«Пропал, как Бекович».

Казацкая поговорка.

До Петра I с конца XVII века стали доходить слухи о том, что на брегах реки Оксус, прозванной так Александром Македонским, Амударьи[1], местное название которой ещё не докатилось до Европы, в весьма отдалённых и опасных местах, где побывало доселе лишь несколько русских, имеются немалые месторождения золота. Из донесений русских первопроходцев Пётр знал, что за пустынями и горами Центральной Азии лежит Индия (Ындея), страна неслыханных богатств. Знал он и то, что богатства эти морским путём усердно вывозятся западными европейцами. В результате обдумывания подобных сведений царь возжелал наложить руки одновременно на золото Центральной Азии и, хотя бы, на часть сокровищ Индии. В 1713 году имели место события, позже описанные в докладе ротмистра Василия Могутова «Редкое и достопамятное известие, о бывшей из России в Великую Татарию экспедиции», Екатерине Второй, изложенные следующим образом: «...знатнаго Трухменскаго[2] роду, именуемаго Садыр, Трухменец Ходжа Нефес, приехав к Туккараганской пристани на Каспийском море имеющейся, куда российские купцы из города Астрахани езживали на судах торговать с Трухменцами разными товарами, объявил о себе, случившимся тут Российским людям, что он имеет некоторое знатное дело к пользе Российскаго государства и требовал, чтоб его отвезли в Астрахань, куда он прибыв, спознался с живущим тут крещёным из Гилянцов, которой именовался Князем Замановым, и рассказал ему о реке имеющейся в Бухарии, где песчаное золото достают, и о других тамошних обстоятельствах. Что он, Заманов, приняв во уважение, с тем Трухменцом нарочно в Москву ездил, и представя его Государю Императору[3] Петру Великому, донёс о всём показуемом от Трухменца, за что оный Князь Заманов, тогда же, пожалован был Стольником, и отпущен в Астрахань по-прежнему, а Трухменец удержан в Москве».

За несколько лет до этого Пётр сблизился с Хивинским ханом. Хан искал поддержки северного соседа для подавления непокорных туркменских племен, не подозревая ещё, насколько тот силён. По феодальной традиции в 1700 году хан Шахидаза предложил Петру стать его вассалом. Будучи поглощённым европейским театром действий с «прорубанием окна», Пётр забыл, на время, об этом предложении. Позже царь сообразил, что обладание Хивой, которая лежит на полпути между южными русскими границами и Индией, позволит, со временем, добраться и до северной Индии. Новый наземный торговый путь мог бы нанести значительный ущерб морской торговле соперников, что само по себе радовало. В то время путь из Индии морем занимал почти год, что было сопоставимо с сухопутным путём. Дружески настроенный хан мог бы даже обеспечить русские караваны вооружённым эскортом. Дружественный туркменский вождь, враг хана, поведал русским, что, якобы, много лет назад, вместо того чтобы течь в Арал, река Оксус впадала в Хвалынское (Каспийское) море и была направлена местными племенами в её нынешнее русло с помощью плотин. Сибирский губернатор князь Гагарин поспешил довести эти слухи до сведения царя[4]. Пётр логично рассудил, что ежели сие правда, то русским инженерам не составит труда разрушить плотины и вернуть реку в прежнее русло. Тогда товары из Индии станет перевозить быстрее и надёжнее. К тому времени русская экспедиция Бухгольца, посланная в Малую Бухарию[5], сообщила о находке в песках, недалеко от побережья Каспия, старого русла, по-видимому, принадлежавшего реке Оксус[6].

