В глухую ночь, как летописец некий,

Записываю горе наших лет;

А днем ищу я в русском человеке

Неизгладимый, негасимый свет.

 

Трагическая доля Ярославны -

Мой горький плач о гибнущих в бою...

Но тем, кто пал бесцельно и бесславно,

Ни слез моих, ни песен не даю.

 

Живу. Люблю. И верую по-детски,

Как должен верить русский человек...

Но жив во мне строптивый дух стрелецкий, -

Его ничем не вытравить вовек.

 

А Русь молчит. Не плачет... и не дышит...

К земле лицом разбитым никнет Русь...

Я думаю: куда бы встать повыше

И крикнуть «им»: - А я не покорюсь!

 

Не примирюсь я с долей Ярославны!

И пусть пока молчит моя страна, -

Но с участью печальной и бесславной

Не примирится и она!

 

Эти строки были написаны в Харбине русской поэтессой Марианной Колосовой. Она появилась на свет 14 июня 1901 г. в алтайском селе Ново-Обинском (ныне Новообинка) в семье псаломщика Пророко-Ильинской церкви Ивана Михайловича Виноградова и его жены Раисы Яковлевны. Виноградовы - потомственный священнический род. Дед поэтессы, священник Михаил Ефимович Виноградов, также служил в Ново-Обинском.

При рождении девочка получила редкое имя Римма. Псевдоним «Марианна Колосова» появится уже в эмиграции.

Римме было 15 лет, когда умерла ее мать. А через год Россия стала погружаться в пучину смуты, которой суждено будет отнять у нее всех дорогих людей… О. Иоанна Виноградова убили большевики. Та же участь постигла жениха Риммы, колчаковского офицера.

 

За большое, за Русское дело

Мы вместе на подвиг вышли.

Ты погиб… А я уцелела.

Ты мне грех невольный простишь ли?

 

Горький твой, но завидный жребий!

Не поймешь ты мою усталость…

Я забочусь о крыше и хлебе,

Потому что… я жить осталась.

 

Но я помню, сквозь две решетки

На последнем нашем свиданье

Ты улыбкой милой и кроткой

Ободрял меня на прощанье…

 

И взялась откуда-то сила,

Не страшили тюрьма и голод:

Бывшим анненковцам носила

Из Заречья патроны в город!

 

И в ограде, на сеновале,

(Тут же, близко с тюрьмою рядом!)

У меня не раз ночевали

Партизаны белых отрядов.

 

Ах, тогда не могла понять я,

Где взяла я храбрость и силу,

Когда в лес для повстанцев-братьев

Я оружие тайно носила.

 

…Почему я смотрю так строго?

Потому, что страдала много…

Потому, что сквозь две решетки

Улыбнулся мне смертник кротко…

 

Студентка Томского Епархиального Женского Училища, а с 1920 г. - юридического факультета Томского университета, 19-летняя Римма, действительно, была связной у повстанцев, доставляла им оружие и еду. Большинство подпольщиков были вчерашними юнкерами. Вместе с ними в том же 1920 г. девушка была арестована. На допросах в ЧК она держалась мужественно и даже дерзко, чем привлекла внимание члена Реввоенсовета Восточного фронта Валериана Куйбышева, как раз прибывшего в Томск с диктаторскими полномочиями.

Увлекшись мятежной красавицей-монархисткой, видный большевик добился ее освобождения. Он был молод и хорош собой, и Римма также не осталась к нему равнодушна. Куйбышев звал ее с собой в Москву, но дочь священника и убежденная «белогвардейка» отказалась. Не только по идейным соображениям, но и потому, что у Валериана в столице была семья. Мимолетный роман рассеялся быстро, но спустя годы эхом его из далекого Харбина прозвучат жесткие строфы:

 

С тобой навеки мы чужие,

Я не твоя и ты не мой.

К себе в советскую Россию

Ты не зови меня домой.

 

Платочек алый женотдела

Ты мне в награду не сули.

Найду себе другое дело

От ваших лозунгов вдали.

