Русские судьбы в ХХ веке и трагичны, и удивительны. Ни один писатель не выдумает таких сюжетных поворотов, кроме сочинителя небесного. «Вот, Колечка, когда ты подрастешь, то вспомни то, что я рассказываю тебе сейчас. Когда мне было 16 лет, на одном балу я видела Александра Сергеевича Пушкина, а моим учителем в Патриотическом институте благородных девиц был Николай Васильевич Гоголь. Когда подрастешь, узнаешь, кто были эти великие люди», - говорила прабабушка Софья Маркова 5-летниму Николеньке Раевскому. Когда слышишь эту фамилию, то сразу вспоминаешь славное семейство героев 1812 года. Но семья Николая не состояла в родстве с ними. В дворянское достоинство его прадед был возведен лишь в середине 19 века, а отец всю жизни подвизался на юридическом поприще.

Николай Алексеевич родился 12 июля 1894 года в городе Вытегре Олонецкой губернии (ныне Вологодской области). Позже семья переехала в Подольскую губернию, где мальчик окончил гимназию. В ту пору он не сомневался в своем предназначении. Юный натуралист страстно увлекался насекомыми, выучил латинский язык, читал научные книги, проводил собственные исследования. Само собой, в университет он поступил на Естественное отделение физико-математического факультета. При этом юноша работал в энтомологических фондах Зоологического музея Императорской Академии наук и уже на втором курсе начал публиковать научные статьи в солидных изданиях.

Успешно начатой научной карьере помешала война. 20-летний студент срочно перевелся в Михайловское артиллерийское училище и, закончив ускоренный курс прапорщиков, отбыл на фронт. Два года Раевский мужествовал на передовой, удостоился ряда боевых наград, а с развалом армии в 1917 году вынужден был подать в отставку и уехать к родным, жившим в то время в Полтавской губернии. «…Жуткий липкий позор, - вспоминал 23-летний поручик. - Каждый день по грязному, избитому бесчисленными обозами шоссе мимо домика, в котором мы живем, десятками, сотнями тянутся в тыл беспогонные, нестриженые злобные фигуры. Бросают опаршивевших, дохнущих от голода лошадей и бегут, бегут, бегут. Государственный разум великого народа русского… Свободная воля свободных граждан… И глухая, темная злоба закипает в груди - к тем, которые развратили и предали, и к тем, которые развратились и предали».

В полтавских Лубнах семья Раевских в последний раз собралась вместе. Всем трем братьям и сестре предстояло пройти через адовы круги ГУЛАГа. Оба брата погибнут в них. Сестра выживет…

Видя развал горячо любимой Родины поручик не мог оставаться в стороне. Какое-то время он служил в украинских частях Скоропадского, пытаясь разрешить для себя коллизию, может ли русский человек сражаться за Россию по жовто-блакитным прапором? Коллизия была разрешена не в пользу последнего. Николай примкнул к Юго-Западной армии Иванова, но та была разбита в первых же боях, и молодой офицер отправился на Дон - к Деникину. Здесь он вытащил счастливый по военным меркам билет, будучи принят в легендарную Дроздовскую дивизию. В ее рядах он разделил все этапы Белой Борьбы на Юге России и эвакуировался на Галлиполи. В горестные дни отступления доброволец чувствовал обреченность белого дела на родной земле. «Весна… Солнце пьянит и слепит. От горного леса тянет прелыми листьями. Мелькают поляны, поросшие белыми цветами… Наверное - подснежники. И почки на кустах набухли, и перелетают поминутно через поезд какие-то серые птицы… Только все это теперь не для нас… Нам война, тиф и смерть… Один немного раньше, другой немного позже. Все равно, в конце концов, мы - обреченные…

 

Катится железное колесо и давит нас одного за другим. Оно неумолимо и слепо и никому не остановить его бега и не изменить пути его. Наскочит - раздавит. И ребяток моих не пощадит. Погаснут тогда голубые искристые глаза Коли и желтое худенькое лицо Васи станет восковым… и потом не останется ничего.

Чем они, в конце концов, виноваты, бедные?.. Разве только тем, что родились не вовремя… как раз тогда, когда колесо сорвалось и покатилось».

Автобиографические повести Раевского о гражданской войне в эмиграции не издавали. Белые полагали их слишком откровенными, не скрывающими язв и самой Добрармии, а оттого - «на руку красным».

Оказавшись в эмиграции, Николай Алексеевич, наконец, решил всецело отдаться науке. Он поступил в карловацкий университет, активно занимался исследованиями, писал научные статьи и выполнял сложные переводы, готовился защитить докторскую диссертацию. Положение его поправилось, он смог посылать оставшимся в СССР родным дорогие посылки, со вкусом приоделся сам. Молодость Раевского была съедена войнами, и теперь он инстинктивно стремился наверстать хоть что-то из упущенного. В частности, отставной капитан и подающий большие надежды ученый любил лихо отплясывать на балах.