 В 1716 году Пётр Великий послал военную экспедицию в Среднюю Азию под руководством капитана-поручика лейб-гвардии Преображенского полка, родом кавказца, крещённого мусульманина, князя Александра Бековича-Черкасского. Пётр полагал, что исламские корни позволят Бековичу легче других найти общий язык с Хивинским ханом. Задачей Бековича стало осмотреть новое русло Оксуса, нет ли возможности перевести его в старое, построить крепостцу на старом русле реки, где она впадала в Каспийское море. Планы - сногсшибательные, даже по современным меркам - масштабно! А какие знания палеогеографии! Далее, следовало склонить хана Хивинского к верности и подданству российскому и просить хана послать своих людей вверх по Сырдарье, ранее называвшейся Сейхун, до Эркети-городка[7] для «осмотрения» в тех краях золота.

Князь Александр, родившийся в Малой Кабарде, был похищен у родителей русскими в ходе первых кавказских столкновений, а очень богатая вдова из рода Голицыных из сострадания к мальчику объявила его своим наследником. Имя отца мальчика-заложника не было известно похитителям, знали лишь, что отец его был бек, то есть, князь, потому и прозвали юношу Бековичем. До крещения Александр носил татарское имя Девлет-Гирей-Мурза. Князь Александр воспитывался в доме дядьки царя Петра - князя Бориса Алексеевича Голицына наравне с его сыновьями. В 1699 году вдова князя Петра Иль-Мурзича Черкасского, княгиня Анна Васильевна, урожденная Нагая, подарила молодому князю Александру обширные вотчины свои в Романовском уезде. В 1707 году Александр, подобно многим недорослям боярским, ездил за границу с целью прилежно изучать мореплавание. Позже Александр Бекович был отправлен на свою родину с царской грамотой к владыкам Кабарды для привлечения их на сторону России. Вскоре посланник оповестил Петра, что черкесские беки, прочтя царскую грамоту, изъявили готовность служить Великому Государю всей Кабардой, и уже приведены к присяге. Вероятно, что Александр нашёл там своих родителей и воздействовал через них на прочих феодалов. Далее князь Черкасский предлагал царю начать перетягивать прочих горцев на сторону России и против Персии.

Для проверки слухов об амударьинском золоте, старом и новом руслах, царь отправил князя Александра указом от 29 мая 1714 года отыскать устье реки Оксус и разузнать, где находится плотина, загораживающая ей выход в Каспийское море. В распоряжение князя Черкасского были предоставлены «тысячи полторы воинских людей да на всякие расходы тысяч пять денег», а также было велено воеводам в Астрахани «чинить отправление во всем, чего он будет требовать, без всякого задержания». С князем были посланы мастер горного дела Блюгер, отряд пехотинцев, но помимо этого Черкасский не преминул прихватить пять сотен яицких казаков. В 1715 году, впервые в европейской истории, русские прошли на судах по всему восточному берегу Каспийского моря. Князь доносил царю, что им завершено изготовление карты Каспийского моря и что он возвращается в Астрахань.

