В начале 20-х годов в Харбине в маленькой комнатке жили две русские студентки Харбинского университета, которых красный смерч выбросил за пределы Родины, но не задул при этом неугасимый огонь любви к ней в их душах. Девушек звали Римма Виноградова и Ольга Скопиченко. Обе они писали стихи и входили в литературное объединение «Молодая Чураевка». Римма была уже известна под псевдонимом Марианна Колосова, и ее стихи оказывали заметное влияние на творчество подруги.

 

Если жизнь, как траву скосили...

Вечной памятью будут песни...

Тот, кто любит свою Россию,

Верит свято-она воскреснет.

И в пасхальный день, как молитву

Вспоминаешь родные были.

Ничего, что сердце разбито,

Ничего, что мечту убили.

Ничего, что тьмою изгнанья

Наш единственный свет погашен.

И во тьме пронесем мы знамя

Прошлых дней истории нашей.

Бог воскресший, через столетья

Ту страну, что много грешила

Славой вечной своей отметит...

Покаяньем, светом, силой.

День настанет светлей и краше

Милых дней, ушедших в преданья,

Над страною любимой нашей

Ослепительно солнце встанет.

Если долго мечтать о чуде,

На земле сбывается чудо.

И «воистину» скажут люди

И воистину счастье будет.

 

«В маленькой комнатушке, предназначенной для караульного китайца... жили две поэтессы, одна совсем еще начинающая, еще певшая с чужого голоса, и ее старшая сестра по перу, уже известная, уже окрепшая в своих стихах, нашедшая свой путь. Жили голодно, перебивались скудными заработками за случайные уроки, переписку, переводы...» - так позже вспоминала о том времени Ольга Скопиченко.

Ольга Алексеевна родилась в Сызрани в 1908 г. Ее отец, лесовод, в годы войны был начальником лагеря военнопленных, а после революции, как кадровый офицер участвовал в Белом Движении, заведовал артиллерийскими складами. Вместе с армией он эмигрировал в Харбин, где вновь устроился работать лесоводом. Трагическую эпопею перехода своей семьи с небольшим отрядом через безводную солончаковую степь в Китай поэтесса описала в повести «На спинах верблюдов» и рассказе «Три друга». «Когда я не прислушивалась к тревожным разговорам взрослых, когда забывала оставленную, вернее оставшуюся там далеко, дома, любимую няню, мне казалось, что лучше не может быть жизни, как вот это кочевание в киргизских степях часами, днями, неделями, только бы были рядом эти два друга-черный Туман и серенькая Бурка. Когда купили верблюдов, у нас появился мой третий друг, огромный двугорбый верблюд Васька… - вспоминала Ольга Алексеевна. - …Окончился степной путь, мы грузились в эталоны. Сколько было пролито слез при прощаньи с огромным Васькой и с моим милым черным Туманом! Но я понимала - н и лошади, ни верблюда взять с собой, в теплушку было нельзя. До сих пор помню, как печально заржал Туманка, и как последний раз кивнул мне своей огромной головой верблюд, когда их уводил новый хозяин. И только маленькая, серенькая Бурка осталась со мной, чтобы сделать весь наш горький беженский поход Великим Сибирским путем, прожить несколько лет в изгнании в далекой Маньчжурии и умереть на маленькой станции железной дороги, где неумелый фельдшер дал ей, по незнанию, какую-то ядовитую мазь… …Много лет прошло, но часто вспоминаю я своих трех друзей-черного киргиза Тумана, огромного ласкового верблюда Ваську и тебя, пушистая, русская кошечка, проведшая с нами все тяготы беженских дорог».

 

Степь бескрайняя брошена степь перед нами.

Монотонно скрипит за обозом обоз.

Мне еще непонятно, что это- изгнанье,

Это детство еще без печалей и слез.

Это кажется только, как мир приключений,

И не в тягость еще обиход кочевой.

И по детски забыты и дом и качели,

И запущенный сад над любимой рекой.

А осенние ночи все также волшебны,

Также в лунные блестки одеты поля

И в серебряном свете прекрасной царевной

Манит будущей жизнью родная земля.

А верблюд за верблюдом уныло маячат

По сгоревшей от солнца дороге степной...

Только изредка сердце сжимают ребячье

Непонятной, совсем незнакомой тоской...

Только лица у взрослых серьезны и строги,

Только смеха не слышно и сдержанна речь.

Взять бы свет серебристый на этой дороге

И для будущей жизни святыней сберечь.

 

В Харбине Скопиченко окончила гимназию и выпустила свой первый сборник «Родные порывы». «По воле Божией, мы покинули свою страну и попали в уголок прежней России, так как Харбин был истинным русским городом, - вспоминала поэтесса. - И долгие годы мы жили не на чужбине, а дома в городе, сохранившем русские обычаи, старую русскую жизнь.

