В этом человеке - вся трагедия того времени...
Времени, когда люди "перестали целовать хлеб".
Хлеб, как символ единения Бога и Отечества.
Застигнутые вихрем чужебесия, обманутые,
богохульные, растерянные и от этого злые,
люди русские приняли тень удавки за Крест.
Есенин - плоть от плоти прОклятой смуты.
Он - её ратник, но и её обличитель.
Он русский грешник, которого спас Господь.
Спас, потому как даровал мученический выход в Свет.
Есенин - портрет русского сердца, зеркало,
в котором может отразиться только такая же русская душа.
Есенин - срамной и горемычный, яростный и беспощадный,
наивный и мудрый, настоящий весь, во всем.

Когда я начинала работу над поэмой памяти Сергея Александровича,
помимо всех архивных открытий, книг о нём, мифов о нем,
я слушала музыку - русские песни, церковные звоны, казачьи баллады, 
и темы Георгия Свиридова... Мне казалось, что необходимо
оторваться от России нынешней, вжиться в ту, которую мы потеряли.
Я ошибалась. Не в музыкальных паломничествах, нет!
Я ошибалась, думая, что ТА Русь не имеет своей лампадки в этой.
И вдруг мне так остро почувствовалось, что НИЧЕГО не изменилось.
По сути. И бесовьё то же, и святые. А между - народ,
великое множество есениных, обманутых, безбожных,
но всё ещё имеющих право на выход в Свет... 

И теперь я могу сказать: в этой работе вся моя любовь к "вещим солнцеголовым",
к каждому русскому человеку, к убогим хатам и соборам, к просящим подаяния
и взыскующим горних селений, к идущим в бой солдатам и лихим одиночкам,
к пьяным, обездоленным, падшим... К НАСТОЯЩИМ!
Эта поэма памяти великого сорванца и страдальца.
Но она не о какой-то другой России.
Она - о всегдашней родной земле, от которой таких вот есениных не оторвать.
С корнем не вырвать русское из русского.
Никому. Никогда.

День убийства Поэта.
День его вечного Начала.

..памяти невинно убиенного раба Божьего Сергия...

ЧАСТЬ 1

Пусть для сердца тягуче колка
Эта песня звериных прав!..
... Так охотники травят волка,
Зажимая в тиски облав...
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

+ + +

Ты помнишь, сердце?

Чёрный силуэт
был той зимой совсем не осторожен.
И я смотрел, проклятьем подытожен,
как извивался снов кордебалет
в его руках. Перчаток шепоток
всё смаковал картавостью доноса,
пока крепчал удавки узелок
узорной инкрустацией мороза
в оконной пасти…

Нечет или чёт?
Орёл державный или смуты решка?

Ты помнишь, сердце?
Помнишь, старый чёрт
по зеркалу размазывал усмешку.
И звал…

Куда?
Кудыкина гора
маячила заплатой Петрограда
в ночной золе…
Сюжета конура
готовилась к нелепице распада.

Ты помнишь, сердце?

Быть или не быть
в такой тоске,
когда душе поминно?

Я знал…
Они
хотят
меня
убить.
И этот,
что смеркается картинно…
Он тоже Брут!
Трагический портной,
раскраивавший пафос некролога…

Фальшивит ночь шкатулкой заводной
за кладкой англетерова острога…

Ты ЭТО слышишь,
Сердце
-на -
Крови?!...

+ + +

А прежде так:
приволь по сторонам,
свирелью Русь от тайного истока
стремила упованья к очагам,
где мало суеты и много Бога,
где в ладушки - святая детвора,
где старость –
в радость толикой смиренья…
Где всякий день – небесная пора
по святочной Любви от Сотворенья.
И этот запах будущих хлебов
среди полей, хлебнувших позолоты!
И лодочный орнамент берегов
в проталинах нетронутой природы…

А прежде:
мать качает колыбель,
как ангелы качают колоколья
монастырей… И тянется апрель
пасхальною тесьмою богомолья…

И всякий сон на «баюшки-баю»
каликою приходит перехожим.
И шепчется с оглядкой на зарю,
ворочаясь на роскоши рогожин.

А прежде так,
как больше – не бывать.
Да, если б знать!...

