Письмо №1.

«Усердно прошу Красный Крест помочь в моем тяжелом положении»

О САМСОНОВЫХ В. А., И. И., М. И.   — в МПКК

САМСОНОВ Илья Ильич. Получил военное образование. Офицер царской армии, служил в Елизаветградском полку.

САМСОНОВ Максимилиан Ильич. Получил высшее образование. С 1904 — служил дипломатом за границей, в 1917 — вернулся в Москву, в феврале 1918 — женился на Самсоновой Вере Александровне.

САМСОНОВА Вера Александровна, родилась в 1888 (отец, сенатор, в 1912 — скончался). Окончила гимназию в Москве, с 1914 — работала машинисткой, с 1918 — в Министерстве продовольствия, затем в научно-техническом отделе ВСНХ. В феврале 1918 — вышла замуж за Самсонова Максимилиана Ильича.

2 июня 1919 — арестованы и заключены в Бутырскую тюрьму.

В августе 1919 — Максимилиан Ильич Самсонов обратился за помощью в Московский Политический Красный Крест.

<19 августа 1919>

«Бутырская тюрьма

кор<идор> 8, камера 81

19 августа 1919 г<ода>

Председателю Политического

Красного Креста

Скоро 3 месяца, как жена моя Вера Александровна и я арестованы и числимся за Особым Отделом ВЧК, причем жена моя арестована даже без ордера. Ввиду того, что я служил по ведомству Министерства Иностранных Дел в течение 15 лет заграницей, у нас в России нет ни знакомых, ни родных, которые могли бы нам оказать какую-либо помощь, квартира наша опечатана: у нас нет ни белья, ни одеял, ни теплых вещей, а осень наступает. Не чувствуя за собой никакой вины, прошу Вас оказать нам Ваше мощное содействие к освобождению и буде возможно, оказать помощь как жене, так и мне в белье, мыле, одеяла и пропитании, ибо мы никакой передачи не получаем.

Самсонова Вера Александровна, 2 женская общая, напр<авлена> прачечной <числится за Особым отделом ВЧК>.

Самсонов Максимилиан Ильич, 8 коридор, 81 камера <27-го сентября выбыл в ВЧК>.

М. Самсонов»[1].

В декабре 1919 — по просьбе юридического отдела МПКК Вера Александровна Самсонова заполнила "Опросный лист", записав в графе "Особые замечания".

<30 декабря 1919>

«ОСОБЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ:

2-го июня в 7 час<ов> утра явились арестовать мужа моего, меня арестовали без ордера; прибыв в Особ<ый> От<дел> ВЧК, встретили брата мужа Илью Самсонова, бывш<его> офицера Елизаветградского полка, арестованного в ту же ночь, и Михайлова, офицера Красной Армии, кот<орого> я перед этим видела мельком один раз у брата мужа. В тот же день 2-го июня все мы были препровождены в Бутырскую тюрьму. 7-го июня я была вызвана на допрос, причем следователь заявил мне, что о моем аресте он не знал и об этом ему сказал мой муж, кот<орого> он допрашивал передо мной. Следователь задавал мне вопросы относительно вышеупомянутых лиц — их прежней деятельности, политических убеждениях, на что я дать удовлетворительные ответы не могла, так как знаю всех недостаточно продолжительное время: замужем я с 21-го февраля 1918 г<ода> и перед этим знала мужа очень короткое время, брата мужа всего несколько месяцев и видела очень редко, Михайлова совершенно не знаю. Затем упоминался Степанов — командир кавалерийской дивизии Кр<асной> Армии, я никогда не видела, но слышала эту фамилию от мужа, как о школьном приятеле, с кот<орым> он незадолго до ареста встречался после 19-летней разлуки. Затем спросили меня о Соловьеве, кто он, не знаю, был у мужа 1 раз с просьбой помочь ему поступить  на службу. Этим ограничился 1 допрос. 2-й допрос был 10-го декабря, вопросы заключались о том — по какому я делу, предъявлено ли обвинение и затем вопросы чисто персональные — кто был мой отец (скончался 1912 г<ода> сентября), когда я начала служить (с 1914 г<ода>), где имущественное положение (недвижимости нет и не было), где в настоящее время мой муж (27-го сентября увезен из Бутырской тюрьмы, куда, не знаю), что меня спрашивали на 1-м допросе, что было взято при обыске (ничего существенно). Положение мое крайне тяжелое — 7 месяцев без какой бы то ни было передачи, в летнем платье.

