А Небу не поднять тяжелых век

 

Трепещет лес, но холодно смотреть,

Шумит, дрожа, березовое царство.

А сердце словно умерло на треть –

Ни мудрого смиренья, ни бунтарства –

 

Одна лишь дума, темная как ночь,

И горше созревающей полыни.

Почудится, что сможешь превозмочь,

Потянешься душой к небесной сини,

 

А небу - не поднять тяжелых век,

Гроза над всей страной моей лесною.

И на цветы, как саван, летний снег,

Ложится вдруг печальной пеленою.

 

Теряется меж трав высоких нить,

И чувства, встрепенувшись, тут же гаснут.

Мне очень нужно с кем-то говорить

О том, что все вершится не напрасно.

 

Кровавые дожди в окопы строк

Все льют и льют, и душу рвут на части.

Пусть боль пройдет! Очистится исток

Родимой воли, доблести и счастья.

 

Кронштадтская Пасха

 

 «Зима в тот год была Страстной неделей,

И красный май сплелся с кровавой Пасхой,

Но в ту весну Христос не воскресал».

М. Волошин, 1921 г.

 

Запел и захлебнулся колокольный

Пасхальный звон. В молчании Кронштадт

Застыл. И только ветер своевольный,

Балтийский - так ревел, что было больно,

И рвал в ночи Андреевский штандарт.

 

Он каждого матроса и солдата

Оплакивал в накрывшей немоте.

Воскрес ли в этот год Христос распятый?

…Безусые курсанты, салажата,

Держали бескозырки на локте,

 

Кусали губы. Горе било током:

- «А Мишка был в наряде на «Москве»,

На кухне. Помнишь, как мечтал стать коком?

Завидовали, что взлетел высоко…

Как обухом – «погиб» - по голове.

 

Война всегда вперед берет достойных»…

- «Заткнись, Серега. Мочи больше нет!

Будь проклят, кто развязывает войны!»

- «Христос воскрес»! – «Воистину»… - нестройно

И как-то неуверенно в ответ.

 

***

Пасхальный звон. Вкуснейшая неделя,

Когда пекла бабуля куличи!

И столько было радости в апреле…

«Как здесь тепло, как будто снова – в теле» -

Проснувшись, очутился на печи,

 

И аромат – изюмный, сдобный сладкий,

И коврик домотканый на полу.

А на столе – чернильница, тетрадки…

Тепло и тихо. Красная лампадка

У образа качается в углу.

 

И бабушка. Но странная, другая –

Со старой фотографии сойдя,

Стоит над ним, тихонько причитая:

«Все меньше на земле родная стая…

Вставай, внучок. Не ждали мы тебя».

 

Месила тесто, про себя шептала:

«А Пасха-то воистину красна».

Он прадеда увидел, адмирала,

И деда, что пожил на свете мало…

Какая необычная весна!

 

***

Как холодно и страшно – мили, ярды

До пристани, и метры лишь до дна.

Он помнил, как блестят в воде кокарды.

А Царь Морской играл с замкомом в нарды

И матерился, словно старшина:

 

«Давай, топи еще – титана, стали,

Украшу, чай, дворец подводный свой.

А подсобите – каждому медали.

Какую вы державу про***мотали!..

Какую мощь!!! А впрочем, не впервой».

 

Да, не впервой. Привыкнуть мы успели,

Когда свои своих же предают.

В миру весна, а на душе метели,

И аисты обратно улетели,

Нарушен мирных гнезд простой уют.

 

«Как в этот год мы встретим День Победы?

Единый разобщен славянский дом

Под лозунги, граничащие с бредом»…

И хмурились задумчивые деды,

Собравшись за непраздничным столом.

 

***

Он дома не узнал, но знал, что дома,

И вместо слез пробился робкий смех:

Их не застал, но словно век знакомы -

Все вместе за столом, как из альбома,

И Мишка – самый младший среди всех.

 

Согрела печь от холода металла,

Прошел испуг, озноб морской прошел.

И на душе как будто легче стало:

«Вот только б мама больше не рыдала,

Как ей сказать: «Все будет хорошо»?

 

Здесь рядом так уютно и спокойно,

Ну почему внизу у нас не так?

Там гневом упиваются запойно…

Зачем вообще нужны на свете войны»?

- «Все будет хорошо, не дрейфь, моряк!

 

Не дрейфь, сынок. Ведь было так от века:

Отчизне изо всех служили сил.

Кто нападает – тот умом калека.

Но если ты остался человеком,

То всех бесчеловечных – победил».

 

Когда-нибудь

 

Когда-нибудь мы вновь, в начал начале,

Сойдемся на пиру, не рать на рать.

И замолчат в тот миг все, кто кричали

Из тыла, как сподручней убивать.

 

Когда-нибудь, когда простим взаимно,

Одной, любимой Матери сыны,

За то, что было страшно, больно, дымно

И не было ни песен, ни весны.

 

И я уже ни слова не промолвлю,

Там будет горний сбор и горний суд.

Пусть все стихи, что застревали в горле,

К святым свое свидетельство несут.

 

Все равно я Весне этой верю

 

Родниковое, птичье стозвонье -

Чистой радости вечный исток.

Сердце бьется под теплой ладонью,

Ток по жилам бежит, словно сок.

 

Нам Весну призывать, по поверью,

Нужно искренне, громко и вслух.

Просыпаются в роще деревья,

Пробуждается солнечный дух.

 

Отмолчав и оплакав потери,

Отмолив все дороги свои,

Все равно я Весне этой верю,

Верю жизни, добру и любви.

 

Пусть смеются в лесу первоцветы.

Как луч солнца в окошко тюрьмы,

Прорастает надежда на лето

Сквозь прощальные письма зимы.

 

Горький мед

 

Вторую ночь негаданное снится:

Что я лечу к рассвету впереди,

И в волосах моих цветы и птицы,

А сердце песней рвется из груди.

 

И места нет для боли и терзаний,

А слезы – лишь берез родимых сок…

Прости за горький мед моих сказаний

И грусти неизлеченной исток,

 

За то, что праздник вышел невеселый,

И затемно уже проигран бой.

...Слетаются замученные пчелы

К лесному роднику на водопой.

 

А он во льду, застывший от тревоги,

И не разбить душе тяжелый лед…

Я верю ветру будущей дороги -

Она к добру и миру приведет,

 

Когда затихнут черные метели,

Вернется небу глаз голубизна…

Как сладко спит в рассветной колыбели

Твоя новорожденная Весна!

 

Она все скажет – новыми стихами,

Вплетенными в  узор зеленых кос.

Дыши! Дыши рассветными духами,

Живой водой черемуховых рос,

 

Сиренями и яблоневым цветом,

И медом синих ирисовых стрел.

И верь Весне. И будь таким поэтом,

Что свой родник от смерти отогрел.

 

Марина Волкова,

поэт

(г. С.-Петербург)