Добрый человек не тот, кто умеет делать добро, а тот, кто не умеет делать зла.

В.О. Ключевский

 

Однажды на придворной прогулке в горах неприметный по виду человек из свиты Великого князя Георгия вдруг легко скользнул к обрыву и, рискуя сорваться вниз, сорвал росший на нем прекрасный эдельвейс, который преподнес своей спутнице - очень пожилой фрейлине. На обратном пути вокруг столь галантного кавалера уже кружили все дамы, включая самых юных и хорошеньких… Кавалером был профессор Московского университета, преподаватель истории юных великих князей, Василий Осипович Ключевский.

Он умел создавать себе образ, репутацию. Будучи добрым семьянином, он создавал себе репутацию… нет, не дамского угодника, слишком мелко. Скорее, рыцаря прекрасных дам, кавалера «со знаком качества». Но ценил женскую красоту, понимал психологию женщин, ему льстило их внимание, но при этом в отношениях с ними он всегда сохранял дистанцию. Они не перерастали даже в дружбу, не говоря о чем-то большем. Лишь сестра жены пользовалась его доверием и он завещал ей тетрадь своих афоризмов, значительная часть которых посвящена именно женщинам и отношениям между мужчиной и женщиной.

По-видимому, в нарочитом создании и поддержании такого образа сказывалось еще желание Василия Осиповича преодолевать природные недостатки и не просто преодолевать, но обращать достоинствами.

Природа не наделила его привлекательной наружностью, но, вот, благодаря обаянию, галантному обхождению и пониманию женской натуры, он всегда оказывался окружен вниманием дам. Он был заикой, но сумел так строить свою речь, так располагать паузы в ней, так расставлять интонации, что обрел славу выдающегося оратора.

«Он был настоящий оратор в лучшем и почти забытом смысле этого слова.

У нас давно уже «испорчено» ораторское искусство, под «оратором» разумеют человека, умеющего гладко, быстро и красиво говорить. Но это не «ораторство».

Оратор - художник устного слова. Он может говорить очень «не скоро», и при этом «не находить слов», и в то же время быть оратором.

Ключевский не был быстрой говорильной машиной, но он обладал высшим даром оратора-художника - заставлять слушателя забыть аудиторию и забыть, что он на лекции, всецело подчиняя его себе. Ключевский говорил тихо, часто поправлялся, оговаривался, но он так владел интонацией, обладал такой поразительной мимикой, так умел вовремя рассмешить, вовремя ударить по самым задушевным струнам, что слушатели испытывали настоящее вдохновение, какое может пробуждать только художник», - так писал о Ключевском о. Валентин Свенцицкий.

Заикание было связано с драматическим событием детства Василия Осиповича. Когда ему было 9 лет, его отец, бедный приходской священник трагически погиб. Он попала в сильную грозу, лошади понесли, о. Осип упал с воза и, потеряв сознание, захлебнулся потоками дождевой воды. Семья отправилась на поиски пропавшего родителя, и Василий первым нашел тело отца. С той поры он стал заикаться.

После трагедии семья покинула село Воскресенское, где родился Василий Осипович, и переехала в Пензу. Мальчика определили в духовное училище. Однако, его заикание было столь сильным, что того гляди мог стать вопрос об отчислении ученика. Скорее всего, тем и кончилось бы дело, если бы учившийся в старших классах юноша по просьбе матери Ключевского не взялся серьезно заниматься с ним. Именно он научил Василия отчасти преодолевать свой недостаток, отчасти маскировать его - паузами и интонациями, делавшими речь индивидуальной и выразительной.

Впоследствии один из учеников Ключевского вспоминал, что тот «отчеканивал» каждое предложение и «особенно окончания произносимых им слов так, что для внимательного слушателя не мог пропасть ни один звук, ни одна интонация негромко, но необыкновенно ясно звучащего голоса».

Успешно окончив училище, Василий Осипович поступил в семинарию. Епархия, взявшая на содержание осиротевшую без кормильца семью, изначально поставила условие, что сын о. Осипа также станет священником. Но Ключевский, хотя и оставался во всю жизнь человеком верующим, священником быть не хотел. В 19 лет он бросил семинарию и, поставив на кон все свое будущее, отправился в Москву - поступать в университет. Получив от пензенского архиерея напутствие «дурак», а от дяди (мужа сестры матери) - денег на дорогу, юноша отбыл в столицу и поступил на историко-филологический факультет.

