Всеволод Слукин (г. Екатеринбург)

Об Авторе: профессор Уральской государственной архитектурной академии, председатель Уральского общества краеведов, редактор альманаха «Уральская старина».

Сен-Женевьев де Буа
 

Цветы на камне - вечный символ скорби,
Чем краше цвет, тем тяжелей печаль,
Могильный холм земное поле горбит,
Где соль российских праведных начал.

В равненье строгом плиты с письменами,
Кресты восстали тысячей Голгоф.
Здесь спит народ с родными именами,
В чужбине дальней свой обретший кров.

Под сенью древ пехота и пилоты,
Казачий стан как будто лег в дозор,
Корниловцы припали к пулеметам,
Дроздовцы ждут сигнал на ратный сбор.

Давно мертвы, но так давно готовы
За Матушку, за Русь, еще на бой,
Ведь верили, что вдруг Всевышним Словом
Мир снова переменится судьбой.

Не донеся до нас, рассыпал Бунин
Последнюю строку в бесценный прах,
И будто предсказал он накануне
Дней окаянных беспримерный крах.

В осколках древней русской Атлантиды
Затихли звуки песен и стихов,
И страстный дух утихшей Зинаиды
Узнал секрет свободы от оков.

Здесь смолкло все, и стала жизнь неслышна,
А в души заглянул неясный сон.
Стояли так мы в немоте затишья,
И проливались капли через зонт.

Был дождь с грозой, земля в слезах просила
Забыть вражду, закрыть все двери зла.
В земле чужой лежала вся Россия,
Застреленная в ночь из-за угла.

***

«Замело тебя снегом, Россия»1,

Ты в грехе по макушку холма,

И в печалинках глаз твоих синих

Стеклянелые зерна бельма.

Ты не видишь, не чувствуешь бремя,

Что пригнуло, поставило ниц,

Может, мимо прошло твое время,

Расплескалось, не зная границ?

Может, век отзвенел твой былинный

И уходит за памяти круг,

Как уходит загадочным клином

Журавлиная стая на юг?

Как уносится лист пожелтелый,

За шагающим летом спеша,

Как, прощаясь с израненным телом,

Улетает в бессмертье душа?

Неужели пустые столетья

Заполняли твой сказочный дом,

И под каждой святою поветью

Благодать примирилась со злом?

Заслонили просвет истуканы,

И с добром прохудилась сума,

Даже горя в зеленом стакане

Больше нет – все испито до дна.

Лишь колеблется пламени блестка

На вселенских холодных ветрах,

Да в расплывшихся капельках воска

Отражается немощь и страх.

Кто в подсвечнике сменит огарок,

На алтарные камни светя?

Кто распутает с Богом на пару

Птицу счастья в бесовских сетях?

Вот тогда, может, в огненной пене

Встанет стяг над поверженным злом,

И золой перепачканный Феникс

Отряхнется, блеснувши крылом.

1 – строчка из старинного эмигрантского романса на слова Филарета Чернова.

Баллада о белом сапере

Памяти Петра Щербакова, русского сапера

Дядя Петя, ах, мой дядя Петя!

Светлый рыцарь из сказочных снов.

И на том ты, наверное, свете

Улыбаешься в щетку усов.

И сидишь на ременной сидушке,

И чужой починяешь сапог,

Поднимаешь железную кружку,

Чтоб отметить какой-то итог.

Дядя Петя, какие же пальцы!

В них страдала б виолончель,

С них слетали Шопена бы вальсы

И волшебная Моцарта трель.

Не сбылось. Только музыку боя

Знали гибкие пальцы всегда,

И машинку со спящей искрою,

С медным блеском концов провода,

Да еще динамит – друг сапера,

Зверя адского тихий притон,

Перемноженный с русским напором

Рвал германскую сталь и бетон…

…На восток поезда пропуская,

Взвод саперный – последний оплот – В предрассветном тумане растаяв,

По мосту, словно призрак, идет.

Мост-красавец сработан для счастья,

Стройной формы крутое ребро,

Может, сам инженер Н. Ипатьев

Дал на взрыв против воли добро,

Чтоб не пали в растерзанном прахе

Дети честных российских отцов.

Миг застыл, будто узник на плахе,

В остриях этих медных концов.

Все рассчитано дерзко и верно,

Чтобы нужное взрывом взломать –

В водный плен погружается ферма,

Как купальщица в нежную гладь.