Подпись:                                                                    В. А. Самсонова»[2]. 

Илья Ильич и Максимилиан Ильич Самсоновы были приговорены к ВМН и расстреляны. Вера Александровна Самсонова была приговорена к 1 году концлагеря и 16 января отправлена в Новоспасский лагерь.

В феврале 1920 — обратилась за помощью в МПКК.

<Февраль 1920>

«В Политический Красный Крест

     Содержащейся в Ново-Спасском лагере

     Веры Александровны Самсоновой

Заявление

Усердно прошу Красный Крест помочь в моем тяжелом положении.

Со 2-го июня прошлого года до 16-го января с<его> г<ода> я находилась в заключении в Бутырской тюрьме.

Арестована я была вместе с мужем без ордера. Причины ареста его я до сих пор не знаю. Личного обвинения предъявлено мне не было. Недавно я получила сведенье из Пол<итического> Кр<асного> Креста, что муж мой расстрелян.

Теперь я присуждена на 1 год лагеря и препровождена сюда 16-го января с<его> г<ода>. Здоровье мое после 8-ми месячного тюремного заключения страшно расстроено; ввиду того, что родных здесь у меня нет, я лишена всего самого необходимого. Живу исключительно на казенной пайке, не имею ни белья, ничего кроме казенной одежды, все это теперь пришло в полное разрушение. Благодаря недостатку одежды я страдаю постоянной простудой и ревматизмом. Пребывание здесь в лагере на принудительных работах при моей общей слабости, страшно губительно отзывается на моем здоровье, которое мне теперь особенно необходимо, так как, оставшись совершенно одна, я должна добывать средства  к существованию не только для себя, но и для матери моего мужа, больной, неспособной абсолютно ни к какому труду. Старухе 65 лет, оставшейся после смерти сына совершенно без всяких средств к жизни.

Прошу Пол<итический> Кр<асный> Крест принять во мне участие, помочь моему освобождению, принимая во внимание мое уже 8-ми месячное заключение, которое я несу абсолютно  без всякой личной вины. Все время уже с 1914 года я беспрерывно работала, состоя на службе.

Еще раз убедительно прошу Красный Крест помочь моему скорейшему освобождению.

В Самсонова»[3].

Весной 1920 — по ходатайству ПКК Вера Александровна Самсонова была освобождена из лагеря досрочно.

Письмо №2.

«…за что я выслан, не знаю»

ОНОШКО И. П. и М. И. — ПЕШКОВОЙ Е. П.

ОНОШКО Иван Петрович. Проживал с женой и детьми в слободе Нижняя Сыроватка Сумского округа, крестьянин-единоличник. В 1930 — выслан на станцию Няндома Северного края, работал грузчиком.

ОНОШКО Анастасия. Замужем за Иваном Оношко, в семье — сын Михаил и дочь Елена. Проживала с семьей в селе Нижняя Сыроватка, занималась хозяйством и воспитанием детей. Летом 1930 — после высылки мужа выехала с детьми на станцию Няндома Северного края. 30 марта 1931 — скончалась после родов.

ОНОШКО Михаил Иванович, родился в 1914. Проживал с родителями в селе Нижняя Сыроватка. Летом 1930 — после высылки мужа выехал с матерью к отцу на станцию Няндома Северного края. В ноябре вернулся в родное село, был арестован и выслан к отцу. Работал в известковой артели.

В марте 1931 — после смерти жены к Е. П. Пешковой обратился за помощью Иван Петрович Оношко.

<31 марта 1931>

«ПЕШКОВОЙ Е. П.

