Ася. Первая любовь.

 

Я влюбился в нее во сне. Она жила на даче напротив и позвала меня играть в бадминтон. От быстрого мелькания зеленого платьица сладко кружилась голова. Ночью Ася мне приснилась и произошла, как писал Стендаль в книге «О любви» кристаллизация. Надежно так произошла - лет на девять. Осень, зиму, весну - я томился, скучал и ненавидел разлучницу-школу. Летом я любил Асю. Интересно, что в этой любви почти не было ничего сексуального, слепое обожание.

Огромные янтарные глаза, чувственный рот, каштановые кудри до плеч. Глаза светились в темноте, как у зверюшки. Еще от нее удивительно пахло: цедрой, корицей, горьким миндалем, розами. Как сказал бы сейчас какой-нибудь идиот из глянцевого журнала «пахло молодыми гормонами». Когда мы играли в жмурки, ее легко было найти по аромату.

Она была тихоня и трусиха. Она боялась лягушек, собак, коров. Приходилось гонять земноводных и кидаться в пугливых колхозных коров, которые Асю почему-то любили, мелкими камушками.

В небе горела маленькая красная точка. Это был Асин воздушный змей, украшенный изображением Микки Мауса. Когда он приземлился прямехонько на березу, я очень пожалел, что плохо лазаю по деревьям.

На следующий день Ася обедала у нас. Она съела бульон с манкой и, извинившись, сообщила, что больше не может, она объелась. А я съел котлету с молодой картошечкой и укропом. Потом мы долго играли в Джунгли, оккупировав хозяйские кусты сирени. Нам помогал мой любимый плюшевый медведь Желток. Ели дефицитную воблу. Асе, естественно досталась спинка и икра, а мне голова и ребра. До одури и головокружения качались в Асином дворе на веревочных качелях.

«Я качался в далеком саду

На простой деревянной качели.

И высокие, темные ели

Вспоминаю в туманном бреду…»

 

Я любил смотреть в папин геологический бинокль на Асин балкон. Иногда она выходила на него, непременно в розовом платье. В голове рождались очень плохие стихи:

Девочка в розовом платье,

Розы живой лепесток…

Дальше не получалось…

 

Ну ладно…

 

Это все останется в веках,

Мальчик с книжкой Диккенса в руках,

В девочку соседскую влюбленный…

 

И еще:

 

Стемнеет, и в Ее саду

Зажгутся ласковые окна,

И ливня липкие волокна

Змеясь, по стеклам поползут…

Главным праздником лета, примирявшим меня с неминуемой разлукой, был Асин день рождения в конце августа . Я дарил ей конфеты, жвачку, собственные рисунки и комиксы про Дональда Дака. Ася краснела, кокетливо поправляла очаровательный беретик, и спрашивала, указывая на нарисованные мною цветы: «Это мак?» На дне рождения было все: и торт, и апельсины и жмурки, играя в кои, я ловил только Асю, и самодельные фейерверки и китайские ракеты. Меня очень любил Асин младший брат Костя. «Старшая сестра подавляет!» - жаловался мне он. «Ну, у тебя очень хорошая старшая сестра!» - отвечал я. Играли в жмурки, поймав Асю, я попытался ее обнять. «Ну что ты вцепился!» - зашипела она. «Извини…» - испуганно ответил я и разжал руки.

В конце концов, мы просто дружили. Я был допущен в ее дом, меня полюбила Асина мама, и даже похожий на черта черный кот Тихон мурлыкал, здороваясь со мной. Помню, как мы вместе смотрели по телевизору бесконечный и прекрасный польский сериал «Четыре танкиста и собака».

Шли годы. Мы перестали снимать дачу в Ново-Дарьино. По ночам я выкашливал и выплакивал из себя любовь к Асе. И вот мы поехали на два дня в Дарьино. Ася сама увидела меня и пришла в гости. «Привет» - сказала она, садясь в кресло качалку и соблазнительно закидывая ножку на ножку. «Господи, как же я был в тебя влюблен!» - только и смог ответить я. «Я тоже» - прошептала Ася. Потом мы пошли гулять в поле, и воровали колхозную кукурузу. Тихоня Ася стала болтушкой. Она в красках рассказывала мне, как ездила к отцу в Женеву. Это была какая-то другая Ася. И что-то ушло…

- Давай как-нибудь сходим в театр, - сказал я на прощанье.

