Об Авторе: Кузнецов Александр Александрович – писатель, ученый и альпинист. Он автор более 60-ти книг прозы и книг научно-популярного жанра. Кандидат биологических наук, доцент. Мастер спорта по альпинизму и Почетный Гроссмейстер Ордена альпинистов. Ветеран Великой отечественной войны. 

Крымская история

27 октября 1920 года Большой Дворец города Севастополь был полон офицерами, одни приходили, другие уходили, трещали телефоны, суетились ординарцы. В 3 часа Главнокомандующий барон П.Н. Врангель выехал на фронт для того, чтобы вручить новенькие , еще не освященные знамена Корниловцам, Марковцам и Дроздовцам. Вернулся он ночью, не вручив знамен. Под напором большевиков войска отошли на  линию Казак - Соленые Озера. На следующий день, 29 октября сданы были и Соленые озера войска отошли к ст.  Юшунь на последнюю линию укреплений.

Приказа об эвакуации еще не было, но по Нахимовскому проспекту и по Екатерининской уже тянулись к пристаням груженые подводы. Специальные воинские команды пресекали проявление каких-либо беспорядков. Произошел лишь единственный случай, когда офицер стал стрелять, высаживая уже погрузившихся в подводы. Он тут же был расстрелян, а Главнокомандующий заявил во всеуслышание: “Я прикажу расстрелять еще сотню, но наведу порядок”.

Во Дворце у камина сидел ординарец и сжигал бумаги. Мимо него проходит в свой кабинет усталый барон Врангель.

- Сидите, сидите, - сказал он вскочившему офицеру - Что холодно стало, так камин затопили?

Главнокомандующего у его кабинета ожидал начальник штаба генерал Шатилов.

- Ваше высокопревосходительство, англичане обещали взять 50 раненых, но это ведь капля в море; всех все равно нельзя взять и вывезти.

- Раненые должны быть вывезены и они будут вывезены, - уверенно заявил Врангель.

- Что должны быть вывезены, я согласен, но невозможного нельзя сделать.

- А я тебе говорю, что пока не будут вывезены раненые, я не уеду.

И ни один раненый в Севастополе не остался.

- Пять человек из казачьего конвоя ко мне, - приказал Петр Николаевич, - входя в свой кабинет.

Вошли казаки и встали у двери.

- Вот это, молодцы, - сказал барон, указывая на висевшую на стене огромную рельефную карту с изображением Перекопско-Сивашской позиции, - взять с собой я не могу, и оставить этой сволочи не хочу. Разрубите и сожгите.

Занимавшую почти всю стену рельефную карту с надписью “Нашему вождю от защитников Крыма 1920 года” казаки долго рубили шашками в одой из опустевших комнат Большого дворца.

Теперь Главнокомандующий почти не выходил из своего кабинета. То у него глава американской миссии адмирал Мак-Келли, то представитель Франции в России граф де-Мартель. А в штабе кипит работа, трезвонили телефоны, бегали адьютанты. Генералу Сколону приказано защищать до последнего северную сторону от моря до железной дороги, Кутепову - от железной дороги до вокзала и моря. Арьергард будет уходить в море последним. Конный корпус генерала Барбовича будет отходить к Ялте, кубанцы в Феодосию, донцы на Керчь. Там их ждали корабли. Все армейские части распределены по морским судам. 1-му армейскому корпусу предоставлены крупные транспорты “Херсон” и Саратов”. На кораблях” Сиам”, “Седжет”, “Рион”, “Кронштадт”, “Якут”, “Алмаз” будут вывезены военные и морские учреждения и семьи офицеров. Оставшиеся после погрузки войск суда предоставляются гражданскому населению.

К вечеру 30 октября в Большой Дворец прибывает группа французских офицеров. После непродолжительного разговора с ними в приемную, где ожидали совещания офицеры штаба, вышел в своей белой черкеске с Владимиром на шее и с Георгием на груди Петр Николаевич и с улыбкой сообщил:

- Вопрос улажен, господа офицеры. Армию, семьи и беженцев французы принимают. Чтобы показать, что мы находимся под покровительством французов, я поеду на французском миноносце. Подходя к Константинополю, миноносец поднимет свой мой флаг, наши суда кроме андреевского, поднимут еще и французский.[1]

Постепенно ко всем приходит уверенность том, что эвакуация произойдет организованно и без всяких эксцессов. Так все и осуществилось.

