Нет возвращения вам,

И артиллерии нет.

 

Долг арьергарды зовет

Чье-то безумье спасти.

Все они серый народ,

Мясо на крепкой кости.

 

Им от часов до минут

Больше не знать ничего.

Детям своим не дадут

Кротость лица своего.

 

В поле не станут радеть,

В землю не бросят семян.

Их обрекая на смерть:

«Слушай, полковник, меня!»

 

 

Свобода

 

Я разозлюсь, и я сказать посмею,

И пусть ко мне окажутся глухи.

Вам истины чужой всегда милее

Свои приятные грехи.

 

Вам нравится бредущий наугад

Неясный мир, размытый и пустой.

Никто не прав, никто не виноват,

И нет черты и бездны за чертой.

 

Свободные от формы и от мысли,

Свободные от долга и труда

Вы в пустоте падения повисли -

Никто, из ниоткуда, в никуда.

 

Нет, я не назову достойную причину.

Увы, решает каждый сам.

Вы не должны ни прадеду, ни сыну,

Ни звездам, ни морям.

 

Не разрешайтесь в бесполезных родах

Мышами от слоних.

Вам будет всем дарована свобода

От вас самих!

 

 

Былина

 

Мы - повымерли!

Вы - повыросли!

Знаю будет горластая рать,

Эту жизнь

без любви и стыдливости,

По карманам своим разбирать.

 

Сели вороны.

Все насмешники,

Да ругатели, да лжецы.

Ты подай им себя -

пешего,

А коня приведи под уздцы.

 

Как жене для тебя

воля мужняя,

Как собаке держанье цепи.

Ты подай им себя безоружного

И доспехи в реке утопи.

 

Ты послушайся, тошно ли, муторно.

Никому не вернуться назад.

И положат нагого, разутого,

Видишь, прочие тихо лежат?

 

А не хочешь -

так волком в леса беги.

Солнце выдаст,

так прячься в кромешный мрак.

И поверь мне: их боги - твои враги!

И что жертвы нужны НЕ для общих благ.

 

А не хочешь -

Так сердце врага добудь

На последнем изломе пути.

Хорошо бы вернуться когда-нибудь...

Хорошо бы подальше уйти.

 

2020

 

 

Прокатилось от рода к роду

 

Александру Блоку

 

Прокатилось от рода к роду

Смертью пуль и враньем знамен.

Тот, кто нам обещал свободу,

Рабство горькое дал взамен.

 

И заснула страна от боли,

Словно раненый зверь в лесу.

Эй, Россия моя, доколе

Нос в берлогу к тебе не суй!?

 

Разгулялась весной природа

В маков цвет да полынь травой.

Помнишь, сказку страны народной

Да есенинских песен запой?

 

Все прошло как в едином часе,

Кровь казалась во сне водой.

Помнишь, кто-то пророчил счастье,

Словно ты была молодой?

 

 

Расстрел

 

Николаю Степановичу Гумилеву

 

 

Машина. Скрип ее колес.

«Что, доигрался в прятки- жмурки?»

И ошалело лаял пес

На чьи-то кожаные куртки.

 

И нависала немота,

Как будто слушал кто-то лишний.

Уколы глаз, изгибы рта -

Взглянули холодно и вышли.

 

Играй, артист! Веди с умом

Тебе порученное дело.

Возьми, как в острие прицела,

В душе горящее клеймо.

 

...Он поднял руки в знак Весны,

Шла Осень в сине-серой шали.

Под башмаком ее листы

Кроваво-красные шуршали.

 

А в листьях очертанья тел

Непоправимой свечкой гасли.

И гробом показались ясли.

И тишина

была

затем...

 

2018-2019

 

 

Я врагу своему равен

 

«Уведи меня в ночь, где течет Енисей

И сосна до звезды достает,

Потому что не волк я по крови своей

И меня только равный убьет».

Осип Мандельштам

 

Я врагу своему равен-

Потому положу в строку,

И пускай я смертельно ранен,

Громче песня моя ликуй!

 

Будет слово мое, что глыба,

Будут золотом кровь и грязь.

Сам себе я врага выбрал,

В стекла битые заглядясь.

 

Не спасай меня, не приручивай-

Бесполезной гордыни почин.

Нет пути для меня лучшего,

Чем зарезать его в ночи!

 

На убой, да на бой бесчестный

Поведет меня этот гимн.

Я врага словно душу пестовал,

Не могу уступить другим!

 

 

Мятеж

 

Проходят дни, текут часы,

Давно сошел Ягода.

На Ош-Курье близ Усть-Усы

Январь …второго года.

 

Мы так худы. Назавтра мертв,

Кто мясом нищий.

Мы так умрем, что даже черт

Костей не сыщет.

 

Я знаю, ты помочь готов,

О Боже мой!

Дави блатных, души воров

И режь конвой.

 

Возьми АКа, убей стрелка,

Мечом не сможешь.

Уходит в лес зэ-ка зэ-ка.