Лично доложивший обо всём царю в Любаве, князь, награжденный чином капитана и официально объявленный послом к Хивинскому хану, был направлен назад в Астрахань с полномочием самостоятельно распоряжаться всеми приготовлениями к походу. Сенату велено было, без отговорок и без задержек, исполнять все распоряжения капитана. В руководство князю Пётр собственноручно написал наказ, состоявший из многих пунктов: «1) Надлежит над гаванью, где бывало устье Амударьи-реки[8], построить крепость человек на тысячу, о чём просил и посол хивинский; 2) Ехать к хану Хивинскому послом, а путь держать подле той реки и осмотреть прилежно течение её, а также и плотину, если возможно эту воду опять обратить в старое ложе, устроив городок и произведя некоторые сооружения, долженствовавшие возвратить древнему Оксусу славное некогда течение его к морю Хвалынскому, а прочие устья запереть, которые идут в Аральское море; 3) Осмотреть место близ плотины, или где удобно, на настоящей же Амударье-реке для строения крепости тайным образом и, если возможно, то и тут другой город сделать; 4) Хана Хивинского склонить к верности и подданству, обещая ему наследственное владение, для чего предложить ему гвардию, чтоб он за то радел в наших интересах[9]; 5) Если он охотно это примет и станет просить гвардии и без неё не будет ничего делать, опасаясь своих людей, то дать ему гвардию, сколько пристойно, но чтоб была на его жалованье; если же станет говорить, что содержать ему её нечем, то на год оставить её на своём жалованье, а потом, чтобы он платил; 6) Если таким или другим образом хан склонится на нашу сторону, то просить его, чтоб послал своих людей, при которых и наших два человека было бы, водою по Сырдарье-реке, вверх до Эркети-городка, для осмотрения золота; 7) Также просить у него судов и на них отпустить купчину в Индию по Амударье-реке, наказав, чтоб изъехал её, пока суда могут итти, и потом продолжал бы путь в Индию, примечая реки и озера, и описывая водяной и сухой путь, особенно водяной, и возвратиться из Индии тем же путём; если же в Индии услышит о лучшем пути к Каспийскому морю, то возвратиться тем путем и описать его; 8) Будучи у Хивинского хана, проведать и о Бухарском, нельзя ли и его хотя не в подданство, то в дружбу привести таким же образом, ибо и там также ханы бедствуют от подданных; 9) Для всего этого надобно дать регулярных 4000 человек, судов сколько нужно, грамоты к обоим ханам, также купчин к ханам и к Моголу; 10) Из морских офицеров поручика Кожина и навигаторов человек пять или больше послать в обе посылки: в первую под видом купчины, в другую - к Эркети; 11) Инженеров дать двух человек; 12) Нарядить казаков Яицких 1500, Гребенских 500, да 100 человек драгун с добрым командиром, которым идти под видом провожания каравана из Астрахани и для строения города; и когда они придут к плотине, тут им велеть стать, и по реке прислать к морю для провожания князя Черкасского сколько человек пристойно; командиру смотреть накрепко, чтоб с жителями обходились ласково и без тягости; 13) Поручику Кожину приказать, чтоб он там разведал о пряных зельях и о других товарах и, как для этого дела, так и для отпуска товаров, придать ему двух человек добрых из купечества, чтоб не были стары».

Осенью 1716 года князь Черкасский вышел со своим отрядом из Астрахани в море и пристал к урочищу Тюк-Караган. Там был оставлен для строения крепости полковник Хрущов с Казанским полком. Из Тюк-Карагана, Черкасский отправил поручика Кожина в Астрабад с поручением доставить туда морского подпоручика Петра Давыдова, которому предстояло отправиться послом к эмиру Бухарскому. Князь же поплыл к урочищу Красные Воды, где велел строить крепость полковнику, видимо, голландского происхождения, по имени фон дер Вейде[10], оставив там два полка солдат. Тогда капитан-поручик мог «велеть» полковнику, будучи князем.

На обратном пути в Астрахань Александр Черкасский смог получить представление о трудности предстоящего наземного перехода, поскольку, в Тюк-Карагане, он нашел 700 больных и 120 человек уже умерших от непривычного сухого резко-континентального климата, непривычной пищи и воды. Так были заложены укрепления Святого Петра, Александровское и Красноводское, поставленные Бековичем у мыса Тюп-Караган и у входа в Александровский и Балханский заливы, как на местах удобных для захода кораблей.

В мае 1717 года Бекович получил весть от калмыцкого хана Аюки о том, что бухарцы, хивинцы, каракалпаки, кайсаки и балаки засыпали колодцы и собираются напасть на экспедицию в Хиву и на отряд, находившийся в Красных Водах, и что посланные ещё раньше в Хиву Иван Воронин и Алексей Святов, приняты ханом не любезно. Воронин и Святов и сами послали известие Бековичу, что хан обеспокоен постройкой крепостей и опасается, что русские, под видом посольства, могут напасть на Хиву. Всё говорило против начала экспедиции этой весною. Поручик Кожин, сильно не ладивший с князем Черкасским, уже прямо доносил царю, что князь намерен «изменнически предать русское войско в руки варваров» и не желает участвовать в походе.

