Лирический дневник

 

                Оле Николаевой

                с любовью и дружбой

 

«Не мысля гордый свет забавить…»

Нет, позабавлю, так и быть!

Ведь ни убавить, ни прибавить

И долго–долго не забыть

Живых курортных впечатлений,

Дорогу, солнце, облака,

Дневных причуд, ночных томлений,

Вкус рыбных блюд и коньяка,

Гречанок полуобнаженных,

Суровых греческих богов

И знойным пламенем сожженных

Почти багровых берегов.

 

1. Первый взгляд

 

И вот мне видится сквозь дым

От сигарет и шоколада

Во всем похожая на Крым

Совсем не древняя Эллада.

Здесь много курят, мало пьют,

Здесь люди сонны и ленивы,

Сыры, лимоны и оливы

Здесь в каждой лавке продают.

 

Я выключаю телефон,

Я позабыл об Интернете.

И все–таки – тут есть Афон,

Святое место на планете.

И все–таки – повсюду тут

Огонь эпический рассеян:

Ветра зовут, века идут

И волны бредят Одиссеем.

 

2. Пастораль

 

Море камешки моет, как просо,

Раскаляется пляж добела,

Даже нимфа на склоне утеса

Загорает в чем мать родила.

 

А сознание крошится мелом

И заносит в душевный альбом:

«Да, мне нравилась девушка в белом,

Но теперь я люблю в голубом…».

 

3. День за днем

 

Брожу без риска я: где мой язык не знают,

Английский выручит (хотя и с ним – беда).

Мне что–то крымское и впрямь напоминают

И горы низкие, и синяя вода.

 

В Крыму – темней, недаром море Черное,

А здесь оно подобно цвету глаз

Той, для кого моя тоска упорная

Проявится в стихах еще не раз.

 

Белесой солью ночь огни развесила,

Волна куражится, как чувственная дрожь.

А знаешь, Оля, здесь бывает весело,

Особенно, когда переберешь.

 

Три дня подряд я уходил в прострацию,

Сидел и пил в таверне, как Атос,

За синий взгляд, девическую грацию

И светло–русый шелк ее волос.

 

Но если пьешь, – печаль, что серый Тауэр

(Я этой мысли как–то не учел).

Меня, по–счастью, выручил «Хорнблауэр»:

За пять ночей всю серию прочел.

 

У нас, в Крыму, туристы ходят гуннами,

А здесь их меньше где–то раза в два.

Но вот рассвет восходит над лагунами,

И кончилась финальная глава.

 

4. Ожидание

 

В самом деле, мучительно это,

Словно душит тугая тесьма,

Если нет три недели ответа,

Если нет три недели письма.

 

Полдень. Греция. Волны на море.

Нынче море немного штормит.

Мне бы выпить, как водится, с горя,

Да кончается денег лимит.

 

Белый ялик скользит, как по Лете.

Скоро в Лету отправлюсь и я,

Но коротким письмом в Интернете

Возвращаюсь на круги своя.

 

Все в порядке, она отвечает.

Светит солнце с любой из сторон,

И веселое море качает

Белый ялик с названьем «Харон».

 

5. В таверне

 

Кальмары, одетые в специи,

Шипят на огне и в строфе.

Повсюду разбросаны в Греции

Таверны, ночные кафе.

Там люди глазами встречаются,

И души друг друга манят,

Там звезды над миром качаются,

И лиры чуть слышно звенят.

И там задержался я с вечера,

Хотя уж и был на мели.

Гарсоны, косясь недоверчиво,

Мне заново виски несли.

По евро, по центу, по рублику

Минуты летели во мрак.

 

...Гляжу я на пеструю публику,

И вижу отчетливо, как

Момент наступает решительный

Для дамы, что с негром сидит,

Но музыки нет оглушительной,

Поэтому он и сердит.

У негра натура не нежная,

Ему бы под рэп заторчать,

Но рэпа таверна прибрежная

Для негра не хочет включать.

И я наблюдаю за столиком

С улыбкой картину сию.

Считают меня алкоголиком,

Поскольку девятую пью.

Да нет, не бутылку, а рюмочку,

Бутылками здесь не дают.

Вот дама придвинула сумочку,

И вот они с негром встают.

Наверное, к ней и направятся,

Ведь вечер так томен и мглист.

Мне «легкие» дамы не нравятся,

И в мыслях я сущий расист.

Да лучше не трогать различия,

Не то поведут по судам.

Вдруг… фраза на грани приличия

И русская речь у мадам.

 

Пропала звезда над таверною

И звоны невидимых лир.

Довольно мне виски, наверное,

Но как же безрадостен мир,

Где черт пятерней волосатою

Сгреб дуру из Н–ской глуши.