В последний день пребывания в Крыму к Главнокомандующему уже не в Большой Дворец, в гостиницу пришли 10 офицеров Корниловских, Марковских и Дроздовских полков. Три года эти полки героически сражались на фронтах гражданской войны. Они были опорой и надеждой Белой армии. Полки имели свою форму, оттого их называли цветными,  и свои боевые традиции, вроде той, что в атаках в этих полках не ложились и не пригибались, а шли во весь рост. И вот теперь по иронии судьбы им вручались знамена. Отбивая шаг, конвойные казаки выносят знамена и Главнокомандующий вручает их.

После этого заседала Кавалерская Дума ордена Святителя Николая Чудотворца и производились награждения этим орденом. 30 апреля, перед «выходом из Крыма» П.Н. Врангель учредил этот новый орден, исходя из того, что в войне русских против русских счел невозможным награждать российскими императорскими орденами. Девизом этого ордена стали слова: «ВЕРОЙ СПАСЕТСЯ РОССИЯ».Такая надпись шла в центре креста, в котором был изображен святой Николай Чудотворец. в Статусе ордена было сказано: «Орденом Святителя Николая Чудотворца может быть награжден лишь тот, кто презрев очевидную опасность и явив доблестный пример неустрашимости, присутствие духа и самоотвержения, совершит отличный воинский подвиг, увенчанный полным успехом и доставившим явную пользу». По своему Статусу  он был приравнен к ордену Святого Георгия, но носился все же ниже его, ибо для русского офицера не было ничего выше ордена Святого Георгия. Орден имел две степени. Крест 1 степени носился на шее, а крест 2-й степени – на левой стороне груди. Лента национальных цветов – бело-сине-красная. Отличался орден Святителя Николая Чудотворца от ордена Святого Георгия еще и тем, что им награждались не только офицеры, но и солдаты, имевшие не менее двух Георгиевских крестов (солдатские награда 4-х степеней).

Орден Святого Георгия изготавливался из золота и с помощью белой эмали, а орден Николая Чудотворца – из железа. Трудно было в Крыму наладить эмалевое производство, к тому же скромность внешнего вида креста как бы подчеркивала суровость обстановки. Первой степенью ордена Николая Чудотворца никто награжден не был. Даже сам Врангель получил от Думы только крест 2-й степени. Зато сохранился список кавалеров ордена Николая Чудотворца 2-й степени. В нем 337 имен.

Награждались герои, прошедшие через все тяготы жестокой войны; офицеры Корниловских, Марковских, Дроздовских  и Алексеевских полков, ходивших в атаки под ураганным огнем в строю, юнкера, студенты и гимназисты, стоявшие на пороге жизни, ничего не видевшие еще кроме войны, но горячо верившие в своих вождей. Тысячи и тысячи их сверстников усеяли поля России своими телами за по своему понятую любовь к Родине. Любовь, может быть, неосмысленную, больную, но пламенную и чистую унесли они с собой в могилы. Были среди награждаемых и генералы. Едва ли не половина белого генералитета полегла на поле боя, от самих Л.Г. Корнилова, С.Л. Маркова и М.Г. Дроздовского до убитого в октябре, при начавшейся уже эвакуации генерала Бабиева, который до своей гибели был ранен в боях 14 раз.

В это время по Екатерининской шли два молодых человека, один из них - крепыш в форме мичмана, другой тоже плотного сложения при невысоком росте одет был в штатское. Мичмана мы назовем условно Филиппом Матвеевичем Ивановым, а его товарища звали Владимиром Александровичем Брауном. Он был чуть постарше мичмана и отличался темно-рыжими, цвета меди волосами.

- Смотри-ка, Володя, - сказал мичман, - все магазины закрыты, а кафе еще работает. Зайдем? Страсть как есть хочется.

- На обратном пути. Сначала надо прочитать приказ Главнокомандующего и и решить, наконец, что будем делать. Да и на какие шишы? Деньги главного командования уже пустые бумажки. На них и чашку кофе тебе не дадут. Хлеб стоит 10-15 тысяч фунтов.

- Да уж.., - усмехнулся мичман, - ординарец Донского атамана за кусок колбасы в пять фунтов заплатил полмиллиона. Они подошли к Большому Дворцу и остановились перед круглой тумбой, на которой был наклеен приказ Главнокомандующего.