 

Слезами женскими запла́чу

Над милым сердцу словом «Русь».

Решать мудреную задачу

С мужской отвагою возьмусь.

 

Над голубым листком в конверте

С чудесным штемпелем «Москва»

Задумаюсь о чьей-то смерти,

Вздохнув о юности сперва.

 

И молодость мою и нашу

(Ты тоже молод был тогда!)

Любовной памятью украшу,

Похоронивши навсегда…

 

В огромных залах Совнаркома

Мелькает черный твой портфель.

Я выгнана тобой из дома,

И у меня другая цель.

 

Отброшенная вашей бурей

К подножью чуждых жестких скал

Я повторяю, бровь нахмуря:

«Напрасно ты меня искал!»

 

Да будет злоба в каждом слове!

Возненавидя вашу новь,

За десять лет борьбы и крови

Я изжила твою любовь.

 

И вот хозяину портфеля,

Который держит Русь в аду,

Я говорю: «мели Емеля»,

Я в лагерь твой не перейду!

 

Но я твой след подкараулю

И обещаю, как врагу,

Что в черном браунинге пулю

Я для тебя приберегу.

 

За то, что многих злобно мучишь,

За то, что многих ты убил, -

Ты пулю смертную получишь,

От той, которую любил!

 

Пули Куйбышев не дождался. Он умер в 1935 г., через пять лет после написания этих стихов. Перед этим один из вождей большевистской партии потребовал дополнительного расследования обстоятельств убийства Кирова.

Римма в ту пору уже давно жила в Харбине, куда перебралась с остатками частей атамана Анненкова. В России у нее остался брат, с которым она мечтала воссоединиться, но так и не смогла. Молодой человек погиб, умножив счет сестры к ненавидимой ею советской власти. Памяти брата она посвятила следующее стихотворение:

 

От жизни, от ее угроз

Ты, говорят, ушел на небо.

Тебе ничьих не надо слез.

Не надо ни любви, ни хлеба…

 

Так неожиданно для нас

Собрался в дальнюю дорогу.

Но о тебе скажу сейчас:

Отмучился… и слава Богу!

 

Ты, настоящий и большой,

Был слишком ярким между нами,

С такой суровою душой,

С такими грозными глазами.

 

Когда рванет железо с крыш

Летящих пуль горячий ветер,

Я удивлюсь, что ты молчишь,

Что нет тебя на этом свете.

 

Сказал ты, помню, в дни войны

(В тебе проснулся пыл военный):

«Как хорошо, что две страны

Поговорили откровенно!»

 

Судьбы непобедима власть!

Одну тропу избрав меж тропок,

Ушел ты, чтоб навек упасть

Среди крутых маньчжурских сопок.

 

И рядом спят твои друзья.

С земным покончены расчеты.

И песенка звучит моя

По-деревенски, как причеты.

 

Места, где ты лежишь, пусты,

И сопки голые унылы;

А ветер гнет к земле кусты

И воет около могилы.

 

Там прах лежит, не ты, не ты!

Душой безсмертною ты с нами.

Несем мы в жизнь твои мечты

Живыми сильными руками!

 

В длинном списке потерь Марианны Колосовой были не только родные и близкие. На первых строчках значилось имя Николая Гумилева, наследницей которого считала себя поэтесса, пред которым преклонялась и за убийство которого мечтала расстрелять сотню палачей.

 

Поэта спрашивают: «кто ты?»

Но он, рискуя головой,

С Иудою из Кариота

Не выпьет чаши круговой!

 

И пусть поэту будет плохо

И смерть его подстережет,

Но он своим последним вздохом,

Последней песней не солжет!

 

Народных мятежей герольды,

Былин старинных гусляры -

Скользящею походкой по́ льду

Идут на Соловки, в Нары́м…

 

И больно мне, что я не с ними.

Я так же мыслю как они,

И так же песнями своими

Тревожу серенькие дни…

 

И пусть одной ступенью ниже

На белой лестнице стою, -

Я так же ярко ненавижу

И так же пламенно люблю!

