Глава 13.

 

Троица – как Рождество летнее, только невесомее, прозрачнее. Рождество – торжественно, ярко, духовито, как главный символ его, ель с ее густым смоляным запахом, колючими, мохнатыми лапами и всем богатым убранством, которым обряжают ее люди. Троица – нежность и чистота березовых ветвей, кротость трав и полевых цветов, свет рассеяно-ласковый. Недаром любим в народе этот праздник, недаром столько поверий связано с ним и грядущем по нему Духовым днем, когда апостолы обрели дар глаголить на всех языках и были точно хмельны без вина, упоенные этим чудом.

В Ольховатке большие праздники по традиции отмечали при школе. Под сенью яблоневого сада расставили столы да лавки, расстелили скатерти, расставили разную снедь. К праздничному столу каждая хозяйка, хотя бы и из самых бедных и ледащих, стремилась хоть какое-то угощение принести. Но главные хлопоты ложились, конечно, на Серафиму Валерьевну, а помогали ей на сей раз Анна и Нина Сафьяновы, обе заправские кулинарки. Порывалась и сноха Симина потрудиться к общему празднику, но на девятом месяце уж не шибко раструдишься. Хотя вареников с сыром и творогом, ее руками налепленных, на доброе войско хватило бы. А еще были достославные серафимины расстягаи и кулебяки, и маленькие пирожки-пташечки – с луком, с картошкой, с капустой, с грибами, с разными вареньями да повидлами, и домашняя пастила, и моченые яблочки, и грибочки соленые, и квашеная капуста, и картошка в мундире, и оладья картофельные, и сыры, и, паштеты, и рыба, и пудинги… И испить чего также было: от морса клюквенного, кваса и чая, до черничного и смородинового вина и «беленькой». А еще было три сдобных каравая, необычайно пышных и словно бы воздушных. И сливовые поленца с орехами… И печенья… Все хозяйки показали себя. Посмеивался седовласый библиотекарь-путешественник Глеб Великанов, столы обходя:

- Такими самобранками полмира накормить можно! Не перестарались ли вы, бабочки?

- Мама, это волшебник, да? – Кира подергала Жанну за полу ветровки.

- Почему волшебник?

- Ну как… Он на Гендальфа похож…

Жанна пригляделась к Великанову. А ведь и вправду, похож. Грива белых волос, борода, рубаха белая, длинная, поясом-тесьмой перехваченная… И мозолистые босые ноги… Посоха не хватает, вот. И рубашку удлиннить, чтоб как балахон была. И будет Гендальф «в натуре».

- И вообще здесь настоящий Шир…

Кира недавно посмотрела «Властелина колец» и теперь бредила Широм, эльфами и хоббитами. Жанна улыбнулась:

- Ну, иди поиграй с ребятами, может, какой-нибудь Фродо тебе попадется.

Девочке дважды повторять не нужно было, она со сверстниками всегда легко сходилась, и никогда не чувствовала себя неловко в новой компании. Счастливое качество! Уже минут через десять она резво носилась по саду в компании деревенской ребятни, чувствуя себя в «настоящем Шире»…

Отправив дочь играть, Жанна обратилась к Арине:

- Что, за стол не теперь ведь еще?

- Накрывают только…

- Тогда пойдем… покурим…

Они дружили без малого всю жизнь. Если совсем точно, то с той поры, как «беженка» Арина поступила в школу, расположенную подле дома ее деда, и угадала попасть аккурат в класс Жанны. Тут-то и сошлись «вода и камень, лед и пламень». Арина после всего пережитого была замкнутой и дичилась других детей. Она предпочитала одиночество шумным компаниям, а книгу - «казакам-разбойникам». Жанна же, напротив, была неизменной заводилой и вдохновительницей всех игр и проказ.

А еще Жанна была очень красивой. Это и в детские годы уже явно было, а уж в пору цветения… Высокая, статная, (именно по-русски статная, а не доведенная до анорексии доходяга, ставшая по чьей-то извращенной прихоти эталоном идеальной фигуры), с безукоризненной осанкой и роскошной гривой пшеничных волос, доходивших ей до самых колен, она была истинной русской красавицей, какие редко встречались в условиях городских джунглей. Красоту свою Жанна, правда, изрядно портила, гонясь за модой – ярким макияжем, экзотически-безвкусными «тряпками»…

Она вообще любила все яркое, шумное, оригинальное. Сильная, дерзкая, жадная до жизни и ее удовольствий, она могла драться и браниться, как парень, могла ночи напролет «зажигать» на дискотеке… Она нравилась мальчикам и сама обращала на них значительное внимание. Взрослые считали Жанну «оторвой», потому что она никогда не умела маскироваться под пай-девочку, заискивать, ластиться. Она всегда была собой. Грубоватой, резковатой, вздорной, но при этом… кристально честной, прямой и искренней, а не напоказ доброй. Это только она могла среди ночи сорваться и мчаться на другой конец города к заболевшей матери третьей воды приятельницы, это только она могла броситься в ледяную воду вылавливать тонущего щенка, а потом выхаживать его, как опытная сестра милосердия, это только она могла упрямо заботиться о родных, вытиравших о нее ноги, когда другие не делали и толики для родных, от которых знали и любовь, и заботу. Вся она, Жанна, была как негасимое пламя – которое могло и больно ожечь, и обогреть. Впрочем, обжигала она чаще саму себя…

Ни с кем больше не сошлась Арина в школьные годы, кроме как с Жанной. Взрослые, всегда привечавшие «тихоню-ботаничку», дружбы этой не понимали и не одобряли. Что могло быть общего у двух таких разных девочек?

В самом деле, что?

Может быть, одинокость?..

Семья Жанны была большой и шумной. Дед, бабка, прабабка, мать, сестра… С отцом, правда, мать развелась, но был и он, хотя и не стремился особо проявлять себя. Но мало ли семей, в которых родители в разводе? К тому же когда есть еще не старый, полный сил дед, при хорошей должности в научном институте… Внешне все так. Но внешняя картинка отнюдь не всегда отвечает реальности.