От адм<инистративно> высланного

г<орода> Няндома Оношко Ивана

ЗАЯВЛЕНИЕ

На Ваш № 11166 от 26.03.1931 сообщаю, что подательница предыдущего заявления моя жена Оношко Анастасия 30.03 с<его> г<ода> умерла в местной ж<елезно>д<орожной> больнице после родов, оставив мне доч<ь> 4 лет и сына 1 неделя. Так как ходатайствовать о жене уже поздно, то прошу Вашего распоряжения об отпуске на родину мою дочь Лену 4 лет, за которой могут приехать родные, так как я живу в бараке, присмотра за моей девочкой нет никакого, и кормить ее совсем нечем, а одевать тем более. На ноги нет никакой обуви, а из одежи ея из мешка одно платье.

Если ее увезут домой, то она будет, по возможности, сыта и одета, а я не буду связан ею, буду работать, чтобы прокормить хоть самого себя.

Второго, только что родившегося ребенка Николая, тоже велят взять мне, но куда я его возьму, что с ним буду делать — не знаю. Я прошу Вашей помощи и совета в отношении обоих детей: старшую 4 лет отпустить домой, а младшего, родившегося, прошу Вашего распоряжения куда-нибудь его пристроить.

К сему Оношко Иван. 31.03.1931»[4].

На письме — помета заведующего юридическим отделом:

«Если кто-нибудь возьмет 1 м<есячного> и 4 лет ребенка, то не нужно разрешение на это. 13.04».

В апреле 1931 — к Е. П. Пешковой обратился Михаил Иванович Оношко, сын Ивана Оношко.

<14 апреля 1931>

 «Пешковой Е. П.

   от адм<инистративн>о высельново

 Оношко Мих<аила> Ив<ановича>

Няндома, вокзал, Оношко М.

Заявление

Недавно было послано Вам заявление матерью Анастасией, но ответ не застал ее в живых: она умерла после родов, потом послано заявление об освобождении моей сестренки Лены 4-х лет, а теперь я обращаюсь к Вам со своей личной просьбой. В прошлом году я с матерью и сестрой добровольно поехал к отцу Оношко Ивану, который находится в ссылке. Проводил мать до его и сестренку, я пожил немного и, видя, что здесь придется почти голодать, я в ноябре месяце прошлого года вернулся домой, оставил мать с сестрой у отца, т<а>к к<а>к они не хотели с ним расстаться. Приехав домой в с<ело> Н<ижне>-Сыроватск<ое> Сумской округи, я был задержан сельсоветом, для чего и зачем — не знаю, и направлен в Сумское ГПУ, которое по неизвестной мне причине арестовало меня и отправило в ссылку, и я опять очутился у отца. Я работаю здесь в Няндоме в Горской Известковой артели, ломаю камень, но моего заработка не хватает даже выкупить себе паек. Я сознаю, что я ничего не сделал против советской власти, всегда шел навстречу советской власти: весь свой инвентарь, фураж, лошадь и корову сдал в местный Н<ижне>-Сыроватский соз, где до этого и сам работал. Мне было 16 лет. Но за что я выслан, не знаю. Я ходатайствую перед Вами запросить Сумское ГПУ о причинах моей высылки и, если можно, освободить меня и отпустить на родину с моей сестрой Леной — 4-хлетней сироткой. Я ни в чем не виноват и ничего не солгал. Я работаю, выбиваюсь из сил от недостатка пищи на тяжелой работе, тогда как дома при лучшем питании при моих молодых силах я мог бы принести большую пользу, и желаю опять быть членом социалистического общества и работать в созе.

К сему Оношко Михаил. 14 апреля 1931 г<ода>»[5].

В мае 1931 — к Е. П. Пешковой вновь обратился за помощью Иван Петрович Оношко.