Спасены – в том теперь нет вопроса –

И в грядущем заняли места

Белый сон в темно-синей матроске

И в соломенной шляпке мечта.

Накатился и стихнул в покое –

Так стихает оконченный бал –

Перед древней сибирской рекою

Краснозвездный безжалостный вал.

Замерла без огня и без звука

Боевая бессильная сталь,

И ушли поезда с перестуком

В эмигрантскую трудную даль.

Дядя Петя, порядки лихие

Жизнь свели в тот сапожный удел,

Ничего, может, святость России

Примет то, что ты сделать успел,

И тебе в день Вселенского бденья

В судный час у Святого Креста

Как великое искупленье

Бог зачтет эту ферму моста.

Песня о штабс-капитане

Выбора нет – кто кроме?

Встал на защиту святынь

Штабс-капитан Еремин,

России дворянский сын.

Брат на брата по крови,

Прав из них кто-то один.

Штабс-капитан Еремин,

России крестьянский сын.

Выжил ли в том погроме,

И где твой могильный тын?

Штабс-капитан Еремин,

России рабочий сын.

Вот в предрассветной дреме

Остался в окопе один –

Штабс-капитан Еремин,

России учительский сын.

Бой затихает в громе

С последней лентой в стволе,

Штабс-капитан Еремин,

Боль зажимает в скуле.

Пасти оскалив в реве,

Погоны прибьют к плечам.

Штабс-капитан Еремин

Плюнет в лицо палачам.

Ликом в райском проеме

Смотрит с небесных вершин

Штабс-капитан Еремин,

России любящий сын.

Куда вы опять, неуемы? –

Из генных слышим глубин –

Наш потомок Еремин,

России будущий сын.

Реквием по распятому полку

Памяти екатеринбургских воинов полка Иисуса Христа

Повернитесь-ка, ваше священство –

Френч к лицу вам, есть в этом толк.

Крестным ходом вошло духовенство

В неприемлемый верой полк.

Неприемлем, но Богом оправдан,

Снята заповедь им неспроста –

За Отечество, Веру и Правду

Шел стоять полк Иисуса Христа.

Шел стоять под знаменами Спаса

Во спасенье России-страны

От кроваво-террорного пляса

Краснозвездного сатаны.

От разгула вселенской напасти

В душу крепко вцепившейся лжи,

От законов неправедной власти,

Суть которых – молчи и дрожи.

Встали в строй защититься булатом,

Поддержать ослабевших плечом,

Не впервой выходить к супостатам

В черных рясах с крестом и мечом.

Крест и меч. Друг на друга похожи

И враждебны друг другу они,

Но когда мир колеблется Божий,

То становятся средством одним.

Вот по стенам трепещутся блики,

Стаи ворогов – смерти жнецов,

Их встречали суровые лики

Соловецких крутых чернецов.

Ни имен, ни награды, ни славы –

Лишь спасенье да вечные сны.

Гордым ляхам не отдали Лавры

Черноризые церкви сыны.

Поле боя – раскрытая книга,

И сошлись прочитать до листка

С Челубеями нового ига

Пересветы на гранях штыка.

Только время свернулось спиралью – Виснет тяжесть грехов сотен лет,

И в разрез с исторической далью

В этот раз проиграл Пересвет.

Кончен бой. И победа не ваша.

Полк распят, как Иисус на кресте,

На миру смерть и легче, и краше,

Мир не видел сражения те.

Мир не знает, лишь ведают Силы,

Как сражался, где каждый утих,

Где сравнялись с землею могилы

Непричисленных к лику святых.

Погоны

Белогвардейские погоны –

Последний русской чести след,

Вы словно древние иконы,

Лучите тайный теплый свет.

В просветах ваших боль печали,

Разлуки вечной скорбный плен,

Кого победами венчали,

Кому-то пораженья тлен.

В пустом сукне мундиров снятых

Давно уж нет хозяйских плеч,

В боях, в тюрьме, в пансионатах

Кто как, успели в землю лечь.

Сравнялось время. За пространством

Осталась разница судеб –

Кто в общей яме под Невьянском,

Кто под крестом в Сен-Женевьев.

Вплелись года в дожди косые,

Куда нас время завело?

В погонах старых – новь России,

Когда-то ставшей на крыло.

Владимир Зюськин (г. Екатеринбург)

Об Авторе: Род. в 1943 г. Работал журналистом. Автор нескольких книг стихов, публиковался в различных литературных изданиях.