Через два года, незадолго до моей свадьбы, раздался телефонный звонок.

- Привет, это Ася. Я просто хотела сказать. Что если в театр, или куда-нибудь еще, то я согласна.

- Хорошо…

- Меланколиа, дульче мелодиа - пропела Ася и повесила трубку.

Круги поплыли перед глазами… Вот, собственно, и все.

 

Суд Париса.

 

Мне было двенадцать лет. Я гулял с тремя красивыми девочками в светлой роще берез, среди солнечных пятен - приятная ситуация! Под чахлой елочкой я заметил красивый большой подберезовик. Обхватив жадной рукой прохладную крепкую ножку, я вдруг, призадумался. Я любил грибы, но девочек любил больше. «Вообще-то он мне не нужен… - сказал я голосом опытного соблазнителя, - могу кому-нибудь подарить. У нас и так сегодня грибной суп!».

- Мне! - закричала пышнотелая блондинка Марина, при взгляде на которую мое сердце начинало чаще биться.

- Нет, мне! - взвизгнула маленькая рыжая Анька.

Ася молчала. В отличии от прекрасной Марины, которой я просто любовался, ангелоподобную, розовоперстую и каштановокудрую Асю безумно и, как я считал, безнадежно, любил… Гораздо сильнее чем сорок тысяч братьев!

- Я Аське отдам… - холодно произнес я.

- Так и знала, что он Аське отдаст… - злобно прокомментировала Марина и посмотрела на меня полными ненависти васильковыми глазами. Ася тоже блеснула янтарными очами, покраснела, и, прижимая к груди подарок, побежала домой порадовать маму. «А может быть не все так безнадежно» - подумал я.

Суд Париса вечен…

 

Природу надо любить.

 

Селигер - это цепь прозрачно-голубых озер, желтый песок… Это вековые сосновые боры, устланные белым оленьим мхом… Это папоротники в человеческий рост, черника и грибы… Это розовые восходы и багряные закаты… Это блаженная жизнь в маленьких домиках турбазы… Это можжевеловый дымок костра, на котором коптится рыба или варится земляничное варенье…

Юность… Я и мои друзья: Сережа Баранов по кличке «непотопляемый», и Леша Макаров лежим, на устилающей берега озера Селигер, россыпи сухого тростника. Набегают ласковые волны. Мы только что спутешествовали на лодке «Форель» на другой берег и нашли под кустом можжевельника полбутылки спрятанного дикарями самогона. Самогонка удивительно вкусная, хоть и теплая. Видимо ее гнали из конфет «подушечки». По очереди посасываем из горлышка. Серега пьянеет. Начинается пьяный юмор. «Слушай, а у тебя родители злые? - печально спрашивает Баранов, - меня каждый день бьют коваными сапогами в живот!» Мы смеемся. У меня родители добрые, у Леши Макарова - старенький папа Евгений Семенович. Он в огромных количествах ловит рыбу и в перерывах сдувает с Леши пылинки. «Ты только с Шуриком не дружи - каждый раз говорит он, отпуская Лешу гулять, - он, может быть, даже курит!». «Хорошо, папа» - отвечает голубоглазый Леша, становясь похожим на отрока Варфоломея и поглубже прячет в задний карман пачку «Беломора» и спички.

Жарко… «Только вам могу сказать, - полным слез голосом говорит Серега - Я в Наташеньку Травникову влюбился. Она мне песенник дала, а я ей так и написал, я, мол, тебя люблю. Она засмеялась и сказала, что подрастем немного и поженимся». «У Борьки Галузинского сестра такая красавица, но дикая - как кошка, - невпопад замечает Леша Макаров, - Я хотел ее поцеловать, а она кричит и царапается!» «Вы пошляк, поручик Макаров! - возмущаюсь я.