«Русские люди, оставшаяся одна в борьбе с насильниками Русская Армия ведет неравный бой, защищая последний клочок русской земли, где существует право и правда.

В сознании лежащей на мне ответственности, я обязан заблаговременно предвидеть все случайности.

По моему приказанию уже приступлено к эвакуации и посадке на суда в портах Крыма всех, кто разделял с Армией ея крестный путь, семей военно-служащих, чинов гражданского ведомства, с их семьями, и тех отдельных лиц, которым могла бы грозить опасность в случае прихода врага.

Армия прикроет посадку, помятуя, что необходимыя для ее эвакуации суда также стоят в полной готовности в портах, согласно установленному расписанию. Для выполнения долга перед Армией и населением сделано все, что в пределах сил человеческих.

Дальнейшие наши пути полны неизвестности.

Другой земли, кроме Крыма у нас нет. Нет и государственной казны. Откровенно, как всегда, предупреждаю всех о том, что их ожидает.

Да ниспошлет Господь всем силы и разума одолеть и пережить русское лихолетье.

Генерал Врангель».

- Ну, что скажешь? - спросил мичман.

- «Всех, кто разделял с Армией ее крестный путь». Я его не разделял, Филя, - ответил Владимир. - И пути, как сказано, неизвестны. Нас понесет судьба куда ей будет угодно, а хотелось бы самому решать свою судьбу.

- Решать надо сейчас. Командующему флотом приказано закончить погрузку завтра к 12 часам и к часу вывести все суда на рейд.

- Я остаюсь, - твердо заявил Владимир.

Мичман промолчал.

Вдали поднимался черный дым и стелился по городу. Горели склады Американского Красного Креста, и городская чернь громила его. На улицах уже не видно было военных подвод, тянулись телеги с женщинами и детьми. Большой дворец, возле которого  стояли наши друзья, опустел.

- Давай посмотрим, - предложил Филипп.

В вестибюле пусто, их никто не остановил. Пахло горелой бумагой. Но наверху лестницы еще стояли одиноко лейб-казаки с обнаженными шашками.

- Он переехал в гостиницу, - сказал мичман.

Пошли к пристани. Магазины не работали, но у булочных стоят очереди в ожидании выпечки. Оживленно сновали возле меняльных лавок и банкирских контор дельцы, пытающиеся раздобыть валюту. За фунт стерлингов давали уже миллион рублей.

На пристанях толпы народу, груды мешков и чемоданов, грузилось гражданское население. Толкотня, суета, но специальные офицеры- распорядители работали довольно четко. Люди знали на какой катер садиться и в каком порядке.

- Ведь дважды, Филя, правительство Советов и сам Фрунзе объявляли полную амнистию всем, кто останется. – убеждал мичмана Браун. - Не станут же нас расстреливать. Ну, заставят работать, как пленных, может быть, мобилизуют, как мы их пленных красноармейцев мобилизовали. Но ведь это не навсегда. Вытерпим. Здесь наш дом, наши родные, а там что? Твоя присяга? Но вед ты присягал Царю и Отечеству. Царя нет, а Отечество осталось. Какое никакое…Но решать, конечно, тебе…

- За меня уже решила моя нерешительность. Вон корабли уже на рейде. Я теперь дезертир, на моей  канонерской лодке «Страж» уже забыли кто такой мичман Иванов 2-й.

- Значит, остаемся?

- Ой, не трави душу!

- Ну ладно, ладно, все образуется, не переживай.

Мичман посмотрел на море, над которым повисло и слепило, кололо глаза солнце.

- Я же моряк. А теперь как вон те старые калоши, - указал он в сторону понтонного моста, где в бухте видны были силуэты «Иоанна Златоуста» и «Трех святителей», которые не могли уже выйти в море даже на буксире.

Генерал Врангель спустился по лестнице Графской пристани и на катере пошел к кораблям в Килен-бухту.  Вернувшись через полтора часа, с облегчением сказал встречающим:

- Войска погружены, сейчас грузятся заставы.

И высокая фигура Главнокомандующего вновь появляется на белых ступенях Графской пристани. Он в серой кавалерийской шинели  и в фуражке Корниловского полка с красным верхом и черной тульей. За ним идут офицеры штаба, адъютанты, несколько лейб-казаков. 1 ноября в 2 часа 40 минут его катер отчаливает от пристани.