Сатана взалкал

1

Свалилась в пыль и грязь Отчизна,

Сознанье потеряв от ран.

И смрадный ветер большевизма

Развеял по миру дворян.

«Россия, сколько в этом звуке»

Дикарства, боли, темноты,

Что голову сломали руки,

Стремясь уйти от нищеты.

2

Бог отвернулся. Сатана взалкал

И поменял все ценности местами.

И засверкал безумия кристалл,

А мы твердили: «Вождь великий с нами!»

Нетерпение

Колготятся вожди неспроста,

Горлопаня во тьме: «Вижу путь!»

Упоительна эта мечта –

Через десять ступеней шагнуть.

Все приходит в урочный свой срок.

Но вползает змеею в умы

Сатаной порождаемый слог:

«Не рабы мы!» Рабы-де не мы!

Человеческой кровью сочась,

Красный флаг, словно кожи лоскут,

Над планетой возник не сейчас,

Но к нему и сегодня идут.

Обрывается в пропасти след.

Да народ, нетерпеньем томим,

Красный цвет принимает за свет,

А рога на макушке – за нимб.

Допрос Гумилева

Допрашивал с почтеньем Якобсон.

Цитировал стихи его на память.

Старался. Делал вид, что восхищен.

И начала звезда поэта падать.

На кумачовом небосклоне лжи

И злобы, разорвавшейся как бомба,

Не до стихов, идущих из души.

Душа – фантом, реальна лишь утроба.

Ее предназначенье – поглощать.

И Якобсон, работая на совесть,

Заучивал изъятую тетрадь,

Родной утробе услужить готовясь.

А Гумилев, как и его Помпей,

Попавший в плен, смотрел в глаза без страха.

И слушал, как чирикал воробей,

Не знавшая полетов чести птаха.

Допрос тянулся долго, как обоз.

Допрашивающий петлял, как заяц.

Потом змеей бесшумно к жертве полз,

Почти что сути дела не касаясь.

«Ну вот и все. Вопросов больше нет», -

Сказал чекист, а прозвучало будто:

«Пройдите к стенке, дорогой поэт».

И он прошел. И не случилось чуда…

Соблазн власти

«Это есть наш последний и решительный бой»

(Из «Интернационала»)

Вскричали недочеловеки:

«Мы люди! Наша ли вина,

Что богом прокляты навеки,

Что наша жизнь как ночь темна!

До вас доходят божьи речи,

Заря над вами разлита,

А нам – тяжелый груз на плечи

Да крик, да щелканье кнута.

Но злоба копится под спудом.

И – вырван кнут из ваших рук.

Сломаем шеи вам, паскудам,

И разорвем неволи круг!

Свобода – бить, кромсать и рушить,

Иконы превращать в золу.

И с ваших чистеньких подружек

Срывать одежды на полу.

Пускай попробуют немытых,

Без соловьев и без луны.

У них румянец на ланитах,

А мы от пота солоны.

Серьезны мы. Нам не до песен.

Нас голод мучает и месть.

Содрав вас с кресел, словно плесень,

Мы в них уселись, чтобы есть.

Нет никого теперь над нами.

Смелее навались, братва!

Хватай руками и зубами!..»

Однако кончилась жратва.

Пустые миски облизали,

И, завершив сей славный труд,

Вздремнули, словно на вокзале,

Где поезда с буфетом ждут.

Но голод разлепил им веки.

Поняв, что у него в плену,

Завыли недочеловеки,

Как воют волки на луну.

Озлобившись, в зверином страхе –

С пустою миской околеть –

Все спорят яростно, до драки,

Что лучше: кресло или клеть,

Где хоть порою свищет плеть,

Но кость всегда дадут собаке.

Сергей Симонов (г. Каменск-Уральский)

***

Россия. Октябрь. Семнадцатый год.

Жребий брошен: орел или решка.

Рай без Господа и без господ.

Шагали в дамки, а вышли в пешки.

Ломали быт и порфирный гранит,

Застили взгляд окровавлено-алым.

И певшим «Боже, царя храни…»

Заткнули рот «Интернационалом»!

Людей сгибало ярмо идей,

Даже церкви ломали шапки!

И гвозди делали из людей

И вбивали в гробы по шляпки.

Так начинался смертельный разбег,

Продажа Руси за полушку…

Но шел позади Девятнадцатый век

И Александр Пушкин.