«Ладно, тут мало… - кивает на бутылку Баранов. - Пошли в Залучье». Идти, однако, семь километров через звенящий от зноя сосновый бор. С нами увязалась девушка Лена. Красивая, но очень глупая, хотя старше нас лет на восемь. На ней только ярко-желтый купальник и вьетнамские кеды. Всю дорогу она рассказывает по нескольку раз, что сварила суп из сыроежек, но забыла их почистить. Суп получился горький.

Переходим вброд озерную протоку. «А я здесь молодого медведя встретил, - пугает Лену Серега - он встал на дыбы и зарычал. А я зарычал в ответ, - медведь убежал! Оказалось, его от страха понос прохватил». «Я боюсь» … - шепчет смертельно побледневшая Леночка.

Наконец мы приходим в самую красивую деревню мира Залучье. У пристани гора, на горе синее деревянное СЕЛЬПО. Денег мало, в ход идут даже копейки и двушки.

Потная красная продавщица, неодобрительно глядя на Леночку, подает нам зеленую бутылку плодово-ягодного, запечатанную металлической пробкой-безкозыркой.

Мы ложимся на кудрявую траву-мураву под окнами магазина. Сладко и пьяно. Леночка окончательно потеплела. «Ой, мальчики, я такая красивая. Все время боюсь, что меня изнасилуют. Хорошо, что меня охраняют три рыцаря, три богатыря… Я вообще трусиха невезучая» - бормочет Леночка, кокетливо поправляя желтую ленточку лифчика бикини, потому что грудь практически обнажилась. «И охота тебе в такую жару разговаривать…» - лениво замечаю я, после долгого напряженного молчания.

Ночью мы едим горячую копченую рыбу. Горит костер, летают искры и светляки. Сияет на сине-черном небе Большая Медведица. Леша Макаров бренчит на гитаре и поет грустную песню:

 

Студентка-практикантка входила в класс несмело

Вела урок, краснея, как будто в первый раз,

И почерком красивым оценки выводила

Ведь у нее был первый ее десятый класс.

А этот класс десятый моложе был немного

И это Таня как-то однажды поняла,

Когда вдруг проверяя тетради у окошка

Она записку мятую нашла:

Вы не смотрите, Таня,

Что я учусь в десятом.

И что еще гоняю по крышам голубей…

Вы извините, Таня, что нагрубил когда-то,

Я ведь люблю Вас Таня, люблю Вас, хоть убей.

Мы подпеваем:

Ну что теперь поделать, как в класс войти обратно…

Ведь принято на письма к тому же отвечать,

И Таня написала на листике тетрадном:

Ты подрастай, Егоркин, согласна подождать!

Если б это было в нашей воле эту ночь вернуть.

Теперь на Селигере проходят молодежные форумы, произносят патриотические речи, везде мусор…

 

Молочная кухня или Гудбай Америка.

 

Шел 1991 год. Моя жена Аня отходила первую половину срока беременности. Питаться она из-за токсикоза могла только оладьями, которые я каждый день жарил в огромных количествах. Однако мне предстояло на месяц отправиться командировку в Америку. Ехать не хотелось. Кто будет жарить жене оладьи?

Острое нежелание ехать, нервотрепка с получением билета, три бессонных ночи. Задержка рейса. Рыжий старый еврей приставал ко мне в самолете с вопросом, где в России можно достать красную ртуть. В аэропорту Кеннеди у меня закончились сигареты. От всего этого у меня начала серьезно ехать крыша. Начался бред и галлюцинации: две девушки пытались отравить меня с помощью обычной зажигалки:

- May I flame my cigarette?

- Oh, yes, how handsome you are!

Негры полицейские следили за мной. Я выхватил из рук девушки радио и раздавил ногой. Полицейские вмешались. Они посадили меня в патрульную машину, опросили кратко и, включив сирену с мигалкой, отвезли меня в психиатрическую больницу.

Там я познакомился с галоперидолом. Начались жуткие судороги, все тело ломало и крутило. Я упал, мне сделали укол, и я уснул.