– Любезный! Неси–ка десятую,

Я пью за спасенье души!

 

6. Синяя грусть

 

Среди потерь мы, вечные скитальцы,

Таим внутри мечту и вешний свет…

«Где вы теперь? Кто вам целует пальцы?»

Держу пари, не турок и не швед.

 

Всего лишь раз «я видел вас так близко»,

Всего лишь раз… единственный, увы.

Синь ваших глаз жар солнечного диска

Зовет сейчас из мглистой синевы.

 

7. У развалин

 

Еще сквозь заросли видны,

Еще белеют и поныне

Остатки крепостной стены,

Старинной греческой твердыни.

Что они помнят? Чем живут?

Какие руки их сложили?

Они эпохи пережили,

Их моют волны, ветры рвут.

Когда пехоты тесный строй

Ступал на каменные плиты,

Когда суровые гоплиты

Военной тешились игрой,

Когда, как яростные львы,

Враги рвались через границы,

Все эти башни и бойницы,

Все эти выступы и рвы

Для гарнизона своего

Бывали верною защитой.

И вот уж – нету никого,

И только отзвука ищи той

Осады, битвы и войны,

Где крепость славу обретала.

Теперь один кусок стены,

Как идол, сбитый с пьедестала,

Лежит в зеленой бахроме,

Другой упал в прибой кипучий…

Какой тяжелый, черный случай

Такое выдал резюме?

Где стрелы пели над водой,

Пронзая ратников со свистом,

Лишь одинокие туристы

Неспешной ходят чередой.

Любой твердыне выйдет срок,

И даже Рим распался прахом.

Но нет, не жалостью и страхом

Здесь, в наши дни, дают урок

Невозмутимые обломки, –

Они столетия подряд

На берегу у самой кромки

О самом важном говорят.

И если вдруг себя представишь

Средь мощных башенных венцов,

И если вдруг себя поставишь

В ряды забытых храбрецов,

Защитников стены отвесной

Или разбитого угла,

То жизнь уже не будет пресной,

И крепость встанет, как была.

 

8. Зов стихий

 

Здесь зов стихий живет, не зная смерти, –

Чуть замолчишь, и слышен зов стихий.

Писать стихи здесь ни к чему, поверьте,

Здесь нужно лишь записывать стихи.

 

9. На Афоне

 

Долгожданное утро. Паром перегружен,

Но на пристани люди – стеной.

И баклан, надрываясь, как–будто простужен,

Просит пищи, летя над волной.

 

Два часа до Афона, а далее – чудо.

Ну, попробуй его опиши…

Здесь высокое чувство растет ниоткуда,

А точнее – из глуби души.

 

Здесь разлит неутраченный свет Византии,

Здесь имперская память живет,

Здесь смолкают стихии, тускнеют витии,

Ночь как полдень, а воздух, как мед.

 

Хочешь влаги? Налей. Она льется из крана

И целебную силу таит.

Монастырь Пантелеймона в дымке тумана,

Словно в мантии белой, стоит.

 

Здесь и радость, и грусть в нитях неразделимых

Жизни всей образуют волну.

Я сегодня молюсь за родных и любимых,

За тебя, за друзей, за страну…

 

10. Улыбка Гебы

 

Над пологом бескрайней сини,

Что от винта кипит ключом,

Девчонке, маленькой богине,

Любые страхи нипочем.

 

Кусочек жареного хлеба

Она баклану отдала,

Как–будто «ветреная Геба,

Кормя Зевесова орла».

 

11. Парусные яхты

 

Когда ты, лежа на песке

В тени расправленного зонта,

Увидишь парус вдалеке,

Как пятнышко у горизонта,

Когда, любуясь невзначай

Обводами красивой лодки,

Ты ром захочешь, а не чай

Вдруг ощутить

                в охрипшей глотке,

И если в гавани, у яхт,

Вблизи натянутого шпринга

Ты тоже взять захочешь фрахт

Куда–нибудь на Сан–Доминго,

Тогда…

                Но не мечтай о том,

Не потакай пустым капризам, –

Оставив пену за бортом,

Умчатся яхты с легким бризом.

Какой бы им не выпал груз,

И где бы волны не штормили,

Им путь укажет Лаперуз,

Ветра споют о Бугенвиле.

 

12. Море

 

Здесь прозрачные воды, прозрачнее нет.

Так приятно с разбега нырнуть,

Чтобы – как там писал наш любимый поэт? –

«Солью моря пропитывать грудь».

 

Чтобы все позабыть и узнать обо всем,

И на суше не ведать скорбей,

Ведь не зря мы смятенные души несем

«По изгибам зеленых зыбей».

 

13. Курортное письмо

 

Пишу тебе издалека.

В стране иной, в полдневный час

Здесь жуткий зной, а облака

Почти такие, как у нас.