+ + +

Не в крещениях даются
имена на времена!
Хворост тел для революций
вздорных судеб белена…
Жарче!
Ярче!
Будь что будет,
Бог отринет,- чёрт учтёт.
Кровь горячую остудит
штык, петля и пулемёт.
От битья до опохмела
вязнут лица в кумачах…
Комиссары , знамо дело,
распаляют лютый страх:
Что от прежних пугачёвщин
не под корень, про запас,-
сгинет в пляске поножовщин,
опрокинется на раз!
Да по дури, без разбора:
- Был бы клич куда бежать!
- От стены и до забора,
от забора до… опять…
Всё паясничает хмарь
племя скотского:
- Нам не
страшен
русский царь,
гончим Троцкого…

+ + +

В недородный год по осени считали…мертвецов.
И запоротые спины пашен ветер пеленал.
Люли-люлечки гнездовий каменели без птенцов,-
так по хаткам-невеличкам голод деток воровал.
А и было где везенье, да тропинок не узнать:
закопытила просторы пришлой рати похвальба.
А и было бы спасенье, да спасенным страшно спать:
то застонут колоколья, то заохает пальба.
Вот и мне этот год - не вольным в рай,
подбоченясь трубил:
«ПРО-ВА-ЛИ-ВАЙ!» …

+ + +

Молва закоробейничала проулками, спохватясь,
во всей этой паскуднейшей из бывалых истерике…
Святых своих выносили, охальники, нимбы - в грязь,
на радость преуспевающим проходимцам Америки.
Мол, здесь, беспредел по плану, да не все ещё хороши.
Иные, что в лоб, что по лбу, - не падки на наши дуды.
С этой славянской упёртости не множатся барыши:
булыжники преткновения для казначеев смуты
вещих солнцеголовых, неприкаянные стада…
Мыкаются нечейными по городам и весям.
Но наше ведь дело – правое!
Настанет черёд…Тогда
всю непокорную братию
мы переловим и взвесим.

+ + +

Вчера ещё били белые.
А нынче стращают красные.
Харкает небо серою.
Крошится верба паствою:
верных под нож спасения,
выдюживших - к ногтю.
Месит столпотворение
траурную кутью.
Вчера в челобитных падали:
«Смилуйся, Государь!»
Нынче срываем с падали
медной наживы старь.
Да взапуски – проулками
тянем жгуты расправ,
кожаными тужурками
по адресам облав…

ЧАСТЬ 2

"Друг... Ты откуда?"
"Шел за тобой..."
"Кто ты?" - "Иуда!" -
Шамкнул прибой.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

+ + +

Проснуться сейчас бы прежним!
Да некому разбудить…
А здесь никто и не вытолкнет
обратным скитальцем в детство.

Слишком спешили верные в заклятые угодить:
- Как бы чего не вышилось… Загодя отвертеться
от соучастий в памяти, где недороды – впрок!
Знамо ведь: без усердия кланялся люд заступникам…

- Этот крестьянский выкормыш – никудышный пророк,
если посмел ославиться, красным грозя республикам.
И тем, прищурами Каина вышедшим промышлять…
Блаженны, кому коммунами разговелось корпеть!

- Как бы чего не вышло с ним…
- Надо бы переждать…
- Тоже, нашелся праведник! Херувимские петь
с эдакой подноготной,- меткою сорванца,
скормившего Небо птахам, чтобы не чуять рая…

Проснуться сейчас бы прежним!
Но тикает смех Истца,
спиритическим узником
нажитое вращая:

Как со мною – ни души,
так за ним – ни тени!
Ну-ка, зеркало, скажи:
кто из двух Есенин?

+ + +

Больно…
Наверное, это – слова,
мелкие бестии всех невезений,
нашельмовали.
Гудит голова
холодом города для преступлений
без наказания…
Шут Петербург
был бы уютней, чем плут Петроград.
Видно, в семнадцатом сам Демиург
вставил в оконные рамы квадрат
Чёрный, как уголь.
Живые ветра
бились об этот густой беспросвет.

Больно…
Должно быть настала пора
падшему вестнику в Новый Завет!

Или остаться
и с кем бы-нибудь,
истосковаться по царскому чину…

Предположений губительных ртуть
бито желанием выбрать кончину
не по уликам, которых не счесть
на токовище «Страны негодяев»…

В зеркале скалится кровная месть
чёрной забавою здешних хозяев.

Пришлый двойник?
Это было! Вот-вот...
Ложный Распутин кутил по сюжету,
чтобы взаправдашний сгинул под лёд…
Значит, не будет поблажки поэту?