На дворе стояли 60-е годы 19 века. Студенчество было охвачено политическими страстями. Но сирота-»попович» был слишком сосредоточен на том, чтобы получить образование и встать на ноги и оправдаться тем за нарушение обещания, за оставление в Пензе матери и двух малолетних сестер. Ему было не до революций. Он учился и зарабатывал на жизнь частными уроками. К тому же жажда разрушения никогда не была свойственна рассудительному Василию Осиповичу. Годы спустя обронит он и такой афоризм: „Чтобы согреть Россию, некоторые готовы ее сжечь.“

Закончив курс обучения и защитив кандидатскую диссертацию, Ключевский был оставлен при кафедре стипендиатом для подготовки к профессорскому званию. По ходатайству своего учителя С.М. Соловьева он получил место репетитора в Александровском военном училище, где прослужил 16 лет.

После смерти Соловьева Василий Осипович стал читать курс русской истории в Московском университете. Также он преподавал русскую историю в Московской духовной академии, на Московских женских курсах В. И. Герье и в Училище живописи, ваяния и зодчества. В последнем его слушателями были многие выдающиеся художники. Федор Шаляпин в своих воспоминаниях писал, что именно Ключевский помог ему уяснить образ Бориса Годунова перед бенефисом в Большом театре в 1903 году. Певец отмечал артистичность историка, его незаурядный талант привлекать к себе внимание зрителя и слушателя, способность «вжиться в роль» и полностью раскрыть характер избранного персонажа.

Обладая блестящей памятью и развив замечательный ораторский талант, Ключевский собирал большие аудитории, с восторгом ловившие каждое его слово. Однажды, поднимаясь на кафедру для доклада на публичном научном торжестве, историк споткнулся о ступеньку и выронил листки с записями, которые разлетелись. Бросившиеся собирать их слушатели перемешали записи еще больше. Жена Василия Осиповича успокоила взволнованную аудиторию: «Он все помнит наизусть!» Он, действительно, все помнил наизусть, и записи ему не понадобились.

«В художественных и ярких образах, с удивительной ясностью и простотой, Вы воскрешали пред нами жизнь отживших поколений и миновавших эпох: часто одним жестом, одной интонацией голоса Вы умели так живо осветить нам исторические перспективы, что пораженные силой света мы долго с недоумением и восторгом, с чувством внезапно прозревшего человека, взирали на далекую действительность, так еще недавно лишенную для нас всякого смысла и значения. Слушая Вас, мы с радостью замечали, как после долгих и тщетных блужданий ощупью, после многих бесплодных попыток, потраченных нами, чтобы разобраться в окружающем и далеком прошлом нашей родины, редеет пред нашими глазами таинственный и сказочный сумрак и из глубины веков восстает образ за образом, принимая живые очертания: так человек, блуждавший по незнакомой дороге томительную, долгую ночь, превращавшую в странные призраки даже неподвижные придорожные камни, при первом проблеске утра спокойно оглядывается на пройденный путь и бодро ступает вперед, ясно различая окружающие предметы. Ваша глубокая мысль, освещая пред нами, как яркий луч, далекие горизонты, зажигала в нашей душе, слабо теплившиеся до тех пор чувства гражданина - и, покидая Вашу аудиторию, мы всякий раз уносили с собой искренние чувства сердечной благодарности к тому человеку, который, уча нас тому, как строится общество, учил и как его строить. Но Вы учили нас не только понимать историю, - Вы учили и учить истории. Ваши чтения навсегда останутся для нас недосягаемым педагогическим образцом: так ясно и просто умеете Вы поставить и разрешить любой, самый запутанный, вопрос, так умеете всегда держать в руках Вашу аудиторию, легко и незаметно поддерживая ее внимание», - так писали своему профессору студенты в 1901 году.

Ученики других заведений относились к нему с не меньшим восторгом: «Ваши картины прошлого, величественные и яркие, набросанные рукой истинного художника; Ваш тонкий психологический анализ и блестящие характеристики личностей, выступающих на сцене русской истории; наконец, Ваше сверкающее остроумием и меткими определениями изложение, все это - верх педагогического мастерства, обаянию которого невольно подпадает всякий, кто Вас слышал и даже только читал».

