От Редакции:

В 1918-1938 гг. в Советском Союзе преследованиям было подвергнуто все российское население, начиная с тех, против кого была направлена революция: чиновники царского правительства, дворяне и помещики, офицеры Русской Императорской армии и флота, промышленники, купцы, домовладельцы, духовенство и миряне разных конфессий; и заканчивая теми, кто ее готовил: члены разных партий, интеллигенция; и теми, ради кого она совершалась: рабочие и крестьяне. При царившем беззаконии и произволе, отвергнутые властью, как полноправные граждане, с клеймом контрреволюционеров, позднее — "врагов народа", они были репрессированы: расстреляны, отправлены в лагеря, высланы, как правило, в отдаленные районы, лишены всех прав и имущества, изгнаны с родной земли вместе с семьей. Вырванные из привычной жизни и выброшенные в малопригодный для нормального существования мир, они стали изгоями в собственной стране, в полной зависимости от местных властей, не имея возможности заработать на жизнь, свою и семьи, обреченные на нищенское существование или смерть. В рубрике «Голоса АрхипеЛАГа» впервые публикуются подлинные письма и заявления самих арестованных или осужденных, их родственников, друзей, знакомых, хранящиеся в фондах ГАРФ: "Московский Политический Красный Крест" (1918 – 1922); "Е. П. Пешкова. Помощь политическим заключенным" (1922-1938). Журнал «Голос Эпохи» выражает глубокую признательность И.И. Осиповой за предоставленные материалы.

Письмо №1.

«…прошу Политический Красный Крест взять меня под свою защиту …»

ФУКС В. А. — в ПКК

ФУКС Варвара Александровна, родилась в 1868. С 1905 — сестра милосердия во время Русско-японской войны, с 1906 — в Николаевском госпитале в Санкт-Петербурге. С 1914 — сестра милосердия на фронте, с 1917 — в Сарапуле и в Казани, затем вернулась в Петроград, работала в госпитале, с 1922 — на пенсии как инвалид 2-й группы. 2 февраля 1924 — арестована и заключена в тюрьму "Кресты".

В мае обратилась за помощью в ПКК.

<22 мая 1924>

«В Политический Красный Крест

 сестры милосердия Варвары Александровны Фукс

Заявление

Я, нижеподписавшаяся, довожу до сведения Политического Красного Креста, что состою сестрою милосердия с 1905 года, т<о> е<сть> с Русско-Японской войны. В Японскую войну я провела семь месяцев на фронте, после чего я работала в эвакуационной Комиссии при Николаевском Госпитале, где в дальнейшем и осталась служить в качестве сестры милосердия и массажистки. Во время Русско-Немецкой войны я поехала на фронт и там проработала до революции. Во время  революции меня отправили на гражданский фронт в гор<од> Сарапуль, а из Сарапуля я сопровождала красные войска на Казань, после взятия Казани я вернулась в Ленинград и после двухмесячного отдыха поступила на службу по своей специальности в ВЧК в тюрьму "Кресты", проработав там год, меня сократили, т<а>к к<а>к везде шло сокращение штатов. По происшествии трех месяцев меня взяли в Центральный Красноармейский Госпиталь /б. Николаевский/, проработала два года, и во время эпидемии сыпняка заболела сыпным тифом, поправившись, работала еще полгода, но мое здоровье вследствие переутомления и болезни сильно ухудшилось и, пробыв необходимый для этого срок, пройдя через три врачебных комиссии, я была признана инвалидом 2-ой группы.

Не будучи больше на службе и не имея средств к существованию, я выхлопотала себе пенсию и, т<а>к к<а>к ею одной я не могла существовать, я прирабатывала немного. Средств у меня не было, кроме обстановки на одну комнату, и то часть вещей принадлежит сестре, из одежды я многое продала, т<а>к к<а>к пенсии не хватало, кроме этого у меня есть шестнадцать  образов, оставшихся после моей крестной матери игуменьи Новгородского Десятинного Монастыря и подаренных мне как благословение перед походами.

Поехав в деревню на более продолжительный срок для поправки здоровья, и боясь, чтобы образа у меня не пропали, я их оставили сестре милосердия Римской-Корсаковой, которую хорошо знаю и с которой прослужила с 1918-1922 года. Вернувшись из деревни, я их к себе не взяла, т<а>к к<а>к думала переменить квартиру. В ночь с 2 на 3 февраля с<его> г<ода> меня арестовали и при допросе ставят в вину укрывательство икон и незаконное получение пенсии, т<а>к к<а>к я могла работать, а я ведь не работала, а прирабатывала к пенсии, жить с одной пенсии немыслимо также, как и существовать своим случайным и редким заработком. Обвинили меня также в получении заграничных посылок, верно, я получила одну посылку через АРА и две через таможню. Это обвинение меня крайне удивляет, т<а>к к<а>к получение вышеуказанных посылок происходило открыто и через узаконенные Советской властью органы. Экспедитор этих посылок сестра милосердия Куприянова.