<12 мая 1931>

«Е. П. Пешковой

грузчика ст<анции> Няндома

Оношко Ивана Петровича

Заявление

В дополнение к сообщению Вашему от 24/IV-31 г<ода> за № 11916 уведомляю, что новорожденный ребенок Николай умер в местной ж<елезно>д<орожной> больнице. Родственники мои отвечают, что они все в колхозе, рады принять сиротку Лену, но бедные, не имеем средств приехать за ней, а Няндомские гр<ажда>ны боятся отвезти ее на родину в сл<ободу> Н<ижную> Сыроватку Сумской округи, т<а>к к<а>к на сиротку нет удостоверения о личности и о летах, а также разрешения на право провоза ее на родину, чтобы не задержали в дороге. Где девалась справка о рождении сиротки Лены, покойная жена мне не сказала, и я не найду. В Вашем отношении ни имени, ни лета моих детей не указаны, поэтому еще раз осмеливаюсь покорнейше просить Вашего распоряжения о высылке мне справки о личности сиротки Лены 4 лет и разрешения на право провоза ее в сл<ободу> Н<ижняя> Сыроватка Сумского округа.

К сему Оношко Иван. 12/V.1931»[6].

В октябре 1931 — после гибели отца Михаил Иванович Оношко вновь просил помощи Е. П. Пешковой.

<5 октября 1931>

«Е.П. Пешковой

от Оношка Михаила Ивановича

Заявление

На Ваш № 12246 от 2 июля 1931 г<ода> сообщаю, что мне до сих пор из Харькова о пересмотре моего заявления ничего нет, а потому решил  обратиться к Вам, чтобы Вы походатайствовали перед Харьковским ГПУ о  пересмотре пересланного Вами моего заявления, так как ведь я был совершенно не выслан, мне нет еще 17 лет. Выслан был мой отец, который 5 сентября сего года покончил здесь в Няндоме жизнь самоубийством через повешение, и я остался совсем один[7]. Что делать и за что я здесь как высланный, я не знаю, т<а>к к<а>к не чувствую за собой никакой вины.

К сему Оношко Михаил Иванович. 5/X-1931 г<ода>»[8].

На письме — две пометы юридического отдела Помполита:

«Спр<авка> после 15/V».

«Спр<авка> не получ<ена>. Уч. 602».

Заявление Михаила Оношко было переслано юридическим отделом Помполита в Харьков на рассмотрение ГПУ Украины. В конце декабря 1931 — ответ из Харькова не было.

Письмо №3.

«…следствие сводилось к бессмысленным издевательствам над личностью человека…»

ОСТРОВИДОВ К. А. — ПЕШКОВОЙ Е. П.