Величественный наш православный Собор, собор, о котором так хорошо написал книгу «Никита Иконник» Юрий Михайлович Николаев. Если вы не читали эту книгу, постарайтесь найти ее в наших библиотеках и прочтите. Харбин русских университетов, русских театров, русской жизни.

Вспоминается снежный Харбин, сады и бульвары в снежном уборе, скрип саночек по улицам города, разрумяненные морозом лица прохожих, игру в снежки на больших гимназических площадках.

Строй елок перед Рождеством, магазины в блеске елочных украшений и игрушек. В каждой даже самой бедной беженской семье» разноцветными огнями свечей горели рождественские елки. Помните... запах жареных каштанов. Как было приятно купить мешочек и греть замерзшие руки горячими каштанами.

Как было хорошо веселой студенческой ватагой в складчину нанять санки и со смехом и шутками мчаться по улицам города под скрип полозьев».

В «Молодой Чураевке» девушка познакомилась со многими известными поэтами «дальневосточниками» - Вс. Ивановым, А. Несмеловым и др. Их памяти посвящен ею рассказ «Устрицы», повествующий о «роскошном ужине» в дорогом ресторане «Фантазия», куда компанию пригласил гурман Иванов:

«Я невольно покосилась на художественно расписанное меню, но Всеволод пошептался с лакеем и, отстранив карту вин, коротко заказал:

- Устрицы и шампанское.

Завязался веселый разговор. Говорили о новых темах, о новых стихах. Арсений, лукаво прищурившись, спрашивал нас какая лучше всего рифма на слово оранжевый... И так как ни я, ни Марианна ничего не ответили, тут же нараспев протянул

...оранжевый.

Ах и дрянь же вы...

Он был великий мастер на рифмы и ассонансы. А я сокрушенно думала, ну, вот и никакого ужина... ни цыплят, ни даже простого бифштекса... а я такая голодная. Да еще устрицы, а как их едят?

За свою короткую, шестнадцатилетнюю беженскую жизнь я только слышала об устрицах. А вдруг они и на самом деле пищат, когда их глотаешь.

Шампанское было искристое и очень вкусное. Именно шампанское помогло мне на голодный желудок глотать этих скользких слизняков, которые были поданы в раковинах с изящными вилочками и ножичками. Глотала, внимательно наблюдая, как расправлялся с устрицами Иванов, боялась показать свое полное невежество в обращении с таким изысканным блюдом. Голова кружилась от шампанского, от стихов Арсения, от добродушных шуточек Иванова, и я старалась не замечать сочувственных взглядов, которые на меня кидала Марианна.

В полночь нас тем же порядком на извозчике доставили домой. Всеволод попрощался с нами на улице, Арсений пошел провожать до дверей нашей хибары. И тут Марианна на него накинулась:

- Тоже гурманы! Тоже хороший тон! Дамам даже не предложили выбрать, что они хотят заказать. Устрицы... шампанское...

Арсений оправдывался:

- Но ведь, это действительно шикарно и для «Фантазии» самое подходящее.

- Подходящее... Ольга два дня ничего, кроме корочки хлеба не ела. В доме пусто. А вы...

Арсений растерялся:

- Так почему вы не сказали, что вы голодные. Я бы заказал цыплят.

- Да так вот и сказать, что мы хотим что-нибудь существенное. Так вот перед Савоськой и сознаться, что мы голодающие поэтессы. Ты сам должен был догадаться.

Я молчала. У меня проходил угар шампанского, и я чувствовала, что устрицы стоят в горле комом.

- Я завтра утром забегу, - и Арсений немного смущенный пошел к калитке.

- Только смотри ни слова Всеволоду, не позорь нас, - крикнула ему вслед Марианна.

Утром часов в десять Арсений был уже у нас, принес с собой сайку хлеба, лук и две коробки сардин, все, что мог достать в маленькой лавочке, где ему еще не было отказано в кредите. Видимо, сам тоже был «на мели» в эти дни».

В 1928 г. Скопиченко перебралась в Тяньцзинь, где вышел ее второй сборник «Будущему вождю», в котором наиболее ощутимо влияние Колосовой. Здесь же происходит значительное событие в личной жизни поэтессы - она выходит замуж за Павла Сухатина. Через год с приходом японцев супруги переехали в Шанхай.

В Шанхае Ольга Алексеевна работала на табачной фабрике, а также на радио в Русской Широковещательной Ассоциации. Параллельно она продолжала активно писать и публиковаться в русских изданиях - «Слово», «Шанхайская заря», «Рубеж», «Парус». С победой в Китае коммунистов русским эмигрантам вновь пришлось бежать. Скопиченко сперва оказалась на маленьком острове Тубабао на Филиппинах, где прожила два года в лагере русских беженцев, а оттуда перебралась в Сан-Франциско.

«Путешествие с острова Тубабао в Америку, прибытие прямо из джунглей в большой нарядный тогда, красивый город у Золотых Ворот, первые впечатления островного жителя попавшего почти в рай... Так оно и было, мы ходили по огромным базарам, любовались нарядными витринами, наслаждались мягким климатом, солнечной весной, даже подернутые дымкой тумана ранние часы казались нам прекрасными.