Но, князь Черкасский не нарушил приказ Государя. Уже в конце апреля, яицкие казаки были отправлены сухим путём к Гурьеву городку. Пять сотен терско-гребенских казаков пришли туда ещё до зимы и вынужденно бездействовали. Отпраздновав Пасху, Бекович вышел из устья Волги, от Астрахани, морем, с регулярным войском. Около ста сорока небольших судов везли солдат и провизии почти на год. Как обычно случается, предприятие заняло куда больше времени, чем первоначально предполагалось. Лишь в июне отряд выступил из Гурьева городка к Хиве. Время было уже очень жаркое и не слишком благоприятствовало переходу через пески. В составе экспедиции были три пехотных полка - 3727 человек, полк драгун - 617 человек, 15 сотен яицких казаков от атаманов Ивана Котельникова, Зиновия Михайлова и Никиты Бородина, пять сотен гребенских казаков от атамана Басманова, инженеров - 26 человек, морской команды - 31 человек, лекарей, чиновников и дворян, в их числе и два родные брата князя Александра Бековича, с двадцатью черкесскими узденями[11] - 52 человек, несколько из алтынников[12] астраханских, из разночинцев способных людей, русских и татар, и из бухарских торговцев - до двухсот человек, из которых некоторые и товары для торга при себе имели, всего - 6655 человек, при семи орудиях. Менее половины отряда была послана в крепостцы, заложенные Бековичем. Проводниками были туркмены и калмыки хана Аюки. Наибольшей трудностью, с которой предстояло столкнуться Бековичу, была обширная пустыня, раскинувшаяся более, чем на 500 вёрст[13] по прямой, между восточным побережьем Каспийского моря и Хивой. Под палящим солнцем, страдая от жажды и болезней, русские упорно шли вперёд.

Вскоре народ начал страдать от непривычной жары, жажды, умирать от солнечных ударов. Кроме того, те же туркменские племена – пираты степей, что докучали и Хиве, были горазды внезапно набегать на растянутый русский караван. О повороте вспять, рискуя навлечь на себя Государев гнев, никто из начальства и не помышлял. После двух с лишним месяцев пути, передовой отряд донёс весть о начале Хорезмского оазиса. Утром 15 августа дошли до озёр Амударьи, принадлежащих к Хорезмскому оазису, находившихся всего в шести днях пути от Хивы. В этом благодатном месте войско расположилось на отдых, укрепив свой лагерь на случай неожиданного нападения. Было проделано около 1400 вёрст. Вскоре сам Хивинский хан Шир-Гази, с союзными киргизами[14] и туркменами, появился перед ним с многолюдной ратью, до 25 тысяч и начал биться «пищальным и лучным боем», длившимся три дня. Имя хана означало Тигр Борьбы за Веру. Хивинцев предупредили бежавшие калмыцкие проводники. Казаков и солдат за окопами было побито не больше десяти человек, а хивинцев с киргизами и туркменами полегло около тысячи. На четвертый день, не слишком уверенный в хорошем приёме, Бекович выслал группу людей на переговоры, с заверениями, что их поход носит исключительно миролюбивый характер. Лишь когда сам хан прибыл приветствовать царского посланца, князь уверовал в его искренность. Хан вступил в мирные переговоры и клялся на Коране, чтобы против русских не поднимать впредь оружия и быть во всём царю послушным. Знатные хивинцы целовали перед русскими Коран, заявляя о том, что над Государевыми войсками не будет содеяно ни малейшего зла и, что условия мира будут свято исполнены ханом. Хан уверял, что если бы он раньше знал о мирных целях похода, то никогда не напал бы на князя. Обмен приветствиями со многословием, достойным истинных людей Востока, под музыку экспедиционного оркестра, вселил надежду на лучшее в сердца солдат. Черкасский поверил хивинцам и, в сопровождении 700 драгун и казаков, отправился в лагерь хана, передал ему щедрые подарки от царя московского и продолжал свой путь к Хиве среди ханского войска. Незначительная охрана князя следовала поодаль. Войско князя следовало за ним на расстоянии около двух вёрст, под командою майора Франкенберга.

