“А вы не называйтесь учителями,

ибо один у вас Учитель - Христос” 

(Мф. 23: 8)

 

Постоянные религиозно-нравственные устремления Николая Семеновича Лескова (1831-1895) ста­новятся особенно интенсивными начиная с середины 1870-х го­дов и не ослабевают до конца его творческого пути. В те годы, которые писатель именовал “временем разгильдяй­ства и шатаний” [1], когда, “куда ни толкнись, всюду находишь ка­кую-то беспорядочную суету и сутолоку” (11, 587), Лесков со­вершал свой подвижнический труд, свою, говоря религиозным языком, “брань”: важно было восстановить поруганный и почти утраченный идеал. В этих условиях наиболее остро стоял вопрос о Церкви и о роли ду­ховенства.

Лесковское признание середины 1870-х годов о его “разладе с церковностью” до настоящего времени трактуется излишне прямо­линейно, вырывается из контекста. Между тем в письме Лескова к П.К. Щебальскому, да­тированном 29 июля 1875 года, привлекают внимание знамена­тельные слова: “Более чем когда-либо верую в великое значение Церкви <выделено мной - А.Н.-С.>, но не вижу нигде того духа, ко­торый приличествует обществу, носящему Христово имя” (10, 411).

Освещая эту проблему, следует учесть размышления одного из крупнейших русских философов и богословов первой половины ХХ столетия В.В. Зеньковского “О так называемом бесцерков­ном христианстве”: “Христианство не может быть понято и вос­принято вне Церкви. Почему? Потому, что Церковь, как учит нас ап. Павел (Колос., гл. 1, ст. 24 и Ефес., гл. 1, ст. 23), есть “тело Христово” <...> и что “глава Церкви - Христос” (Ефес., гл. 1, ст. 22)” [2].

Из цитированного выше фрагмента лесковского письма видно, как писатель формулирует свое “верую”, по сути совпа­дающее с девятой частью Символа Православной Веры: “Верую... во единую святую соборную и апостольскую Церковь”. Нужно именно веровать в то, что святость изначально присуща Церкви, что она несокрушима - по слову Христа: “Созижду Цер­ковь Мою, и врата адова не одолеют ее” (Мф. 16: 18).

В то же время требуются духовное мужество и большое нравственное усилие, чтобы понять, что святость сущностно пребывает в Церкви, несмотря на то, что со стороны ее “человеческой оформленности”, внешней “оболочки” святое может соседство­вать с греховным, “живая реальность Церкви содержит в себе слишком много проявлений непросветленного и непреображен­ного человеческого естества” [3].

Священнослужитель, по учению Апостола Павла, даже самими немощами своими, от которых не свободен ни один человек “во дни плоти своей”, призван “не соблазнять малых сих”, но наставлять их и духовно поддерживать, “Ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи, Могущий снисходить невежествующим и заблуждающим; потому что и сам обложен немощью” (Евр. 5: 1-2). Лесков неустанно подчеркивал ответственное по­ложение духовенства, по поведению которого нередко судят о са­мой Церкви в целом.

Важно отметить, что критика “пороков чиновничьего церковного управления” [4] велась изнутри, а не извне - не из вражеского стана.

Писатель был кровно связан с отеческой верой на генетическом уровне: “Род наш собственно происходит из духовенства, и тут за ним есть своего рода почетная линия. Мой дед, священник Димитрий Лесков, и его отец, дед и прадед все были священниками в селе Лесках, которое находится в Карачевском или Трубчевском уезде Орловской губернии. От этого села “Лески” и вышла наша родовая фамилия - Лесковы” (11, 7). Внук и правнук православных священников признавался в “Автобиографической за­метке” (1882-1885?) в своей “счастливой религиозности”: “Религиозность во мне была с дет­ства, и притом довольно счастливая, то есть такая, какая рано начала мирить веру с рассудком” (11, 11).

Отец Николая Лескова - Семен Дмитриевич - завещал пятилетнему сыну: “Никогда ни для чего в свете не изменяй вере отцов твоих”[5], - и писатель хранил этот отцовский завет.