А, вот, отзыв о лекциях Ключевского художницы Елены Поленовой: «Какой это талантливый человек! Он читает теперь о древнем Новгороде и прямо производит впечатление, будто это путешественник, который очень недавно побывал в ХIII-XIV веке, приехал и под свежим впечатлением рассказывает все, что там делалось у него на глазах, и как живут там люди, и чем интересуются, и чего добиваются, и какие они там».

В чем был секрет такого исключительного воздействия на аудиторию? Не только в артистичности и глубине ума, и в феерическом остроумии лектора, но в том еще, о чем сказал он сам: «Чтобы быть хорошим преподавателем, надо любить то, что преподаешь, и любить тех, кому преподаешь».

Неудивительно, что столь прославленного историка пригласили преподавать и Государевым детям. Его учениками были и младшие сыновья Александра Второго, Великие князья Сергей и Павел, и сын Александра Третьего, Великий князь Георгий. С Государем Александром Александровичем и Государыней Марией Федоровной историку не раз приводилось беседовать. Когда Император-Миротворец скончался, Ключевский посвятил его памяти речь, в которой, воздавая Государю хвалу, как радетелю о русском историческом просвещение, отмечал и иное:

«Прошло 13 лет царствования Императора Александра III, и чем торопливее рука смерти спешила закрыть Его глаза, тем шире и изумленнее раскрывались глаза Европы на мировое значение этого недолгого царствования. Наконец и камни возопияли, органы общественного мнения Европы заговорили о России правду и заговорили тем искреннее, чем непривычнее было для них говорить это. Оказалось по этим признаниям, что европейская цивилизация недостаточно и неосторожно обезпечила себе мирное развитие, для собственной безопасности поместилась на пороховом погребе, что горящий фи/с. 6/тиль не раз с разных сторон приближался к этому опасному оборонительному складу и каждый раз заботливая и терпеливая рука русского Царя тихо и осторожно отводила его. Тогда историческое сознание Европы сделало над собою одно из тех великих усилий, какия не раз поднимали его в минуты ослабления и в которых сказывается его сила, воспитанная строгим научным знанием и добросовестной мыслью, - его способность при встрече с истиной отрешаться от своих вековых предразсудков. Европа признала, что Царь русского народа был и государем международного мира и порядка, и этим признанием подтвердила историческое призвание России, ибо в России по ея политической организации в воле Царя выражается мысль его народа, а воля народа становится мыслью его Царя. Европа призналась, что страна, которую она считала угрозой своей цивилизации, стояла и стоит на ея страже, понимает, ценит и оберегает ея основы не хуже ея творцов; она признала Россию органически необходимой частью своего культурного состава, кровным, природным членом семьи своих народов. Это признание само собой, невольно, вырвалось из души европейского общества под впечатлением известий о последних минутах жизни почившего Императора и не замрет с его последним вздохом: октябрьские дни ливадийских страданий были для западной Европы днями нравственного сближения с Европой восточной и, провожая в могилу гроб русского Царя, она впервые оплакивает в нем своего европейского государя.

Наука отведет Императору Александру III подобающее место не только в истории России и всей Европы, но и в русской историографии, скажет, что Он одержал победу в области, где всего труднее достаются победы, победил предразсудок народов и этим содействовал их сближению, покорил общественную совесть во имя мира и правды, увеличил количество добра в нравственном обороте человечества, ободрил и приподнял русскую историческую мысль, русское национальное сознание и сделал все это так тихо и молчаливо, что только теперь, когда Его уж нет, Европа поняла, чем Он был для нея».

За эту речь развращенное революционными идеями студенты впервые освистали любимого профессора…

Новый век был чужд Василию Осиповичу. «Я человек 19-го века и в ваш 20-й век попал совершенно случайно, по ошибке судьбы, позабывшей убрать меня вовремя», - говорил он о себе. Его часто относили и относят к «либералам». Но «либерал» дал, пожалуй, одну из самых беспощадных и язвительных характеристик нашей интеллигенции: «Есть такая слабогузая интеллигенция, которая ни о чем не может помолчать, ничего не может донести до места, а через газеты валит наружу все, чем засорится ее неразборчивый желудок».

Будущее не внушало оптимизма знатоку прошлого. «Спорт становится любимым предметом размышления и скоро станет единственным методом мышления», - записывал он. И пророчествовал, заглядывая вперед: «Пролог ХХ века - пороховой завод, эпилог - барак Красного Креста».