126 судов российского флота, атакже иностранные корабли вывезли из Крыма более 130000 человек, из них 70000 солдат и офицеров. Эвакуация была организована безукоризнено. Ухали все, кто хотел уехать.

При занятии Севастополя красными Владимир и Филипп не показывались в городе, отсиживались в доме Володиной сестры Лизы. Ее дом стоял в полутора километрах от города, ближе в Инкерману.

Сестра Володи Брауна была бездетной вдовой. Муж ее, старший лейтенант флота Поливанов служил на Черном море на крейсере “Георгий Победоносец”. Когда в 1917 году наступил развал флота и был приказ разоружить офицеров, Командующий Черноморским флотом адмирал АВ. Колчак взял свою саблю, бросил ее за борт и сошел на берег. Керенскому он дал телеграмму, что командовать флотом больше не намерен. Начались перестановки и Поливанова, произведя в капитаны 2-го ранга[2], перевели на Балтику, назначив командиром миноносца “Уссуриец”. Вскоре он был убит матросами во время бунта во 2-й бригаде Линейных кораблей. Тогда подогреваемые засланными на корабли большевистскими агитаторами матросы убили 38 только морских офицеров и самого Командующего флотом адмирала Непенина. Елизавета Александровна, получила известие о гибели мужа, приехала в Гельсингфорс, но вскоре вернулась к матери в Севастополь.

Все новости друзья получали от прислуги Браунов татарки Тамары. И когда она принесла весть, что по городу расклеены приказы обязывающие немедленно всем лицам мужского полу старше 16 лет пройти под угрозой расстрела регистрацию, они решили, что лучше не подвергаться лишней опасности и пройти эту регистрацию. На ближайший от их дома пункт регистрации они пришли одними из первых. Происходила она на окраине города в большом поместье с обширным огороженным двором.

Когда Иванов и Браун подошли к этому дому, построенному в конце ХУ111 века в стиле классической русской усадьбы, с колонами и портиком, то у входа уже толпился народ и установлена была очередь. Большинство пришедших составляли солдаты, но пришло немало и офицеров снявших погоны, но сохранивших форму. Обменивались в пол голоса известиями и домыслами, всех интересовало что их ждет - концлагерь, высылка или мобилизация.

- Сначала, по всей видимости, нужна им общая картина, надо знать, сколько в Крыму осталось нашего брата, - предположил один из офицеров. - А уж потом будут решать, как и с кем поступить. Пока же, я думаю, только дадут справку о регистрации.

- Принимают там сразу несколько чекистов, - говорил мужчина в штатском.

- Выходили уже оттуда?

- Выходили. Сказали, нужны все документы, без них и разговариать не станут. Выпускают через задние двери, через двор.

- Володя, стоит ли? - засомневался мичман. - Не нравится мне все это. Может, подождать?

- Чего ждать, Филя? Жить без этой справки? Дрожать каждый день?

Первым пошел Филипп. Курчавый брюнет в кожаной куртке и с козлиной бородкой и в пенсне не назвался и не предложил сесть. Да и сесть было не на чем, перед столом чекиста стула не было. Зато у двери, ведущей внутрь дома, стояли два красноармейца с винтовками  со штыками.

- Документы, - проговорил чекист.

Мичман положил перед ним на стол свои военные документы и тот стал их листать.

- Так... Мичман. Офицер, - проговорил он как бы сам себе, и спросил:

- Почему остался?

- Хочу служить Родине, - ответил Филипп.

- Служить? Ты же дворянин. Как ты можешь служить трудовому народу? Где твой отец?

- Мой отец служил на Тихоокеанском флоте. Где он сейчас я не знаю. Мы потеряли связь.

- Тоже офицер, значит.

- Да. Капитан 2-го ранга.

- Ну,  где же твоя сабля, мичман? - с издевкой спросил чекист.

- В цейхаузе. Она ведь только к парадной...

- А револьвер? - перебил его допросчик.

- Там же. Уплыл.

Вдруг чекист воскликнул:

- А... “Страж”! Ты хорошо служил врагам революции.

Этого больше всего и боялся мичман. Канонерская лодка “Страж” за воинскую доблесть и успехи при “выходе из Крыма” была пожалована Врангелем вымпелами этого ордена Святителя Николая Чудотворца.