Несмотря на то, что отец Лескова, закончив в свое время курс в духовной семинарии, не стал служителем Церкви, связь его с духовным сословием не прерывалась, и к ней он приобщал своего первенца: “По отцу моему, происходившему из духовного звания, - вспоминал писатель, - я бывал у некоторых орловских духовных и хаживал иногда по праздникам в монастырскую слободку. <…> я мог здесь встречать многострадальных “духовенных”, с детства меня необыкновенно интересовавших” (6, 400; 409).

Мать Лескова была религиозна “чисто церковным образом, - она читала дома акафисты и каждое первое число служила молебны и наблюдала, какие это имеет последствия в обстоятельствах жизни” (11, 11). В рассказе автобиографического характера “Дворянский бунт в Добрынском приходе” (1881) Лесков упомянул: “мою матушку (благодаря Бога поныне здравствующую) прихожане раз избрали “старостихою”, т.е. распорядительницею и казначеею при поправке нашей добрынской церкви” [6].

Пример “очень богобоязненной и набожной матери” (6, 125) подкреплялся православным благочестием бабушки: “она питала неодолимую страсть к путешествиям по <…> пустыням. Она на память знала не только историю каждого из этих уединенных монастырей, но знала все монастырские легенды, историю икон, чудотворения, какие там сказывали, знала монастырские средства, ризницу и все прочее. Это был ветхий, но живой указатель к святыням нашего края” (1, 53 - 54).

В “иконописной фантазии” “Благоразумный разбойник” (1883) Лесков утверждал, что его “заняла и даже увлекла церковная история и сама церковность” [7].

Возникшая еще в начале творческого пути наследственная “потребность сказать очень многое” по вопросу о Церкви и духовенстве (“потому что он нам очень близок и мы ему очень сочувствуем” [8], - утверждал начинающий писатель) была воплощена в контексте лесковского творческого мира в целом.

Писателя всерьез привлекали характеры и личности служителей Церкви, образ их жизни. Первым в отечественной словесности Лесков сумел открыть читателям быт, нужды и проблемы духовенства. В статье “Коварный прием (Два слова “Вестнику Европы”)” (1883) писатель подчеркнул: “я даже по снисходительному суждению “Вестника Европы” немало послужил церковно-исторической науке и имею в духовенстве друзей, расположение которых мне дорого и досталось недаром” [9].

Нельзя не назвать несколько имен православных священнослужителей, современников писателя, оказавших воздействие на формирование его христианского мировоззрения. Влияние на религиозное развитие в детские годы Лескова имел местный священник отец Алексей Львов, который, по воспоминаниям писателя, венчал его отца и мать, крестил его самого и учил Закону Божию [10]. Знаменательно, что в начальной редакции первого лесковского рассказа “Погасшее дело” главный герой носил имя “отец Алексей”.

Лесков был также дружен со многими православными священнослужителями, вел с ними активную переписку. Русское священство в свою очередь ценило и любило лесковские художественные произведения на религиозно-церковные темы. Так, протопресвитер Морского ведомства Александр Желобовский, состоявший в числе лиц, с которыми Лесков “вел дружбу и переписывался” [11], преподнес ко дню рождения писателя “Псалтырь” с дарственной надписью: “Творцу “Соборян”, воспевшему тяжелый быт русского духовенства, усердно приносит искренний его почитатель дивные песни Давида. С.<вященник> Александр Желобовский. 1873 г., февраля 4” [12].

Старший современник Лескова епископ Игнатий (в миру - Дмитрий Александрович Брянчанинов), любимый и чтимый писателем, стал впоследствии героем его произведений “Таинственные предвестия ” (1885), “Инженеры-бессребреники ” (1887).

Показательно, что путь религиозно-нравственных поисков и сам дух христианства, пронизывающий лесковские произведения, во многом совпадает со стезей духовных исканий, пройденной епископом Игнатием (Брянчаниновым), обаятельная личность которого во всей ее духовной силе предстает в творчестве Лескова. Раздумья епископа Игнатия о поисках веры и истинного своего призвания, “плач” заплутавшей в этом долгом поиске души, которая не сразу высвободилась и просияла, обретя праведную жизнь в Боге, воспроизводятся в “Инженерах-бессребрениках” с опорой на признания епископа, сделанные в его “Сочинениях” (1886) [13]: “явилась тоска невыносимая по Боге. <…> это было томление души, удалившейся от истинной жизни своей, Бога. <…> Безотчетные чувствования религиозные меня не удовлетворяли: я хотел видеть верное, ясное, Истину. <…> мой ум весь был погружен в науки и вместе горел желанием узнать, где кроется истинная вера, где кроется истинное учение о ней, чуждое заблуждений и догматических, и нравственных ” [14].

