...Ставили мост через Днепр. Немцы постреливают.

И вот через наш мост прошло батальона два пехоты, все изможденные, испуганные, подавленные. Многие из госпиталей. Развернулись в цепь, пошли. За полкилометра до горы из немецких ДОТов на горе ударило несколько десятков пулеметов, заговорили минометы. За считанные минуты положили всю цепь.

Опять через мост прогнали такую же пехоту. И точно так же всю цепь положили.

Пошла новая пехота. И только тут вынырнула девятка наших самолетов-штурмовиков. Они засыпали стреляющие ДОТы реактивными снарядами, и цепь беспрепятственно заняла гору.

Убитых на наших глазах раздели до гола и штабелями сложили в могилу.

Наших мертвых хоронили раздетыми до белья, иногда ретивые стаскивали и хорошее белье. Закапывали в одну могилу до пятидесяти человек.

Немцы каждому копали могилу, хоронили полностью одетыми. Могилу огораживали березовыми оградками, ставили березовый крест, под крестом на холмик клали каску. Обмундирование в земле портилось, а сапоги хорошо сохранялись. Мы же обувью страдали неимоверно. Так вот по вечерам хлопцы отправлялись потрошить немецкие могилы. Я не охотился: был брезглив.

...Пришли ночевать в село, возле которого были бои. Валяются наши убитые, одетые в свитки, лапти. Нашли двух немцев, уже раздетых, без сапог. Местные жители среди убитых находят своих. Полевой военкомат забрал их за два дня до боя, и они прослужили в доблестной нашей армии ровно сутки, и тут же - в бой.

...Мы двинулись по лощине вдоль немецкой обороны. Белеются какие-то бугорки. Направились к ним. А это наши солдаты, 11 человек, целое отделение. Как шли на лыжах цепочкой, сержант впереди, так и легли, не нарушив строя. Нарвались на пристрелянный участок и погибли от одной очереди.

Позвали «могильщиков» - трофейную команду. Трофейщики стали раздевать погибших. Я взял шинель и ушанку с сержанта: он оказался моего роста и мой одногодок, сибиряк. В комсомольском билете членские взносы уплачены за февраль. А была середина марта.

Наконец-то и у меня появилась шинель, но какая...

А нам и раньше иногда выдавали обмундирование, бывшее в употреблении, с подозрительными пятнами и заштопанными дырками. Теперь мы стали свидетелями, откуда это обмундирование.

 

* * *

...По болоту почти по шею бредут солдаты, автоматы подняты вверх. Встречный пулемет режет их настильным огнем. Хорошо видно, как иногда падает автомат и пропадает голова.

Это по болоту идут штрафники. А пулеметчик - в ДОТе.

Штрафники приостановились, затаились за камышом.

Тогда от нас в рупор раздалась команда, рассыпанная матюгами. Застрочили по болоту наши пулеметы - нашим в спину. Штрафники оказались между двух огней. Движение возобновилось.

На бреющем полете из-за леса вынырнул наш ИЛ-2. Под крылом вспыхнул огонь, около дота раздался взрыв, пулемет замолк.

Оставшиеся в живых штрафники выбрались из болота и побежали к доту. Он оказался разворочен, там был один пулеметчик, прикованный цепью к доту. Этот пулеметчик был русским.

Одно из самых отвратительных воспоминаний - заградотряды.

 

* * *

...В Польше нас заставили привести себя в божеский вид, пришить пуговицы, заштопать дыры, побриться, постричься. Ведь мы начинаем выполнять освободительную миссию! Из строя не выходить, на привалах не гадить, где попало, в туалет ходить в отведенное место, потом закидывать его землей. Как только приближаемся к населенному пункту - команда: Подтянись, подравняйсь, запевай!

...Приехала в роту на Виллисе женщина-еврейка в звании генерала от медицины. Приказала привести медиков из соседних рот. Нам приказали, сняв штаны, проходить мимо нее.

Выступила: Враг любыми средствами пытается ослабить нашу мощь. А в Польше привлек и проституцию. Количество венерических заболеваний растет. Верховный издал приказ венерических больных военнослужащих отправлять в штрафные батальоны. «Хотите живыми вернуться, не смейте к полячкам соваться, каждая вторая больна венерической болезнью»

Не знаю, правда это или нет. Но я к рискованным женщинам не тяготею. От случайных связей держусь в стороне всю войну. Около меня сколотилось несколько девчонок, и я их прикрываю от солдатских грубостей.

Сидим мы как-то вечером с польскими девчатами на лавочке. Въезжает на улицу наш танк Т-34. Молоденький младший лейтенант спросил, кто торгует самогонкой. Я указал на хату. Они подъехали, зашли. Слышу, как ругается один из танкистов, полезший зачем-то в танк.

Тут подъезжает виллис, в нем майор-интендант. Полячка увидела машину и выскочила на улицу с криком: «Грабят!» Майор остановил машину и, не вылезая, спрашивает: «Кто кого грабит?» Полячка показывает на вылезавшего танкиста. Танкист обозвал ее спекулянткой, предложил по-хорошему заткнуться.