Ввиду всего вышеизложенного, прошу Политический Красный Крест взять меня под свою защиту и выхлопотать мне освобождение. Мне 56 лет. Нахожусь в Доме Предварительного Заключения на Шпалерной улице в гор<оде> Ленинграде.

Больше, чем о себе, прошу Кр<асный> Крест спасти от тюрьмы человека, Николая Федоровича Лошакова (жит<еля> Саперный пер<еулок>), мужа сестры милосердия Римской-Корсаковой, у которого хранились мои образа и который арестован из-за моих образов, совсем ни в чем неповинный.

Варвара Александровна Фукс.

22 мая 1924 года.

Ленинград»[1].

В ноябре 1924 — Варвара Александровна Фукс была приговорена к 3 ? годам концлагеря и отправлена в Соловецкий лагерь особого назначения. В мае 1925 — она вновь обратилась за помощью в ПКК.

<30 мая 1925>

«В Политический Красный Крест.

Заключенной в концлагерь в Соловках Варвары Александровны Фукс

Заявление

Прошу Политический Красный Крест ходатайствовать перед ОГПУ о моем освобождении. Виновной в причастности к церковному делу я никоим образом себя не признаю. Я арестована 2 февраля 1924 г<ода> и просидела в Предварительном заключении 9 месяцев. Мне было предъявлено обвинение по 68 статье, и допрашивали меня о происхождении находившихся у меня образов. Между тем, все эти образы мои личные и получены мною от моей крестной матери, бывшей игуменьи Новгородского Десятинного монастыря, с которою я не виделась 35 лет. Когда я уезжала на фронт во время Японской войны, я получила благословение образом, также и во время Германской. Церковных образов я не укрывала, да и взять мне их негде было. Все образы принадлежали лично мне. С 1905 года я служила сестрою милосердия в Николаевском военном госпитале, где кончила и курсы. 6 месяцев я работала в Харбине и 3 м на плавучем госпитале «Костроме». По возвращению с войны (Японской) работала в Николаевском госпитале в качестве массажистки и сестры милосердия до войны с Германией. В 1916 году была назначена на фронт в Головной отряд на ст<анцию> "Погорельцы" Минской губ<ернии>.  Проработав там более полугода, я в начале революции вернулась в Николаевский госпиталь, и была откомандирована в "Кресты" Чрезвычайною Следственною комиссиею. Прослужила один год и была уволена по сокращению штатов. Поступила снова в Николаевский госпиталь, была откомандирована на фронт в гор<од> Сарапуль Вятской губ<ернии>, где работала 6 месяцев и 2 месяца в Казани. Вернувшись оттуда, опять работала в Николаевском военном госпитале вплоть до 22-го года. Уволена по ст<атье> 36 по болезни сердца и хроническ<ому> ревматизм<у>.  В Доме Предварительного заключения я просидела 9 мес<яца> по 2 кат<егории> и приговорена к 2 годам концлагеря на Соловки. Здоровье уходит, мне 56 лет, и средств к существованию я не имею. Прошу не отказать ходатайствовать за меня перед ОГПУ. Одна надежда на Красный Крест. Под судом я никогда не была.

В. Фукс»[2].

На письме — помета секретаря ПКК:

«Копия  напр<авлена> в С<екретный> О<тдел>. 1/VI».

Письмо №2.

 «Как утопающий хватается за каждую палочку…»

КАРПУХИН М. А. — в ПОМПОЛИТ

КАРПУХИН Михаил Андреевич, родился в 1880. Проживал с женой и шестью детьми в Саратовской области, занимался сельским хозяйством. В 1929 — раскулачен и выслан с женой и шестью детьми в поселок Верколу Карпогорского района. В 1931 — переведен с семьей в поселок Шукши того же района.

В августе 1933 — обратился за помощью в Помполит.