Земляком Лескова был Георгий Васильевич Говоров - Феофан Затворник Вышенский (1815-1894) - епископ, богослов, публицист, переводчик. Даже оставив епископскую кафедру ради уединенной жизни в Вышенской пустыни, он не прерывал письменного общения с миром, продолжал свой пастырский и миссионерский подвиг как писатель. “Феофан старался все учение о “христианской жизни” перестроить по началам святоотеческой аскетики”, - указывал о. Г. Флоровский [15].

Важно отметить, что святитель Феофан и Лесков обучались у одного и того же наставника. В годы учебы Г.В. Говорова в Орловской духовной семинарии богословские науки ему преподавал отец Евфимий Андреевич Остромысленский (1804-1887) - впоследствии наставник Лескова в Орловской гимназии.

С особенной теплотой отзывался писатель об этом талантливом преподавателе Закона Божия: “первые уроки религии мне были даны превосходным христианином. Это был орловский священник Остромысленский - хороший друг моего отца и друг всех нас, детей, которых он умел научить любить правду и милосердие” (7, 224 - 225). Он был любимым педагогом Лескова, отсюда очевидно, что и изучение Священного Писания стало для него любимым предметом.

Личность Е. А. Остромысленского и его “добрые уроки” писатель впоследствии не раз с благодарностью вспоминал и литературно сберег в образах православных священников: например, в святочных рассказах “Привидение в Инженерном замке” (1882), “Зверь” (1883), “Пугало” (1885), “Грабеж” (1887), в хронике “Чающие движения воды” (1867), в “были” “Владычный суд”(1877) и других произведениях.

Писатель не позволял пошатнуть его веру и не боялся открыться в своей любви к православному духовенству. На закате дней - 4 января 1893 года - Лесков делился с Л.Н. Толстым: “я с ранних лет жизни имел влечение к вопросам веры и начал писать о религиозных людях, когда это почиталось за непристойное и невозможное (“Соборяне”, “Запечатленный Ангел”, “Однодум”, и “Мелочи архиерейской жизни”, и тому подобное)” (11, 519).

Таким образом, духовенство явилось “специальным объектом” художественного исследования Лескова. На протяжении своей литературной деятельности он продолжал внимательно изучать все, что было связано с Церковью и ее служителями.

Знаменательно, что первым печатным произведением Лескова явилась заметка о распространении Евангелия на русском языке < “О продаже в Киеве Евангелия”> (1860). Впервые вступивший на литературное поприще автор, ратуя за распространение в русском обществе духа христианства, высказал озабоченность по поводу того, что Новый Завет, тогда только появившийся на русском языке, доступен не каждому. Лесков отметил как “новую” и “радостную” возможность “удовлетворения насущной потребности читать и понимать эту книгу”, переведенную “на понятный нам язык” [16]. В то же время автор заметки с возмущением пишет о книготорговцах, усмотревших в давно ожидаемом “русском” Евангелии всего лишь ходовой товар и сделавших его предметом бессовестной наживы. Лесков особенно огорчен тем, что переведенное на русский язык Евангелие, не попадет в руки паломников со всей Руси, которые “всегда покупают в Киеве книги духовного содержания”: неимущий киевский “пешеход-богомолец” “принужден отказать себе в приобретении Евангелия, недоступного для него по цене” [17].

Евангелие и цена, христианская душа и кошелек - начинающий писатель указал на несовместимость этих полярностей.

Первая корреспонденция Лескова явилась своего рода духовным компасом, указавшим автору магистральное направление всего его творчества. Биограф писателя П.В. Быков отмечал: “случайно или умышленно, но Лесков словно наметил в ней <заметке - А. Н.-С.> программу <…> всей будущей своей деятельности, которая была посвящена на борьбу с неправдою, с невежеством, со всеми темными сторонами жизни, на горячую проповедь добра, любви к ближнему, всего светлого, честного, прекрасного” [18].