Картинка – была. Семьи – не было. Дед имел женщину на стороне, что год за годом унижало бабку, в конце концов повредившуюся рассудком. Мать была куда более увлечена своими мужчинами, нежели дочерями. Мужчин было много, но ни с одним серьезных отношений не складывалось. Когда же на пятом десятке явился «последний шанс», огрубевшая, пристрастившаяся к спиртному женщина отчаянно захотела создать семью. Полноценную. Она, муж, ребенок… Узнав о ее беременности, дед, вырастивший двух внучек, дочь проклял: ребенок твой, - сказал, - уродом родится! Так и сбылось. Мальчик родился тяжело больным и умер через два месяца…

Картинка… Семейная фотография… Глядя на семейные фотографии, Жанна всегда задавалась вопросом: а что там, за кадром? На фотографиях все всегда красиво… Вот, и у нее было много фотографий, пока однажды она не выбросила их в мусоропровод. Фотографии… улыбки… «чиз-з-з»… А любовь-то где? У нее были дедушки, бабушки, мать, отец, но никто ее не любил. Если сестру, Дарью, всегда умевшую подластиться, еще как будто бы любили, то Жанна в своей семье всегда была точно чужой. Точно бы ей одолжение делали, что позволяли жить под общей кровлей, сидеть за одним столом. Мать так и вовсе возненавидела, едва только дочь стала входить в возраст. Просто по-бабьи взревновала к молодости и красоте, которые стремительно теряла сама…

Как же хотела Жанна сбежать прочь из этого постылого дома! Зажить домом своим, обрести собственную семью, где бы наконец все было по-человечески… Она, может, поэтому и замуж-то выскочила в 17 лет. Хотя… Не выскочила бы, кабы не «залет». И ведь и тут все через пень-колоду вышло. Свекровь не пустила ее на порог и пришлось приводить мужа в свою «семью» (то-то там радости было, и так друг у друга на головах жили в теснотище!). Муж при этом сибаритствовал, занимался какими-то мелкими и неудачными аферами и врал так, что никакому Хлестакову не снилось. И ведь угораздило с таким связаться! Ведь казалось, что любила! Ровно год – казалось… А еще через год благоверный после очередного скандала обнаружил свой чемодан на лестничной клетке. День развода был много счастливей дня свадьбы…

Время это, правда, не было потеряно впустую. Умная, хваткая, сильная и решительная Жанна с отличием окончила школу, поступила в институт, параллельно устроилась на работу. Она всегда знала, что рассчитывать можно только на себя, и все же не покидала детская надежда, что отношения в их вечно ругающейся семье переменятся, что они все-таки смогут стать семьей, ну, хоть какой-то… Что мать, пройдя через «кризис среднего возраста», все-таки сможет отнестись к ней, как дочери. Ведь это же – мать… Мама… Как бы хотелось Жанне произносить это слово так, как должно оно произноситься, с любовью и нежностью.

Когда она поднялась на ноги и стала сносно зарабатывать, то стремилась позаботиться обо всех своих. Приводила в порядок квартиру, ходила за уже лежачей бабкой, задаривала всех подарками, отправляла мать на курорты и заграницу, сочувствуя ее несложившейся жизни… И что в итоге? Мать за ее спиной настроила против нее собственного сына. Против нее, ее нового мужа и их новорожденной дочери. Внушила мальчишке, что с появлением этой девочки он маме больше не нужен… Парень сорвался с тормозов. Сбежал из дома. Хотел жить с отцом, да тот поиграв с ним в отместку «бывшей», затем «отфутболил» на все четыре – нужна-то ему была такая обуза. Прадед тоже на порог не пустил, у прадеда своя жизнь была… А бабка, внуку душу отравив, как раз новый роман закрутила, и «роману» этому сторонние дети тоже были без надобности.

Что такое для подростка вдруг обнаружить, что он никому не нужен? Подростка, который все детство провел в холе и неге, которого баловали, который чувствовал себя центром большой семьи?.. Ему не было и семнадцати, когда безучастные гробовщики забросали землей его могилу. Брошенная школа, дурная компания, пьяная гонка по встречке…

Жанна чуть пнула носком изящного ботинка попавшийся на дороге камень, закурила, протянула сигарету подруге, но та качнула головой:

- Бросила я…

- Самосовершенствуешься, понятно, - усмехнулась Жанна.

- Да и тебе незачем, ты же спортсменка.

Да, и это она успела. Подводное плавание, бокс, теннис, лыжи, танцы… Чего только не было. Телом своим Жанна владела в совершенстве. Но иногда хороших и естественных «антистрессов» и «антидепрессантов» мало…

- Витальке моему завтра бы 23 года было, помнишь?

- Помню, конечно… Честно говоря, думала, что ты не приедешь из-за годовщины.

Жанна помолчала. Арина еще с весны приглашала ее с Кирой в гости, посмотреть, как устроилась она на новом месте, но тогда была школа, работа… Во время отпуска и каникул приглашения принимать куда удобнее.

- Смотрю, прижилась ты здесь?

- Да, если честно, первый раз чувствуя себя на своем месте.

- Интересное чувство, хорошо бы испытать когда-нибудь.

Арина пристально посмотрела на подругу. Она еще накануне почувствовала неладное, когда Жанна приехала без мужа и весь вечер как будто беззаботно говорила обо всем, кроме него. О больном всегда говорить тяжело, всегда хочется заболтать его маловажным, спрятаться за второстепенное…

- Ну, а что будешь делать, если дерьмо это у вас строить начнут? Говорят, уже технику подогнали.

- Ляжем, значит, под эту технику… Кира твоя, вот, сразу место это почувствовала!

- Да… Шир… Что взять с ребенка! Нет, красиво тут, конечно, но, если без романтики, то какое будущее у всего этого? У алкашей местных, детей их? Видала сегодня поутру – дедок посередь улицы с гармошкой пляшет. Вокруг ребятишек трое, мал-мала меньше. Я думала, внуки. Оказалось, это отец их. И ему чуть за сорок… Это ж как жить надо, чтобы так доходить… Чтобы такая скоротечная амортизация людей была… Веселый мужичок правда, даже на алкаша не похож.

- А он и не алкаш. Хороший дядька. Пастух местный.

- Пастух! – протянула Жанна. – Это должность, да! Ну, вот, чего с ним лет через десять-то будет? А с детьми? Смотришь – до слез… Худющие, чумазые, мятые, как и сам он… Вещи словно не из секонд-хенда, а из середины прошлого века отрепья, которые еще дедушки носили и в наследство оставили.

- Они, действительно, очень бедно живут. Но… зато они любят друг друга. И Сеня, и жена его, Клава, и дети.

- Любят… - повторила Жанна. – Все всех когда-то любили… А дальше? Вот, ты этих недорослей учишь. Выучишь. Дальше-то куда им? Как папаша скот пасти? Так скота на всех не хватит!

- Учиться поедут.

- Правильно. И никого тут не останется…

- Они вернутся.

- Зачем?

- Потому что любят свой дом, своих родителей. И потому что… - Арина застегнула длинную вязанную кофту. – Потому что им будет, куда возвращаться. Мы придумаем что-нибудь, чтобы была среда… Дело… Работа…

- Ты, что ли, придумаешь-то? Рина, извини, но креатив никогда не был твоей стезей.

Подруги спустились к реке, у берегов которой напевали свою баюкающую песню лягушки. Испугавшись шагов, взмыла из камышатника утка. Жанна легко сбежала по крутому спуску к мостку для купания, села на перила, по-птичьи поджав ноги.

- Ну, что, посидим, что ли, как в детстве?