Когда до Хивы оставалось уже не более одного дня пути, хан заявил Бековичу, что не сможет разместить и накормить в Хиве такое множество людей. Он предложил разделить экспедицию на несколько групп, чтобы можно было, с надлежащим комфортом, расселить людей в окружающих кишлаках[15] и вынудил разделить русское войско на пять отрядов и отправить их порознь в пять мест, назначенных ханом. Одни из уцелевших участников похода говорили, что хан добился от Черкасского выдачи соответствующего приказа уже угрозами, другие, что ему удалось воздействовать убеждениями. Солдаты не могли всего знать. Опасаясь обидеть хана своей подозрительностью, Бекович согласился и приказал своему заместителю майору Франкенбергу разделить отряд и расселить по назначенным квартирам. Майор высказал на это свои опасения и дурные предчувствия. Настораживало несвойственное исключительно веро-нетерпимой Средней Азии радушие. Бекович же, уповая на святость восточного гостеприимства, продолжал настаивать на выполнении своего приказа. Поскольку Франкенберг продолжал возражать, Бекович заявил, что предаст его, по возвращении, военному суду. После споров всё было сделано, как того желали хивинцы.

Ночью русское войско, сразу во всех пяти точках, подверглось коварнейшему нападению. Солдаты Петра были вырезаны порознь почти поголовно. В числе первых был изрублен, на глазах у хана, сам Бекович. С него сняли кожу и, сделав из неё чучело, выставили на позор над городскими воротами. Потом князю отрубили голову, набили соломой и, вместе с головами Франкенберга и других старших офицеров, выставили на обозрение толпе, выражавшей полнейшее ликование. Примерно лишь сорока русским удалось избежать заклания. Хан велел выстроить остаток русских на главной площади, чтобы казнить на глазах у всего народа. Неожиданно, вмешалось местное духовное лицо, заявившее хану, что его победа одержана благодаря коварству, и что безжалостное избиение пленных лишь усилит грех хана пред судом божьим. Такое заявление потребовало недюжего мужества и произвело впечатление на владыку. Он остановил бойню. Желая похвастаться своей победой над русскими, хивинский хан отправил голову Бековича - мусульманского князя, продавшего душу царю неверных, своему соседу, эмиру Бухары. Тело же несчастного было выставлено на всеобщее обозрение в Хиве. Мрачный трофей был поспешно возвращён эмиром, который заявил, что не желает быть причастным к такому вероломству. Возможно, что эмир представлял себе, что таит в себе соседство с Россией, уже тогда. Во всяком случае, его последний правящий потомок оказался более политически уступчивым и, тем самым, мудрым.

Хивинскому хану повезло куда больше, чем он мог предполагать, слабо представляя размеры и военную мощь своего северного соседа. Казаки ожидали, что царь жестоко отомстит хивинцам за их вероломство, и уже носились слухи о приготовлениях к новому походу, но неудача надолго отбила у правительства охоту проникать в Среднюю Азию силою оружия. Никакого возмездия не последовало. Хива была слишком далека, а Пётр, расширявший границы империи повсюду, особенно на северо-западе, слишком занят, чтобы послать карательную экспедицию мстить за Бековича и его подчинённых. С этим можно было повременить. Прошло немало лет, пока Россия вновь предприняла попытку колонизовать Хиву.

Если предательство хана и осталось безнаказанным, то весть о нём пуще прежнего утвердило восточных славян в недоверии к магометанскому Востоку. Сотни семей осиротели на Урале и Тереке, и памятником этого остаются до сих пор: своеобразные фамилии, данные оставшимся при вдовах мальчикам по именам их отцов: Семёнкин, Федюшкин и тому подобные.