Майор взвился, почему он так ведет себя в присутствии старшего по званию. Танкист предложил майору двигать своей дорогой, тут уладится и без него. Майор заорал: «Стань смирно, доложи, из какой части!» - «Катись к чертовой матери, тыловая крыса» - ответил танкист и пошел к хате.

Майор выхватывает пистолет и стреляет в танкиста. Тот падает. Из хаты выскакивают остальные танкисты.

Виллис срывается с места. Танкисты хватают товарища, засовывают в танк и пускаются в погоню. В лесу слышим два пушечных выстрела. Все наши солдаты, бывшие на улице, бросаются в лесок. В полуметре от дороги находим развороченный виллис с мертвым майором и шофером.

 

* * *

,,,Мысли уже переключаются к послевоенной жизни. Как наверстать то, что потеряно в войне. Хочется получить образование, занять достойное место среди людей, обзавестись семьей, но чтобы и тебе, и всем около тебя было бы хорошо, ты был бы опорой для ближнего, а ближние подпирали бы тебя. Кругом все так зыбко, неустроенно. А по женской ласке соскучился очень сильно.  

Были у нас толковые и честные офицеры, талантливые полководцы. А все же войну переломил и все превозмог - Зоткин. За долготерпение в этой чудовищной войне, за каторжный труд, за седые волосы в двадцать лет, за то, что сумел выжить физически и сохранил душу, Родина наградила его медалью «За боевые заслуги». И это все.

 

Конечно, власть - одно, а Родина - другое. Родина - это и трава, и деревья, и листья. И все же Родина и власть гипнотически сравнялись, так как всякая власть все делает от имени Родины. От 1917 года и до нынешних дней много писано о гражданах, недостойных своего Отечества. А бывает исторически так, что Отечество недостойно своего гражданина?

После войны советская власть проводит духовные эксперименты над Зоткиным, как немцы в войну физические эксперименты в лагерях.

 

...Учась в педагогическом училище, уже после войны, я писал сочинение о классовой борьбе при коллективизации по роману «Поднятая целина». Отличие меня от Тимошки, сына Фрола Рваного, было то, что Тимошка на 10 лет старше меня, да у него была винтовка, из которой он, дурак, стрелять не умел.

Чувства же у нас были одинаковые.

Не знаю, можно ли остаться нормальным человеком, пережив это? Я писал о вредителях, мешавших коллективизации, сам своей жизнью изведавший, во что обошлась народу коллективизация. Как можно самому лгать на себя? А я лгал, чтобы выжить. И не только тогда.

Меня надломили, вынудили лгать, но подлецом не сделали. В самое тяжелое время не удалось заставить меня отречься от отца. Даже ни разу не улучшить свое положение за счет ближнего.

 

* * *

...Мы кормились сухим пайком, сушились взводом у одной печки. Дружили и ссорились. Уставали до смерти. Слушали и пересказывали всякие истории и небылицы и ... верили в счастливую звезду, хотя бы только для себя.

 

 Вот и все, что я привел здесь из статьи в «Известиях» о судьбе солдата Великой Отечественной войны Петра Зоткина. Снова, как и шесть лет тому назад, я под впечатлением прочитанного. Я уже писал о своем отношении к тому, что памятник Жукову поставили не на Красной площади, а на Манежной. Я и сейчас считаю это правильным. Но и на Красной площади должен быть памятник, памятник человеку, который, несмотря на все лишения и тяготы, победил в этой неимоверно тяжелой войне. Памятник нашему солдату. Их были миллионы и одним из них был Петр Зоткин.

 

Что касается Сталина, конечно, он был человеком, в руках которого была сконцентрирована вся власть. Он был Верховным Главнокомандующим. Его решение всегда было последним. Он допустил много ошибок, особенно в начале войны, которые дорого стоили стране. Потом, как говорили очевидцы, он выполнял свои функции более квалифицированно. Под его руководством страна одержала победу. Но это не значит, что Сталин одержал победу. Победу одержал народ. Может быть, временами, вопреки Сталину.

Недавно в беседе по телевидению о войне заговорил известный кинорежиссер Сергей Соловьев. Он сказал, что тема человека на войне его всегда интересовала, как художника, и он несколько раз пытался расспрашивать об этом Булата Окуджаву, который сам прошел военными дорогами простым солдатом в пехоте. Окуджава все время уходил от разговора. Когда же Соловьев его особенно допек, он ответил ему: «Запомни, война - это гадость. И никогда больше меня о ней не спрашивай».

И последняя точка в вопросе о Сталине. В «Аргументах и фактах» (N 10 за 2004 год), теперь уже не просто известный, а знаменитейший польский кинорежиссер Анджей Вайда сказал: «После того, как я видел сталинизм, думаю, что никакая система не может сравниться с ним по жестокости и презрению к человеку».

Раз уж я начал сегодня так активно ссылаться на прессу, приведу выдержку из еще одной статьи.

 

«Известия» N 207 от 30 октября 1997 года. Коммунистические режимы уничтожили 110 миллионов человек.