С тех пор о “важности Евангелия” (11, 233), в котором “есть все, - даже то, чего нет” (“Новозаветные евреи” - 1884)[19], Лесков размышлял, говорил и писал постоянно - до последних дней своих. По его убеждению, в Евангелии сокрыт “глубочайший смысл жизни” (11, 233). В 1881 г. писатель подготовил “Изборник отеческих мнений о важности Священного Писания. Собрал и издал Н. Лесков”. И уже на склоне лет, в 1891 году, маститый автор признавался в том, что именно “хорошо прочитанное Евангелие ” (11, 509) указало ему истинный путь и собственное человеческое призвание.

Поднятая в первой лесковской заметке проблема оказалась столь животрепещущей, что получила большой общественный резонанс [20]. Написанное “на злобу дня” пережило “сиюминутность” газетного существования. Важность той публикации отмечалась даже и тридцать лет спустя. В 1890 году газета “Новое время” указала на “корреспонденцию из Киева, в которой автор скорбел о том, что в местных книжных магазинах Евангелие, тогда только изданное на русском языке, продается по ценам возвышенным, вследствие чего много людей небогатых лишены возможности приобрести книгу слова Божия” [21].

Поразительна высокая интенсивность лесковских пуб­ликаций на темы религии. Так, например, в течение десятилетия 1875-1885 годов едва ли не ежедневно появлялись рассказы, очерки, статьи, заметки Лескова, по­священные различным аспектам религиозной жизни: идеям, прак­тике, исто­рии и современности. Многие из этих работ малоизве­стны, другие почти полностью забыты. Многое из того, что публиковалось в периодике тех лет, до сих пор не найдено и не собрано. Важно актуали­зировать этот объемный материал как лесковскую летопись религиозной жизни России.

Уже современная писателю критика выделила как одну из важнейших его заслуг в истории отечественной словесности многосторонний показ русского духовенства - извне и изнутри, со стороны быта и психологии, не только коллективной (как сословия), но и индивидуальной. Так, в некрологе, посвященном писателю, особо отмечено: “Лескову принадлежит большая заслуга, что он первый ввел в нашу литературу повествования из быта православного духовенства, которое он осветил со всех сторон, дав нам верную и широкую картину жизни этого своеобразного мира. Он изобразил этот мир в выпуклых типах и сценах, интересных не одной своей внешней стороной, но и в психическом отношении” [22].

Лесков создал множество “уповательных” образов православных священнослужителей. Знаменательно, что первым героем лесковской беллетристики стал сельский священник - отец Илиодор - в дебютном рассказе “Засуха” (1862) (“Погасшее дело”). В подзаголовке писатель указал: «Из записок моего деда».

Дед умер еще до рождения внука, но Лесков знал о нем от отца и от тетки Пелагеи Дмитриевны: “всегда упоминалось о бедности и честности деда моего, священника Димитрия Лескова” (11, 8), - и, возможно, воплотил в первом литературном опыте некоторые его черты. За этим образом стояла длинная череда предков Лескова - династия священников села Лески Орловской губернии. В герое, открывшем лесковскую “портретную галерею” священнослужителей, предугадывались черты протопопа Савелия Туберозова из романа-хроники “Соборяне” (1872), где был воссоздан идеал православного священства, не имеющий равных в русской литературе.

На прототип отца Савелия Туберозова писатель прямо указывает в “Автобиографической заметке”: “Из рассказов тетки я почерпнул первые идеи для написанного мною романа “Соборяне”, где в лице протоиерея Савелия Туберозова старался изобразить моего деда, который, однако, на самом деле был гораздо проще Савелия, но напоминал его по характеру” (11, 15).

Знаменательно, что дневник отца Савелия - “Демикотоновая книга” - открывается датой 4 февраля 1831 года - это день рождения Лескова. Так писатель биографически “включает” себя самого в заветный текст дневника своего героя - бесстрашного проповедника слова Божия; являет свою родственную и духовную сопричастность “мятежному протопопу”.