Арина, не отличавшаяся прытью подруги, осторожно спустилась за ней. Присесть на перила ей при долгом ее росте было незатруднительно. Правда, жестковато. И ветром на реке тянуло, зябла Арина в кофте своей…

- Вот, скажи мне, Топилина, как ты столько лет без мужика живешь? – вдруг со свойственной ей грубоватой прямолинейностью спросила Жанна.

- Обыкновенно живу, - пожала плечами Арина.

- Обыкновенно… - покачала головой Жанна. – А я, вот, не понимаю, как так жить можно. Это противоестественно! И по тебе это видно! Ты же… чахнешь, вот!

- Ну, это уж каждому свое. Кому чахнуть, кому добреть, - тонко улыбнулась Арина.

- Намекаешь, что я жирею?

- Боже упаси!

- Ну, ничего. Видимо, и я скоро чахнуть начну.

- Что-то с Вадимом?

- С Вадимом, Топилина, не «что-то», с Вадимом, «кердык»… - Жанна резко встала, подошла к самому краю помоста, уставилась на воду. – Веришь, месяц назад стояла вот также и первый раз в жизни на мгновенье мелькнула мысль: а вот рухнуть бы туда вниз головой и не всплывать больше.

- Что у вас стряслось?..

- Наркотики, Рина.

- Что?! – всего могла ожидать Арина, но не такого поворота. Второй муж Жанны всегда казался ей на редкость здравым во всех смыслах слова человеком, а, главное, спокойным и рассудительным. За бутылку, наркотики и прочее хватаются обычно натуры эмоционально неустойчивые или же переживающие какой-то тяжелый жизненный кризис, как случилось это с ее собственным отцом. Но Вадим? Жена, ребенок, квартира, работа…

- Работу он другую нашел. Бизнес… Командировки, корпоративы, какие-то дела странные… Он же у меня в этом никогда ничего не рубил. Развели его по ходу, он в долги влез…

- Но наркотики?! Когда мальчишки зеленые подсаживаются, понятно, они не знают… Но взрослый мужик…

- Да все они знают. И мальчишки. И мужики. Мальчишек заверяют, что это «легкие», и можно быстро «соскочить». А мужики уверены, что они сильные и себя контролируют, поэтому могут себе позволить. К тому же не синтетику какую-нибудь голимую, а проверенное временем… Вот, Монте-Кристо гашишем баловался, и ничего, башка варила будьте-натьте.

- А Шерлок Холмс был кокаинистом, и тоже чистый холодный рассудок сохранял.

- Во-во, приблизительно это мне мой миленок и изрек. И, вообще, говорит, в начале прошлого века морфий в свободном употреблении был, многие интеллигентные люди угощались, и ничего. Идиот! Монте-Кристо обдолбанный… - Жанна всхлипнула, но тотчас утерла набежавшие слезы.

- Так надо же что-то делать!..

- Да пропади он пропадом! Делать… Опять я должна делать? Я их всех по очереди пыталась из дерьма вытаскивать! Мать… сына… Всех! Меня – никто и никогда! А теперь если мне что и надо, так это дочь защитить! А мы в однушке живем! – она с досадой хлопнула себя по крутым бедрам, обтянутым стрейчевыми джинсами. – Мне сорок лет! Сорок! Я прожила минимум полжизни. Я работала с 17 лет! Даже с 16! И у меня нет своего угла. Дед свою квартиру любимой внучке оставил… И дачу ей же… И все… А я же так, что приблудная им всю дорогу… За ипотеку я до второго пришествия расплачиваться буду. И как жить? Ну, ладно, сейчас лето. Отправлю Киру отдыхать сперва на море, потом к Дашке на дачу… А потом что? Мы же не можем под одной крышей оставаться! Лечиться он не хочет, считает, что у него все нормально, как все наркоманы, алкаши и психопаты. А силой не заставишь… Да и нет у меня больше сил…

- Переезжайте сюда… пока…

Жанна усмехнулась:

- Сюда? Нет, в плане на каникулы, на месячишко – конечно, ничего. А так-то – куда?

- Сперва бы у нас пожила, потом свой дом отстроила. Здесь это недорого.

- И что бы мы с Кирой стали здесь делать?

- Жить, - ответила Арина. – Разве плохо жить в своем доме, подальше от всего этого безумия?

- Да хорошо, кто бы возражал. И дорого бы я дала, чтобы, наконец, иметь свой дом, откуда меня не выставят. Но жить-то как, Рина?

- Кира бы училась в школе, можешь мне поверить, она не хуже городских. А во многом лучше, потому что здесь ни блата, ни взяток, ни чужаков, ни прочих «прелестей». И детей у нас в школе любят.

- Ты прям уже вошла в роль педагога! – улыбнулась Жанна. – Вот, этому удивляюсь! Ты ведь никогда не умела ладить с детьми.

- А я с ними и не лажу. Я их просто учу тому, что умею и знаю сама.

- Ну, хорошо, допустим. Кира бы училась в вашей школе… А мне что прикажешь? Хвосты коровам крутить?

- Во-первых, ты бОльшую часть времени работаешь дистанционно. Ничто не препятствует такой работе здесь.

- Все же я иногда выезжаю на работу.

- Значит, иногда будешь уезжать. На пару-тройку дней. Здесь не другой континент. Твоя сестра, я думаю, тебя приютит в такие побывки.

Жанна задумалась:

- У тебя и так дом – полна коробочка. Куда мы еще впятимся…

- Сафьяновы подумывают своим домишком обзавестись. Если не для ПМЖ, то в качестве дачи. Им Лекарев Александр, фермер наш, обещал помочь отстроиться. Потому что школа очень заинтересована в том, чтобы они остались. Так что коробочка будет постепенно расселяться.

- Осталось дело за малым, чтобы вас тут всех не расселили…

- Девки, ну, вы совсем, что ли, одурели? – на склоне дороге показалась быстро приближающаяся фигура Анны Сафьяновой. – За стол пора садиться! А все вас потеряли! Наболтаетесь еще, будет время! А сейчас сделайте милость, уважьте общество своим присутствием!

- Уже идем! – живо откликнулась Арина. – Эх! Как мне это сейчас напомнило детство, когда мама моя и твоя бабка нас по дворам искали, а мы запрячемся где-нибудь в кустах или на чердаке и разговоры разговариваем…

- И ведь темы не иссякали…

- А разве теперь иссякают?

- Раньше они были веселее. Нам тогда, как Кире моей, все Широм казалось… И не думалось, что в жизни может быть столько дерьма и дерьмовых людей.

У школы и впрямь ждали только их, и от этого стало неловко.

- Ну, наконец-то, явились пропащие овцы! – приветствовал их, широко улыбнувшись Лекарев, который вместе с Серафимой Валерьевной и Великановым сидели во главе стола. – Теперь можно приступать к трапезе. А прежде помолимся, братья и сестры!