Эта рубрика появляется в «Известиях» накануне юбилея тех действительно потрясших мир дней и событий 1917 года, которые так долго именовались в нашей стране не иначе, как Великий Октябрь. Время, которому чужды субъективизм и предвзятость всесильных временщиков, выносит на наших глазах бесстрастные и жестокие оценки событиям, пережитым страной в этом близящемся к своему завершении столетии. Оно ставит все на свои места, в корне меняя характеристики лиц и явлений, к которым нас так настойчиво, а порой и насильственно приучала семь десятилетий монопольно правившая страной партия.

Ставя Октябрьскую революцию, или, как теперь говорят, октябрьский переворот, в число наиболее значительных событий нашего века, весьма сложных и противоречивых, мы хотели бы напомнить нашими публикациями о том, что происходило тогда в действительности и какие возымело реальные последствия. И тем самым внести свой вклад в восстановление исторической правды, не имеющей, разумеется, ничего общего с очернительством собственной истории и отсутствием истинного патриотизма.

В мирное время ХХ века в разных государствах было истреблено 170 миллионов человек. 110 миллионов из них, или примерно две трети приходится на страны коммунистической ориентации.

Эти жуткие данные приводятся в книге «Открытая рана» Пера Альмарка, известного шведского политика, который в свое время возглавлял Народную партию и входит в состав буржуазного правительства Швеции, будучи заместителем премьер-министра. Первым среди европейских авторов Пер Альмарк использует демографические сведения американского профессора университета на Гаваях Рудольфа Румеляих, который всю жизнь посвятил сбору информации о массовых убийствах на Земле.

В уходящем столетии геноцид принес человечеству чуть ли не в четыре раза больше жертв, чем все войны ХХ века. Какие же режимы больше всего отличились расправами над людьми? Автор дает такой ответ:

в СССР в 1917 - 1987 годах были уничтожены 62 миллиона человек,

в «коммунистическом Китае» (1949 - 1967) - 35 миллионов,

в Германии (1933 - 1945) - 21 миллион,

в «националистическом Китае» (1928 - 1949) - 10 миллионов,

в Японии (1936 - 1945) - 6 миллионов,

Турция (1909 - 1923).

Вот, что напечатали «Известия» около семи лет тому назад.

Надо сказать, что массовое истребление людей в России грешил не только Сталин, геноцид начался сразу после большевистского переворота.

 

Директива Я.М. Свердлова (ЦК РПКб) от 29.01.1919 г. («Москва» N 2 1989 г.)

Провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно; провести беспощадный массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим когда-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью. К среднему казачеству необходимо применить все те меры, которые дают полную гарантию от каких-либо попыток с его стороны к новым выступлениям против Советской власти. (всего 8 пунктов).

 

«Москва» N 2 1989 г. Е. Лосев «Трижды приговоренный» Донбюро (С.И. Сырцов) 8.04.1919 г.

«...за каждого убитого красноармейца расстреливать сотню казаков.

Приготовьте этапные пункты для отправки на принудительные работы в Воронежскую губернию, Павловск и др. места всего мужского населения в возрасте от 18 до 55 лет включительно. Караульным командам приказать за каждого сбежавшего расстреливать пятерых, обязав круговой порукой казаков следить друг за другом».

 

Яков (Янкель) Свердлов в те годы занимал пост председателя ВЦИК, Ленин отзывался о нем, как о «наиболее чеканном» типе профессионального революционера. Наверняка, эта людоедская директива была согласована с «самым человечным человеком», как называл Ленина В.В. Маяковский в своей подхалимской поэме «Владимир Ильич Ленин».

Раньше жизненная трагедия Маяковского вызывала у меня сочувствие, теперь, больше узнав о Ленине, я считаю, что Маяковский «за что боролся, на то и напоролся». Ведь он был свидетелем всего того, что творили с Россией большевики, захватив власть.

Как сказал в «Борисе Годунове» Пушкин: «Нельзя молиться за царя Ирода, Богородица не велит».

Маяковский решил запрет Богородицы преступить.

Кстати, меня удивили слова Маяковского, обращенные к Ленину в той же поэме:

Товарищ Ленин, работа адовая
Будет сделана и делается уже.

 

Случайно или нет Маяковский назвал то, что творили большевики с Россией «работой адовой». Скорее всего, слово «адовая» применено в смысле «адски трудная». Но, не желая этого, попал в самую точку.

И, еще о Свердлове. Мне доводилось читать, что после его смерти в 1919 году, его личный сейф долгие годы хранился где-то в одном из помещений комендатуры Кремля. Вскрыли его чуть ли не после войны. В сейфе «чеканного профессионального революционера» обнаружили большие суммы денег в валюте разных государств, золото, драгоценности и несколько иностранных паспортов Якова Михайловича на разные имена. Видимо, спустя почти два года после октябрьского переворота, они еще не верили, что им удастся надолго удержать власть и готовы были в любой момент, прихватив драгоценности и фальшивые паспорта, смыться из Кремля.

