1. Рыбинское море океана Лжи.

Воспитанника советской, да и современной школы вряд ли затруднит вопрос школьной викторины: «по плану Гитлера на месте столицы советского народа Москвы должно было возникнуть это. Что?». Ответ: море¹.

Интересно, что почти одновременно со вторжением германской армии на территорию СССР «в соответствии с планом "социалистической реконструкции" великой русской реки Волги началось заполнение самого крупного по тем временам Рыбинского водохранилища, названного с лёгкой руки записных оптимистов "рукотворным морем"»². Для строительства ГЭС ещё в 1935 году был организован новый исправительно-трудовой лагерь – Волголаг. Накануне войны в нём находилось 85 509 заключённых³, содержавшихся в нечеловеческих условиях⁴. С затапливаемых земель и из долины Верхней Волги было выселено 150 тысяч жителей, навсегда покинувших свою малую родину. Оказались на дне древняя княжеская столица город Молога, три четверти древнерусского города Весьегонска со всей его исторической частью, подтоплялись города Калязин, Углич, Мышкин, Брейтово и Пошехонье, полностью ушли под воду около 700 сёл и деревень, 6 монастырей и более 50 храмов⁵. Огромная чаша водохранилища поглотила леса и пастбища, «в том числе 80 тыс. га лучших в Поволжье драгоценных пойменных заливных лугов, травы которых по своему качеству не уступали травам с альпийских лугов»⁶.

Появление «в главном кровеносном русле Русской равнины тромбофлебита» «превратило великую русскую реку в цепь слабопроточных грязных отстойников»⁷. Изменился климат региона, так, что в прилежащих районах перестали вызревать пшеница и лён. Ведь водохранилище, лёд на котором держится до начала мая, представляет собой холодильник площадью более четырех с половиной тысяч квадратных километров. Создание ценою столь многих жертв искусственного моря в конечном итоге обернулось ещё и экологической катастрофой.

Грандиозные варварские стройки были характерны не только для советской индустриализации. Дорогой ценой оплачивалось и сооружение крупнейших африканских водохранилищ. Так, при строительстве ганской ГЭС Акосомбо было выселено 78 тыс. человек⁸, а при возведении в те же 60-е годы Асуанской плотины в Египте изгнанными из родных мест оказались около полумиллиона жителей. В последнем случае при активном участии Советского Союза затапливалась территория, на которой располагались многочисленные архитектурные памятники древних кушской, нубийской и египетской культур, включая такие, как храмы в Абу-Симбеле, храм Исиды на острове Филе, колоссы Рамсеса Второго. В защиту памятников выступило ЮНЕСКО, сумевшее организовать беспрецедентную операцию по переносу важнейших из них⁹.

Египетское правительство в итоге тоже приняло участие в спасении культурных ценностей. Советской политике довоенного периода такая идея была совершенно чужда. Старый мир, по словам большевицкого государственного гимна, подлежал разрушению «до основанья». Храмы рушились, кладбища осквернялись, люди отрывались от своих корней и там, где русская земля безо всякой воды затоплялась новой идеологией.

Трагедия территорий, ушедших на дно Рыбинского водохранилища, в культурном смысле едина с судьбой всей России. Потому нельзя согласиться с мнением местных краеведов о том, что «подлинная трагедия социалистической реконструкции Верхней Волги – это изломанные судьбы людей, изгнанных с веками обжитой территории»¹⁰. Ломались судьбы всего народа, на собственной земле утрачивавшего почву под ногами. И не просто внешнею силою ломались – процесс изничтожения нации не мог происходить без её участия. Глумились над верой, уничтожали святыни, выискивали “врагов народа”, ходили на демонстрации, славили вождя рядовые граждане. Они не были палачами, но, став частью системы, не были и жертвами – по крайней мере, были ими не в большей степени, чем расстрелянные Яго́да и Берия.

«…Насилие быстро стареет, немного лет — оно уже не уверено в себе, и, чтобы держаться, чтобы выглядеть прилично, — непременно вызывает себе в союзники Ложь. Ибо: насилию нечем прикрыться, кроме лжи, а ложь может держаться только насилием. И не каждый день, не на каждое плечо кладёт насилие свою тяжёлую лапу: оно требует от нас только покорности лжи, ежедневного участия во лжи — и в этом вся верноподданность»¹¹. Написанные в 1974 году, эти слова Солженицына до сих пор не восприняты нашим обществом. Ругая коммунистическую власть, её вчерашние верноподданные не желают видеть собственной вины. По этой причине так и не осмыслен должным образом советский период отечественной истории.

