От Редакции:

В 1918-1938 гг. в Советском Союзе преследованиям было подвергнуто все российское население, начиная с тех, против кого была направлена революция: чиновники царского правительства, дворяне и помещики, офицеры Русской Императорской армии и флота, промышленники, купцы, домовладельцы, духовенство и миряне разных конфессий; и заканчивая теми, кто ее готовил: члены разных партий, интеллигенция; и теми, ради кого она совершалась: рабочие и крестьяне. При царившем беззаконии и произволе, отвергнутые властью, как полноправные граждане, с клеймом контрреволюционеров, позднее — "врагов народа", они были репрессированы: расстреляны, отправлены в лагеря, высланы, как правило, в отдаленные районы, лишены всех прав и имущества, изгнаны с родной земли вместе с семьей. Вырванные из привычной жизни и выброшенные в малопригодный для нормального существования мир, они стали изгоями в собственной стране, в полной зависимости от местных властей, не имея возможности заработать на жизнь, свою и семьи, обреченные на нищенское существование или смерть. В рубрике «Голоса АрхипеЛАГа» впервые публикуются подлинные письма и заявления самих арестованных или осужденных, их родственников, друзей, знакомых, хранящиеся в фондах ГАРФ: "Московский Политический Красный Крест" (1918 – 1922); "Е. П. Пешкова. Помощь политическим заключенным" (1922-1938). Журнал «Голос Эпохи» выражает глубокую признательность И.И. Осиповой за предоставленные материалы.

Письмо №1.

«Вины в Вас никакой нет, но как нежелательный элемент Вы убираетесь…»

ВОЛЬФ М. О. — в МПКК

ВОЛЬФ Мария Осиповна. Замужем за кадровым офицером царской армии. С 1898 — занималась молочным хозяйством, огородничеством и пчеловодством в имении отца на станции Струги-Белая Северо-Западной железной дороги. После революции имение реквизировали, работала там служащей. 21 июля 1919 — арестована, 24 ноября отправлена в Москву и заключена в Бутырскую тюремную больницу с сыпным тифом. В апреле 1920 — обратилась за помощью в ПКК.

<17 апреля 1920>

«В Политический Красный Крест

от арестованной Марии Осиповны Вольф

Заявление

Прошу Политический Красный Крест ходатайствовать за меня перед ЧК или Рабочей Инспекцией (перед кем он найдет нужным) о моем освобождении. Нахожусь с 11 или 12-го декабря в Бутырской тюремной больнице, болела сыпным тифом в очень тяжелой форме, 8 нед<ель> с лишним была в забытье, болтала всякую чушь, затем, когда очнулась, болела почками, в настоящее время с субботы пошла 17-я неделя болезни, а я еще еле сижу. О том, чтобы ступать на ноги, и думать нечего, пробовала, они, как деревянные и не разгибаются. Худая стала, ничего почти не ела за время забытья. Передач в Москве не имею.

Арестована 21 июля 1919 г<ода> на ст<анции> Струги-Белая Сев<еро>-Зап<адной> ж<елезной> д<ороги> следователем Гдово-Лужск<ой> ЧК. Жила близи этой станции в бывшем имении отца (202 дес<ятины>), где 19 лет хозяйничала раньше, работая не покладая рук, сама. Хорошо знаю с<ельское> х<озяйство>, в особенности пчеловодство, огородничество и молочное хоз<яйство>. Т<ак> к<ак> работала сама, то крестьяне не тронули нас, а пашни у нас совсем мало (озимые), а покосом и ранее пользовалась соседняя деревня. Затем все хоз<яйство> перешло в советское, и я осталась служить в нем. При весеннем 1919 г<ода> наступлении белых они были от нас в 14 в<ерстах>, до нас не дошли, у нас стояли свои. Наконец, в июле белые ушли; наши двинулись вперед, а члены Гдово-Лужск<ой> ЧК стали объезжать окрестности и заехали к нам. Сделали обыск, ничего не нашли и велели нам приехать на другой день на ст<анцию> Струги к следов<ателю> для допроса, где меня и сестру арестовали. Следов<атель> сказал (его точные слова): "Вины в Вас никакой нет, но как нежелательный элемент Вы убираетесь из прифронтовой полосы, уйдет фронт и вас, вероятно, отпустят!" Остались у меня на месте сын 13 лет, мать больная 60 лет и свекровь 68 лет. Муж мой больной человек, офицер бывший, уволенный в 17 году по болезни по 4-й категории в отставку, в августе 1918 г<ода> уехал сначала через Крым, а затем должен был ехать в Тифлис к брату, он раненый, имеет слабые легкие и холоду не переносит.