 

Расстрелянному Гумилеву -

Чья мысль как зарево костра

Горит в стране моей суровой -

Я все же младшая сестра!

 

И после этого… Могу ли

Я Родине моей солгать?

И мне ль от свиста вражьей пули

Покорно голову склонять?

 

В Харбине Римма Ивановна вышла замуж за Александра Николаевича Покровского, бывшего офицера Белой армии и сына известного петербургского профессора, автора «Истории русской словесности». Продолжая прерванное образование, она поступила на юридический факультет Харбинского университета. Комнату в общежитии она делила с другой поэтессой-студенткой - Ольгой Скопиченко, которая не раз выводила образ подруги в своих воспоминальческих рассказах: «…Вспоминается юность, годы университета, заработки, полуголодная жизнь, ибо, денег никогда не хватало. Одно время жили мы в очень небольшой бедной каморке, даже не в каморке, а в сторожке. Это жилье для сторожа располагалось во дворе одного дома. В сторожке у нас была печь, стояли две кровати и два письменных стола. Была еще одна пишущая машинка, на которой мы перепечатывали свои стихи и затем относили их в редакцию. Работали мы обе в журнале «Рубеж». Жила я в сторожке с поэтессой Марианной Колосовой. В то время я уже начала печататься. Писала стихи, коротенькие рассказы, в общем, начинала свою литературную жизнь. Жизнь была трудная. Часто, часто нам не хватало денег на хлеб, мы голодали…. Из тех далеких дней мне вспоминается один очень забавный эпизод, некий «Случайный завтрак». Было это так.

В то время я служила на табачной фабрике, Марианна давала уроки и, конечно же, день получки на фабрике - раз в неделю - был для нас огромным событием, ибо мы могли пообедать, купить себе что-то на завтрак и вообще у нас появлялась возможность вести «роскошную жизнь». В это утро я, как обычно, вышла на службу, оставив Марианну спящей дома. В это день, кроме всего прочего, у нас ночевала одна наша большая приятельница. Обе эти девушки, мои подруги с нетерпением ждали моего возвращения с деньгами…»

В тот день на службу Скопиченко опоздала, а по дороге домой к ней «пристал» незнакомец, предложивший голодной девушке проводить ее и купивший много продуктов к завтраку. Намерения ухажера были вполне очевидны, но юной Ольге удалось провести его: завладеть свертком со снедью, избавившись от непрошенного «благодетеля».

«Я прижимала сверток к себе и бежала. Я даже не понимала - то ли я радовалась тому, что избавилась от навязчивого человека, то ли радовалась этому свертку и его манящим ароматам.

Наконец, я подбежала к дому, забарабанила в дверь. Одновременно два сонных голоса спросили:

- Кто там?

- Открывайте скорее. Это - я.

- Ты? Ты!.. что опоздала на службу? - в голосах спрашивающих звучало отчаяние. Еще бы. Понятно.

Открыли дверь. Я влетела в комнату, бросила сверток на стол и сказала:

- Сейчас будем пить кофе. Сейчас будем пить кофе и есть очень вкусные вещи.

Меня даже не спросили - откуда у меня сверток. Девчонки стали быстро разворачивать содержимое. Там было все: кофе, сгущенное молоко, пакетик сахара… Он предусмотрительно купил все, понимал, что у такой девчонки в доме нет ничего. В свертке была колбаса, какие-то аппетитные булочки, вкусный калач и сыр.

Какой мы в этот день имели завтрак! Мы были очень голодны. А кофе мы не пили давным-давно. Сыр для нас был невероятным угощением. Булочки, колбаса…. Все это было так вкусно, так исключительно хорошо…

…Я никогда больше не встретила этого человека. Он исчез из моей жизни также неожиданно, как и появился на Китайской улице. Но мои приятельницы, особенно Марианна, очень хорошо запомнили этот эпизод. И когда у нас наступал очередной «кризис», когда у нас в доме не было ни копейки, ни куска хлеба в доме, тогда Марианна говорила:

- Ольга, иди на улицу на заработки.