Диссертацию его признали выдающейся, вот, только ученый муж едва не забросил ее на последнем этапе, неожиданно открыв свое подлинное призвание. Этим призванием оказался - Пушкин. «Возвратившись домой и поужинав, я зажег настольную лампу и принялся за чтение. И… читал до рассвета… Случай сам по себе, конечно, не столь примечателен. Но кто из нас не зачитывался хоть раз в своей жизни до рассвета. ‹…› Отправившись утром в университет, я уловил себя на том, что мои мысли всецело захвачены Пушкиным. Не его стихами, не музыкой его стихов, а впервые - им самим, Пушкиным-человеком, который творил эти прекрасные стихи. Жил. Любил. Страдал. Имел друзей. На протяжении всей сознательной жизни имел свободу. Чтил ее рыцарей, чуть ли не до конца жизни рвался на войну во имя интересов отчизны ‹…› Человек, рожденный не для житейского волнения, не для корысти, не для битв, а для вдохновения, для звуков сладких и молитв - и вдруг эти неоднократные попытки стать военным. Пушкин, весь полный противоречий, а точнее само противоречие, но уже не мрамор, не бронзовая фигура, а живой человек, не до конца понятный, полный загадок, стал для меня таким близким, таким родным», - вспоминал Раевский.

Забросив науку и возвращаясь к ней лишь для заработка, делая научные переводы, он совершенно растворился в мире великого поэта, раскрывая ранее неисследованные, неведомые страницы его жизни. Пушкин сделался для капитана путеводной звездой во все более безумном мире.

Впрочем, Раевский оставался и Белым офицером. Он состоял в Союзе Галлиполийцев и РОВС, встречался с генералом Кутеповым, вел общественную работу. При приближении советских танков в 45-м году пожилой белоэмигрант постарался уничтожить все документы, с нею связанные, не желая, чтобы чекистам в руке попали списки живых членов организации.

В годы Второй мировой войны Николай Алексеевич избрал позицию, провозглашенную Иваном Ильиным - нейтралитет в схватке двух врагов русского народа. «Наша позиция ясная, - заявлял уже прославленный к тому времени пушкинист. - В случае войны и до самого ее конца мы прекращаем всякую идеологическую борьбу против советской власти и ни в коем случае, и ни в какой форме не будем содействовать немцам. В то же время мы, как противники советского режима, не можем оказывать помощь советской власти, но если она будет защищать нашу родину, то бороться против нее мы не будем».

Вскоре после оккупации Германией Чехословакии Раевский был арестован гестапо и несколько месяцев провел в заточении. После освобождения ввиду отсутствия каких-либо провинностей он работал библиотекарем в частной школе. В 1945 году русские эмигранты, проживавшие в Чехии, надеялись, что она войдет в американскую зону оккупации. «Думаю, что будущий историк, если он, между прочим, займется и настроениями пражских галлиполийцев в этот период, - замечал Раевский, - вряд ли обвинит нас в том, что мы желали прихода в Прагу американцев, а не большевиков. Одно дело - желать победу Советскому Союзу, а другое дело - попасть в советские тюрьмы, что, по нашему общему убеждению, грозило нам в случае прихода в Прагу советских войск совершенно реально».

Многие, не желая рисковать, уезжали в Германию. У знакомой уезжавшей докторши Николай Алексеевич попросил оставит ему яд на случай ареста. Но женщина не решилась на этот шаг.

В результате американцы так и не пришли. Пришли советские танки. «Вот ползет моя смерть. Это конец», - уверенно сказал капитан, увидев их.

Вскоре за ним пришли. На допросах Раевский прямо заявил себя идейным белогвардейцем, добровольно вставшим на путь борьбы с большевиками. Интересно, что на суде ученого расспрашивали среди прочего… о Пушкине. «Я, конечно, обрадовался, - вспоминал Николай Алексеевич. - Признак, несомненно, хороший. Из подсудимого я на время превращался в докладчика по пушкинским делам. Полковник к тому же приказал мне подать стул и, сидя на нем, я экспромтом сделал приблизительно полуторачасовой научный доклад о своих работах. Судьи и секретарша слушали его с несомненным интересом. Полковник задал мне ряд дополнительных вопросов, касавшихся различных фактов пушкинской биографии, и, судя по этим вопросам, я понял, что председатель военного суда недурно знаком с современным состоянием науки о Пушкине. Со стороны, вероятно, было бы несколько странно услышать, что подсудимому контрреволюционеру задается, например, такой вопрос: «Так вы утверждаете, что только Александре Николаевне Пушкин сказал о предстоящей дуэли?»

В лагерях он провел пять лет, по тем временам «детский срок». После бывшего белогвардейца сослали в Казахстан, где началась его новая жизнь. Здесь пожилой ученый женился, работал переводчиком в Республиканском институте клинической и экспериментальной хирургии до 82-х лет. Как ученый естественник, он составил библиографию работ по щитовидной железе на восьми иностранных языках и участвовал в создании музея по истории хирургии Казахстана. Как ученый пушкинист он, наконец, издал в Алма-Ате дорогие сердцу книги, сделавшие его популярным в СССР: «Если заговорят портреты», «Портреты заговорили», «Друг Пушкина - Павел Воинович Нащокин», «Джафар и Джан», «Последняя любовь поэта»… Много позже увидела свет и белогвардейская проза: «Жизнь за Отечество» и «Добровольцы. Повести крымских дней». Успел проживший без малого век доброволец и сняться в нескольких документальных лентах.

Николаю Алексеевичу Бог отмерил 94 года жизни. Он скончался в конце 1988 года. На скромной могиле, расположенной на маленьком кладбище в предгорьях Заилийского Ала-Тау, по завещанию капитана Дроздовской дивизии Раевского, выбиты всего лишь три слова: «Артиллерист, биолог, писатель».