2. Рыбинский миф о Китеже.

Наиболее экзальтированные авторы доходят до того, что селения, погрузившиеся в воды Рыбинского моря, сравнивают с градом Китежем. Конечно, для светских публицистов это лишь броский образ, не несущий никакой смысловой нагрузки, наподобие растиражированного бренда «русская Атлантида»¹². А вот православные авторы выражают этим определённую идеологию, только затрудняющую познание минувшего.

Так, в своей книге популярного ныне жанра жизнеописаний всевозможных современных “старцев”, предпринимает попытку духовного осмысления истории советского времени Н. Черных. «За развернувшимся грандиозным строительством мало кто видел духовный смысл происходящего, а он — тот же самый, что в “Легенде о сокровенном граде Китеже”: татарская ли орда или большевистская — какая разница? Осквернение святынь, уничтожение народа, вопль и стон на святой Руси...»¹³.

На самом деле и осквернение святынь, и уничтожение народа происходило в течение двух десятилетий до закрытия пазов волжской плотины, а вместо «вопля и стона» раздавались в Мологе песни о великом Вожде да партийные лозунги. «Всем нашим колхозным, всем радостным краем / Заздравную Сталину песню поём. / Отец всенародный, тебя величаем / На празднике светлом и славном своём»¹⁴ – типичная музыка тех лет.

Среди тех затопленных святынь – несколько монастырей. Например, в Афанасьевском Мологском монастыре последняя служба состоялась 3 января 1930 года; очнувшись от новогодней гулянки, толпа безбожников сбросила с храма колокола¹⁵. В 1931 году закрылась Леушинская обитель – один из трёх крупнейших женских монастырей в России. Сначала она была отдана под колонию беспризорников. Местные жители вспоминали, что «когда беспризорников поселили в монастыре, они надругались над святынями. Многие иконы были сожжены и растащены… Беспризорники вскрыли гробницу матушки Таисии, вытащили мощи и даже играли её головой в футбол»¹⁶. Всё это происходило безотносительно планов создания рукотворного моря.

Увлечён темой рыбинского «Китежа» и настоятель бывшего петербургского подворья того самого, Леушинского монастыря прот. Геннадий Беловолов. На сайте храма можно прочесть, что волжские воды поглотили «землю, где оставались великолепные храмы и уютные кельи… а главное – погребение… свято-чтимой матушки-настоятельницы Игумении Таисии в Похвальском соборе¹⁷. Обитель как будто осталась невредима! И это при том, что беспризорников сменили узники ГУЛАГа, а перед самым затоплением монастырь был взорван¹⁸. Так утверждается миф о том, что, «как древний град-Китеж, он пребывает сокрытым от поругания»¹⁹.

Подлинный Китеж, как о нём повествует старообрядческая легенда, не только, в отличие от затопленных большевиками сёл и городов, остался нетронутым и неосквернённым. Он был ещё и городом праведников, почему и спасает его Господь. Затопление же Рыбинского водохранилища более походит на казнь Содома и Гоморры. За годы Гражданской войны и репрессий были истреблены, попали в заключение все, кто хоть в какой-то степени противился нашествию новых басурман. Не осталось на ней и десяти праведников, ради которых мог быть помилован даже Содом. Не было там уже ни храмов, ни монастырей – ненужные безбожному народу, они либо разрушались, либо становились клубами, амбарами и конюшнями. То же происходило по всему Советскому Союзу, на территории которого к 1941 году оставалось не более 150 действовавших храмов²⁰.

Большевики понимали свои великие стройки и свершения в том же богоборческом ключе, что и строители вавилонской башни. Только в наше время постмодернистского смешения понятий затопление безбожниками части своих же земель могли сравнить с судьбою града Китежа. «Татарская ли орда или большевистская — какая разница?». В том-то и дело, что разница здесь колоссальная. Можно ли сравнивать нашествие иноплеменников с самоуничтожением народа? Глядя на советскую действительность, об этой подмене предупреждал ещё Бунин – стихами проницательного Алексея Толстого:

И вот, наглотавшись татарщины всласть,

Вы Русью ее назовете!²¹.

3. Затопленцы на финских берегах Ладоги.