Я была отправлена в Петроград, затем в 1 Петрогр<адский> лагерь прин<удительных> работ, где я пробыла до 20-го ноября. Затем была вызвана в П<етроградскую> ЧК, а 24-го отправлена в Москву в ВЧК, откуда через 2½ нед<ели> назначена в Ново-Песковский лагерь, но, заболев сыпным тифом перед отправкой, была свезена 12 дек<абря> в Бутырскую тюремную больницу, где лежу до сих пор. Умоляю, посодействуйте освобождению, здесь, в лагере, мне сил не восстановить ни за что. Ведь 17-ю неделю лежать не шутка.

Я русская, православная мне

Адрес: Бутырская больница, ж<енское> о<тделение>, 4-я палата.

М. О. Вольф»[1].  

На этом заявлении — запись врача:

«Мария Иосифовна Вольф находится на излечение в тюремной больнице с 27-го декабря п<рошлого> г<ода> и до сего времени. Она перенесла возвратный тиф и <нрзб>, очень слаба <нрзб>. 30/III-20. Орд<инатор> тюр<емной> больн<ицы>. Д<окто>р».

Заведующий юридическим отделом МПКК передал ходатайство об освобождении Марии Осиповны Вольф в Коллегию по делам лиц, заключенных в лагеря[2]. На этом заявлении позднее было помечено секретарем МПКК: «Освобождена».

Письмо №2.

 «Вот что могут сделать злые языки из-за зависти…»

О ПРЖЕВАЛЬСКОМ И. А. — в ГПУ

ПРЖЕВАЛЬСКИЙ Иосиф Александрович, родился в 1905 в деревне Мурашки Суражского уезда Витебской губ. Проживал с семьей в деревне Хаещины, занимался сельским хозяйством. 11 января 1928 — арестован по групповому делу, 22 июня приговорен к 3 годам ссылки и отправлен в Тобольский округ. Весной 1929 — в ГПУ обратилась с заявлением его жена Анна Ивановна Пржевальская.

<Весна 1929>

«В Главное  Государственное Политическое

Управление СССР. Москва

 Гр<ажданки>ки дер<евни> Хаешино

 Пышниковского с<ель>с<овета>

 Суражского района Витебского округа

 Пржевальской Анны Ивановны.

По постановлению Главного Политического Управления СССР, в Москве от 22-го июня 1928-го года вынесен приговор моему мужу, Пржевальскому Иосифу Александровичу. На основании приговора в начале августа прошлого 1928 года он выселен в пределы Уральской области, Тобольский округ, село Бозяны сроком на 3 года. 4-го июня 28-го г<ода> я лично с заявлением обращалась к Вам и Верховному Прокурору СССР. В заявлении подробно были изложены все факты сплошной клеветы со стороны   2-х – 3-х граждан сего с<ель>с<овета>, жертвой которой очутился мой муж. Одновременно с заявлением мною было подано в редакцию местной газеты "Заря Запада" и в центральный орган "Правды" лично тов<арищу> Кольцову с просьбой разоблачить все на месте. Верховным Прокурором мне в 2-х часовой беседе с ним было обещано сделать все зависящее для выяснения на месте. Действительно, примерно в течение июля м<еся>ца на месте в наш с<ель>с<овет> выбывал Прокурор Витебского округа совместно с корреспондентом местной газеты, где проводили собрания, и население целиком подтвердило факт клеветы на моего мужа и некоторых других гр<ажда>н с<ель>с<овета>, также жертв клеветы. Но, как я выше указала, это было в начале июля, а постановление по делу моего мужа вынесено 22 июня, т<о> е<сть> до расследования на месте. Зная своего мужа, как человека всегда и во всем шедшего навстречу нашей рабоче-крестьянской власти и как действительного труженика-хлебороба с первых дней, я вполне уверена, что данное  ему наказание есть целиком незаслуженное и вынесено на основании лишь тех фактов, кои — сплошная клевета. Возможно, что органы ГПУ при обсуждении вопроса о моем муже руководствовались его бывшим званием дворянина.