Чекист записал фамилию, имя и отчество мичмана, против них поставил слово “офицер” и красным карандашом букву “Р”. Затем сказал: ”Иди!” и кивнул красноармейцам.

- А мои документы? - осведомился Филипп

- Пока останутся у меня.

Наступила очередь Владимира.

- Кто такой? - спросил его рыжеватый, тощий, с зелеными и злыми, как у змеи, глазами чекист.

- Браун Владимир Александрович, кинооператор.

- Кинооператор?! Снимал зверства коммунистов?

- Нет, что вы.., - ответил Браун. -Мы снимали художественный фильм “Радость жизни”. А потом я не мог выехать. Там есть об этом, в документах. Киностудия Киева.

- Немец? - спросил чекист, листая документы.

- Русский немец. Мои предки в России с восемнадцатого века. Отец, дед и прадед были ...моряками.

- Офицерами, ты хочешь сказать.

- Офицерский состав Российского флота чуть ли не на половину состоял из обрусевших немцев-офицеров. От Крузенштерна до Эссена.

- Дворянин?

- Да.

- Имение было, земли?

- Нет, все Брауны были людьми служивыми. Земли не имели.

- А где то, что ты снимал, сукин сын? - повысил он голос.

- Все, в том числе и аппаратура, вывезено.

- Вывезли... В Европе будете показывать зверства Советов.

- В Польше был? - вдруг почему-то спросил чекист.

- В Польше? Почему в Польше?

- Отвечай! Был или не был?

- В Польше я не был.

Допрашивающий кивнул охранникам, сказал:

- Иди.

- А мои документы?

- Они тебе больше не нужны.

И против фамилии Брауна он поставил красным карандашом букву “Р”.

Они попали во двор, окруженный каменной стеной. Здесь стояли конюшня и какой-то сарай. Вдоль ограды прохаживались люди с наганами на поясах. Собралось во дворе около сотни человек. Все уже поняли, что попали в ловушку и судорожно искали способа спастись. Один разбежался и прыгнул на каменную ограду. Но руки его сорвались с посыпавшегося верха стены, он упал и был тут же застрелен. Два офицера попытались проникнуть в конюшню, их выволокли и пристрелили, оставив лежать по середине двора.

Услышав выстрелы, пришедшие на регистрацию стали расходиться. Вскоре к дому подъехали два автомобиля. В одном остались сидеть пять человек в кожаных куртках, а из другого в сопровождении четырех человек вышла небольшая женщина тоже в коже и перекрещенная ремнями. С правой стороны на них висел наган, а с левой полевая сумка. Черные волосы у нее были коротко подстрижены, лицо в морщинах напоминало печеное яблоко, а на носу сидело пенсне. Это была “фурия красного террора” Роза Залкинд по кличке Землячка. После взятия Крыма - секретарь Крымского областного бюро партии. Никакой Украиной в Крыму никогда даже не пахло.

- Сколько? - спросила она у главного в доме - Гольдштейна.

- 98, - ответил тот.

- Сколько отпустили?

-14 местных.

Она обернулась к одному из сопровождавших ее.

- Товарищ Нуйкин, жителей из ближайших домов выселить. Прямо сейчас. До темноты.

- Слушаюсь, товарищ Роза.

- Давай сюда всех твоих со списками, - приказала она Гольдштейну

Пришли четверо. Залкинд взяла у них списки, быстро просмотрела и сложила в полевую сумку.

- Делать все быстро, - сказала она. - У нас времени нет. Вайнер, дурак, собирает их в подвале, раздевает, а потом будет тащить через весь город. К четырем часам все уже должны стоять на месте. Все ясно?

Она вышла во двор в сопровождении приехавших и местных чекистов. Арестованные насторожились. К ней подошел поручик, не снявший погон.

- Вы, видимо, начальник, - сказал он Залкинд - тогда объясните нам, почему при обещанной амнистии нас арестовывают и даже убивают здесь?

Ни слова не говоря, Землячка вынула из кобуры наган и выстрелила  в грудь поручика. Повертев наганом, спросила:

- Ну, кому еще амнистии?

Чекисты подобострастно засмеялись. “Товарищ Роза” села в автомобиль и поехала наводить порядок в других пунктах регистрации. В этот день они работали по всему городу.