Большинство братьев и сестер приступили бы и без молитвы, но праздник есть праздник, и порядок есть порядок. Потому дружно возблагодарили Господа за все ниспосланное. Кира сердито выговаривала матери, что та совсем «загулялась», а Арина оправдывалась за свое отсутствие перед Ларой.

День выдался ясный и теплый, и нескоро еще было ему стремиться к концу. Под тенистыми сводами сада струился аромат снеди, реки, цветов, стоявших в вазах на столах, и благоухающих подле всякой избы. Сеня-пастух, невысокий, жилистый мужичок с редкой рыжеватой бородкой, до срока состарившийся, но бодрый и веселый, расположился на крыльце школы и расправил меха своего баяна. И полились над праздничным застольем ни с каким иным инструментом не схожие, чуть хрипловатые звуки. Играл Сеня мастерски, так и надрывал душу. Когда заводил он известные песни или романсы, народ начинал подпевать, и Жанна досадливо морщилась. Застольные хоры могут убить любую песню… Понятно, конечно, что душа поет… Однако иным душам лучше петь молча. Но вот, сменялась «Одинокая гармонь» какой-нибудь малоизвестной мелодией, Жанне и вовсе неведомой, и все притихало, и оставался лишь един голос – баяна, вмещавшего в себя, казалось, целый оркестр.

Жанне стало грустно. Она смотрела на «старичка», которому не было и пятидесяти в помятом пиджачке, какие носили лет пятьдесят назад, и хотелось плакать. Ведь этому человеку какой прекрасный был дан талант! Она всегда мечтала научиться играть на чем-нибудь, и пыталась учиться – на гитаре, на фортепиано. И так толку и не вышло. А тут!.. И ведь не заканчивал Сеня-пастух никаких консерваторий. Он вообще этой деревни не покидал. Научился играть, небось, от собственного отца или деда… С таким бы талантом на хороших сценах выступать! Большим артистам аккомпанировать! А вместо этого – что? Сеня-пастух… Но почему-то счастливо светятся Сенины глаза на морщинистом лице, и сам себя он явно не чувствует обойденным судьбой и несчастным. Почему? Потому ли, что рядом с ним его Клава, их дети? И они, как сказала Арина, очень любят друг друга? И им хорошо в этой простой жизни, в их бедном доме… Потому что это – их дом. Дом, в котором жили их родители. Дом, в котором родились их дети. Счастливый дом. И дети, хоть и худющие и одежонка на них под стать отцовской, глядят весело… А будущее… У ее Вадьки было будущее. Элитная английская школа, бассейн, «покатушки» заграницу, пятое-десятое… А что стало с этим будущим? Что сделали с этим будущим он сам и взрослые люди – его бабка, его отец, его прадед?.. Более несчастным, чем у него, будущее этих детей вряд ли будет… Будущее… Кто вообще может знать его… Настоящее бы собственное узнать, понять сперва, место свое в настоящем этом. Вот, Кире определенно нравится место новое. Так и светятся глазенки восторгом. Кира из Шира… Может, и права Арина? Остаться здесь? Хотя бы попробовать… Только уж не в ее доме. Хватит, наприживалась. Снять домишко какой или того лучше, пару комнат приличных, вряд ли за них здесь много запросят. Надо будет самой о том потолковать – вот, хоть бы и с директором этим или сыном его, раз они тут за главных. Глядишь, и присоветуют подходящий вариант.

Не заметила Жанна, как, еще только что раздражаясь на «народный хор», уже сама тянула, роняя беззвучные слезы, неведомо из каких недр памяти всплывшее сразу же за первым знакомым аккордом:

- Что стоишь, качаясь, токая рябина,

Головой склоняясь до самого тына?..

 

Глава 14.

 

Языческие обряды Церковь осуждает, но неистребимо живут они, войдя в народные поверия и традиции. Да и к чему «истреблять»? Худо, если кто-то всерьез в неких идолищ верит и на Бога Живаго ярится, а когда просто забава веселая – что худого? Ведь нет же худого в светлых былинах и сказках наших, в коих в отличие от каких-нибудь греческих мифов не встретишь ничего соблазнительного… Добрые, наивные русские сказки с их лукоморьями, кощеевыми иглами, премудрыми и прекрасными василисами… Не они ли вспоили Пушкина, Гоголя?.. И как чудно воплотили их на своих холстах Васнецов, Билибин… В детстве Лара могла часами листать альбомы этих художников, а пушкинские сказки составляли основу ее мира. Мира мечты, чарующего, волшебного, неповторимо чудесного, потому что только у Пушкина волшебство русских сказок было так органично слито с дивом собственного его поэтического дара.

Нет худого в сказках… Нет худого в картинах… А, значит, и в играх на мотивы их не может быть никакого зла. Ни в сожигаемой всякий год Масленице, ни в хороводах и перепрыгиваниях через костер на Купалу. У Гоголя о купальской ночи страшная сказка написана, но тут восприятие Лары не совпадало с творчеством любимого писателя. Напротив, прекрасен этот день. Летний, солнечный, долгий-долгий, почти нескончаемый. К зениту своему стремится природа, дразня обилием красок, звуков, запахов. В полях травы в пояс взошли, волнами пробегает по ним ветер, и чудится будто это и не травы вовсе, а море волнуется. А сколько цветов меж этих трав – белые с золотыми сердечками ромашки, сиреневые, нежные колокольчики, синие, совсем редкими гостями ставшие в русских полях васильки, мягкий белый и розовый клевер, «кашка» нашего детства… А там, ближе к лесу – малиновые заросли Иван-Чая… А по склонам, что к дальнему озеру стремятся – и вовсе чудо – целые «плантации» люпинов! Прежде думалось Ларе, что цветы это садовые, а, оказывается, сами по себе растут они так обильно, как ни в одном саду. Такие синие, и такие высокие…

Как бы хотелось Ларе бежать теперь по этому благоуханному полю, нырять в траву, рвать душистые цветы, составляя из них огромный прекрасный букет… Но уже и за то Богу слава, что всю эту неизреченную красоту видеть можно, вдыхать можно!

Кое-где трава уже скошена была, уложена в мохнатые стога, дарившие свой изумительный аромат.

А за всем этим плевым-луговым изобилием – вдруг – ослепительным зерцалом, в которое только что заглянуло, расправляя огненные кудри, солнце, являлось Дальнее озеро, обитель водяных и русалок по древним повериям, логовище тучных сомов по заверениям бывалых рыбаков и место достопамятной битвы русской рати с татарами по рассказам Лекарева. С высокого холма озеро это невыразимо прекрасным казалось. На нем даже кувшинки росли – никогда их Лара прежде не видела. Какой-то парень, умело правя лодкой, уже нарвал их для своей зазнобы…

У озера веселилась деревенская молодежь. Меж высоченных кряжистых сосен уже сложено было кострище, и девушки приноравливались, как ловчее прыгать через него, чтобы не опалить подолов.