Раньше «главный» памятник Свердлову стоял недалеко от станции метро на площади его имени (теперь - Театральная), вблизи Китайгородской стены. Помню, как после провала путча, 22 августа 1991 года народ сбрасывал памятник с пьедестала. Вокруг шеи Якова Михайловича обвязали несколько веревок и десятки людей пытались опрокинуть его. Но бронзовый Свердлов стоял на ногах крепко. Наиболее активные побежали искать грузовики, а около памятника стоял милицейский майор с парой сержантов и заискивающим тоном уговаривал толпу: «Товарищи, а может не стоит спешить. Завтра приедет кран, его погрузят на тягач и увезут. А то вы сейчас опрокинете его, а внизу метро, а он ведь тяжелый. Вдруг что-нибудь там, в метро, повредите, а там ведь люди. Давайте подождем, а, товарищи».

Кто-то крикнул ему: «Мы теперь не товарищи. Мы - господа».

Я смотрел на майора и думал, что еще дней пять тому назад ему и в страшном сне такое не привиделось бы. А если бы что-то подобное и началось, он и его сержанты взяли бы в руки дубинки и пошли бы молотить этих «господ», не взирая ни не пол, ни на возраст. А теперь вот стой, уговаривай этих козлов. Демократия, язви их душу.

 

Но вернусь-ка я снова в 1944 год.

Опять из большого города мы переехали в маленький поселок. В Рустави, как и в Каштаке, все знали друг друга. В школе у меня комплекса «новичка» не было, часть ребят я знал по Каштаку, часть по Дарьялу.

Я уже говорил, что Рустави начали строить в широкой долине. С одной стороны горы были в километре, с другой - восьми - десяти. Получалось что-то вроде огромной трубы, в которой зимой дули сильнейшие ветра. Недалеко от нас была станция Караязы. Говорили, что это переводится, как «черная смерть». Вся степь тоже называлась Караязской. Рассказывали, что в древние времена в этих местах была кровопролитная битва между грузинами и персами и что здесь были погребены тысячи человек. Действительно, когда заключенные или немцы копали траншеи для фундаментов зданий или для прокладки трубопроводов, часто натыкались на древние захоронения, было их очень много. Какое-то подобие гробов было сложено из каменных плит. Камень был желтовато-грязного цвета, скорее всего, песчаник. Сначала эти погребения вызывали интерес, потом перестали обращать на них внимание. Не помню, чтобы там находили останки людей, но, может быть, просто не отложилось в памяти.

Примерно в километре от нас протекала Кура, от нее, через плотину, отбиралась вода, которая по каналу текла в поселок Роза Люксембург, который находился от нас километрах в трех. Именно за Курой и начинались горы. От нас до канала местность была совершенно пустынной, а вдоль всего канала и за ним до Куры росли деревья. В поселке Роза Люксембург раньше жили немцы-колонисты, которые приехали в Россию еще при Екатерине Второй. На Кавказ они перебрались, вероятно, в первой половине ХIХ века. С началом войны немцев с Кавказа, как и немцев Поволжья, Крыма, Украины выселили в Сибирь, или в Среднюю Азию. Мужчины жили в лагерях, как заключенные, женщины с детьми устраивались, как могли, но они были спецпереселенцами, обязаны были еженедельно приходить в комендатуры на регистрацию, кроме того, работали там, куда их направляли. Часто это были тяжелые работы: лесоповал или шахты.

В шестидесятых годах как-то папа лежал в больнице, нашей, средмашевской, N 3 на Абельмановке. Я зашел его навестить. Он сидел в холле с несколькими мужчинами его возраста. Все они были знакомы не один десяток лет, называли друг друга по именам. В тот вечер разговорились как раз об «интернированных», как их тогда называли, немцах. Один из мужчин рассказал, что в самом начале войны был он лейтенантом, и назначили его начальником лагеря для немцев. Построили зону и получили приказ ехать на станцию встречать первый эшелон с интернированными. Подошел эшелон, его окружили вооруженные солдаты с собаками, приказали всем выходить из вагонов и строиться в колонну. До этого, в поезде, как я понял, они ехали более или менее свободно. К нему подошел один из прибывших, расстегнул кожаное пальто, под ним гимнастерка, а на петлицах по ромбу. Тогда это соответствовало званию комбрига: где-то между полковником и генерал-майором. И этот комбриг говорит ему:

- Что, лейтенант, ты и меня под конвоем погонишь?

Тот ему ответил:

- Если Вы в таком звании, то лучше меня знаете, что происходит. У меня приказ, я обязан его выполнять. Становитесь в колонну.

Были интернированные немцы и в Каштаке, и в Рустави. Работали они под конвоем, но от заключенных отличались внешне. В основном, это были аккуратные люди, которые и в зоне старались сохранить приличный вид. Хотя, во время войны, у всех вид был несколько потрепанный. Роза Люксембург, или, как все ее называли, Роза, была очень красивым поселком. Добротные дома утопали в садах. Когда выселяли немцев, им ничего из вещей не разрешили брать с собой, все пришлось бросать. Кто там жил сразу после немцев, не знаю, но с началом строительства Руставского комбината там стали селить работников стройки, в основном, ИТР. Предлагали там поселиться и папе, но при всей своей внешней привлекательности Роза Люксембург имела один существенный недостаток: там была малярия. Не знаю, как этот вопрос решали немцы, но многие из моих знакомых ребят, которые жили там, малярией заразились. Зная это и имея четверых детей, папа с мамой ехать в Розу не решились.