В отношении такового дворянина вопрос обстоит очень просто. Бывшее звание его, как и других крестьян-католиков в Белоруссии, больше чем наполовину носили звание дворян, а остальные были мещане, совершенно независимо от их рода занятий и образования, а просто не иначе, как со времени захватнического владычества тут польских королей. В действительности все католики деревни данной местности есть только хлеборобы, как пользовались совершенно одинаковыми правами наравне со всеми крестьянами хлеборобами, за исключением, конечно, помещиков. Отец моего мужа как раз был даже рабочий, так как с малых лет он жил на аренде у панов. И был одним из передовых рабочего движения в 1905 году, когда поднял голову против своих угнетателей помещиков — действительных дворян, на кот<орых> весь свой век работал, за что он долго томился в царской тюрьме и Витебским окружным судом был оправдан. С семьей перешел жить к своей замужней бездетной сестре, а по смерти ее он сначала арендовал от ее мужа землю, а потом откупил и также купил от другого соседа, уехавшего жить в Смоленскую губернию. Вот каким способом отец моего мужа добился до собственности 40 десятин земли при семье в 10 душ. По увольнению с военной службы мужу моему отцом было дано 9 дес<ятин> земли. Благодаря наших совместных с мужем тяжелых мозолистых трудов и помощи лесом нашей рабоче-крестьянской власти, мы возвели на этом участке чуть ли не всю необходимую для крестьянской жизни постройку, ввели полный севооборот, завели племенной скот и вообще поставили хозяйство на должный уровень, вкладывая в него все средства доходности, поддерживая его, этим самым надеясь на лучшее будущее. И вот теперь, как говорится, стали на ноги, и маленькое хозяйство наше всего в 9 десятин местным агрономом признано интенсивно трудовым и зарегистрир<овано> уже в 1926 году, то некоторым стало завидно, и решили подорвать все добытое нашими кровавыми мозолями, несмотря на жизненные лишения. 7 месяцев мой муж невинно томился в заключении на подкладке, как политический, и как раз в том заключении, где также томился в 1905 г<оду> его отец, тоже, как политический, против царского режима. Вот что могут сделать злые языки из-за зависти. Я осталась одна с ребенком в возрасте 1½ года без куска хлеба, так как в нашей местности в прошлом году погиб весь хлеб из-за беспрерывных ливней. Помощи мне ждать не от кого, так как инициатор клеветы стоял у власти вплоть до выезда прокурора на место. Земля у меня наполовину пустует по случаю отсутствия самого хозяина. Уборку скудного урожая прошлого года производить не было кому. Хозяйство и я с ним и с малым ребенком одновременно гибнем от голода и холода. Мой муж, высланный в августе месяце прошлого 1928 года в село Бозяны Тобольского округа, где для хлебороба без какой бы там ни было другой специальности, как мой муж, заработков никаких нет и, конечно, никто ничего не даст, хотя бы для скудного пропитания. Переслав мужу все последнее из хозяйства для поддержания его жизни, я решила вновь обратиться к Вам со слезной мольбой и просьбой о пересмотре дела моего мужа.