Отец Илиодор в “Засухе” - столь же привлекательный и сильный образ. Имя его созвучно имени пророка Илии. Священнику из российского захолустья видятся те же вещие сны, что и фараону в Библии (Бытие. 41: 1-7): “увидел семь коров тучных и семь сухощавых и смутился, что видит сон не по чину” [23], - со смиренным лесковским героем будто общается Сам Господь Бог.

Сельский священник - настоящий батюшка для крестьян, живущий их жизнью, их нуждами; бескорыстный, готовый без всякой мзды отпевать молебны о дожде, дабы предотвратить неурожай и голод; доброжелательный, участливый, отечески заботливый. Но он может быть и настойчивым, и гневным, когда отговаривает крестьян от их варварских языческих затей. Отец Илиодор становится действительно отцом и спасителем своим “малосмысленным” “детям” - прихожанам, выступает за них ходатаем, спасая от каторги.

О пастырском служении - “учить, вразумлять, отклонять от всякого <…> вздора и суеверий” (114) - размышляет герой. Но с горечью он вынужден признать, что “наши православные пастыри, верно, больше… пастухи”: “Еще бы, загнали попа в село без гроша, без книги, да проповедника из него <…> требовать” (114).

Уже в самом первом своем беллетристическом опыте Лесков наметил основные линии в изображении Церкви и священнослужителей, ставшие ориентиром в дальнейшем художественном исследовании заявленной темы. Писатель восхищается духовными светочами - православными подвижниками: “вашими святыми молитвами, как шестами, подпираемся” (110), - и в то же время недвусмысленно выставляет напоказ пороки людей, считающих себя причастными Церкви, но не следующих своему высокому духовному предназначению. Поднятые в дебютном рассказе Лескова проблемы остались ведущими и в зрелом творчестве писателя.

В своей первой большой повести “Овцебык” (1862) писатель лирически вдохновенно воспроизвел свои детские опыты православного благочестия, поездки по святым местам и монастырям вместе с бабушкой - “очень религиозной старушкой” (1, 53). Здесь так много личных, дорогих Лескову воспоминаний, что это дало право сыну писателя назвать повесть “беллетристически-биографической вещью”. Тональность этих воспоминаний - элегическая и очень светлая: “Беззаботное, милое время! Благословенье тебе, благословенье и вам, дающим мне эти воспоминания” (1, 58).

Лесное монастырское озеро - это чистый источник, воды которого омывают душу. А те, кто живет здесь, - “некнижные” (то есть неграмотные) иноки отец Сергий и отец Вавила: один - поэт, художественная натура, другой - практик, рукодельник (подобно тургеневским типам Хоря и Калиныча), - полны любви, доброжелательности, снисходительности к людям. Таковы и оживающие герои воспоминаний Лескова - молодые послушники, с которыми маленький богомолец “барчук Миколаша” распевает монастырские песни: “Как шел по пути молодой монах, а навстречу ему Сам Иисус Христос” (1, 57-58).

Песни, сказки, рассказы странников о походах “на богомолье к Николаю-угоднику амченскому”, “то есть “мценскому”, от г. Мценска, где есть резная икона св. Николая” (1, 60), - все это “нестерпимо интересно” (1, 61) Лескову. Именно к этой иконе пошлет он на поклон непревзойденных русских мастеров - героев своего знаменитого “Сказа о тульском косом левше и о стальной блохе” (1881) - перед началом их “безотдышной работы”.

В пожилом послушнике Тимофее Невструеве, который “исходил, кажется, всю Русь, был даже в Палестине, в Греции”, слыл “за непобедимого силача” и всегда собирался “на войну за освобождение христиан” (1, 59), предсказан главный герой повести “Очарованный странник” (1873) Иван Флягин - богатырь-черноризец с его последним “очарованием” - “помереть за народ”.

Пленительное обаяние “монастырских глав” “Овцебыка”, в которых Лесков говорит о “теплой животворящей вере во многое, во что так сладко и уповательно верилось” (1, 68), не могло не воздействовать на русскую прозу. Уже в XX столетии отзвуки отчетливо различимы в лиризме “Богомолья” и “Лета Господня”. У Ивана Шмелева представлена “лесковская” ситуация: как “русские дети к Богу ходили и как Господь их обласкал и утешил” [24]. Иван Ильин писал, что богомолье “выражает самое естество России - и пространственное, и духовное... Это ее способ быть, искать, обретать и совершенствоваться. Это ее путь к Богу. И в этом открывается ее святость” [25].