Изгнанные с родных мест, переселенцы из зоны затопления Рыбинского водохранилища оседали не только по его берегам. Часть из них отправилась на территорию бывшего финского Приладожья. Этот край был захвачен Советским Союзом в ходе Зимней войны 1939-1940 гг., и окончательно вошёл в его состав в 1944-м. Красноармейцы воевали здесь с песнью «Принимай нас, Суоми-красавица», потрясающим образчиком советской пропаганды:

Много лжи в эти годы наверчено,

Чтоб запутать финляндский народ.

Раскрывай же теперь нам доверчиво

Половинки широких ворот!

Ни шутам, ни писакам юродивым

Больше ваших сердец не смутить.

Отнимали не раз вашу родину —

Мы пришли вам её возвратить.

На самом деле местное финское население целиком было выселено в Финляндию, и советскими людьми заселялись совершенно опустевшие новые приграничные земли. «По рассказам первых переселенцев, никого из прежних хозяев они здесь не застали. Однако ни жилые, ни хозяйственные постройки не были разрушены. Во многих домах были оставлены мебель, посуда, одежда. Остались сараи на полях, да и сами поля с довольно специфической системой каналов для осушения почвы. Остались огороды с посадками, административные здания, церкви»²².

Память о вселении в чужие дома отразилась в зафиксированном этнологами красноречивом сюжете о горячем горшке с пищей, доставшемся пришельцам. Переселенцы «заходили в дома финские, где в плитах и в шкафах хлеб оставлен, дрова в сарае. Даже щи в печах были оставлены»²³. Жительница деревни Аньяла из-под Сортавалы так описывает финскую эвакуацию 1940 года: «военная полиция пришла к нам ночью и объявила о мирном соглашении и условиях перемирия – об уходе в течение трёх дней… Ещё не успела остыть наша еда, как в дом вошли новые хозяева»²⁴.

Если на дне Рыбинского моря оказались дома 130 тысяч человек, то из оккупированного Приладожья были изгнаны 400 тысяч жителей. Их страна проиграла войну, их родина досталась врагу. Спешно покидая свои города и хутора, они бежали в неизвестность. Трагедия местных жителей, в домах которых водворились рыбинские квартиранты, была несоизмеримо большей. Однако, воспоминания советских переселенцев не свидетельствуют о каком-то особом сочувствии тем, кто, подобно им, навсегда расстался с родными местами. Доминирующим в представлениях переселенцев о прежних хозяевах края становится образ финна-мстителя²⁵. Идеологическая зашоренность не позволила им понять чужую беду, даже столь близкую их собственной. Как, будучи частью существующей тоталитарной системы, они не могут считаться в полной мере её жертвами, так, сами оказавшись в роли тех, кто гнал их с насиженных мест и закрывал пазы волжской плотины, они на деле проявили своё единство с разрушительной советской властью.

Обживаясь в чужом краю, эти строители коммунизма «в силу идеологических установок не могли продолжить традиции экономического, культурного его развития, а прервали их, восстановление и жизнеобеспечение осуществляли на свой лад, без учета специфических особенностей развития территории. Ими разрушалось все, что было создано прежними жителями данного региона»²⁶. Считалось, например, что «оставшаяся от финнов хуторская система ни в коей мере не отвечает насущным требованиям колхозов в проведении культурно-массовых мероприятий, в решении ряда организационных вопросов и в укреплении дисциплины» («Колхозная правда», 1941 год)²⁷. Добротные финские дома «стали собирать в колхозы, срывая их с фундаментов, калеча»²⁸, для того, чтобы и здесь навести привычные советские порядки.

Осквернив и разрушив храмы своей отчизны, созданные, благоукрашенные и намоленные их дедами и прадедами, советские переселенцы проделали то же с приладожскими кирхами и церквями. Когда кости их предков, теперь усеявшие берега водохранилища, только начали вымываться его водами, они приступили к поруганию и уничтожению финских кладбищ²⁹.

Финские беженцы из Приладожья создали до сих пор существующие землячества, бережно хранящие память о каждом селе, кирхе, заводе, о людях, могилы которых теперь уничтожены. Рыбинские же затопленцы, завербованные советской властью для переселения в столь далёкие края, отрёкшись от своих корней, и на новом месте стали временщиками. Когда славяне осваивали в старину Залесье, они называли новые города именами тех, из коих были выходцами: Владимир, Переяславль, Галич. Принесли свои названия и переселенцы из зоны затопления водохранилища. Например, оказались здесь уроженцы вологодского села Ольхово, расположенного на пойменных землях в излучине Шексны – реки, русские поселения на которой существовали уже в XI веке. Они дали новому колхозу старое, привычное имя – «Искра»³⁰…

4. Народ без корней.