И еще один афоризм: «Нет ничего враждебнее культуре, чем цивилизация».

В своем доме Василий Осипович стремился сохранять простоту и старомодность, противясь попыткам жены и сына обзавестись новой мебелью и иными «лишними» удобствами. С детства живший впроголодь, Ключевский привык к строгой экономии, и придворное положение ничего не изменило в его быте и характере. На лекции он ездил только на дешевых извозчиках («ваньках»), принципиально избегая щегольских пролеток московских «лихачей». По своим делам Ключевский передвигался на «убогой московской конке», причем «забирался на империал». В Сергиев Посад для преподавания в Духовной Академии дважды в неделю путешествовал по железной дороге в третьем классе, в толпе богомольцев.

И. А. Артоболевский рассказывал: «Известная богачка Морозова, с сыном которой когда-то занимался Ключевский, предлагала ему «в качестве презента» коляску и «двух дышловых лошадей». «И все-таки я отказался... Помилуйте, разве мне это к лицу?.. Разве не смешон был бы я в такой коляске?! Ворона в павлиньих перьях...»

Бережливость распространялась и на гардероб. Ключевский всегда носил старую, заношенную шубу. Когда кто-то задал вопрос: «Что же шубы-то новой, Василий Осипович, себе не заведете? Вон потерлась вся», последовал афористичный ответ: «По роже и шуба».

Придворный историк, удостоенный беседовать с Царями, до конца дней, однако, предпочитал общение с простыми людьми, из которых вышел сам. Он всегда оживленно разговаривал с «ваньками» по дороге в университет. Одним из самых частых гостей его был помощник библиотекаря Духовной Академии - иеромонах Рафаила. Иеромонах был большой оригинал и очень добрый человек (у него в келье постоянно жили племянники или семинаристы). Ученые труды он знал лишь по названиям и цвету корешков книг, внешность имел крайне непривлекательную, но любил похвастаться своей ученостью и былой красотой. Ключевский любил в штуку спрашивать, почему тот не женился. «Да знаешь, брат, как кончил семинарию, так к нам невест, невест, страсть, - отвечал о. Рафаил. - А я, бывало, убегу в огород, лягу меж гряд, да и лежу, а меня-то ищут. Я ведь тогда красив был». - «Следы былой красоты и теперь заметны», - улыбался в ответ Ключевский.

Развлечения маститый историк предпочитал также самые простые, народные. Приезжая на праздники в Сергиев Посад, он наравне с посадскими парнями и девушками принимал участие в народных гуляниях, катался на каруселях.

До последних лет Василий Осипович отличался отменным здоровьем и величайшей трудоспособностью. Он мог до глубокой ночи заниматься со студентами, а утром приходил на занятия бодрым и свежим тогда, как они валились с ног. «Кто не способен работать по 16 часов в сутки, тот не имел права родиться и должен быть устранен из жизни, как узурпатор бытия», - утверждал Ключевский.

Скончался он, впрочем, всего 70 лет после неудачной операции. Церковь не смогла вместить всех желающих проститься с историком. Его похороны собрали до пяти тысяч человек. Студенты несли его гроб на плечах от церкви до кладбища Донского монастыря.

После кончины Ключевского хранителем архива историка был его сын Борис, исполнявший при жизни отца роль его секретаря. В 1918 году московский дом профессора подвергся обыскам, основная часть архива была эвакуирована в Петроград, к одному из учеников Ключевского, историку литературы Барскому. Борису Васильевичу, однако, удалось добыть «охранную грамоту» на библиотеку отца и вернуть основную часть рукописей, но в 1920-е годы библиотека и архив Ключевского были изъяты и помещены в государственные архивохранилища.

Сам Борис Васильевич в 1933 году был арестован и репрессирован. Точная дата его смерти неизвестна. Приблизительно - около 1944 года.

«Ложь в истолковании прошлого приводит к провалам в настоящем и готовит катастрофу в будущем», - писал Василий Осипович Ключевский. Эту истину нам особенно следовало бы вспомнить сегодня, когда наше прошлое снова пытаются уложить в прокрустово ложе большевистских догм. Эта подмена русской истории советской пропагандой уже приводит - к провалам в настоящем. Приводит к поражениям. И, если так будет продолжаться, то и приведет к указанному Ключевским итогу.