- Ну, все, - выдохнула Арина, сделав несколько крупных глотков холодного чая. – Дальше мы не пойдем. Иначе второй раз в гору лезть придется. И вообще… Вода… - она поморщилась. – Здесь уже от кровопийц спасу нет, а там они, пожалуй, и лошадь слопают, не то что нас.

Саму Лару «кровососущие» насекомые обычно донимали мало, но Арина отчего-то всегда особенно страдала от них. «Кровопийцы» любили ее, а ее аллергия совершенно не терпела их. Поэтому приближаться к воде, подле которой всегда гудели стаи слепней и оводов, она категорически не желала. И именно из-за «кровопийц» одета была в этот жаркий день не по погоде – все живое ныне солнышку спину да плечи подставить стремилось, а на Арине туника широкая с рукавами длинными, чтобы не прокусили «вампиры». Юбка такая же широкая, до пят и уж конечно мокасины, а не босоножки.

Все же, время от времени бранясь на очередную «кусачую тварь», она сделала несколько этюдов – уж больно невероятной красоты вид открывался с холма. Лара же просто любовалась им и тихонько завидовала веселящейся молодежи. Как бы ей хотелось теперь также водить хоровод или плыть в маленькой лодочке меж белых кувшинок. Но если нельзя осуществить, то можно хотя бы представить, дав волю воображению. Лара уже знала, что, когда вечером сядет к своему компьютеру, то героиня ее новой повести обязательно поплывет на лодке за кувшинками и будет водить хоровод на поляне меж древних сосен, и спустится по люпиновому склону, лаская ладонями нежные синие соцветья. И ей, Ларе, будет чудится, что все это переживает она взаправду…

Обратный путь легче был – под горку споро катилось кресло, хотя и потряхивало его на неровностях проселочной дороги. Время от времени Арину сменяли Марьяша и Федька, увязавшиеся с ними на прогулку, но по большей части они занимались тем, чем и надлежало заниматься в их лета – вместе с Ариниными подросшими щенками носились стремглав по полю, прятались в траве, играли в салки, катались и барахтались, заливисто смеясь. Возвратясь в поселок, они вытащат свои велосипеды и еще до ночи будут носиться на них с другими ребятами по всем окрестностям, и им будет чудиться, что мчатся они не на «великах», а на борзых конях, и не просто так гоняют по извивам поселковых дорог, а спешат на какое-то важное-важное дело, и что за каждым поворотом ждет их какое-нибудь невероятное приключение! А если приключения не сыщется, то его можно будет придумать, и рассказывать о нем мамам и бабушкам, которые будут делать вид, что верят детским выдумкам…

- Мое почтение, Лариса Павловна, Арина Дмитриевна.

Бирюка они встретили на середине пути к дому. Он был на сей раз без своих неразлучных сторожей, а лишь с большими жестяными ведрами. Большинство сельчан имели «свою воду». Те, что посостоятельнее – водопровод, иные – колонку или же колодец. Была в деревне и колонка общественная. Но Бирюк и здесь наособицу держался. За водой он ходил на родник. Родник тот от дома его на порядочном расстоянии был, но что такое расстояние, когда есть сильные руки и ноги? Вода в том роднике, как говорили, особенно вкусной была.

- Гляжу, упрели вы с дороги?

- Есть немного, - согласилась Арина.

- Не кручинитесь по комфортным асфальтированным дорогам?

- Нисколько. У этих дорог всегда был большой минус: бордюры и лестницы при вечном отсутствии пандусов. Здесь хоть этих преград нет.

- Не желаете ли отдохнуть? Время сейчас для отдыха самое славное, предвечерье! Прохлада! – говоря это, Бирюк кивнул на высокий стог сена, красовавшийся неподалеку.

Женщины ничего не успели ответить, как сильные руки мастера, оставившего свои ведра, легко, как пушинку, подхватили Лару и бережно перенесли ее на ароматное «ложе». Занялось, забилось сердце волнением. Так аккуратно вышла у него эта «телепортация», будто бы всю жизнь только этим и занимался.

- Удобно ли вам?

- Да, спасибо… - растеряно отозвалась Лара, которой еще никогда не приводилось возлежать на столь романтическом «ложе», как стог сена. Чувство, надо сказать, было очень приятным. Сено было мягким, слегка щекочущим и колющимся, но, главное, какой удивительно-пряный аромат исходил от него – увядшей травы, сладкого клевера… Арина с заметным удовольствием расположилась рядом с подругой, заметив Бирюку:

- Что же, вы теперь будете ждать, пока мы отдохнем? Надо же будет повторить передислокацию в обратном направлении.

- Не извольте сомневаться, повторим, - усмехнулся Бирюк. – Но мешать вашему отдыху я не стану. До родника отсюда минут пятнадцать ходу. Значит через сорок минут я вернусь, и вы сможете продолжить свой путь. Надеюсь, вы не боитесь остаться без моего общества?

- Разумеется, нет. Тем более, с нами наши «пажи»…

«Пажи» в это время носились со скоростью горных сирен где-то на горизонте, ничуть не обращая внимание на явление столь достопримечательной фигуры.

- Тогда до скорого, отдыхайте.

И мастер ушел, по традиции чуть кивнув обеим женщинам.

Лара проводила его завороженным взглядом:

- Ты знаешь, Аринушка, он мою мечту угадал… Я сегодня весь день… так хотела… Или в сено, или в траву… Плюхнуться, зарыться… Выбраться из этого… кресла…

- Догадываюсь, - отозвалась Арина, посасывая травинку. – Я сама этого хотела. Это же так здорово – зарыться в стог, дышать этим запахом… Лучшего запаха я даже и не знаю.

- Жасмин!

- Липа! Неважно… Этот все равно ни с чем несравним.

Набежавшие с веселым визгом дети набросили им на головы сплетенные венки и со звонким смехом вновь понеслись прочь. Арина с любопытством повертела в руках неожиданный подарок:

- Вот, никогда не могла научиться их плести. Вроде и руки откуда следует растут, а тут дубина дубиной… - с этими словами она водрузила пышный венок на свою довольно растрепанную ветром голову, поправила аналогичный на голове Лары. – Вот, и короновали нас, - рассмеялась глуховато.

Лара неотрывно следила за проказами Марьяши и Феди.

- Знаешь… - проронила она, чувствуя, как всколыхнулось в сердце сокровенная мечта.

- Знаю… - ответила Арина.

Что уж тут не знать… Обычная мечта всякой нормальной женщины: дом, очаг, семья, муж и… дети… Ребенок от любимого человека. Даже если с мужем не сладится что-то, то чтобы хотя бы это, свое и для себя было. Чтобы было, кого любить без оглядки, о ком заботиться, в кого вкладывать душу, все свое лучшее, все знания и умения свои, чьему каждому шагу радоваться. Назначение женщины – давать жизнь и беречь очаг. Двадцатый и пришедший ему на смену двадцать первый века исказили, изувечили женское естество, взвалив на хрупкие плечи мужское бремя. И все же от природы никуда не денешься, природа упряма и диктует свое даже там, где и ее всевластные законы бессильны…

- Если бы у меня был сын, я бы даже не смогла взять его на руки.