В первый же вечер в Рустави, чуть только начало темнеть, из-за канала послышался плач. Ощущение было такое, словно громко рыдают женщины или дети. Это выли шакалы. Все вечера в Рустави проходили под шакалий аккомпанемент. Надо сказать, что мы быстро привыкли к этому и потом не обращали на него никакого внимания. Но первое время было как-то не по себе. Очень уж похоже было, что плачут люди. И еще, как только стемнело, в горах за Курой мы увидели движущиеся цепочки огней. Там пролегала Военно-Иранская дорога и это по ней шли колонны «Студабеккеров» из Абадана в Тбилиси. К этому мы тоже скоро привыкли. Зима в Рустави особенно не отложилась в памяти. Морозов практически не было, снега тоже. Доставали ветра, которые дули иногда по несколько дней.

На фронте наши наступали, по радио все чаще объявляли о салютах в Москве. Все больше становилось пленных немцев. Их почти не охраняли наши солдаты, стерегли свои же немцы с какими-то повязками на рукавах шинелей. Идешь, смотришь - зона, строят, скорее всего, жилой дом Столбы, колючая проволока, но наши солдаты только на КПП, на всех четырех углах зоны под грибками, съежившись на ветру, спрятав руки в карманы шинелей, стоят немцы.

Появились пленные румыны. Они в длинных шинелях песочного цвета, в высоких бараньих шапках. Ходят они без конвоя, командуют ими их же офицеры. Кстати, офицеры ни у немцев, ни у румын сами не работали. Вместе с румынами появились и их транспортные средства: скрипучие арбы, которые тащат пары светлых, желтоватых, длиннорогих неторопливых волов. На окраине поселка вырос базарчик. Кроме обычных продуктов, на нем трофейными зажигалками, авторучками, папиросами торгуют инвалиды: молодые ребята в армейской форме, кто без руки, кто без ноги. Они же показывают карточные фокусы, некоторые поют под аккордеон. Мне запомнилась песня, которую пели на мотив «Раскинулось море широко»:

Шумит кукуруза сухая
По склонам Кавказской горы,
Товарищ, от дома родного
Далеко находимся мы.

 

Один, тоже в солдатской форме, но из расстегнутого ворота гимнастерки у него голубели полосы тельняшки, на тот же мотив пел песню о моряках:

Я встретил его под Одессой родной,
Когда в бой пошла наша рота,
Он шел впереди с автоматом в руках,
Матрос Черноморского флота.

Он шел впереди и пример всем давал,
А родом он сам был с Ордынки.
И ветер гулял за широкой спиной
И в лентах его бескозырки.

Я встретил его после боя в простой
Украинской низенькой хате,
Лежал он на докторском белом столе
В кровавом и рваном бушлате.

Двенадцать ранений хирург насчитал,
Две пули вонзились глубоко,
Очнувшись порою моряк напевал
Раскинулось море широко.

И если ты, доктор, поедешь в Москву,
То забеги на Ордынку.
Жене передай мой смертельный привет,
А сыну отдай бескозырку.

 

Народ слушал внимательно. Женщины плакали, а мы, мальчишки, говорили, что когда вырастем, обязательно станем моряками Черноморского флота. Они все такие сильные и бесстрашные. У него двенадцать ранений, две пули вонзились глубоко, а он еще напевает. Тут у нас возникали споры, входят две глубоко вонзившиеся пули в число двенадцати ранений, или же с этими пулями ранений уже четырнадцать. А он еще поет. Нет, идти надо, когда вырастем, только в моряки.

Иногда милиция устраивает на базаре облавы. Инвалидов разгоняют, некоторых тащат в милицию. Инвалиды, большинство из них поддатенькие, отбиваются от ментов костылями, матерят их на чем свет стоит. Когда двое милиционеров волокут такого инвалида, а он упирается, прыгая на одной ноге, всегда за него вступаются женщины:

- Чего привязались к человеку, жить-то ему как-то надо. Шли бы с немцами воевать, чем здесь над инвалидами измываться. На фронте здоровые мужики нужны.

Милиционеры, в основном молодые грузины, явно укрываются в милиции от армии.

Песни переделывали и мы, мальчишки. Очень популярную в то время песню «Темная ночь» мы напевали с такими словами:

Темная ночь,
Один пуля порвал провода,
Другой пуля всю ночь до утра
За солдатом гонялся...

 

В наших компаниях были и русские, и армяне, и грузины, вот в песни и вносился кавказский колорит.

 

Как встречали новый 1945 год, я не помню, видимо, ничего особенного не произошло. Помню только, что вместо елки папа привез кипарис, на что бабушка Варя заметила, что кипарис больше подходит для кладбища, чем для праздника, и что папу это очень обидело. Были, наверное, и какие-то подарки, но в памяти они не отложились.

Незаметно прошла зима, наступила весна. Кончились зимние ветра, стало теплее. Степь расцвела маками. Их было столько, что местами степь стала красного цвета. Война заканчивалась, наши наступали на Берлин. Все ждали конца войны.