Если же Вы почему-либо вновь найдете основательным, хотя и незаслуженным наказание моего мужа, то, принимая во внимание его 7-ми месячное томление в Вит<ебском> исправдоме и 3-х месячное мытарство по пересыльным пунктам до приезда на место ссылки, а равно и 5 месяцев  его  лишений на месте ссылки, что все вместе составляет уже без малого почти половины его наказания, согласно Вашего постановления прошу о помиловании. Надеюсь, что наше главное Полит<ическое> Управление пойдет навстречу трудящимся хлеборобам Белоруссии, этим самым вернет свободу моему мужу, и жизнь мне с малым ребенком, обреченным на голодную смерть.

Имущественное положение мое: один конь и одна корова, так как имевшуюся вторую я продала на налог и страховку, а теперь, наверно, придется продать и последнюю на хлебные семена.

                                               Просительница: А. Пржевальская»[3].

В середине 1930-х — Иосиф Александрович Пржевальский находился в Сыктывкаре, работал грузчиком в тресте "Комилес". 29 ноября 1937 — арестован, 30 декабря приговорен к ВМН и расстрелян[4].

Письмо №3.

«Не дайте погибнуть целой семье…»

ЛИНДЕН А. С., В. С., Ев. С., Ел. С., Ю. С. 

— ПЕШКОВОЙ Е. П.

ЛИНДЕН Анна Семеновна, родилась в 1887. Окончила гимназию, с 1907 — работала машинисткой в конторе.

ЛИНДЕН Владимир Семенович, родился в 1883. Окончил юридический факультет Санкт-Петербургского университета, с 1897 — служил экономистом в финансовых отделах, с 1918 — старший инспектор Обфо, с 1930 — старший экономист Центрального Райфо в Ленинграде.

ЛИНДЕН Евгения Семеновна, родилась в 1877. Окончила гимназию, поступила на службу.

ЛИНДЕН Елена Семеновна, родилась в 1894. Окончила гимназию, поступила на службу.

ЛИНДЕН Юлия Семеновна, родилась в 1880. Окончила гимназию, с 1897 — работала бухгалтером в конторе и предприятиях Санкт-Петербурга (Ленинграда).

В марте 1935 — высланы из Ленинграда в Оренбург на 5 лет как дети потомственного дворянина.

21 сентября 1935 — Юлия Семеновна Линден обратилась за помощью к Е. П. Пешковой.

«21/IX-35 г<ода>.

Уважаемая Екатерина Павловна!