ОСТРОВИДОВ Константин (Виктор) Александрович, родился в 1896 в селе Золотое Камышинского уезда Саратовской губ. Окончил духовное училище, в 1899 — Саратовскую духовную семинарию, в 1903 — Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия. Студентом академии пострижен в мантию с именем Виктор, в 1903 — рукоположен во иеромонаха, назначен настоятелем Свято-Тихоновского подворья в Хвалынске, с 1904 — член Иерусалимской духовной миссии, к 1909 — ее старший иеромонах, 13 января назначен смотрителем Архангельского духовного училища. С 15 октября 1909 — насельник Александро-Невской лавры, с ноября 1910 — назначен настоятелем Зеленецкого Свято-Троицкого монастыря, возведен в сан архимандрита. С 21 февраля 1918 — наместник Александро-Невской лавры. 15 декабря 1919 — хиротонисан во епископа Уржумского, викария Вятской епархии. В 1920 — арестован «за агитацию против медицины», приговорен к лишению свободы до окончания войны с Польшей, через пять месяцев освобожден. Епископ Слободский, викарий Вятской епархии. С сентября 1921 — епископ Глазовский, викарий Вятской епархии. 25 августа 1922 — назначен епископом Орловским, викарием Вятской епархии, в. у. Глазовским викариатством. 26 августа арестован в Вятском Трифоновском монастыре «за распространение нелегальных воззваний патриарха Тихона». 23 февраля 1923 — приговорен к 3 годам ссылки в Сибирь и отправлен в Нарымский край. В феврале 1926 — освобожден из ссылки, вернулся в Вятку. 14 мая 1926 — арестован «за организацию нелегальной епархиальной канцелярии», отправлен в Москву и заключен в Бутырскую тюрьму. 20 августа приговорен к высылке на 3 года с запрещением проживания на 3 года (-6). 24 августа отправлен в Глазов Ижевской губернии. С осени 1926 — епископ Ижевский и Воткинский, в. у. Вятской епархией. В июле 1927 — назначен епископом Шадринским, в. у. Свердловской епархией, но к месту назначения не выехал. В ноябре 1927 — официально объявил об отделении от митрополита Сергия (Страгородского), возглавил оппозицию духовенства и мирян в Вятской и Воткинской епархиях, находился в тесной связи с "иосифлянами". 23 декабря уволен от управления Шадринским викариатством и Свердловской епархией, запрещен в священнослужении «за раздорническую деятельность». Продолжал управлял Вятской епархией, составил и предал гласности несколько посланий против митрополита Сергия. 4 апреля 1928 — арестован в Глазове, отправлен в Москву и заключен в Бутырскую тюрьму. Обвинялся в «систематическом распространении антисоветских документов, им составляемых и отпечатываемых на пишущей машинке». 18 мая приговорен к 3 годам ИТЛ и отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения, работал бухгалтером на канатной фабрике, участвовал в тайных богослужениях заключенных. Весной 1930 — переведен в Белбалтлаг (командировка Май-Губа), в начале 1931 года — на командировку Новая Биржа, а в марте освобожден из лагеря. Проживал в Вятском районе Нижегородской области. В марте 1931 — арестован, 10 апреля приговорен к 3 годам ссылки в Северный край и отправлен в Онегу Архангельской области, в декабре переведен поселок Усть-Цильма (Коми). 22 декабря 1932 — арестован по групповому делу ссыльного духовенства, 10 мая срок ссылки увеличен на 3 года, отправлен в село Нерица Усть-Цильменского района. В феврале 1934 — обратился за помощью к Е. П. Пешковой.

<23 февраля 1934>

«В Общество помощи полит<ическим> заключенным т<оварищу> Пешковой

   Адм<инистративно> сс<ыльного>

   Островидова Константина Александровича (Епископа Виктора)

Заявление

Обращаюсь к Вам с просьбой оказать мне возможную помощь в моем тяжелом положении.

Я страдаю уже с 1922 г<ода> с августа мес<яца> со времени появления так называемой "живой церкви". За это время был 22 мес<яца> в тюрьме, 3 года в концлагере (Соловках), 1.5 г<ода> в высылке, 1 мес<яц> на свободе, а все остальное время в ссылке. Последний раз осужден был в 1928 г<оду> в мае мес<яце> в концлагерь на три года за отказ от признания известной декларации Митрополита Сергия и отказ от него, как главы Правосл<авной> Церкви. В 1931 г<оду> лагерь был заменен ссылкой в распоряжение Полн<омочного> Предст<авителя> Сев<ерного> Края, г<ород> Архангельск, на три года. Срок этой ссылки кончается 4 апр<еля> с<его> г<ода>, но я не могу получить освобождения, и вот почему. — В прошлом году четыре бывш<их> священника, сергияне, с которыми я не был знаком, устроили надо мною шантаж, объявив меня соучастником какой-то их мифической организации.

Сущность этого шантажа и следствия по поводу его я кратко изложил в своем заявлении в П<олномочное> п<редставительство> Сев<ерного> Края, копию которого при сем прилагаю. — Возмутительно и до крайности омерзительно для меня то, что я, отрицающий по своим религиозным убеждениям всякое участие как вообще Пр<авославной> Церкви, так в частности свое личное в каких бы то ни было земных интересах жизни, не только пострадал по этому делу 8 мес<яцев> в тюрьме в Сыктывкаре, но и получил еще новый срок ссылки, а упомянутые организаторы освобождены. — Ведь так поступать — значит никогда не выпустить человека на свободу, а между тем дело жизни идет к старости, здоровье крайне надорвано и требуется лечение.

С глубоким уважением к Вам за оказываемую Вами помощь

К. Островидов (Епископ Виктор).

23 февраля 1934 г<ода>.

п<очтовое> от<деление> Устьцыльма Коми области»[9].