В четвертом часу ночи их вывели со двора и под усиленным конвоем повели в расположенному неподалеку оврагу, называемому Фисташковой балкой. Ночь была светлая. Поставили на краю, окружив конвоем, и стали чего-то ждать. На краю оцепления кто-то пытался бежать, и был застрелен.

- Володя, - шепнул Брауну мичман, - мы должны встать в последнем ряду, взяться за руки и при первых же выстрелах, если будем целы, сразу падать на дно оврага.

Постепенно они продвинулись к самому краю балки. И во время. Тут на всем скаку подлетела запряжена в тройку тачанка, развернулась и по стоящим на краю балки ударил с нее пулемет. Филипп с Владимиром скатились на дно оврага и на них падали и падали тела убитых. Когда смолк пулемет, к краю подошли чекисты и стали добивать раненых.

Расправа в Крыму была поручена Дзержинским неудавшемуся венгерскому Ленину еврею Бела Куну, чекисту Фельдману и Залкинд. 28 ноября “Известия временного севастопольского ревкома” опубликовали первый список расстрелянных 1634 человек, 30 ноября - второй, на 1202 расстрелянных. Только за неделю Бела Кун, Фельдман и Залкинд расстреляли в одном лишь Севастополе более 8 тысяч человек, а такие расстрелы шли по всему Крыму. По официальным данным, по приказу этой троицы в Крыму расстреляно более 50 тысяч человек. При этом Бела Кун острил в газете, весело мотивируя эти убийства так: “Товарищ Троцкий сказал, что не приедет в Крым до тех пор, пока хоть один контрреволюционер останется в Крыму”. Всего же в Крыму погибло, страшно сказать, около 300 тысяч человек, считая жен, детей, родных офицеров и русских людей, бежавших от большевиков от самого Петрограда. Они умерли от организованного голода и болезней. Читайте “Солнце мертвых” Ивана Шмелева. И можете в Москве на Пятницкой подойти к бывшему дому фон Рекка и на памятной доске прочесть, что здесь жила известная революционерка, старая коммунистка, член ЦКК с 1924 года и зампред Совнаркома СССР Роза Землячка. Есть и улица в Москве , названная ее именем. Умирала она в 1947 году парализованной в санатории старых большевиков в Переделкино. Своим барством она так опротивела обслуживающему персоналу, что к ней никто не подходил и она умерла в своих испражнениях.

При падении Иванов и Браун рук не выпустили, и когда затихла стрельба, уехала тачанка и, постреляв, ушли чекисты, Филипп потянул руку Владимира и тот застонал. Пуля попала ему в плечо. Иванов же остался цел. Непросто было вылезти из-под горы трупов. С трудом освобождая пространство, чтобы протиснуться на пол метра и подтянуть за собой Володю, Филипп медленно продвигался к краю оврага. Они были мокрыми от крови убитых, и это в какой-то степени помогало протискиваться между мертвыми телами. Кто-то еще стонал. Браун был в глубоком шоке, он не произнес ни слова, но механически выполнял все, что приказывал ему Иванов. А тот понимал, то выбраться надо затемно, иначе гибель. И они выбрались. Филипп разорвал свою тельняшку и перевязал рану Володи. Пуля попала в плечевой сустав и не вышла. Однако кровь удалось остановить. Браун плохо соображал и смотрел на него отсутствующим взглядом.

Вылезли из оврага и поползли вверх по склону к опустевшим домам. Собак возле них не оказалось, видимо, их пристрелили или хозяева забрали с собой. Оставаться здесь было опасно, следовало как можно дальше отойти от этого страшного места. И тогда они встали и пошли через кустарники во весь рост.

Когда рассвело, они упали в кустах.....Тут Филипп обнаружил, что на Брауне нет его рыжих волос. Он вылез из Фисташковой балки лысым

- Теперь тебе надо поспать, Володя, - сказал он, как боевой офицер понимая, что шок, из которого никак не мог выйти его друг, пройдет со сном. - Я не стану тебя будить сколько бы ты не спал.

Так и вышло. Браун проспал почти до вечера. Днем были тихо. Палачи убивали ночью, а днем спали, пока в подвалах сидели арестованные и ждали своей участи. Напугала мичмана лошадь. Она подошла и долго стояла, покачивая головой. По холмам бродили кони добровольцев. Вороные и гнедые, серые и пегие, они ходили по садам и балкам, заходили во дворы и ждали, когда их найдут хозяева.

Когда Браун проснулся, он с удивлением уставился на Филиппа.