Лесков написал множество теплых - “преутешительных” - образов служителей Православия. Таковы, например, праведный старец Памва - “беззавистный, безгневный ” (1, 436): “согруби ему - он благословит, прибей его - он в землю поклонится” (1, 438) в “рождественском рассказе” “Запечатленный Ангел” (1873); архиепископ Нил и “монашек такой маленький, такой тихий” (1, 345), “человек преутешительный”, взысканный “Божиею милостью” (1, 346), отец Кириак в повести “На краю света” (1876), совершенно необычной в традиционном жанровом составе русской прозы: вся повесть напоминает чистую молитву во славу Божию, увенчанную в финале единодушным “Аминь!”, и в совокупности с “былью” “Владычный суд. Pendant к рассказу “На краю света”” (1877) составляет дилогию “Русские богоносцы” (1880).

Православная Церковь, несмотря на все свои нестроения и нападки со стороны радикалов, была и продолжала оставаться не только корневой основой национальных духовных традиций, русской культуры, искусства, но прежде всего - носительницей христианского идеала, “голосом совести” русских людей. Большинство населения России (по крайней мере - номинативно) были православными христианами, и Церковь являлась для них источником христианства.

Однако отношение к духовенству было разнородным. Помимо открытой враждебности со стороны противников религии, священнослужителям приходилось сталкиваться с высокомерием, нередко - с пренебрежительным, покровительственным тоном со стороны дворянства и государственной бюрократии, что показал Лесков уже в “Засухе”.

“Бедный поп” принужден терпеть надругательства и со стороны церковных, и со стороны светских властей. В губернском городе “предстательствующий” за своих прихожан отец Илиодор сталкивается с поголовной коррупцией на всех ступенях церковной иерархической лестницы. Чтобы только узнать, можно ли встретиться с секретарем консистории, он должен дать причетнику взятку. Не отстает и регент: “Две головы <сахару - А.Н.-С.> и фунт чаю они завсегда принимают” (111). Выясняется, что секретарь ныне “лих”, “просто в подобии змея желтобрюхого” (110). Под стать ему и архипастырь первого рассказа Лескова - “строгий и суровый”: “у него одно про всех угощение: много не говорит, а за аксиосы да об стол мордою” (111).

Совсем уж звероподобен губернатор: “кричит, орет, брыкает, хвостом машет и из живых лиц творит со слюною своею брение” (111). Евангельское слово “брение” - пыль, смешанная с “плюновением”, которым Христос исцелил слепорожденного (см.: Ин. 9: 6), - создает здесь намек на антихриста, смешивающего с грязью живые лица. Образ подкрепляется рядом красноречивых глаголов-характеристик: “брыкает” (то есть имеет копыта), “хвостом машет” - все это устойчивые атрибуты “врага человеческого”.

В художественно-образной системе рассказа власти предстают как силы инфернальные. О губернаторе отец Илиодор “и подумать не смел, потому что губернатор был в то время всякому человеку все равно что Олоферн” (111). Библейское сравнение весьма выразительно: “Книга Иудифь” ярко представляет образ “воителя”, наводившего на целые народы ужас своей бесчеловечной жестокостью.

Следует заметить, что высокопоставленные чиновники - чаще всего немецкого происхождения - с высокомерием относились к православному духовенству. Так, в “Соборянах” протопоп Савелий Туберозов занес в свой дневник запись о том, что губернатор, “яко немец, соблюдая амбицию своего Лютера, русского попа к себе не допустил” (4, 34).

Помещик провинившихся крестьян, к которому обращается отец Илиодор, соглашается прикрыть дело за взятку в тысячу рублей. Здесь священник подвергается новым унижениям: “его осиятельство” (115) долго держит батюшку в сенях; приняв, не встает с кресел, не просит благословения, разговаривает с нескрываемым высокомерным презрением.