С самого начала похода многим офицерам стало ясным, что для выполнения столь ответственного поручения князь Черкасский был совершенно «негодная особа», хотя лишь поручик Кожин осмелился заявить об этом во всеуслышание. В конце же похода проявилась если и не позорная трусость командующего, пытавшегося купить себе жизнь ценой продажи вверенного ему отряда, на что нет прямых указаний, то, во всяком случае, преступная легкомысленная самоуверенность. Некоторые пытались объяснить такую опрометчивость, душевным расстройством Черкасского, впавшего в полное безразличие после того, как на его глазах, в день отплытия, утонули его жена и две малолетние дочери. Кроме того, Бекович не построил ни одной крепости там, где этого требовали пункты петровского наказа и собранные им же самим, данные, а возвёл две в таких местах, что они никак не могли стать в дальнейшем опорными пунктами для действий его отряда. О конце самого Черкасского очевидцы сообщали противоречивые сведения. Один из уцелевших участников похода, калмык Бакша, сообщил русскому правительству, что хан приказал отсечь Бековичу голову и выставить её на воротах Хивы. По словам одних, его пытали и отрубили голову перед ханским шатром, а по словам других, его увели в шатёр, что же потом было, неизвестно. Часть очевидцев утверждала, что его голова была выставлена на палке в Хиве, на базарной площади, другие, видевшие головы русских там же, ни в одной не признали головы князя. Поэтому и пошёл слух, что князь предал русских по уговору с ханом, и остаток дней своих провёл в роскоши, при хивинском дворце, что вызывает большие сомнения. Скорее всего, он был первым наказан как предатель веры отцов. Память о несчастном походе Черкасского до начала 20 века была жива среди гребенского и уральского казачеств: «Пропал, как Бекович», гласила поговорка южных окраин.

Удалось спастись только очень немногим, в том числе, и обоим братьям Черкасского. Нескольким русским позволили проделать рискованный путь через пустыню обратно к Каспийскому морю, включая и братьев Черкасских. Те, кто всё превозмог и достиг пределов Отчизны, передал ужасную новость своим товарищам, остававшимся в двух маленьких деревянных городцов, построенных перед началом хивинского похода близ Каспия. Оттуда новость сия дошла до царя в едва отстроенную им северную столицу. Осенью того же 1717 года четверо случайно сбежавших пленных из сорока уцелевших - яицкий казак Емельянов, татарин Алтын, гребенский казак Белотелкин и вожак похода туркмен Ходжа-Нефес перед сенатом, в присутствии самого Петра, поведали, что им довелось пережить. Остальных сделали рабами на годы. Двое гребенских казаков, которым, через многие годы также удалось вернуться на Родину, были Червлённого городка казак Иван Дёмушкин и Щедринского городка - Пётр Стрелков. Последнего до самой смерти так и звали Хивинцем, и прозвище сие унаследовали его потомки. Оба казака, переходя от одного хозяина к другому путём продажи, попали, наконец, в Персию, откуда и бежали уже к старости. Всего сумели вернуться около тридцати человек из более, чем трёх тысяч, вошедших в Хиву. Десять сгинули в рабстве, остальные полегли.

Так рассказывал об этом несчастном походе гребенский казак Дёмушкин:

«До Амударьи киргизы (то есть, казахи, по современным понятиям) и туркмены сделали на нас два больших нападения, да и мы их оба раза как мякину по степи развеяли. Яицкие казаки даже дивовались, как мы супротив их длинных киргизских пик в шашки ходили (здесь заметна непременная похвальба и бравада одних казаков перед другими). А мы как понажмём поганых халатников[16], да погоним по-кабардинскому, так они и пики свои по полю разбросают; подберём мы эти шесты оберемками, да и после на дрова рубим и кашу варим... За один переход от Хивы хан, наконец, замирился и просил остановить войска, а самого князя звал в гости в свой хивинский дворец. Собравшись ехать к хану, Бекович взял с собой наших гребенских казаков триста человек, у каких ещё были лошади, и мы отправились, прибравшись в новые чекмени и бешметы с галуном, а коней поседлали наборной сбруей. Хива город большой, обнесённый стеной с каланчами, да только улицы в ней очень уж тесные. У ворот нас встретили знатнейшие хивинские вельможи. Они низко кланялись князю... Справивши почётную встречу, повели они нас в город, а там у них были положены две засады за высокими глиняными заборами. Уличка, где эта ловушка была устроена и по которой мы шли, была узенькая и изгибалась, как змея, так что мы проезжали по два да по три коня, и задним совсем не было видно передних людей за этими кривулями. Как только миновали мы первую засаду, она поднялась и запрудила дорогу и начала палить из пищалей. Наши остановились и не знают: вперед ли, назад ли действовать, а в это время показались новые орды с боков и давай в нас жарить с заборов, с крыш, с деревьев и из окон домов. Вот в какую западню мы втюрились. И не приведи Господи, какое там началось побоище: пули и камни сыпались на нас со всех сторон, и даже пиками трёхсаженными донимали - вот как рыбу, что багрят зимой на Яике. Старшины и пятидесятники с самого начала крикнули: «С коней долой, ружья в руки!», а потом все подают голос: «В кучу, молодцы, в кучу!» А куда в кучу, коли двум-трём человекам с лошадьми и обернуться негде врастяжку, да и бились же не на живот, а на смерть, поколь ни одного человека не осталось на ногах. Раненые, и те отбивались лежачие, не желая отдаваться в полон хивинцам. Ни один человек не вышел тогда из треклятой трущобы: все там полегли, а изверги издевались даже над казацкими телами, отрезали головы и, вздевши их на длинные пики, носили по базарам. Самого Бековича схватили раненого, поволокли во дворец и там вымучили у него приказ к отряду, чтобы расходился малыми частями по разным аулам. А когда войска разошлись таким глупым порядком, то, в ту пору, хивинцы одних побили, других разобрали по рукам и повернули в Яссыри. С самого Бековича, после лютых мук, с живого содрали кожу, приговаривая: «Не ходи, Девлет, в нашу землю, не отнимай у нас Амударьи-реки, не ищи золотых песков».

В том же, роковом 1717 году гарнизоны восточно-каспийских крепостей Петра покинули негостеприимную землю Закаспия, поскольку солдаты начали болеть и умирать сотнями. В 1721 году в Петербург прибыл хивинский посол, попытавшийся оправдать действия своего повелителя. На приеме в Иностранной коллегии он заявил, что хан очень обеспокоен сокращением торговли с Россией и хочет, «чтоб прежняя любовь установилась», а Бековича, мол, убили только потому, что «он приезжал не как посол, но как неприятель, построил город и в нём оставил войско». Русские власти отстаивали исключительно дипломатический статус экспедиции. Посла, чтоб в себя пришёл, посадили в Петропавловскую крепость, где тот вскоре скончался от сырости и простуды.

P.S. Отсидев немало в хивинском рабстве, годков, эдак, четыре-пять, сумел бежать и дойти до первой крепостцы, покрыв огромные расстояния безлюдных суровых пустынных просторов, атаман Никита Бородин. Таким образом, он стал первым из Бородиных, побывавших в «дебрях Центральной Азии», и, надо сказать, вернулся он под впечатлением, словно побывал в мире ином. Истинный основатель рода, Никита, имел семерых сыновей, из которых Никифор, стал войсковым атаманом с 1760 года, Андрей печально известен тем, что облагал казаков несправедливыми налогами, Михаил же дал ветвь рода автора, а из прочих лишь Иван упомянут в исторической литературе.