- Ты что на меня так смотришь? – спросил тот.

- Филя, ты стал седым, - ответил Браун.

- Да? – провел рукой по своим волосам Филипп, и видя, что Брун пришел в себя, сказал: - А ты Володя полысел.

Теперь Браун провел по своей голове правой, здоровой рукой.

- Ничего, Володя, главное, мы живы, - успокоил его мичман. – Я думаю, нам надо за эту ночь добраться до Лизы. Сможешь?

- Смогу.

- Ну, а там будет видно…

Открывшая на рассвете им дверь Лиза, не узнала своего брата, пока он не заговорил. А тогда она зарыдала навзрыд так, что Филиппу пришлось зажать ей рот рукой.

- Тихо, Лиза, тихо! – успокаивал ее Браун. – Все хорошо, видишь, мы живы.

Врача решили не приглашать, Елизавета, бывшая сестра милосердия, вынула пулю и сделала все необходимое. Владимира уложили, для Филиппа нашелся старый его костюм, а свою морскую форму мичман спрятал в лесу.

Тамара приносила вести одна страшнее другой. Люди перестали приходить на регистрацию и начались облавы. Врывались в дома, искали офицеров и пойманных вешали на Нахимовском проспекте. Вешали и солдат, и гражданских лиц, арестованных на улице и тут же наспех казненных без суда. Севастополь опустел, люди попрятались в подвалах и на чердаках. Всюду весели плакаты: “Смерть предателям!” Офицеров вешали обязательно в погонах, штатские висели полураздетые. Вскоре такая же участь постигла и Екатерининскую, и Большую Морскую и даже Приморский бульвар.  И там уже раскачивались на ветру трупы повешенных.

После долгих размышлений и совета Иванов и Браун пришли к выводу, что дома оставаться нельзя. Был план укрыться в доме Тамары, похожем на саклю, но она жила не одна, а с младшей дочерью и зятем. И вот зять Эдем Аблялимович согласился принять их только на три дня. Он сказал:

-Надо уходить в горы. Красноармейцы начали ходить по домам, “собирать излишки”. Всех нас убьют.

По окраинам города больше всех бесчинствовали оголтелые орды матросов. Жарили конфискованных баранов, пили мускат и алигате, били бутылки о камни и плясали вокруг костров, обвешенные пулеметными лентами и гранатами.

На земле Поливановых, в глубине сада стояла развалюха, тоже бывшая сакля. В ней имелся небольшой чулан. Поместили туда Владимира, Филипп мог лечь только на полу, больше места не было. Решили пыль, паутину в сакле не убирать, а на пол положить немного хвороста, чтобы не было видно следов. Дверь в чулан сняли и повесели старые доски. Получилась старая стена, у которой можно отодвинуть доску и войти в чулан.

- Тебе. Филя, надо уходить, - говорил Браун со своего топчана. Мне сейчас не по силам, а тебе надо уходить.

- Куда?!

- Надо думать, думать, Филя.

- Мне бы добраться до Азовского моря,. Там есть надежные друзья.

- Ты знаешь, Филя, мне кажется зять Тамары Эдем связан с “зелеными”. Это в основном татары, они недолюбливают большевиков, да и офицеров там немало собралось после Новороссийской неудачи. Надо попытаться с ним поговорить.

- Попробуем. Но ведь красные теперь повсюду, особенно на железной дороге от Джанкоя на Керчь. А мне надо выходить куда-нибудь на Акмонай или на Кезы. Это удобнее всего из района Феодосии. Но как туда добираться если не по дороге?

Зеленые в Крыму набирали силу. Коммунисты в селах выставили ультиматум: “если не вернете ушедших в горы, то будете спалены”. На что зеленые в свою очередь заявили, коли так, они вырежут всех коммунистов и их семьи не только в селах, но и в городах. И с той и с другой стороны шел ожесточенный террор. Остаться целым в этой мясорубке было не просто.

Что и как произошло далее с Филиппом Ивановым и с Владимиром Брауном не знает никто, и мы дальше фантазировать не станем. а перенесемся на 25 лет вперед.

В мае 1945 года, сразу после Победы, я снимался на Одесской киностудии в фильме “В дальнем плавании” (по рассказам К.М. Станюковича) в роли матроса Егорки. Этот матрос-первогодок все делал не так, как следовало, за что получал синяки от боцмана Дзюбы. Но в конце фильма он спасал корабль.