 

Словно витязь, закутанный в дымку тумана.

Весь в сияньи дрожащих мостов золотых,

Город кажется сказкой у скал океана

Словно старых преданий, загадочный миф.

 

И что особенно поражало это обилие зелени, прекрасные парки и множество птиц белоснежных, крикливых чаек, сизых голубей и маленьких черных птичек, имени которых я до сих пор не знаю. Помню, как соседка по квартире, американка, говорила мне восторженно:

- Сан-Франциско недаром назван во имя Франциска Ассизского, он так любил все живое, птицы слетались к нему и клевали из его рук.

Так было», - так писала о последнем пристанище своей долгой одиссеи Ольга Алексеевна.

Еще в Шанхае поэтесса второй раз вышла замуж. Потомственный военный, Борис Михайлович Коновалов, родился в 1902 г., окончил Хабаровский графа Н.Н. Муравьева-Амурского кадетский корпус. В гражданскую войну он служил на о. Русском во Владивостоке. В его лице Ольга Алексеевна обрела надежного друга, единомышленника. После ее смерти Борис Михайлович сделал все, чтобы ее творчество вернулось на Родину, о которой оба они всем сердцем тосковали до последнего вздоха.

 

Мы знаем, что слезы и боль не помогут,

Без Родины юные годы прошли.

Великие Таинства, данные Богом,

Истрачены нами для чуждой земли.

И вот мы не падаем, молча, без стона,

Пытаемся в жизни бодрее идти.

И наша страна чудотворной иконой

Мерещится нам на тяжелом пути.

И если на Родину выведут тропы

Бессчисленных наших потерь и побед,

Мы Ей отдадим, как последнее, опыт

Скитальческих темных и трепетных лет.

У Родины нашей попросим немного!

За наши страданья, за горе, за страх...

Попросим смиренные, именем Бога,

Земли для могилы в родимых полях.

 

В Сан-Франциско Скопиченко сотрудничала газетой «Русская жизнь», печаталась в других русскоязычных изданиях, выпустила несколько книг. Ольга Алексеевна была председателем благотворительной организации русско-американских женщин, посещала литературно-художественный кружок. Окружающая действительность, однако, не находила отражения в ее творчестве. Разлученная с Родиной еще ребенком, поэтесса продолжала жить ее судьбой, вновь и вновь обращаясь в своих стихах и прозе к дорогому далекому образу.

 

Погибли в страшной буре мировой:

Расстреляны, замучены, убиты

Из их имен составлен длинный свиток,

Записанный спокойною судьбой.

И летописец будущих столетий

Быть может, на пергаментных листах,

В спокойных строках на века отметит,

Прошедших дней смятение и страх.

В словах, как летопись ведется, величавых:

О смуте, взвившейся над русскою землей,

О воинах, принявших смертный бой

И увенчает их немеркнувшею славой.

Про тех, кто выжил в эти дни войны

Полуслепой, измучен и изранен,

Несет свой крест далекого изгнанья

В бездушных городах чужбинной стороны.

В селеньях Божьих, где различья нет,

Пройдут тропинкои горною спокойно

Убитый командир, расстрелянный кадет,

Замученный годами пытки воин.

Да будут в памяти их святы имена

Пред их могилой преклоним колена

И в будущем великая страна

Их увенчает славою нетленной.

 

В 1990 г. Ольга Алексеевна потеряла зрение, а 4 года спустя выпустила свою итоговую книгу «Рассказы и стихи», включившую 43 рассказа и стихотворения разных лет. Скончалась поэтесса в 1997 г., обретя свой последний приют на калифорнийском кладбище в Сан-Матео. Борис Коновалов передал в дар Приморскому государственному объединенному музею имени Арсеньева во Владивостоке обширный архив - фотографии, документы, открытки, книги из личной библиотеки жены. Так сбылась мечта Ольги Скопиченко - она все-таки вернулась в Россию. Своими стихами.

 

Когда пройдем назначенный нам срок,

Когда поймем, что есть иные дали,

Прекрасней наших жизненных дорог,

Где мы боролись, верили, мечтали..

Когда поймем, что злоба и вражда,

Как цепи для души, как узнику оковы...

И свет любви, как яркая звезда,

Нам озарит пути дороги новой...

Тогда найдем забытые слова,

Наполненные ласкою и дружбой...

И те огни, что брезжили едва,

Покажутся нам, как мираж ненужный...

И пролистав синодик прежних битв,

Мы зачеркнем его, уйдя к иным пределам,

К пределам радости, прощения, молитв,-

Все до конца поняв, чем сердце отболело.

И, может быть, тогда...-спокойна и ясна,

Омытая страданьем бездорожья,

Вернется нам любимая страна

По вере нашей, по веленью Божью.