- Мы когда-то передачу снимали о женщине без рук. От рождения увечная была, детдомовская… Двоих родила. Без мужей… Вырастила обоих. Ногами…

- А мужья?

- Не было у нее мужей. Поразвлеклись с Венерой безрукой и думать забыли.

- Гады…

- Гады. Но без них не было бы детей. А, благодаря детям, она была счастлива. Несмотря на все беды, трудности и предательства. Они ее наградой стали…

- Скажи, а ты?..

Арине можно было не договаривать вопросов, она с первых слов понимала их.

- А я, видимо, моральный урод, - усмехнулась горько. – Ну, не мечтала я о детях. О собаках мечтала, а о детях нет…

- Почему?

- Не знаю. Может, потому что слишком мало видела счастливых семей, включая мою собственную. И не хотела жить так, как жили они. Не зашло мне это в душу в те лета, когда должно заходить, не привили, не воспитали…

- Разве это нужно воспитывать…

- Наверно, не нужно. Бабий инстинкт… Но у меня его не было. Правда… - Арина на мгновение замолчала, и глаза ее подернулись тоской. – Вот, дожила я до сорока лет и думаю, что сделала в своей жизни большую ошибку. Ведь был же у меня человек, за которым, захоти, позови он, поползла бы я хоть на северный полюс. Так, вот, надо было думать тогда… Не о том, чтобы несвоевременных последствий не было, а о том, чтобы, как бы там что дальше не сложилось, а осталось бы у меня от этой любви то единственное, что от меня зависело. Родить ребенка от него, и в этом ребенке его любить, и тем утешаться… А впрочем… - Арина отбросила травинку, - бред все это. Никогда не могла себя представить матерью и даже теперь не могу. И ничего хорошего из этого не вышло бы… Его дети несчастны оказались, и наш бы не счастливее был.

Лара сочувственно смотрела на подругу. То, что она говорила, казалось ей совершенно неправильным, но та, пожалуй, и сама это понимала. Тут уж не вина ее, а несчастье было…

- А Алеша? Ты с ним поладила…

Затуманилось худое Аринино лицо. За этого мальчонку болело сердце ее.

- Хороший мальчик, талантливый. Только, вот, видишь, ничем я не могу помочь ему. Тетя Зоя плоха совсем, долго не проживет. Я ей насулила, что добьюсь, чтобы внука на каникулы к ней пустили, а у этих детомучителей поди-ка вырви ребенка. Я же никто ему. Конечно, можно было бы попытаться оформить опеку… Патронат… Но это большая ответственность, Ларчик, и я не готова к ней сейчас. Мы ведь даже не знаем, сумеем ли отбить наш дом, Ольховатку, все это… Мне безумно жаль и Зою, и Алешу. А когда от него уезжаю, точно камень на сердце. Я же вижу, чувствую, что он ждет, что однажды я его с собой заберу. А я вроде как всякий раз обманываю… Не знаю, что и делать. Директриса тамошняя, волчиха, я ей как человеку объясняла, просила отпустить мальчонку к умирающей бабушке. Куда там! К здоровой, может, и удалось бы добиться, а к умирающей… Права они, видите ли, не имеют. Травма это для ребенка будет. А, вот, это все вместе взятое, можно подумать, для него, и для Зои, не травма! Резиновые души… И я хороша… На этой неделе так и не принудила себя поехать к нему. Потому что… сил нет этот взгляд его на себе чувствовать и глаза отводить. Не нужно было вовсе мне ни Зою обнадеживать, ни к этому несчастному мальчику ездить. Только хуже всем от этого вышло… А все потому что – не мое.

Лара покачала головой.

- Все равно лучше так, чем иначе… Иначе к нему бы никто не ездил, не занимался бы с ним. Если нельзя дать большего, то лучше дать хотя бы то, что возможно, чем ничего вообще.

- Да, ты права… - вздохнула Арина. – Но ужасно тяжко всю дорогу себя без вины виноватой чувствовать…

Солнце тронуло розовой пудрой черные пики высившегося на горизонте могучего ельника. Именно из его дебрей вернулся с полными ведрами Бирюк. Теперь Лара уже кое-что знала о нем со слов Арины, которая, как оказалось, была немного знакома с ним «в прошлой жизни». Но виду не подавала: раз человек не хочет, чтобы ему напоминали о прошлом, чтобы узнавали его, то и зачем? Для нее, Лары, он остается чудо-мастером, странным человеком. По-видимому, добрым, но уж очень несчастным, а от того угрюмым. Философ Ильин, которого она начала читать недавно, писал, что если некий человек несчастен, угрюм, то другие люди должны стремиться помочь ему, уврачевать раны. Потому что мы, люди, единая живая ткань. И если плохо одному из нас, то это отражается на всех. И потому мы неустанно должны заботиться о том, чтобы ткань нашу штопать, а не рвать. Ларе очень хотелось помочь Бирюку, но что могла сделать она? Даже и слов хороших сказать с достаточной членораздельностью не выходило…

Он вновь с почтительно-бережной легкостью поднял ее на руки возвратил в ее обычное «средство передвижение». И по традиции пожал кончики пальцев, прощаясь:

- Желаю здравствовать, Лариса Павловна!

- Благодарим за помощь, Сергей Петрович, - сказала ему Арина. – Кланяйтесь от нас вашим четвероногим друзьям.

- Всенепременно!

Много силы было в этом жилистом человеке. Легко и прямо шагал он по дороге, точно бы не было в обеих руках его тяжеленных ведер. И хотя почти до краев полны они были, не позволяли сильные руки расплескаться ни капле.

С Дальнего озера доносилось пение. Праздник Купалы был в разгаре. Скоро еловый частокол поглотит золотое солнце, и тогда начнется самое интересное, таинственное. И, может быть, кто-то отыщет в эту ночь цветок папоротника, и тот принесет ему Счастье.

 

Глава 15.