Помилуй, Боже!

 

В лесу деревья и трава,

И плачет просто

«Статья», дающая права

На райский остров.

 

Приятен лордам в Голубых

Закон конвенций.

А мы, принявшие на лбы,

Мы все туземцы.

 

На грудь, на спины, на бока

Статья, как знамя.

Возьми АКа, убей стрелка,

Уходим с нами.

 

 

Подголосок

 

Помню предков моих поселок,

Деревянные их дворы.

И я маленький был лисенок,

Не вылазивший из норы.

 

Просыпаться от смерти - зябко

В предрассветные, сизые сны

Приходила ко мне хозяйка

Той широкой, цветастой страны:

 

Мать-и-мачеха, лебеди-гуси -

Все для детских твоих забав.

Даже пальцы твои укусишь,

Словно ручку поцеловав.

 

До бельма приглядевшаяся картинность

Снег и листья, земля с травой.

Солнце по небу прокатилось

Окровавленной головой.

 

Загубили деревню, исхаяли

На консервы забили городу.

Не согреешь в ладонях дыханием

Землю чужую и голую.

 

И тогда в города многолюдные

Побежали села сыны,

Ненавистные за трудолюбие,

От Сибири и от Стены.

 

И живу я теперь столичный,

Как службистов иных сынки.

Мне и помнить то неприлично,

Мне и ссориться не с руки.

И как бешенным псом укушенный,

От бессилия злого злей,

По-на-слышаны, по-над-слушаны

Мною подвиги егерей.

В вечер ясный ли, в утро хмурое

И чудовищна, и чудна,

С освежеванными шкурами,

Бродит в городе за мной Стена.

Все иное на свете мелочи,

В человечьих костях тону.

Помню, в детстве мне пела девочка

Песню маленькую одну:

«Сгинет месяц, луна воротится,

Мех твой рыжий всегда в цене».

Ах, обманщица, оборо’тница,

Знаю - быть мне на той Стене.

 

29.01.2020 02.03.2020

 

29 января - День памяти моего прадеда Борякина Афанасия Алексеевича (1893-1966), участника Первой мировой войны. В 1930 году бежавшего с семьей в Москву, спасаясь от раскулачивания.

 

 

Монолог ТЧК Фадеев

 

- Фадеев, глаза наши вытекли!

Ответь нам: не дешево ль продан?

- Фадеев, спустите-ка критиков

На этих врагов народа.

 

Мы ради страны радеем,

Мы веруем без лукавства!

- И дня не пройдет, Фадеев,

Давно ли ты отрекался?

 

- Плечам твоим спину третью

С улыбкою можно вынести.

Для стольких ты - благодетель

По совести и по милости!

 

Измерены в милях и тоннах,

Как пули прошли по касательной.

Берггольц, Заболоцкий, Платонов...

Писатели! Боже... писатели!

 

Расстрелов пора календарная,

В глазах, как от марева - матово.

Терзаемая, благодарная -

Жила б ты в Париже, Ахматова!

 

Ну, что мне - единственным росчерком

Свободу родить, как дольник?!

Я бью Вас, насмешливый Зощенко!

Скажите, Вам - больно?!

 

Не бойтесь - найдется Боткин -

Все вылечит, все устроит.

Фадеев, мне плохо от водки!

Не стыдно ли вам - в запои!?

 

Я новый советский Горький!

Я им не какой-нибудь Пешков!

- Фадеев, поймите только,

Что надобно бить не мешкав!

 

Кто смел нас вписать в злодеев,

Еще пожалеет об этом!

- Зачем вы, товарищ Фадеев,

Грозите мне пистолетом?!

 

31.01.2019

 

Побег

 

Под ногами их снег громогласно шуршал,

А дыханье казалось им свистом.

И крались они, еле и тихо дыша,

В предрассвете холодном и мглистом.

 

Позади полусонный и злобный конвой

Выводил населенье бараков,

И не знало оно, что пойдет на убой

В кладовые подземного мрака.

 

Беглецы уходили, боясь фонаря,

Или оклика, или лая.

И, казалось, вертелась под ними земля

Бесконечно пустая и злая.

 

Что драконы поэту? Что хлеб кулаку?

Что сам царь монархисту-кадету?

Кто-то очень жестокий придумал тайгу

И страну растаежную эту.

 

Кто-то страшный, безумный! Но, Господи, кто?

Дайте имя , и кличку, и титул!

Может, дел гробовых меднолобый Нарком

И его наркоматская свита?

 

«Не кричи», - осторожно шептала метель,

А не то оглянутся, услышат.

Имя названо... Имя как черная тень,

Что сидит на заборах и крышах.

 

Ему вороны сытые песни кричат,

Его славят в предгибельном миге.

Ему дарят - улыбки счастливых девчат,

Монументы, портреты и книги.

 

2018

 

Ола Борякин (р. 22.10.2000)

студент 4 курса Литературного института имени А.М.Горького

(г. Москва)