 <24 августа 1933>

«В Центральный Комитет помощи политзаключенным

    с<пец>переселенца <в> пос<елке> Шукши

Карпогорского района Сев<ерного> края

Карпухина Михаила Андреевича

Заявление

Как утопающий хватается за каждую палочку или кустик, чтобы не потонуть, а спасти свою жизнь, так и я хочу приклонить голову под Ваше покровительство и просить Вашей скорой помощи. 4-й год живу в Севкрае с семейством в 8 человек, из коих 6 человек детей привезены все нетрудоспособные, 2-е детей из них старшие: дочь 16 л<ет> и сын 15 л<ет>  с   1-го дня приезда в с<ело> Верколу Карпогорского района пошли на работу на окатку леса по реке Пинеге, работали около 1½ м<еся>ца и денег ни одной копейки не получили. Это было в 1930 году, и так остались не получены до настоящего времени и не только у нас, а почти у всех спереселенцев, работавших в то время, т<ак> к<ак> тогда денег нам почему-то не платили, а потом уж дело и покрылось давностью; остальные четверо детей: старшая из них Анна 11 л<ет>, 2-я Вера 10 л<ет>, 3-я Софья 7 л<ет> и Николай 3 года, — жили все время на гражданском пайке, получая 230 гр<амм> хлеба на человека, на таком же с ними положении и их мать (моя жена), 51 года, влачила горькую жизнь тоже на гражданском пайке все время и до настоящего (время) момента гибнут с голода. В 1932 году в школе на поселке одна моя девушка Вера дошла до того, что с ней получился припадок от сильного малокровия, что установлено было поселковым медпомом Холтыгиной, которая, подоспев к больной, оказала ей помощь и тотчас заявила учителю, чтобы последний исключил ее из списка учащихся. И дала ей препроводительную в Карпогорскую больницу на лечение; чтобы не получилось с ней этого припадка в пути, с ней пошла вторая девушка постарше. Это было весной 1932 года. Во время лечения больной здоровая девушка взята была в "няни", а по излечению и последнюю тоже взяли и жили до настоящего времени сыты, обуты и одеты, и нас не тяготили, зарабатывая себе кусок хлеба. В настоящее время мною получены документы на всех малолетних детей в колич<естве> 4-х человек на выезд на родину, взятых на иждивение. Сам я тоже в январе 1932 года был разбит возом на ледороге и теперь с потерей трудоспособности и плохой заботы, а подчас обиды, как местной поселковой, а также и районной комендатуры, приходится ожидать только лишь голодной смерти. В мае м<еся>це сего года мне рай<онным> комендантом Киселевым было разрешено по случаю потери здоровья подыскать должность на техническую работу, каковую я с разрешения дирекции Карпог<орского> леспромхоза нашел и работал на почте в с<еле> Карпогорах 2 м<еся>ца счетоводом, но к великому несчастью л<ес>промхоз меня с работы снял и перебросил в Веркольский л<аг>пункт без моего согласия на 75 р<ублей> месячной зарплаты, тогда как я на почте получал 100 р<ублей>. Прослужив с 1-го августа по 24-е, мне и здесь в работе отказали. В июле м<еся>це с<его> г<ода> я получил от дочери Родионовой Евдокии письмо с приложением на имя районного ОГПУ заявления, которым она просит отпустить как меня, отца 53 лет, лишившегося трудоспособности, а также и мать на свое полное иждивение, заявление за ея подписью, подпись руки засвидетельствована тем учреждением, в котором она служит, и это заявление было тогда же передано рай<онному> коменданту Киселеву, который обещал передать на рассмотрение Краевого ОГПУ, но при том сказал, что нужно бы ей написать обязательство и засвидетельствовать в Нотариусе, но я хорошо знаю, что были случаи, отпускали прошлой осенью людей по форме написанной заявлением. В силу изложенного, я прошу названный комитет вступить с ходатайством или дать законное распоряжение краевому ОГПУ гор<ода> Архангельска по переселенческой части ускорить отпуск меня с женой на иждивение нашей дочери, а до тех пор мне с женой и отпущенным детям дать содействие вольного проживания в селениях Карпогорского района, где можно зарабатывать вольным посильным трудом, как нам, так и малым детям кусок хлеба, обувь и одежду, а не посылать на поселок за 40 верст от деревень на смертельный гражданский паек, где, кроме его, достать ничего нельзя. О результате сего прошу меня уведомить и разъяснить мне, куда может быть еще нужно обратиться, т<ак> к<ак> наше невежество заставляет нас переносить крайние обиды в смысле расчетов, побоев, увольнения с должности, отборов имущества с нарушением со стороны комендатуры революционной законности и другие.

              К сему подписуюсь М. Карпухин.

24/ VIII-33 г<ода>»[3].

Письмо №3.

«…я дочь декабриста …»

ДУБАСОВЫ Е. С. и Н. Д. — ПЕШКОВОЙ Е. П.

ДУБАСОВ Николай Дмитриевич, родился в 1899 в Кашине Тверской губ. (отец, Дубасов Дмитрий Николаевич, губернатор Сибири, в январе 1911 — скончался; мать Дубасова Евгения Семеновна). В 1918 — окончил гимназию. В 1920 — арестован и судим[4]. В 1928 — работал рабкором, с 1932 — работал заведующим проектно-сметной группой на строительстве комбината "Главмолоко" в Ленинграде. 27 апреля 1935 — выслан в Иргиз Актюбинской области, в июле переведен в Челкар.