На берегу Черного моря установили бассейн, в котором плавали модели кораблей Х1Х века. А за этим бассейном стола большая площадка. Когда палуба модели совмещалась с этой площадкой, то создавалось впечатление, что люди ходят, бегают, сражаются на палубе корабля. Такой прием назывался оптическим совмещением. Одновременно с нашим фильом снимался и фильм “Адмирал Нахимов”, поэтому требовалось довольно много моделей парусных кораблей самых разных размеров - от 30-ти сантиметровых до двухметрового корабля, с полной парусной оснасткой и стреляющими из бортов пушками. Сооружал эти модели кораблей Дмитрий Леопольдович Сулержицкий, человек лет пятидесяти и хромой (ногу он изуродовал в лагере на лесоповале).

Прибыл в Одессу специально для наших съемок парусный красавец “Принц Мирча”. Мы тогда конфисковали весь румынский флот в Констанце, в том числе и эту, как ее называли, увеселительную яхту румынского короля Михая 1-го, подарок Гитлера.

Меня всегда привлекали парусные корабли и тут целыми днями, свободными от съемок, я буквально не отходил от Сулержицкого, помогал ему и хорошо изучил парусную оснастку двух и трехмачтовых шхун, брига, баркентина, барка и парусного судна так и называемого - корабль. Знал названия рангоута и такелажа.

Режиссером нашего фильма был Владимир Александрович Браун, лысый, губастый, веселый человек. Владимир Александрович Браун (1896-1957) снял много морских фильмов. Его можно назвать киномаренистом. Это фильмы “Королевские матросы”(1934), “Сокровища погибшего корабля”(1935), “Моряки”(1940), “Морской ястреб”(1942). Во время войны он снимал “Боевые кино-сборники”. и как военный кино-корреспондент получил звание капитана 2-го ранга. Во время войны журналисты и писатели носили погоны, вспомним хотя бы Симонова или Твардовского. Может быть, здесь не обошлось без поддержки адмирала. А после войны Браун снял фильмы “Советское Черноморье” (1946), “Голубые дороги”(1948), “Мирные дни”(1951), “Командир корабля”(1954), “Море зовет”(1956), и по рассказам К.М. Станюковича фильмы “В дальнем плавании”, “Максимка” и “Матрос Чижик”. Он был лауреатом Государственной премии СССР.

 Браун одобрял мое увлечение и, бывало, подойдет к нам с Сулержицким и спросит меня:

- Шурик! Ну-ка, парусное вооружение фок-мачты на линейном корабле.

И я ему отчеканивал:

- Фок, фок-марсель, фок-брамсель, фок-бом-брамсель, грот-стень-стаксель, грот-брам-стаксель и грот-бом-брам-стаксель!

- Ну, молодец... А теперь скажи, что такое ахтерник?

Кормовой отсек.

- Правильно, Шурик. А вот что такое тренд? - задавал он ехидный вопрос.

- Не знаю.

- Конечно, не знаешь. Откуда тебе знать. Это утолщенная часть якоря.

Время было голодное, но наша кино-группа была поставлена на военно-морской паек, поскольку почти всем присвоили военно-морские звания и даже выдали форму. Сулержицкий, например, стал лейтенантом, хотя на флоте никогда не служил. Оператор (забыл его фамилию) стал капитан-лейтенантом, сам Браун облачился в китель капитана 2-го ранга. Но надо сказать, он действительно имел это звание. А я стал старшиной 2-й статьи.

Я тогда поинтересовался, спросил у Сулержицкого, как это Брауну все удается, и звания и пайки и даже корабль из Румынии для съемок? На что он мне ответил:

- Друг у него есть хороший.

- Что за друг такой?

- Адмирал.

- Какой адмирал?

И Сулержицкий назвал фамилию адмирала. Но как мы условились, он у нас проходит под фамилией Иванов. Будем считать его вымышленным персонажем.

- Это давняя история. Я скажу тебе, только ты не болтай. В 20-м году их вместе  расстреляли в Севастополе как белых офицеров. Да не добили. Ночью они вылезли из-под трупов. Причем Браун вылез лысым, а Иванов седым. Об этом мало кто знает, и ты помалкивай.

Эти слова Сулержицкого остались со мной на всю жизнь. И я вот так представил себе эту историю.