Так эта шутка и жила среди нас, воспоминание о столь нужном тогда «Неожиданном завтраке»«.

С 1926 г. в Харбине один за другим выходят поэтические сборники Марианны-Риммы - в общей сложности 4 книги. Она также активно публиковалась в периодических изданиях. Творчество молодой поэтессы получило высокую оценку харбинских коллег. Ее даже называли харбинской Мариной Цветаевой. «Только Арсений Несмелов и Марианна Колосова „кормились“ в Харбине стихами, - свидетельствует в своих мемуарах правнучка знаменитого адмирала Ю.В. Крузенштерн-Петерец. - Колосова, впрочем, кормилась ими впроголодь. Сотрудничала она в газетах и в журнале „Рубеж“, куда приносила пачки стихотворений под разными псевдонимами… Журнал платил по 4 копейки за строчку - сколько надо было принести…»

Тем временем русская молодежь - в том числе студенты университета - организовали первую русскую фашистскую организацию для идейной борьбы с коммунизмом. Инициаторами были среди прочих супруг Колосовой, а также сыновья белого генерала Голицына и казачьего офицера Грибановского. Именно Александр Покровский предложил взять за основу формируемой боевой идеологии идеологию итальянского фашизма, который в 20-е годы еще не имел какой-либо негативной окраски, представляя третий путь - помимо коммунизма и капитализма. Само собой, Римма Ивановна также вступила в ряды нового движения, войдя в его женское крыло.

Членству супругов Покровских в РФП положила конец оккупация японцами Харбина. Руководство партии пошло на сотрудничество с оккупантами, и Александр Николаевич вышел из ее рядов в знак протеста. Вскоре он был арестован, но Марианна сумела добиться освобождения мужа. В 1934 г. они переехали в Шанхай, где организовали русскую библиотеку, которая стала основным источником их существования.

Колосова оказалась дальновиднее многих харбинских эмигрантов и, в частности, великого русского поэта Арсения Несмелова, с которым была дружна. В отличие от них она не увлеклась «большевизмом наоборот» в лице Константина Родзаевского и его «фашистской партии». Эта темная личность, бежавшая из СССР и бестрепетно бросившая там на растерзание ГПУ родных, получила самую жесткую оценку Колосовой, прямо объявившей Родзаевского провокатором:

«В Манчжуго под покровительством Японских властей ведет работу против России и русских патриотов, государственный преступник, польской национальности, переменивший несколько подданств, «вождь» обманутого им русского «быдла», предатель русского дела - КОНСТАНТИН РОДЗАЕВСКИЙ.

Константин Родзаевский виновен в том, что ведет работу совместно с инородческими самостийниками - сепаратистами, и иностранными, агрессорами интервентами, чтобы расчленить Великую Россию на части и создать из русских пограничных областей независимые буферные государства, которые помысли врагов русской национальной государственности, будут могилками Великодержавной России.

Эти «буферные государства» в конце концов, должны будут превратиться (с согласия Московских коммунистов) в эксплуатируемые колонии международного капитала.

Константин Родзаевский виновен в том, что по заданиям интервентов борется с центростремительными силами Русской эмиграции Дальнего Востока, верными Богу и России.

Константин Родзаевский сознательно и по злой воле блокируется с центробежными силами русской эмиграции, каковые по трусости и продажности предают русские интересы, помогая предательской работе К.Родзаевского прямо или косвенно.

…

Пусть эти люди, торгующие родиной и украшенные иностранной свастикой, не трогают наши святыни!

Говорю об этом от имени измученных манчжуговскими пытками русских людей. Ибо придет время для государственного преступника К.Родзаевского, сделать то же, что сделал в свое время Иуда.

…

Верую, Господи, что все кому нужно и должно услышать мои слова, услышат их. Да не помрачится вера моя. Пусть, те, кому следует, задумаются над слезами и кровью измученных пытками русских людей в Манчжуго».