В новелле “О безумии одного князя” из цикла “Заметки неизвестного” (1884) героиня, получившая прозвище “мадемуазель попадья” [26], после смерти мужа-священника “пристала к хору поющих цыган” и вскоре “вышла замуж за богатого князя, который ни за что бы на ней не женился, если бы она была вдовая попадья, а не свободная цыганка” (7, 357). В конце повествования рассказчик язвительно замечает: “Так-то светского звания люди, в нелепом своем пренебрежении к роду духовных, сами себя наказуют и унижают свой собственный род, присоединяя его даже лучше к цыганству” (7, 358).

“Неестественность отношений нашего общества к духовенству, всю безучастность к этому сословию”, а также “несправедливость огульного обвинения нашего духовенства” (10, 234) отмечал Лесков.

Не уходя от Церкви, Лесков с присущей его человеческой натуре “нетерпячестью” начинал “расчищать подходы к храму”, в котором, по его убеждению, должны служить только чистые сердцем и высокие помыслами, наделенные высочайшей духовностью слуги Божии. Будучи глубоко уверенным в том, что христианские основания Православной Церкви непоколебимы: “Мы имеем право считать ее еще живою и способною возродиться и исполнять свое духовное служение русскому народу, а потому и говорим о ее нуждах” (6, 577), - писатель обладал полнотой морального права, чтобы указать на недостатки свя­щеннослужителей, призванных к высокой роли пастырей духов­ных.

Эта тема озвучивается в художественных произведениях; взволнованно пишет о ней Лесков во множестве очерков и публицистических статей: “О кресте Сергия Радонежского”, “Бродяги духовного чина”, “О сводных браках и других немощах”, “Несколько слов по поводу записки высокопреосвященного митрополита Арсения о духоборческих и других сектах”, “Патриаршие повадки”, “Чудеса и знамения”, “Турки под Петербургом”, “Великопостный указ Петра Великого”, “Церковные интриганы”, “Праздник невежд”, “Безбожные школы в России” - и многих других.

В статье 3-го и 4-го номеров журнала “Гражданин” за 1875 год “О сводных браках и других немощах” писатель открыто поимено­вал “немощи” церковного духовенства, которое поселяет к себе “неуважение <...> своими доносами, нетерпеливостью, ма­лосведущностью в Писаниях, так называемою “слабостью жизни”, любостяжанием и неумением чинно служить, что дохо­дит у нас теперь до самых крайних пределов” [27].

Особо выделено Лесковым неумение и нежелание церковников “чинно служить”, что не может не отталкивать прихожан. На эту “немощь” указал также “высокопочтенный иеромонах Чудова монастыря отец Пафнутий”. Высокий духовный авторитет “даровитого и горячего миссионера” (73) подкрепляет наблюдения и выводы Лескова: «О. Пафнутий писал в своем отчете, что многие священники служат крайне спешно и небрежно, а “кучерявые дьяконы даже не умеют внятно читать”« (73).

Все это истребляет благообразие даже в общенациональных центрах духовной жизни, что отзывается в писа­теле и тревогой, и глубокой душевной болью: “Счастливого исключения в этом случае не являют даже ни Лавра, ни Михайлов­ский монастырь, где перед мощами ежедневно отправляется множество молебнов и, Боже мой, как они отправляются!..” (73). Не­уместную поспешность и торопливость в проведении церковной службы Лес­ков обозначил выразительным эмоционально-экспрессивным словом-образом “скорохват”: “Этого “киевского скорохвата” не стерпеть не только раскольникам, привыкшим к служению строгому, но даже не снесть его и нам, приученным ко всякому “скорохвату” <...> у нас худо служат <...> у нас слабо живут, и все это, к сожалению, правда” (73), - подводит писатель безрадостные итоги.

В письме И.С. Аксакову от 1 января 1875 года Лесков говорит, что в Киеве, куда “сходятся летом богомольцы со всей Руси <…>, небрежение в богослужении и наглость в обирательстве неописуемы. <…> они уже так изучились “скорохвату”, что не умеют служить лучше” (10, 374).

 

ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11 т. - М.: Гослитиздат, 1956-1958. - Т. 11. - С. 300. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием тома и страницы.

[2] Зеньковский В.В. Основы христианской философии. - М.: Канон, 1997. - С. 483.

[3] Там же. - С. 495.

[4] Дунаев М.М. Православные основы русской литературы ХIХ века. Дисс. в форме научного доклада... докт. филол. наук. - М., 1999. - С. 39 - 40.