Новь в этом промысле - не для глупца,
всуе воспевшего злое величье…
Чёрный оракул, с фальшивкой лица!
Тяжки вериги такого обличья?
Страшно быть тем,
кому нечем дышать
в неутомимой советской геенне?

Что, твой Есенин,
готов ублажать, поднаторевших
на общей измене?
Или в петлю да на фоне окна?
Чтоб разрослось в череде причитаний:
«Белый на черном! С оглядкою на
капища наших благих начинаний».

Больно!
Наверное,
это
слова…

+ + +

Повымутило временем вражды.
Повынудило вторить иноверцам.
Попутал бес, и стали мы чужды
самим себе…
Ты помнишь это, сердце?
Откланялись иконам, отреклись
от чаяний испуганного люда…
Мертвым-мертво – куда не оглянись…
Темным-темно от сбывшегося чуда…
И что ни день – охрипшее «Долой!»
И что ни тень – иудовы приметы.
Нас вызнобило гибельной порой,
и вышвырнуло в красные сюжеты…
Прошлись серпы по тропам пуповин,
связующих с молитвенным укладом.
Зло сукровицу сгорбленных рябин
высасывало мстительным обрядом.
Ты помнишь, сердце?
Помнишь, мой звонарь,
как бил в набат, но я не отозвался?
Где нынче Русь? Где нынче русский царь?
К чему я в этом времени пытался
найти просвет? Кругом кипят костры,
а в них – кресты... Добыча преисподней
душа моя, ушедшая в листы,
воспевшие страдания Господни!

Ты слышишь сердце?
Видишь?
Узнаёшь?
Я тот что прежде!
Пусть хоть эта ложь,
да во спасенье…


ЧАСТЬ 3

Еще закон не отвердел,
Страна шумит, как непогода.
Хлестнула дерзко за предел
Нас отравившая свобода.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

+ + +

Занозой рыбной в луженой глотке
слово «коммуна»… Не отплеваться!
Ворваться в кабак, потребовать водки,
глотнуть и начать сдаваться:
- Вот я, граждане, новью брошенный
в самую гущу советской ярости!
Любить попробуйте, нехорошего,
за кропотливые шалости.

Да только гражданам моё покаяние,
не стерлядь под водочку… От съедоб
не отвлекутся на оправдание
пса-испытателя русских хвороб.

- Нынче скулит, а прежде скалился,
-С этой породою завсегда так!
- Кидали кость, не глодал, - маялся
на расстоянии…
- Гордый?
- Дурак!
Всё норовил отпраздновать времечко,
когда родословной не станут крыть….

Сильны, граждане, агитацией - в темечко!
А мне хочется переулками выть
в Краснопрестольную,
Несердобольную,
со всей её самобранной покорностью.
И слышать крамольную
колокольную
первой
ответной
новостью.

+ + +

То не плахи чернеют тучами.
То не слухи чеканят вороны.
Это мысли мои горючие
побираться пошли просторами.
Под окошками – под окладами
отходную пою по памяти…
А душа моя пахнет ладаном,
как младенчик
в крестильной заводи.

+ + +

Дай мне снег россыпь света на вздох,
чтобы сердце черпнуло небесности…
Видит Бог, как его скоморох
тянет жилы из русской словестности.
Будто струны безумный гусляр
рвёт в тоске по запретным молениям…
Не скрипел бы судьбы крутояр!
Да, видать, тяжелы ему гении
из рязанских… Из тех, что вразнос
от любой скороспелой везучести.
Дай мне, снег, горней крови для слёз:
отрыдаю по собственной участи…

+ + +

Какого счастья просинь
не чахла обо мне!
Но слышу: стонет осень
молением к зиме
про то, как был подкошен
мой нынешний забег…
Заказан я, захожен:
как будто первый снег
приговорён к забвенью…
Рожденный невпопад,
засилью притяженья
не друг, не сват, не брат.
Поблажка суеверий,
что копоть в образа…
Стихи мои, как звери –
бояться на глаза
попасть охотным людям.
В лесничестве земном
добро из всех орудий
считается добром.
А мне одно: для сонной
артерии стежок…
Чтоб ей, неугомонной,
вся жизнь -…на посошок.


ЧАСТЬ 4

+ + +

Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
Из поэмы «Черный Человек»

Сколько раз я напутствовал: «Господа, учитесь стучаться!»
Мне кивали кокардами и торопились стучать:
шло перо по бумаге, так чтоб засветло не оправдаться
сердцу взятого с пылу, да чтоб заживо – не оправдать.