Помню, папа 2 мая приехал из Тбилиси, куда он ездил по своим делам и, войдя, сказал:

- Война окончилась. В Тбилиси все обнимаются, целуются.

Мы радостно заверещали, папа, мама, бабушки бросились обниматься. Включили радио, оказалось, наши взяли Берлин, но война еще не кончилась.

 

***

   И вот утром 9 мая по радио объявили о конце войны. Что тут было! У Высоцкого есть такие строки:

   Но, наконец, окончилась война,

   С плеч сбросили мы словно тонны груза.

   По-моему, такое же ощущение было даже и у нас, детей. В школу мы, конечно, не пошли, ходим радостные, довольные. День был тёплый, ярко светило солнце. Было ощущение огромной радости, и казалось, что теперь так будет всегда. Потому что кончилась эта проклятая война, Победа!

   И вдруг смотрю, мальчишка из нашего класса, Абдулка, он жил в какой-то развалюхе за каналом, идёт в школу. Отец его был на фронте, у него было несколько сестёр, старше его. Одет Абдулка был всегда в обноски, перешитые из старого солдатского обмундирования. Я ему закричал:

   - Абдулка, война кончилась, сегодня не учимся,

   А он мне в ответ:

   - Не ври.

   Подошли другие ребята, начали убеждать Абдула, что все это правда. Наконец он сказал:

   - Побегу, мамку и сестёр обрадую.

   Не помню, пошли ли в этот день на работу взрослые, но помню, что уже днём ходили по посёлку поддатые мужики, все поздравляли друг друга, целовались почти незнакомые люди. А вечером из всех открытых окон слышались громкие голоса, стук ложек, звон посуды, песни, из некоторых неслась музыка патефонов. Пьяных было много, но их никто не осуждал. Это был самый запоминающийся праздник за все те годы.

      

   Сегодня 9 мая 2004 года. Прошло много лет с тех пор, как отмечали мы тогда самый первый День Победы. Сегодня отмечаем его уже 59-ый раз. Тогда нам казалось, что после того, как наши войска разгромили фашистскую Германию, на Земле на веки вечные установится мир. Ещё бы, кто с кем будет теперь воевать, когда СССР, Америка, Англия и Франция, самые сильные державы мира, одержав победу в этой страшной войне, останутся навсегда союзниками. Они не допустят, чтобы кто-то снова развязал войну, чтобы снова лилась кровь. Правда, оставалась ещё война на Дальнем Востоке с Японией, но японцы терпят от американцев одно поражение за другим, а ведь скоро в войну вступит Советский Союз. И наша армия, самая сильная в мире, быстро расправится с японцами. Все впереди казалось светлым и радостным.

   Мы знали, что в стране разрушены сотни городов и тысячи деревень, что не хватает самого необходимого, что все продукты, все товары отпускаются по карточкам, что миллионы наших людей живут впроголодь. Ведь тогда практически не было полных людей. Но скоро все изменится. Вернутся с войны миллионы отцов и старших братьев наших товарищей.

   Под руководством самого мудрого из вождей - товарища Сталина, мы одержали победу в этой войне, под его руководством построим и новую счастливую жизнь.

   Мы и представить себе не могли, что наша страна уже оказалась втянутой в новую войну - ядерную гонку. И год спустя эта война получит своё название: «холодная». Да, это была война, хотя и не лилась кровь, воевали экономики. Сотни миллионов, или миллиарды рублей, необходимых на восстановление страны, будут потрачены на создание самого страшного оружия, которое знало человечество до тех пор - ядерного.

   Это было страшно тяжело, но неизвестно, что из себя представляла бы наша страна и кем бы мы были сейчас, если бы тогда не пошли на это. Только благодаря наличию у нас ядерного, а потом и термоядерного оружия, мир избежал новой большой войны. А ведь кроме ядерного оружия создавалось и средство доставки его - ракеты. Это тоже отдельная самостоятельная отрасль промышленности. На все это требовались огромные ресурсы: и материальные, и людские. Потому-то ненамного легче стало после окончания войны.

   Ещё несколько лет оставались карточки и много семей, особенно из тех, где отцы не вернулись с войны, жили очень тяжело. Особенно трудно было тем, кто получил извещение, что их муж, отец «пропал без вести». К «пропавшим без вести» относились и попавшие в плен, и погибшие в окружении в начале войны таких были сотни тысяч, если не миллионы. За погибшего на войне семья получала хоть и мизерное, но все же какое-то пособие, за пропавшего без вести - ничего.

   На долю какого ещё народа выпали в ХХ веке такие испытания: революция, гражданская война, коллективизация, репрессии в течение двадцати лет, Отечественная война, прокатившаяся огненным валом по половине нашей Европейской территории.

   Говорили, что в первую мировую войну наши солдаты были выше и физически крепче немецких, а в Отечественную войну - наоборот, наши были щуплыми по сравнению с ними. Сказались на внешнем виде народа три десятка лет недоедания. Я помню, читал в 60-х годах записки нашего корреспондента в Америке Б. Стрельникова. Он воевал, во время войны потерял руку. Как-то в доме, в котором он жил в Нью-Йорке, он оказался в лифте с пожилой женщиной. Она спросила его, указав на пустой рукав:

   - Корея?

