1914

 

Возьми мое сердце, река,

за громы всех армий Европы,

за рваные шрамы окопов,

за грань ледяную штыка,

за жаркую смерть у виска,

за эту могильную глину,

за то, что уже не покину

твой берег, родная река.

 

Возьми мою силу, трава,

возьми и расти, полевая,

за то, что дожди поливают,

за то, что шумят дерева,

за раны и слезы родства

с изрытой истоптанной пашней,

за брата в могиле вчерашней

возьми мою силу, трава.

 

Возьми мою правду, земля,

возьми за пшеничные зерна,

за лемех, тяжелый и черный,

за Господа и короля!

Простите, родные поля,

прости, золотая Морава,

храни мою крестную славу,

храни мою правду, земля!

 

Красный и белый

 

Алый плющ на стене белокаменной,

пятна крови на белой рубахе,

ликование жаркого пламени

над покровами бледного праха.

От взаимной вражды обессилев,

белый с красным слились и застыли,

лед с огнем породили слезу,

а она в багрянице заката

сочетает осеннее злато

и вечерних небес бирюзу.

 

А потом на дороги разбитые

льется дождь, и раскисшую глину

вороные взбивают копытами,

и ободьями наполовину

в этой жиже ползут трехдюймовки,

с карабинами наизготовку

мужиков конвоиры ведут,

веет копотью, кровью, навозом,

смрад тифозный плывет за обозом,

труп лежит — и раздет, и раздут.

 

Первым снегом укрой, бледным саваном

эту ниву, село и дорогу,

замети эту землю кровавую,

чтоб не видеть ее, ради Бога!

Чтобы кровь под бинтом снежно-белым

упокоилась и отболела,

чтобы насмерть замерзла война,

и — ни стали, ни слез, ни развалин,

только шепот апрельских проталин,

только майских садов тишина.

 

Отпою, отмолю, убаюкаю,

как умею, своими словами,

перед мороком, мраком и муками.

Сам Господь осенил образами

эти зори, пожары и раны,

эту изморось, эти туманы,

этих скорбных снегов чистоту.

Припадаю в последнем поклоне,

а в глазах — словно белые кони

загораются на лету.

 

Закат над Белградом

 

Здесь в ноябре закат, как траурное пламя —

 

равнина за рекой усеяна огнями,

горит багровый свет меж черных облаков

и в ледяной воде у дальних берегов.

 

У древних белых стен всегда мне одиноко —

молчит моя душа, как будто сквозь бинокль

она глядит во тьму, где не видать ни зги,

где не уйти от бед, не скрыться от тоски.

 

Тоски, что рождена землей, где кость на кости,

где лилии цветут на плахе и погосте,

где прошлое — зола, грядущее — туман,

а нынешнее — кровь неисцелимых ран.

 

Я не могу забыть, как жгли твои святыни!

Их пепел не остыл, огонь в нем спит поныне,

сомнений и тревог умом не перечесть,

а сердце чует зло и ждет лихую весть.

 

Страна моя! Весна, распятая на кольях,

могильный чернозем, где травы дышат болью!

В тебе горит уран и кроется тротил,

в тебе кресты церквей и тишина могил.

 

И слава, что навек повенчана с печалью,

и стебелек лозы, обнявшийся со сталью,

и сила вольных рек, и гор твоих краса,

и на земле — ярмо, и царство — в небесах!

 

Луг

 

О, ви не знате тужну

о смрти трава причу

Десанка Максимовић

 

Скошен луг, и на земле цветы,

срезанные, павшие — повсюду,

в скорбном ожиданье темноты,

словно умирающие люди…

Видишь — мака траурный сполох,

чувствуешь — медовый запах кашки,

вот невинность нежная ромашки,

вот истерзанный чертополох.

На лугу лежат они рядами,

улыбаясь мертвой красотой.