 

Бабушка не навещала Алешу уже три месяца. В последний раз выбралась на Светлой, и похолодел Алеша, сразу заметив, как осунулась, сдала она с их последней встречи. Бабушка бодрилась, старалась смотреть весело, обещала, что скоро-скоро они с тетей Ариной добьются разрешения забрать его на каникулы, и все пичкала, пичкала домашними вкусностями. А Алеше кусок в горло не лез, ник он только к теплым, пропахшим сдобой родным рукам и насилу сдерживался, чтобы не разреветься – не потому что стыдно парню плакать, а потому что его слезы ранили бы бабушку. Потом она еще играла с ним и с Ленькой, бегала за ними: мальчики изображали сбежавших из вольера обезьянок, а бабушка смотрителя зоопарка… Эту игру когда-то сам Алеша и придумал, посмотрев передачу про мартышек. Тяжело было бабушке бегать, да они с Ленькой и не наддавали шибко, почти ходили, а не бегали… Но она все равно запыхалась быстро, снова села на лавочку, приласкала в последний раз:

- В следующий приезд медовый торт вам испеку…

Когда она уходила, то опять задрожало сердце Алеши. Он заметил, какой маленькой и согбенной стала бабушка. Хотелось бежать за ней, хотелось уехать с нею и уже больше не отходить от нее. Ведь он так нужен ей! Как и она ему… Но если бы он побежал, его тут же бы настигли сторожихи-воспитательницы и вернули назад. Один раз это уже было, и тогда Алеша убедился, что ни слезы, ни мольбы не могут размягчить их сердец, а, значит, и изменить их с бабушкой судьбу.

С той поры она не приезжала. Приезжала лишь эта странная тетя Арина. Всегда сдержанная, немного напряженная. Она привозила бабушкины вкусности и письма, книжки, исправно занималась с Алешей рисунком, но он никак не мог понять, зачем ей это нужно. Ни разу не приласкала она его, не сказала нежного слова. Казалось, тетя Арина вообще не способна была к проявлению нежности и ласки. И словно бы сама не знала, как вести себя с ребенком, и от этого напряжена была. Как с ребенком она и не обращалась с ним. Говорила всегда, как со взрослым, объясняя, рассуждая, что-то рассказывая. Рассказывала она, впрочем, всегда увлекательно. Алеша любил слушать ее глухой, ровный голос. И отношение как ко взрослому не то чтобы не нравилось ему, даже наоборот: он не любил приторных «сюсюканий» посторонних людей. Но хотелось тепла, хотелось, чтобы эта женщина просто обняла его и сказала что-то доброе, хотелось поделиться с нею страхом за бабушку… Но тетя Арина была, словно неприступная башня. Обнять ее, «приласкаться» ощущалось нелепым. Она умела рассказывать… Умела учить – под ее руководством Алеша делал заметные успехи, и его работы детдомовское начальство с удовольствием и гордостью развешивало в приемном покое, в коридорах. Вот, только утешать и согревать не умела она. Оттого ли, что мало тепла было в ней самой? Может, поэтому даже в теплую погоду она вечно мерзла и зябко передергивала плечами…

- Учись, казак… Атаманом, может, и не станешь, а художником – непременно…

Слушал Алеша эти слова своей наставницы, но не утешали они. Тетя Арина словно повинность исполняла, уча его. Смотрел Алеша на устало-бесстрастное лицо ее и с горечью чувствовал, что и ей он не нужен. Никому не нужен… Кроме бабушки, которой все нет и нет…

А в тот страшный день Второго Пожара тетя Арина не приехала. Жара была страшная, и, должно быть, ей просто тяжело было добираться по такому пеклу. Алеша недолго ждал ее. Не пришла и не пришла… Может, и вовсе не придет больше… Должно быть, надоело ей возиться с ним. Побежали с верным Ленькой в парк, вскарабкались проворно на кряжистый дуб, их «тайное» убежище и вдруг услышали крики:

- Пожар! Пожар!

И тотчас потянуло дымом – с той стороны, где была сторожка Ефремыча. Кубарем скатились друзья на землю, бросились стремглав на крики. Так и есть! Полыхнул неведомо от чего деревянный флигель. Проводка ли заискрила, или кто из старшегруппников окурок непотушенный кинул – поди теперь разбери! Вспыхнула ветхая постройка мгновенно. Все перепугались и, как бывает в таких случаях, не сразу могли сообразить, за что хвататься. Воспитательницы стали загонять малышей в здание.

В этот момент Алеша увидел Саню, прыжками бежавшего к горящему флигелю. Мгновение, и Миротворец исчез внутри.

- Саша, вернись!

- Господи, что он там потерял?!

Старик-дворник что-то взволнованно показывал руками.

- Собака в сарае осталась! – догадалась няня Шура, в ужасе прижав руки к груди.

В этот момент из рушащегося на глазах флигеля выскочила обезумевшая от страха собака, и показался Саня. Все уже готовы были вздохнуть с облегчением, как вдруг крыша постройки обвалилась, и Саня исчез…

Алеша с отчаянным воплем бросился к месту несчастья, но путь ему преградила няня Шура. Мальчик отчаянно вырывался из ее рук и плакал, но его не пустили…

- Почему, почему Саня умер? – захлебываясь слезами, кричал он, ударяя кулачками в плечи старой няни. - Ведь он молодой был, а молодые не должны умирать, только старые должны!

- Да-да, только старые… - сквозь слезы отвечала та. – Ну, значит, Господь так управил…

- Значит, он злой! Злой! – закричал Алеша. – Бог – злой! Несправедливый! Саня добрый был! И мама добрая была! Я помню! Помню! Почему Бог не спас их?!

На этот вопрос ответа у доброй Шуры не было…

Вскоре «волчата» вновь объявили изгоям войну, а защитить их больше было некому. Задолго до этого Алеша не раз думал о побеге. Ночь за ночью он представлял себе, как сбежит из этих стен и доберется до бабушки, и тогда уже никто не сможет их разлучить. Теперь это решение созрело в его душе окончательно. Бежать из «усадьбы», во что бы то ни стало. Бежать «на волю», где нет «волчат», где ничего не напоминает о Сане, и где бабушка наконец-то будет рядом.

Своим решением Алеша незамедлительно поделился с Ленькой. Они сидели в туалете и под аккомпанемент монотонно капающей из крана воды шепотом разговаривали. Ленька идею одобрил сразу и начал деловито продумывать детали со свойственной ему рассудительностью:

- В заборе есть дырка, в которую мы вполне пролезем. За лесом станция… Там поезда, на которых можно уехать куда угодно…

- Сбежим во время прогулки!

- Болван ты, Леха, - махнул рукой Ленька. – Прогулка длится не так долго, чтобы можно было уехать далеко. Нас хватятся.

- А как же тогда?

- Ночью. На окнах веранды решеток нет, а под ними навес, с которого удобно прыгать на землю.

- Но веранда на ночь запирается! Как и наши верхние шмотки и обувка!

- А ключи от гардероба и веранды висят на одной связке…

Когда только успел он это заметить? Или сам уже продумывал план побега?

- И что?

- Связку надо украсть!

- А где она?

- Тетя Шура носит ее в кармане халата…

- Я не стану воровать у тети Шуры! – почти закричал Алеша.

Ленька опустил очки и посмотрел на него из-под них, как на полного и окончательного идиота:

- Болван ты, Леха! Чего ты, вообще, можешь? И как собираешься бежать?

Предложить иного плана Алеша не мог, но промямлил:

- Все, что хочешь, но тетю Шуру я обижать не могу.