К письму Е. П. Пешковой было приложена копия официального письма епископа Виктора (Островидова) в Полномочное Представительство ОГПУ Северного края.

«Копия

В Полном<очное> Представ<ительство> ОГПУ

Сев<ерного> Края, г<ород> Архангельск

 подслед<ственного> аключен<ного>

 в Сыктывкарском след<ственном> Изоляторе

Островидова Константина  Александровича (Епископа Виктора)

Заявление

Отбывая свой срок ссылки на Печере в с<еле> Устьцыльме, я 13/XII-1932 г<ода> без всякой с моей стороны причины был арестован по распоряжению уполномоченного К<оми> О<собого> О<тдела> ОГПУ гр. Елсукова, и утром того же числа в числе других 10-ти человек был отправлен этапным порядком в Сыктывкарское ОГПУ, где мне было предъявлено нелепое для меня обвинение — участие мое в каком-то Беломорском им<ени> Михаила Архангела обществе, о каковом я ранее никогда не слыхал. В процессе следствия для меня выяснилось, что возбужденное против меня обвинение есть самый гнусный злостный шантаж, устроенный надо мною бывшими священниками: Богдановым, Кулагиным, Никольским и Нечаевым, с которыми я лично не был знаком, а по Устьцыльме они известны были как секр<етные> cотрудники местного ОГПУ. — Причина этого шантажа их надо мною мне неизвестна, но так как он был упорно и настойчиво поддержан и производившим следствие гр. Елсуковым, то я и решился написать это заявление. Мои письменные показания по данному делу, каковыe я сделал по предложению следователя гр. Секацкого, были уничтожены при мне след<ователем> Елсуковым, все же следствие самого гр. Елсукова сводилось к бессмысленным издевательствам над личностью человека. — Закончилось это следствие двумя личными "ставками"[10] меня с вышеупомянутыми Богдановым и Никольским, показания-измышления которых были ужасны, а под пером следователя эти показания превратились во что-то чудовищное. Как бы в успокоение меня или своей совести Богданов пред личной ставкой заявил мне, что приходится прибегать к выдумкам, чтобы облегчить сидение, а Никольский после ставки, схватившись за голову, идя впереди меня и обращаясь ко мне, повторял: "Негодяи мы, негодяи". На предложение следователя Елсукова подписать протокол я только заметил: "Вы подписали эту гнусность и вы можете ввести в обман посторонних людей, но будет вам стыдно смотреть хотя друг другу в глаза (с Никольским)". На это следователь ответил: "А вам не стыдно было при царизме обманывать народ и шить себе ряски"…

Недели через три после личных ставок, (20 февр<аля> с<его> г<ода>) следователь Елсуков вызывает меня и объявляет, что следствие закончено, о чем мне и объявляется, и предложил расписаться. Я расписался. По приходе в камеру вопросы товарищей: не было ли выше моей подписи еще что-либо написано или не осталось ли выше подписи белой незаполненной бумаги, которая уже как бы от моего имени может заполниться, — эти вопросы смутили мой дух до крайности, и я только ставлю вопрос: так неужели представитель Высшей Власти может быть способен на такой подлог-мошенничество? Тогда к кому же обращаться гражданам за правдой? — Это будет уже тогда не жизнь, а безысходный кошмар жизни…

Так как лжепоказания-измышления вышеупомянутых лиц могут ввести в заблуждение Власть, а отсюда произойдет судебная ошибка с тяжелыми для меня последствиями, то я и прошу П<олномочное> П<редставительство> ОГПУ вникнуть в это дело и дать мне возможность спокойно продолжить срок своей ссылки.

К. Островидов (Епископ Виктор).

1/VII – 1933 г<ода>.

С подлинным верно. К. Островидов.

24/II-1934 г<ода>»[11].

2 мая 1934 — епископ Виктор (Островидов) скончался в ссылке от воспаления легких, похоронен на сельском кладбище. 1 июля 1997 — обретены его мощи и перенесены в Александро-Невскую церковь Вятского Свято-Троицкого женского монастыря. Прославлен в лике Новомучеников Российских.