26-го марта с<его> г<ода> я, Линден Юлия Семеновна, 55 л<ет>, с семьей своей, состоящей из брата Владимира, 51 г<ода>, и сестер Евгении, 58 л<ет>, Анны, 48 л<ет>, и Елены, 41 г<ода>, по постановлению Ленингр<адского> НКВД были высланы без предъявления какого-либо обвинения из Ленинграда в Оренбург в качестве добровольных переселенцев для "насаждения культуры" в здешнем крае, как нам объяснил следователь, а потом и Ленингр<адская> прокуратура. По приезде сюда из нас сделали адм<инистративно> ссыльных, и не возвратили нам наших паспортов, отобранных в Ленинграде. Вот уже прошло 8 месяцев нашей жизни здесь, и до сих пор из нашей семьи одна я, бухгалтер по специальности, с 38-летним стажем службы, нашла себе работу в Транспортной К<онто>ре в качестве бухгалтера; брат же мой, плановик и экономист с таким же стажем (он был старш<им> инспектором в Ленингр<адском> Обл<астном> ф<инансовом> о<тделе> в течение 12 л<ет> и старш<им> экономистом в Центр<альном> Рай<онном> ф<инансовом> о<тделе>), с юридическим образованием, окончил С<анкт->П<етер>б<ургский> Университет, и сестра моя, прекрасная машинистка, с 28-летним стажем, до сих пор не имеют здесь работы, ибо здесь бойкотируют нас, ленинградцев, в особенности, последние месяцы, даже многих, кот<орые> имели здесь работу, сняли в последнее время. В июне м<еся>це я подала заявление в Оренбургск<ое> НКВД с просьбой пересмотреть наше дело, т<ак> к<ак> я нахожу нашу высылку неправильной, ибо мы по рождению не аристократы, собственности никакой не имели, и по окончании гимназии все дети нашей многочисленной семьи начинали работать; отец наш по рождению сын кузнеца, работавшего на заводе в Петербурге, с мальчиков начал работать, рано женился на матери нашей, тоже не имевшей ничего, рано осиротевшей и даже взятой на воспитание чужой женщиной, научившей нашу мать хозяйству и шитью. И нас, детей своих, с ранних лет приучила работать, т<ак> к<ак> отец наш получал скудное содержание; жили мы все вместе на наши скромные заработки в одном и том же доме в течение 50 л<ет>; жизнь наша была на виду у всех жильцов, и все старожилы отлично знали и помнят нашего отца, чиновника, за 45 л<ет> службы получившего чин д<ействительного> статского советника и вместе с чином этим и потомственное дворянство. Мы, дети, привилегиями дворянства не пользовались, ибо окончили все гимназию и сразу по окончании начинали служить. И теперь из меня, пионерки женского труда, начавшей службу на жел<езной> дороге, через 38 лет работы в Ленинграде, где я своим добросовестным отношением к работе, аккуратным посещением службы и знанием дела помогала создавать кадры полезных работников из молодых советских граждан, — сделали беспаспортную бродягу, живущую в сыром темном подвале в пригороде Оренбурга; для посещения места работы своей в 55 л<ет> ежедневно совершаю длительные переходы в зной, жар, а теперь в буран и непогоду. И за что нам такая судьба, и почему без вины нас обвинили в каком-то, должно быть, тягчайшем преступлении, ибо сослали из культурного города в степь, где мы под старость лишены самых примитивных удобств жизни. При выезде из Ленинграда мы ликвидировали всю обстановку, и деньги эти прожиты за 8 месяцев безработицы здесь. На свой заработок я не могу содержать семью в 5 чел<овек>. Отчаянные поиски работы не увенчались успехом, а на поданные заявления в здешний НКВД и в Москву, в Секретариат ЦКП (б) на имя тов<арища> Сталина никакого ответа; телефонные переговоры с сотрудниками НКВД кончаются всегда короткой фразой: "ждите повестки", — а повестки этой нет и нет, а в перспективе голодная смерть. У меня еще, как находящейся в моральном отношении в лучших условиях, т<ак> к<ак> я служу, еще осталась энергия бороться за себя и добиваться правды, но остальные члены моей семьи впали в полное отчаяние и инертность и даже не могут постоять за себя, чтобы сняли с них незаслуженное положение административно ссыльных, со всеми атрибутами этого звания — голодом, холодом и собачьей жизнью в сыром подвале. Вы, как женщина, лучше поймете наше горе, а мое в особенности, ведь на моих глазах гибнут люди, полезные работники и честные граждане. И я прошу Вас, Екатерина Павловна, узнать, почему не дают ответа на мое заявление, и какое тяжкое преступление мы сделали. Неужели нам ставят в преступление, что отец наш, выйдя сам из школы кантонистов и из писарей сделавшись чиновником, дал образование своим детям? Почему же теперь мы приветствуем, что дети рабочих получают высшее образование? Стороной я узнала, что Парт<ийному> коллективу нашего Жакт'а нужна была квартира, кот<орую> мы содержали в полном порядке.

Не дайте погибнуть целой семье, еще желающей принести пользу СССР.

Ю. Линден.

Жительство имею: Оренбург, Торговая площ<адь>, 54»[5].

Владимир Семенович Линден работал распространителем театральных билетов в Оренбурге. В октябре 1937 — арестован, 25 октября приговорен к ВМН и в тот же день расстрелян[6].

В октябре 1937 — Юлия Семеновна Линден была арестована, 5 ноября приговорена к ВМН и в тот же день расстреляна[7].