На следующее утро я уже понимал, что играющие в покер негры - это не демоны, а обычные больные в пижамах.

Моя американская командировка заканчилась, не успев начаться. В сопровождении двух ребят из советской дипломатической миссии я возвращался домой.

Дома меня ждали несчастные родители. Через день я и мой папа поехали в Ганушкина выяснять, что со мной происходит и что делать дальше. Осматривал меня лучший диагност, велел отменить галоперидол и сказал: «Это был классический дорожный психоз, забудьте и не вспоминайте».

Тем не менее, диссертацию я не дописал, не смог. Аспирантура кончилась ничем.

1 августа 1991 года у меня родился чудесный сын Ванечка. А уже 19 августа по Ленинградскому шоссе шли танки, начался путч. Было страшно…

Слава богу, через Анину подругу удалось достать целый ящик английской детской смеси «Сноубренд», который я на своем горбу притащил с другого конца Москвы.

Путч кончился, работы не было…

А Ванечка рос, у него начался экссудативный диатез. Целыми днями ребенок плакал и чесался. У него обнаружился также гипертонус, медсестра делала Ване массаж, крутила и месила его как тесто, он красный и диатезный, повисал у нее на руках, схватившись за ее пальцы. Гипертонус отступил.

Настала пора походов на молочную кухню. Каждое утро, напевая, чтобы преодолеть сон, я шел за молоком и ацидофильной смесью «малютка» через дворы детства. «Нам ли стоять на месте, в своих дерзаниях всегда мы правы…» - пел я, проходя через первый двор. «Вихри враждебные веют над нами…». - мурлыкал я, проходя через второй двор. «Третий Рим, я волчонок, я твой сосунок, бестолковый звереныш у каменных ног, я же вскормлен был волчьим твоим молоком, на щербатом асфальте, покрытом песком…» бормотал я, задыхаясь, стихи собственного сочинения, проходя через третий.

В очереди на молочную кухню стояли милейшие люди, а толстые нянечки в белых халатах были приветливы.

Однажды на обратном пути я встретил друга детства Митю Добрынина. Мы обнялись. «Представляешь, жена с ума сошла, - сказал он, - ребенка забрала и в Канаду уехала». «Приходи сегодня к обеду, выпьем по рюмочке!» - предложил я. «Я теперь почти совсем не пью. А за обед спасибо, это по нынешним временам роскошь».

Я зашел в магазин «Диета». Появлялись первые признаки рыночной экономики: конфеты «Золотой петушок», новозеландская баранина по 40 рублей, чебуреки с той же бараниной.

Работы не было, Ванечка рос…

И быстро дорос до серьезного прикорма. Была заграничная кашка с неприличным названием «Бледина», а потом и гречка, и мясо, и яблоки и картошка. Но Ваньку по-прежнему мучил экссудативный диатез.

Призвали знаменитого гомеопата.

-Мальчику не хватает креозота! - заключил он.

Дали креозот, диатез не унимался. Помогала только жуткая, желтая на вид гормональная мазь, которую, как в средние века, готовили вручную в аптеке.

Врач диетолог сурово заявил: «Продержите его месяц на воде, гречке и бананах!»

Легко сказать, ребенок все время хотел есть. «Дай, дай, дай хьиб!» - кричал он, когда гречка заканчивалась.

И все-таки диатез мы победили, помогла ацидофильная смесь «Малютка» из молочной кухни. Ваня выпивал два пакета, молочко доставалось Ане, невкусный творожок - дедушке.

Вскоре у меня появилась, наконец-то, работа. Я пошел служить завлитом в театр на Малой Бронной к прекрасному режиссеру Сергею Женовачу…

Что сказать…

Сейчас я старый, толстый и седой.

Аня умерла от рака.

Папа умер.

Ваня закончил МАРХИ и работает архитектором.

Молочных кухонь, кажется, больше нет. А вдруг кому-то нужна ацидофильная смесь «Малютка»?

 

Алексей Зверев,

писатель, театровед, иконописец

(г. Москва)