Письмо №4.

«Я убежал от ига капитализма в страну Советов»

НЕЖИНСКИЙ Т. А. — ПЕШКОВОЙ Е. П.

НЕЖИНСКИЙ Тимофей Андреевич, родился в 1901. Окончил среднюю школу в Эстонии, с 1921 по 1923 — служил по призыву в армии. В 1924 — нелегально перешел границу, проживал в Пскове, работал на заводе, затем на заводе в Ленинграде. В 1935 — выслан в Казахстан на 5 лет[12].

В марте 1936 — обратился за помощью к Е. П. Пешковой.

<12 марта 1936>

«ЗАЯВЛЕНИЕ

Вы большевик, Революционер, подпольщик.

Вы много пережили в жизни и потому Вы с годами пережитого сумеете отвечать и реагировать на вопросы людей, которые к Вам обращаются, будучи в столь глупом и ужасно тяжелом положении.

Я в 1924 году убежал от ига капитализма в страну Советов, в страну, где так высоко ценят истинный труд человека, где нет эксплуататоров и эксплуатируемых. Цель моего перехода заключалась в том, чтобы честно работать в этом новом, свободно развивающемся пролетарском коллективе, что я и получил возможность, и работал с 1924 года по 1935 год. У меня по работе и учебе, кроме благодарностей, других отзывов нет, одиннадцать лет работал с полной энергией пролетарской закалки. По происхождению я сын потомственного батрака.

Вдруг 26 марта 1935 года арестовали и после трехдневного ареста административная ссылка в Иргиз на пять лет.

Обвинили за нелегальный переход границы в 1924 году, но ведь я, перебежав границу, просил меня приютить, чтобы избежать той материальной трудности и порабощения, которое творится в пределах капитализма, меня приняли и после одиннадцати лет моего честного труда, меня лишили всех прав человеческого достоинства.

Меня обвинили за службу в Эстонской армии, но что я мог делать, если я был гражданином в этой проклятой Эстонии, кроме того я служил по демобилизации очередного призыва рождения 1901 года, кроме того, я служил с 1921 года по 1923 год, т<о> е<сть> в годы мирного отношения с Советским Союзом.

Меня обвинили за связь с перебежчиками.

Но и здесь моя вина состоит в том, что мы дети одного отца и только, т<ак> к<ак> моя сестра, которая удрала в 1932 году в Эстонию, жила в гор<оде> Гдове, занималась крестьянством, а я жил в Ленинграде — она вышла замуж в 1912 году, а до этого работала в городе Нарве, а я жил в Пскове в провинции и ничего общего с этой сволочью в жизни никогда не имел, и взгляды у нас, и понятия совершенно ничего общего не имеют. Я перебежал в Советский Союз и честно работал с момента перехода до дня ареста.

Разве мало случаев, когда дети одного отца, а жизнь понимают противоположную один другому. Неужели мой переход из лагерей капитализма, и  одиннадцать лет честной, отмеченной не один раз благодарностями <работы> не может послужить стимулом к тому, что я совершенно не тот, который должен презираться и терпеть подобного рода лишения.

 Вот уже год, как без работы, кроме того, я болен — туберкулез легких III стадии, десяток заявлений подавал, что мне нужно продолжать вдувание в легкие (пневмоторакс), и в Москву, и Ленинград, а местное НКВД  все молчит, сдыхай за то, что ничего не сделал плохого. Я часто задумываюсь о самоубийстве и, наверное, это одно спасет меня от мучений.

Умоляю Вас, дайте мне совет или, если можно, окажите помощь — продлить и без этого мою недолгую жизнь. Вы мне прислали ответ на заявление, написанное 7/VI 1935 года за № 4966, с предложением указать два-три города, куда бы я хотел переехать, заявление я послал, но ответа по сей день нет. Помогите мне выехать куда-нибудь отсюда: Самару, Саратов или в любую русскую деревню, где бы я мог работать и существовать, не голодая, как здесь. Пожалуйста, спасите, если можете.

12/III 36 г<ода>.                                  Нежинский»[13].