Сколько раз я налузгивал в подвальных дел канцеляриях
шелуху объяснительных, целуя плевки взасос.
«Господа-уголовнички, в теперешних ваших ариях
Не хватает эстетики… Истерика – не допрос.
Поднатужить сознание – вот обязанность пролетарская.
А иначе не выдюжить в революции моровой…
И: хорош окулачивать! Это дело не комиссарское!
Пусть потеют искатели человечинки дармовой»…

Сколько раз я напутствовал: «Господа, учитесь стучаться!»
Вот и ты, чернотканный! Без спросу, да в оборот…
Значит тоже из этих, рождённых с цепей срываться?
Шито-крыто, с отмашкой, расправами под фокстрот?
Норовишь отыграться за прошлое в эту встречу?

Чёрт с тобой...
Начинай!
Я отвечу.

+ + +

- «В декабре в той стране
снег до дьявола чист»…
Всё сказалось! Чему удивляться?
Календарь провиденья затребовал лист,
сверил почерк того, кто сбываться
по земным алфавитам не слишком привык, -
всё таранил рожон откровением…
Этот месяц пришел, чтобы вырвать язык
своему закадычному гению.

Чист до дьявола… Серая злая мука
колких улиц не ведает неба!
Петропавловский шпиль наживил облака,
будто штык надзирателя требы,
изнывающих в сотах тюремных теснот,
соискателей горних наречий…
В декабре в той стране даже солнце встает
почерневшей главою Предтечи.

+ + +

-Далеко ли?
-Без четверти край…
Послесловие долготерпенья.

Чахнет пропадом пыточный рай
острых приступов непротивленья.


Что, Россия, насельница плах,
в государевом неотреченье,
молишь Господа вымарать страх
со страниц о своем помраченьи?
Не поможет! Вину не стереть.
Поперхнулось твоё «Христа ради!»…
Будет денно и нощно мелеть
в изменившем тебе Петрограде
Символ Веры – распев-оберег,
вековое нужды утешенье…

Пахнет трупами выпавший снег…

Революцией на пораженье
привечает декабрь сердца.
Я посмел на мгновенье очнуться,
чтобы встретить начало конца
в чёрных сотнях…
А те, что спасутся
в оскотинившем старь кутеже,
станут пищей для будущих боен…

Чёрт заплечный отчётлив уже!
От того ли что слишком спокоен
заключенный
в Некрасном углу,
ожидающий трюков расправы?
Делу – время, потехе - игру
не по правилам!

Морок Державы –
лишь испарина за упокой,
что слезится в оконном проёме.
Разметёшь эти святцы рукой, -
ничего не останется, кроме
в зимнем небе зависших крестов,
будто ангелов сопровожденья…

- Видишь, пришлый, Есенин готов!
Что же медлят твои отраженья?
В этой ярмарке торг – на живца…

- Будет нюнить.
Кончать подлеца!

+ + +

ЗА-ХО-ХО-ТАТЬ!!!
Выхаркивая боль...
Разматерить спрессованную нежить…
Смотри, валет, как корчится король,
шестёрок умудрившийся потешить
прозрением!

В припадках кумачей,
царапающих своды колоколен,
я рифмовал заядлых палачей
с гробами тех, кто волен, волен, волен…

Напрасно шельмовством был облачён
в потешные холсты косовороток…

Мой Судный День из прочих извлечён.
И вычеркнут из ваших адских сводок
Весёлым Небом…

С Богом,
господа!


ЭПИЛОГ

Было сердце…
Стыло.
Ныло…
Колыбелило тоской…
Неразборчиво любило…
Принимало на постой
первых встречных святотатцев
в эполетах шутовских,
корифеев провокаций
из подземных мастерских…

Было тело…
Похмелялось
манной скошенных лугов…
Кровожадно поминалось
терпкой завистью волков
разьярённого кагала.
Плотоядным понятым
от щедрот перепадало –
«Все пройдёт, как с яблонь дым»…

Было СЛОВО…
Бередило…
Набродило колею:
от рожденья – до могилы
бутафорскую петлю,
заключительную небыль
С тайной выноса в тираж…

Было всё…

Паденье в Небо -
Высший Русский Пилотаж!

© Лаура Цаголова, 2008 год