Можно было бы подумать, что у этих людей, даже кости своих предков оставивших валяться на берегах рыбинского отстойника, а могилы чужих предков разоривших, нет ничего святого, но это не так. Переносят в один из приладожских райцентров, город Лахденпохью, останки из окрестных братских могил времён ВОВ, и «с тех пор, – пишет местная газета, – стало место в сквере священным»³¹. В результате уничтожения и изгнания в ХХ веке цвета русской нации и селекции оставшейся массы, из русского народа родился народ советский, с единственной пережившей все исторические катаклизмы ценностью – памятью о войне с Третьим Рейхом. Любое покушение на мифологизированную картину это войны воспринимается ими с религиозным трепетом. На заре гласности Сергей Двойнишников, журналист из Приладожья, на страницах газеты «Призыв» провёл весьма показательный диалог с ветеранами Лахденпохского района. В ответ на требование ими почестей он спрашивал о том, как относиться к таким участникам войны, как бойцы заградотрядов, и к такой лишённой привилегий группе, как репрессированные. В ответ на напоминание заслуг задавал вопрос о том, какое наследство, повоевав всего четыре года своей жизни, оставляют они «детям и внукам своим после 45 лет мирной жизни»³². Как и следовало ожидать, эти вопросы достойного ответа не получили. «К сталинским лагерям и баракам, – сказали ветераны, защищавшие советский строй, – мы никакого отношения не имеем. А в наследство мы Вам оставили… наше священное Отечество, по-моему, с нас достаточно»³³. Так разговор снова был возвращён в религиозную плоскость, естественную для мифологизированного сознания.

Известно мнение Германа Стерлигова о том, что сейчас русского народа нет даже в советской модификации. Есть только телезрители, поскольку нынешнее население объединяет именно телевидение, тогда как нацию должно объединять другое. Чтобы проверить обоснованность такой точки зрения, мы провели опрос среди учащихся 5-11 классов одной из школ бывшего финского Приладожья. Исследование касалось такого важного компонента национальной культуры, как музыка. Как и ожидалось, опрос показал, что классическая русская музыка не присутствует в их жизни («я не уважаю классику, и тем более русскую»), а с духовной почти никто не знаком вообще. Никто из них не смог даже привести названия народных песен, кроме нескольких, растиражированных телевидением: «я сталкиваюсь с народными песнями в телевизоре»…

Подавляющее большинство школьников призналось, что музыка никак не связывает их с русскими предками, хотя в реальности это оказалось не совсем так. Один из учеников догадался прямо написать, что с предками его связывает слушание военных песен, под которыми он подразумевал песни времён ВОВ. И действительно, другой вопрос анкеты показал, что четверть детей именно их считает лучшими образцами национальной музыки, при этом приводя конкретные примеры: «такую песню, как “На поле танки грохотали” или “Катюша”, ведь эти песни во время Великой Отечественной войны помогали русским солдатам идти в бой против Германии». Оставшиеся три четверти не высказали никакого мнения по этому вопросу.

Итак, при всей масс-культурной безродности младшего поколения, оно сохранило преемственность с советским народом – прежде всего через сакральную память о войне. Те же люди, что в сороковых наблюдали затопление отеческой земли, успев отказаться от русских корней, только подходили к обретению новой идентичности.

В настоящее время существуют идеи частичного спуска уровня Рыбинского водохранилища и возрождения некоторых утраченных территорий. Однако, не четырёхметровая водная толща отделяет нас от легендарного Китежа или от дореволюционной России. Осушив рукотворное море, мы увидим лишь следы советского варварства, но не станем ближе к нашему русскому прошлому. Возрождение должно произойти в умах и душах людей, и путь к этому лежит через подлинное осознание своей истории.

Декабрь 2011 г.

33 Ильин П. Не дадим в обиду ветеранов // Призыв. Газета. 25 декабря 1990 г. № 153. С. 3.

Литературно-общественный журнал "Голос Эпохи", выпуск 2, 2012 г.