- Фиг с тобой, - сплюнул сквозь дырку между зубов Ленька. – С ключами я сам справлюсь. А ты деньги сопрешь.

- Какие деньги?! – глупо спросил Алеша.

- А на что ты жрать собираешься?!

Алеша ошалело смотрел на товарища. О деньгах он совсем не подумал…

- А у кого мы сопрем деньги?..

- Ты сопрешь, - поправил Ленька, снова надвигая на глаза очки. – У Клавдии. Она сумку иногда в кабинете незапертом оставляет, а в сумке у нее кошелек с деньгами. Кошелек не бери, его заныкать сложно – только деньги. Сможешь?

- Смогу… - кивнул Алеша. Клавдию он на дух не выносил, у нее спереть не грех…

- Замарано, - важно сказал Ленька. – Сопрешь - тащи сразу мне, я заныкаю.

Через несколько дней в «усадьбе» был праздник. Приезжали «шефы», которые время от времени подбрасывали нищему заведению игрушки, конфеты, фрукты, учебники, одежду, иногда – технику… В этот раз привезли новый несколько компьютеров, бананы, соки… После принятия «гуманитарки» детей выстроили в коридоре, как солдат на параде перед генералами, для приветствия «шефов» - дородного дядечки с нескрываемо скучающим видом и двух пропахших духами дам, приторных до неприятности, беспрестанно сюсюкающих и морщивших ярко накрашенные губы, пачкая ими некоторые «мордочки» «зайчиков» и «лапусек».

Накануне в «усадьбе» спешно устроили генеральную уборку: подмели дорожки, вымыли полы, добавили к висящим в коридоре рисункам и рукоделиям воспитанников несколько новых, устроили внеочередной «банный день», обнадежили праздничным ужином, одели в чистенькие, выглаженные костюмчики и платьица и, чистых и благоухающих, представили благосклонному оку «начальства». Некоторых заставили петь и читать стишки.

Суматоха всегда оказывается замечательной средой для реализации преступных замыслов. Лучшего момента для действий было не найти. Когда все ублажали «шефов», Алеша с замирающим, а то вдруг колотящимся где-то в горле сердцем, на цыпочках прокрался в кабинет Клавдии. От страха он вспотел, дрожал, ему хотелось плакать при мысли, что кто-то войдет и увидит его. Что бы сказал Саня?.. А что скажет няня Шура, если узнает? Алеша изнемогал от этих мыслей. Ему было бы легче отказаться от своего замысла и сбежать из этого кабинета, но он обещал Леньке и должен был выполнять… Дрожащими руками он открыл сумку, достал кошелек, вынул деньги и сунул их в карман штанов. Правда, взял не все, решив, что надо же что-то оставить и обворованной медсестре. Сколько денег оказалось в его кармане, Алеша не знал. Обмирая и едва переставляя ноги, он вышел из кабинета. В коридоре никого не было: все находились в актовом зале, где давали «концерт». Алеша бегом кинулся в туалет, где сидел на подоконнике невозмутимый Ленька. Спросил насмешливо:

- Что, Леха, обделался?

- Ага… - признался Алеша, протягивая ему деньги. – Куда ныкать будешь?

- В ж…, - коротко ответил он, снимая штаны. – Карманы вывернуть заставят.

- Ты ключи достал?

- Конечно, - не зря он отирался вокруг бедной няни Шуры, малолетний карманник, неизвестно где овладевший этим искусством!

- А они где?

- В горшок с пальмой зарыл…

Кадка со странным растением, прозванным пальмой, стояла в коридоре, и Алеша в которой раз подивился премудрости друга.

- Драпать будем сегодня ночью, - сказал Ленька. – Смотри не задрыхни! Расходимся, пока нас не хватились!

Вечером воспитанникам устроили «шмон». Все тумбочки и постели были скрупулезно обысканы, все карманы вывернуты. Воспитанников выстроили в коридоре, и заведующая «усадьбой» собственной персоной провела допрос:

- Кто взял ключи и деньги? Отвечайте! Если вы сознаетесь, то мы не будем вас наказывать!

Алеша старался не смотреть на тетю Шуру – было мучительно стыдно перед ней и так хотелось попросить прощения! Ленька оставался невозмутим. Он знал, что на них подумают в последнюю очередь: «забитые дети», не замеченные в хулиганстве.

- Молчите? Что ж, смотрите! Праздничный ужин отменяется!

Глухая волна ропота.

- Как?! Кто-то стырил, а всем не жрать?!

Теперь не бежать было уже нельзя. Воспитатели, может, и не дознались бы, кто совершил кражу, но докопались бы «волчата», и за сорванный ужин пришлось бы отвечать по всей строгости.

Отбой был объявлен на час раньше. Алеша шепнул товарищу:

- Все-таки мы нехорошо сделали… Из-за нас всем влетело.

- Так им и надо, - фыркнул Ленька. – И, вообще, ты, как девчонка! Не хочешь бежать – оставайся, я один убегу!

- Так ведь это я придумал бежать!

- А я весь план составил!

Они уже были готовы рассориться, но в коридоре послышались шаги, и пришлось спешно приникнуть к подушкам, притворившись спящими.

Казалось, прошла целая вечность. Наконец, Ленька приподнялся и пихнул Алешу в бок. Они беззвучно приоткрыли дверь (все двери в «усадьбе» смазали во время уборки) и выскользнули в коридор. Слышалось негромкое похрапывание няни Шуры.

- Если проснется, скажем, что в туалет идем, - шепнул Ленька, опуская руку в кадку с пальмой.

Вытащив ключи, направились к раздевалке. Ленька открыл дверь, шикнув:

- Свет смотри не запали…

Но свет был и не нужен: беглецы точно знали, где висят их вещи, и оделись бы с завязанными глазами.

Следующим шагом было пробраться на веранду: и с этой задачей справились легко. За окном светила полная луна, и в помещении было светло, как днем. Алеша распахнул окно. Ему следовало идти первому и страховать близорукого Леньку. Он осторожно выбрался на покатый козырек навеса, сполз к его краю и спрыгнул. Ленька спустился следом.

Прежде чем рвануть к забору, они направились к дереву, в дупле которого уже несколько дней прятали украденные на кухне хлеб и сахар. Там же Ленька спрятал два коробка спичек, «тиснутые» им у старика Ефремыча.

Наконец, ненавистный забор остался позади, беглецов окружил холодный мрак леса. Вдалеке гудели поезда, и вещал громкоговоритель – это был вокзал, к которому надо было спешить. Друзья глубоко вздохнули и переглянулись. Свободны! На воле! Теперь начинается другая жизнь! Взрослая жизнь! Вольная жизнь! И сердце Сережи замирало от этой мысли, когда, взявшись за руки, они быстро пошагали по дороге… В свою новую жизнь.

 

Елена Семенова