[5] Лесков А.Н. Жизнь Николая Лескова: По его личным, семейным и несемейным записям и памятям: В 2-х т. - М.: Худож. лит., 1984. - Т. 1. - С. 57.

[6] Лесков Н.С. Дворянский бунт в Добрынском приходе // Лесков Н.С. Легендарные характеры. - М.: Сов. Россия, 1989. - С. 522.

[7] Лесков Н.С. Благоразумный разбойник // Лесков Н.С. О литературе и искусстве. - Л., 1984. - С. 191.

[8] Лесков Н.С. <Об отношениях современной светской литературы к литературе духовной> // Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. - Т. 1. - М.: ТЕРРА, 1996. - С. 622.

[9] Исторический вестник. - 1883. - № 5. - С. 488.

[10] Лесков Н.С. Русские демономаны // Лесков Н.С. Русская рознь. Очерки и рассказы (1880 и 1881). - СПб, 1881. - С. 228.

[11] См.: Фаресов А.И. Против течений. Н.С. Лесков. Его жизнь, сочинения, полемика и воспоминания о нем. - СПб., 1904. - С. 81.

[12] См.: Псалтырь. - СПб., 1871 (610 / 73) - книга из личной библиотеки писателя хранится в Доме-музее Н.С. Лескова в Орле.

[13] См.: Жизнеописание епископа Игнатия Брянчанинова, составленное его ближайшими учениками в 1881 г. // Игнатий (Брянчанинов), епископ. Сочинения. - Т. 1. Изд. 2. - СПб., 1886. - С. 3 - 14.

[14] Игнатий (Брянчанинов), епископ. Сочинения. - Т. 1. Изд. 2. - СПб., 1886. - С. 553-554.

[15] Флоровский Г. Пути русского богословия. - Париж, 1983. - С. 395 - 396.

[16] Лесков Н.С. Корреспонденция (Письмо г. Лескова) // Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. - М.: ТЕРРА, 1996. - Т. 1. - С. 149.

[17] Лесков Н.С. <О продаже в Киеве Евангелия> // Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. - М.: ТЕРРА, 1996. - Т. 1. - С. 147.

[18] Быков П.В. Н.С. Лесков. Воспоминания // Всемирная иллюстрация. - 1890. - № 20 (112). - С. 333.

[19] Лесков Н.С. Новозаветные евреи (рассказы кстати) // Новь. - 1884. - Т. 1. - С. 72.

[20] Заметка была опубликована без подписи в газете “Указатель экономический ” (1860. -№ 181. - Вып. 25. - С. 437). В очередном номере “Указателя экономического” (1860. - № 186. - Вып. 30. - С. 508) появляется новая неподписанная заметка на ту же тему. С подписью: Николай Лесков - напечатана “Корреспонденция (Письмо г. Лескова)” // Санкт-Петербургские ведомости. - 1860. - № 135. - 21 июня. - С. 699 - 700. Эта же работа была перепечатана под заглавием “Нечто о продаже Евангелия, киевском книгопродавце Литове и других” // Книжный вестник. - 1860. - №№ 11 - 12. - С. 105 - 106.

[21] Б.п. // Новое время. - 1890. - № 5139. - 21 июня. - С. 3.

[22] Орловский вестник. - 1895. - 25 февраля. - № 52.

[23] Лесков Н.С. Засуха // Лесков Н.С. Полн. собр. соч.: В 30 т. - М.: ТЕРРА, 1996. - Т. 1. - С. 112. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием номера страницы.

[24] Шмелев И.С. Богомолье. - М.: Православное слово, 1997. - С.11.

[25] Ильин И.А. О “Богомолье” И. С. Шмелева // Шмелев И.С. Богомолье. - М.: Православное слово, 1997. - С. 9-10.

[26] См. также незавершенный рассказ Н.С. Лескова “Мадемуазель попадья” // Литературное наследство. - Т. 101. - Кн. 1: Неизданный Лесков. - М.: Наследие, 1997. - С. 474-482.

[27] Лесков Н.С. О сводных браках и других немощах // Гражданин. - 1875. - № 3. - С. 73. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием номера страницы.

 

Алла Новикова-Строганова –

 доктор филологических наук, профессор

(г. Орел)