   - Нет, Европа, я русский, участвовал в мировой войне.

   - О, да, я знаю, у вас было очень трудно: Сталинград, Ленинград. Но и у нас было непросто. Были ограничения в продуктах. Например, говядина была по карточкам. Хотя, свинина и баранина продавались свободно. Но вот говядина - по карточкам. Стрельников писал, что, услышав это, он понял, что бесполезно рассказывать ей о блокаде Ленинграда, о том, как голодал весь наш народ.

Другой наш журналист Зорий Балаян, рассказывал о своих встречах в конце 80-х годов с американским писателем армянского происхождения Уильямом Сарояном, очень дружелюбно относившимся к нашей стране. Как-то, когда Балаян рассказывал ему о своём военном детстве, Сароян спросил:

- А чем вы в основном питались во время войны?

- Картошкой.

- С чем?

- Ни с чем, просто картошкой.

- Я понимаю, что вы ели в основном картошку. Но с чем, с бараниной, со свининой?

А ведь Сароян во время войны был взрослым человеком и, повторяю, он симпатизировал нашей стране, то есть, он, я думаю, не пропускал того, что писалось в американской прессе о нашей стране. И в то же время, совершенное неведение того, что было на самом деле.

Восьмого мая 2004 показывали советский фильм 70-х годов «Освобождение», о последних днях той войны. Заканчивался фильм титрами о потерях разных стран в этой войне. Привожу эти цифры по памяти:

      -- Франция - около 500 000 человек,

      -- Англия - около 400 000 человек,

      -- США - около 400 000 человек,

      -- Югославия - 1 600 000 человек,

      -- Польша - около 6 000 000 человек,

      -- Германия - около 10 000 000 человек,

      -- СССР - там была названа цифра 20 000 000 человек. По последним данным, наши потери составили 27 000 000 человек. Говорят, что и эта цифра может быть заниженной.

В первые послевоенные годы Сталин, говоря о потерях, назвал цифру 7 000 000 человек. Похоже, цифра эта была взята просто с потолка, но именно она фигурировала в первые годы после войны. Она оказалась почти в четыре раза меньше фактической. 27 000 000 человек. Это страшная цифра.

Из молодых ребят 1918 - 1926 годов рождения в живых осталось только 5 процентов. Молодые люди именно этого возраста оказались почти поголовно все на войне. Часть их служила срочную в Красной Армии в 1941 году и приняла на себя первый страшный удар немецкой военной машины. Да и потом, когда подходил срок призыва их возраста, всех их забирали на фронт. Они не успели получить профессии и стать ценными специалистами, чтобы им давали «броню», как это тогда называлось, когда высококвалифицированных специалистов оставляли в тылу для работы на оборонных заводах.

      

У меня в училище был друг- Виктор Сергеев. У них была смешанная семья: отец его был цыган, но не кочевой, оседлый, воевал за красных ещё в гражданскую, мать - русская. У них было десять человек детей, Витька был одним из самых младших. Старший брат его окончил школу в 1941 году. Всех мальчишек из их выпуска забрали на фронт в том же 1941 году. И ни один с войны не вернулся. Витькин брат погиб танкистом на Курской дуге в 1943 году.

      

Воевал и Саша Бутурлин. В 1942 году его призвали в армию. Ему повезло: направили в Горьковское училище зенитной артиллерии ПВО. На фронт Саша попал в 1943 году лейтенантом - в неполные 19 лет. В апреле 1945 был ранен.

9 мая этого года я поздравлял его с праздником. Разговорились о потерях. Саша очень эмоционально стал говорить: «Сколько не вернулось моих товарищей по школе, по двору, а какие были ребята, одарённые, талантливые, мне до них далеко было».

Я считаю Сашу очень неординарным человеком. По-моему, так же считают и все наши родственники. И слова его произвели на меня большое впечатление. Действительно, кто скажет, насколько больше талантливых учёных, писателей, деятелей искусств имели бы мы сейчас, если бы не эти страшные потери. Если бы совсем юными не сгорели они в пламени войны.

Мне могут возразить: это цена победы. Да, они положили свои жизни, как раньше говорили, на алтарь Отечества. Они встали на защиту страны, когда над ней нависла смертельная опасность, и погибли, выполнив свой солдатский долг. Их совесть чиста. «Мёртвые сраму не имут».

Но читаешь сейчас воспоминания участников войны, слушаешь выступления историков войны и видишь, сколько народу полегло из-за неумения некоторых командиров высшего и среднего уровня воевать, из-за их амбиций, из-за желания угодить руководству. Когда привязывали сроки начала той или иной операции к каким-то юбилейным датам и ценой большой крови освобождали города, которые через несколько дней немцы сами оставили бы. К этому их вынудила бы стратегическая обстановка на других участках фронта. Но для генерала, как говорят в Одессе, две большие разницы: войти в город, который немцы оставили сами, или войти в город, из которого он их выбил. Тут и награды совсем различные. Ну, а что погибло несколько тысяч человек при освобождении этого города, так на то она и война, чтобы люди на ней гибли. Войны без крови не бывает.