Девушки над ними не рыдают,

и молитву не творит святой…

 

А в земле — гирлянды позвонков,

черепов раскрытые бутоны…

Из кромешной глубины веков

челюстей жемчужные короны,

лилии переплетенных рук —

всюду безымянные могилы…

Воинство несметное почило,

на его костях цветочный луг.

Вешний гром усопших не разбудит,

не срастется стебелек цветка —

люди что цветы, цветы что люди,

жизнь их и светла, и коротка!

 

Невена

 

Цветами, ясными как солнышко,

украсить череп сына милого…

Пусть даже самой черной полночью

тьма не сомкнется над могилами,

пусть воск горит медовым лучиком

теплее летнего заката,

и тает сердце неразлучное

над гробом юного солдата!

 

С надмирной теплотою, матушка,

ты смотришь из весны далекой,

и мир цветов сияет радужно

сквозь майский полдень синеокий,

и словно канули столетия,

и смерклось полымя войны,

и смерть, укутана в соцветиях,

младенческие видит сны.

 

***

 

Стоjте, галиjе царске!

Милутин Боjић

 

Как ветер с далекого Корфу,

как память железом по нерву,

как хочется стиснуть и вырвать,

но нечем…

 

Над этой лазурной гробницей,

на звонницах смертной границы,

часы отбивают двенадцать

сквозь вечность.

 

Имперские крейсеры встали

недвижным торжественным строем,

венки на волне словно строфы

поэмы.

 

Орудий гремучее пламя

над морем рокочет и блещет,

и чудится — где-то там плачут

сирены.

 

Уста и сердца онемели

над безднами сербской могилы,

и стало слезой на металле

виденье

 

сурового русского флота

на дивных и горестных водах,

и в небе — андреевских флагов

воздушных.

 

Два кладбища

 

В Белграде русских воинов могилы,

здесь красных, а через дорогу — белых.

Душа моя, ты всех их отмолила,

и, кажется, часть жизни отлетела

и вновь упала теплыми дождями

на эту землю, черную, живую,

где осенью каштаны с желудями,

сухой листвой укутаны, тоскуют

о солнце уходящем, засыпая.

А нам какие сны подарит полночь?

Я не хочу гадать, я переполнен

видением России в расставании,

в изгнании, рассеянии, смуте.

А здесь ее триумфы и страдания

сливаются в одно, подобно ртути…

По сердцу вьется золотая нить —

и я ее не смею разделить!

 

Русский Дом

 

Здесь Русский Дом, и здесь же русский царь,

здесь все знакомо, и почти как встарь —

фойе, колонны и библиотека,

гимназии привычный коридор,

паркета обновленного узор,

и прочие приметы века.

 

Здесь Русский Дом и русское кино,

и зал концертный, где давным-давно

Шаляпин выступал. Оваций эхо

в садах воображения звучит —

открыли мне заветные ключи

все горести любви и все утехи!

 

Здесь Русский Дом, и наша юность здесь —

войдешь, и словно дорогая весть

коснется сердца, и душа заплачет.

Здесь русский дух, и русское везде,

к животворящей ключевой воде

я припадаю — можно ли иначе?

 

Белый ангел

 

Белый ангел смотрит и читает

строки чуда на страницах рая,

и дрожит душа моя пустая,

слезы и огонь в себя вбирая,

наполняясь радостью и болью,

разливаясь вешнею водой,

зеленея напоенным полем,

светлым в летний зной.

 

Белый ангел, крыльями во храме

ты взмахнешь, и мановенье Духа

понесет пылинкой над мирами

за пределы зрения и слуха,

и тогда, движением единым

пролетев сквозь полночь и беду,

на ладонь Отца и к сердцу Сына

тихо упаду.

 

Белый ангел, вестник Воскресенья,

воплощенный символ сербской Славы!

Тихий свет встает над смертной тенью

у обители Святого Саввы —

обойди с молитвами полсвета,

возвращайся, чтобы в сотый раз

видеть, как сияют самоцветы

этих вечных глаз.

 

Никита Брагин,

поэт, доктор геолого-минералогических наук

(г. Москва)