Свою позицию выразила Римма Ивановна и в стихах:

 

Мне до́роги и те и эти…

Ничьим не буду палачом.

Ни перед кем на этом свете

Не виновата я ни в чем.

 

Мне кто-то сильный и крылатый

Дал право мучиться и петь.

И песнями я так богата,

Что все могу перетерпеть:

 

И злобу красной чрезвычайки

И подлость «ниппонских» зверей!

Нет места нынче белой чайке

У берегов родных морей…

 

Опасность - это та стихия,

В которой дух мой расцветал.

Во мне твой звонкий сплав, Россия,

И революции металл!

 

От красных я не жду пощады,

От «белых» - радости не жду.

Моей душе Россию надо!

Она зовет. И я иду…

 

И, в Бога веруя по-детски,

Как жизнь, я Родину люблю!

На «эмигрантов» и «советских» -

Родных и русских не делю.

 

Родные мне и те и эти.

Ничьим не буду палачом.

Ни перед кем на этом свете

Не виновата я ни в чем…

 

Не делившая родных и русских поэтесса мечтала о возвращении в Россию и после Второй мировой войны даже получила советский паспорт. Однако, гражданкой СССР она пробыла очень недолго. В 1946 г. на очередном писательском собрании была зачитана погромная статья Жданова против Ахматовой и Зощенко. Некоторые холуйски поддержали ее, а Марианна выразила негодование. Поэт Валерий Перелешин так свидетельствует об этом эпизоде:

«Когда в своем знаменитом докладе «кронпринц» Сталина Жданов «осудил» Ахматову за то, что она так и не стала советской писательницей, состоялось в Шанхае собрание литераторов, на котором присутствовала и Марианна Колосова.

Несколько ораторов выразило полное одобрение Жданову и его хозяевам. Но потом слова попросила Колосова, которая, кстати говоря, отнюдь не была ни ученицей, ни даже подражательницей Ахматовой. Сказала она о том, что выступление Жданова повергло ее в ужас, как и проявление невыразимой жестокости и мстительности. Можно ли говорить о мифическом забвении обид, когда Жданов поставил Ахматовой в вину ее религиозные и монархические высказывания 1911 и 1914 гг.

Марианна Колосова плакала…. Собрание закончилось в тонах общей растерянности и тревоги. А через несколько дней Марианна Колосова отказалась от советского паспорта, заявив об этом через газеты…»

Жизнь в Шанхае кончилась. В 1949 г. в Китае к власти пришли коммунисты, и русские эмигранты вновь вынуждены были искать новое пристанище. Чета Покровских отправилась сперва на Филиппины, затем в Бразилию и, наконец, в конце 50-х обосновалась в Чили. Здесь, как и в Шанхае, они держали платную библиотеку, которая к тому времени насчитывала свыше 4000 русских книг. «У них практически не было никаких вещей. Единственное их богатство - книги», - свидетельствовали современники.

Колосова сразу же оказалась в центре литературной жизни Сантьяго, подружившись с будущим нобелевским лауреатом Пабло Нерудой и Никанором Паррой. Стихи она продолжала писать, на издавать их было не на что. Последние сборники поэтессы вышли в еще довоенном Шанхае…

Умерла Римма Ивановна Виноградова 6 октября 1964 г. Она погребена в Пуэнте-Альто, пригороде Сантьяго. На табличке, прикрепленной к могильному кресту, имеется надпись: «Русская национальная поэтесса».

 

Спите спокойные, спите,

Я же не в силах спать:

Сердца кровавые нити

Буду в поэмы сплетать.

 

В тихой глубинности ночи

Мстители - мысли придут…

Сердце кинжалы отточит…

Пальцы патроны набьют!

 

Вышью цветными шелками

Лозунг России родной.

Грозно взовьется над нами

Грозный орел боевой.

 

Белою лентой украшу

Шашки стальной рукоять.

В битву за Родину нашу

Буду друзей провожать.

 

В радости, в светлом восторге,

Верим, надеемся, ждем!

Победоносец Георгий

Будь нашим Белым Вождем!