 

Торони. Греция. Курорт,

Как все курорты на морях:

Направо – пляж, налево – порт,

Где яхты спят на якорях.

 

Гречанки юные всегда

Прекрасны, словно Зевс родил,

А повзрослеют, так беда,

Почти любая – крокодил.

 

Здесь много курят, мало пьют

(Об этом, впрочем, я писал),

Здесь спать москиты не дают,

Меня один вот искусал.

 

Здесь море, словно бирюза,

С рассветом, а потом синей.

Как милой девушки глаза…

(Но, извини, я все о ней).

 

По вечерам огни горят.

На побережье там и тут

Таверны выстроились в ряд,

А дети лезут на батут.

 

Ну, что тебе еще сказать

Такого, чтоб на зависть всем?

Из моря даже вылезать

Порой не хочется совсем.

 

А если вылезешь, ложись

И жарься в солнечных лучах.

Меня достала эта жизнь,

Я тут испекся и зачах.

 

Нет, правда, Оля, не шучу,

Уже для шуток силы нет.

Вот через день домой лечу,

А там – работа, Интернет.

 

Не то чтоб я скучал по ним,

А только чуть затосковал.

И все же, Господом храним,

Я на Афоне побывал.

 

Ночная служба, полумрак,

Идут монахи, не спеша…

Там вера чувствуется так,

Что ввысь уносится душа.

 

Там мысли светлы и чисты,

Как снег на пиках Пиреней,

Как милой девушки черты…

(Но, извини, я все о ней).

 

Пора заканчивать, пора.

Пишу, как видишь, без прикрас.

Ого, прихлопнул комара

И прям у моря, – вот те раз!

 

Его тут близко не должно

Летать по всем законам дня,

Природы, химии и… Но –

Он на ладони у меня.

 

Ничтожный, хиленький комар,

Как он до моря долетел?

И вот убит. Какой кошмар!

Я этой смерти не хотел.

 

Итак, прощай: мне в путь с утра,

Мне только сутки переждать,

А то уж я про комара,

Как Гамлет, начал рассуждать.

 

«Итак, прощай! Звенит звонок…»

Но это строчка – не моя.

А море пенится у ног,

В него опять бросаюсь я.

 

14. В последний вечер

 

Ночь надвигается уныло,

И Посейдон хрипит в трубу:

«Все это было, было, было,

Все это будет, будет, бу…».

 

Бар «Искушение», текила,

Официант с клеймом на лбу.

Уже неведомая сила

Заносит в счет любовь–судьбу,

И лунный отблеск раздробила

Волна на глянцевом горбу.

 

15. Аэропорт

 

Вот греческие хроники

Закончились почти.

Аэропорт «Салоники»,

Двенадцать без пяти.

 

Качаясь на трапеции,

Висит рекламный щит,

Задорный голос Греции

По радио пищит.

 

А негритенок голенький

Глядит из–под руки,

Как я пишу для Оленьки

Две новые строки.

 

Две новые, последние,

На краешке листа.

Уж граждане соседние

Достали паспорта.

 

Сидит девица стройная

В таможенном бюро,

Холодная, спокойная,

Как полное зеро.

 

Ее на пляж бы выложить

Да в полном неглиже,

Наверно, ей не мило жить

Весь день на багаже.

 

Даю билет красавице,

А сумку – на весы.

Пора бы и отправиться

До взлетной полосы.

 

Идет людское шествие

Сквозь дьюти–фришный зал.

Я это путешествие

В стихах пересказал.

 

Но мой рассказ не лекция,

Он юмором прошит.

И если Олю Греция

Немного насмешит,

 

И если муть столичная

Рассеется слегка,

Скажу себе: «Отлично» я,

Взлетев за облака.

      Greece, Toroni, Saloniki,

      17–30.07.2016

 

16. Эпилог

 

Шумел прибой, летели дни,

Но все уже в былом.

Вот Шереметьева огни

Мелькают под крылом,

Вот выпускается шасси,

Вот замирает винт.

И вот я снова на Руси,

А потому – The end.

         Москва, Шереметьево,

         31.07.2016

 

* В стихах использованы цитаты из произведений А.Пушкина, Ф.Тютчева, Н.Гумилева, Г.Иванова, С.Есенина, А.Вертинского и В.Высоцкого.

«Хорнблауэр» – серия морских исторических романов С.С.Форестера о капитане Горацио Хорнблауэре.

Жан–Франсуа де Лаперуз (1741 – 1788) – французский мореплаватель.

Луи Антуан де Бугенвиль (1729 – 1811) – французский мореплаватель. 

 

Дмитрий Кузнецов,

поэт, журналист, член Попечительского совета РПО им. Императора Александра III

(г. Калуга)