Я вовсе не хочу охаять всех генералов и маршалов Отечественной войны, среди них очень много блестящих полководцев, ни в чем не уступающих легендарным генералам войны 1812 года. «Слуга царю, отец солдатам».

Слугами царю - Сталину, кроме Власова и его приспешников, были все генералы, а вот насчёт отцов солдатам, с этим сложнее. Жестокость и презрение к человеку, поразившие в сталинизме Анджея Вайду, сказывались и на отношении к цене солдатской жизни. Она, в глазах некоторых генералов, была невелика.

      

В 1999 году отмечалось шестидесятилетие начала финской войны. Эта война, которая задумывалась Сталиным, как небольшая лыжная прогулка для войск Ленинградского военного округа, но обернулась довольно серьёзным испытанием для нашей армии. Обычно об этой войне не вспоминают, дело это давнее, да и гордиться нам особенно нечем. Но круглая дата есть круглая дата, среди прочих мероприятий были и воспоминания участников, причём, с обеих сторон. Я приведу здесь два, особенно запомнившихся мне.

Почему-то, когда происходят такие знаковые события, реагирует на них и природа. Это и страшно суровая зима 1941 года, и знойное лето очень тяжёлого 1942. Не исключением была и зима 1939 года на Карельском перешейке, где разворачивались события. Морозы стояли тридцати-сорокаградусные. И вот, вспоминал один из участников тех боев:

- Получили мы приказ готовиться к атаке. Готовимся. (Лично мне в атаку ходить не доводилось, но, думаю, особой радости такой приказ не доставляет - О.Ф.). Появляется какой-то комиссар из политуправления армии и приказывает всему полку снять шинели и идти в атаку в сорокаградусный мороз в одних гимнастёрках. На вопрос офицеров полка, зачем это нужно, он объяснил: это делается для того, чтобы солдаты не залегли под огнём противника. Залягут в одних гимнастёрках, в такой мороз - верная смерть. О том, что будет с ранеными, которых в бою бывает в три раза больше, чем убитых, он не объяснил. Всем и так было ясно.

Напомню, политуправление Красной Армии возглавлял тогда армейский комиссар Лев Мехлис. Он и во время Отечественной войны так же высоко ценил жизнь русского солдата, позорно провалив Керченскую операцию в конце 1941 года. Правда, там погибло очень много и грузин. Но для Мехлиса все они были гои.

Теперь воспоминания финна, который молодым солдатиком участвовал в обороне линии Маннергейма. Звучало это примерно так:

- Сидим мы в ДОТе, тут они пошли в атаку, мы открыли огонь из пулемётов. Скосили первые ряды, через них лезут следующие, мы скосили и их, а они снова лезут. Перед нашим ДОТом образовался уже вал из их трупов, а они лезут через них и лезут. Наш капрал говорит: «Храбрые ребята, но наверху у них у кого-то крыша определённо съехала.

Вот так мы прорывали знаменитую «Линию Маннергейма». Думаю, были подобные атаки и в Великую Отечественную. Отсюда и 27 000 000 потерь.

Кстати, о Маннергейме. Финский маршал, Главнокомандующий финской армией в двух войнах с нашей страной (1939 - 1940 и 1941 - 1944 года), президент Финляндии (1944 - 1946 г.) барон Карл Густав Маннергейм начинал свою военную карьеру в русской армии. До 1918 года Финляндия, как Великое княжество, входила в состав России. Тогда существовал такой порядок. В самом престижном военном учебном заведении Русской армии - Пажеском корпусе, куда принимали только детей генералов или титулованной знати, ежегодно резервировалось десять мест для юных финнов. И, надо сказать, что при тогдашнем оппозиционном настрое финнов по отношении к России, финны-пажи, став офицерами, преданно служили в рядах русской армии. После окончания корпуса, Маннергейм был выпущен в самый блестящий полк русской гвардии - Кавалергардский. Маннергейм участвовал в первой мировой войне и 1917 год встретил в звании генерал-лейтенанта.

В 1918 году он возглавил, как у нас называли «белофинские отряды», впоследствии занимал командные должности в финской армии. Как известно, в 1941 году Финляндия приняла участие в войне на стороне Германии, но немецких войск на территории Финляндии не было, и вела себя она довольно самостоятельно. Во время блокады Ленинграда часть территории фронта, примыкающую к Ладожскому озеру, держали финские войска. Когда наши проложили «дорогу жизни» через Ладогу, финны имели возможность блокировать ее, но, несмотря на давление со стороны Гитлера, Маннергейм на это не пошёл. Может быть, повлияла на его решение память о почти тридцати годах военной службы в Санкт-Петербурге. Не исключено, что он любил этот город и не хотел его гибели.

      

 

Олег Филимонов,

потомок одного из руководителей обороны Севастополя в 1854-1855 гг. контр-адмирала Истомина В.И. (1809-1855 гг.)

(г. Москва)