ДУБАСОВА Евгения Семеновна, родилась в 1862 (отец Жеребцов Семен Николаевич, декабрист). Вышла замуж за Дубасова Дмитрия Николаевича, сибирского губернатора, в семье родился сын Николай. С 1911 — вдова, после смерти мужа проживала с сыном в Ленинграде, вела домашнее хозяйство. В марте 1935 — предлагалась к высылке, в апреле, после вмешательства ПКК, высылка ее была отменена.

В апреле 1935 — обратилась за помощью к Е. П. Пешковой.

<29 апреля 1935>

«Председателю Красного Креста ССР товарищу Пешковой

от Гр<ажданки>ки  Дубасовой   Евгении Семеновны,

проживающей   в г<ороде> Ленинграде, пр<оспек>т

  25-го Октября, дом 74, кв. 63   

Заявление

   Двадцать седьмого апреля 1935 года моего сына, Дубасова Николая Дмитриевича, административно выслали из Ленинграда в Иргиз, Казахстан. Принимая во внимание абсолютную невиновность буквально ни в чем моего сына (кроме дворянского происхождения) и мое происхождение — я дочь декабриста Жеребцова Семена Николаевича, прошу Вас вернуть в Ленинград на постоянное местожительство моего сына, как единственного источника моего существования. Я уверена, что только Вы, товарищ Пешкова, сможете разрешить это недоразумение, и тем самым дадите мне, дочери декабриста, спокойно дожить свою жизнь, а не превратите меня в нищую, так как иного источника существования, кроме помощи сына, у меня нет.

Евгения Семеновна Дубасова.

29 апреля 1935 г<ода>»[5].

В середине июня Евгении Семеновне Дубасовой было предложено выехать из Ленинграда за 101 км. В июле 1935 — к Е. П. Пешковой за помощью обратился Николай Дмитриевич Дубасов.

<6 июля 1935>

«Е. П. Пешковой

 Высланного из Ленинграда   Дубасова Н. Д., прожив<ающего>

г<ород> Челкар Актюбинской   обл<асти>, Базарная ул<ица>,  д<ом> 7. Почт<овый> адрес:    г<ород> Челкар Актюбинск<ой>   обл<асти>,

городская почта,    до востребования.

Я обращаюсь в В<ашем> лице к Комитету Помощи политзаключенным с просьбой ходатайствовать об отмене незаслуженной мной высылки из Ленинграда перед Председателем Комиссии по ликвидации об<щест>ва Ссыльных и Политкаторжан т<оварищем> Акуловым. Высылка явилась для меня позорным пятном после, по крайней мере, 7 лет созидательной и беспорочной работы, если не всех 17 лет существования Пролетарской диктатуры.

Прилагаю при сем копию моего заявления, отправленного мной на имя Председателя Комиссии по Ликвидации общества ссыльных и политкаторжан секретаря ВЦИК`а СССР Акулова непосредственно (г<ород> Москва, ВЦИК СССР).

Суть дела освещена в прилагаемой копии. Т<оварищу> Акулову направлено мной заявление, потому что я, восстановив свои права, хочу попрежнему материально поддерживать свою мать, гр<аждан>ку Дубасову Е. С., 73 лет от роду, дочь декабриста С. Н. Жеребцова, облегчить ее страдания, кроме основного желания работать на пользу Советского строя.

Ввиду того, что я без работы по специальности (техник-строитель) уже три с половиной месяца, и моя мать находится накануне голодной смерти и нищеты, прошу Вас, если найдете возможным, не задержать продвижение моего заявления, снабдив его В<ашим> ходатайством.

Заявление послано в июле.

Приложение: копия

Дубасов.

6/VII 35 г»[6].

К письму было приложено заявление на имя Председателя Комиссии по ликвидации общества ссыльных и политкаторжан от 6 июня 1935 года.

«Председателю Комиссии по ликвидации

общества ссыльных и политкаторжан

т<оварищу> Акулову

Дубасова Н. Д., прожив<ающего>

г<ород> Челкар Актюбинской обл<асти>, Базарная ул<ица>,   д<ом> 7.

Адрес д<ля> писем  —   г<ород> Челкар Актюбинск<ой>  обл<асти>, до востребования   городская почта,

                                                    Заявление.

Ввиду того, что в итоге настоящее мое заявление имеет целью, кроме продолжения моей работы для Советского отечества, являющейся единственной целью и удовлетворением в моей жизни, материальную помощь моей матери, Евгении Семеновне Дубасовой, 73 лет от роду, престарелой больной женщине, дочери декабриста Семена Николаевича Жеребцова, до последнего дня своей жизни не освободившегося от репрессии, наложенной на него царским правительством за участие в восстании 25 декабря 1824 года — я обращаюсь с настоящим заявлением в Ликвидационную Комиссию Общества ссыльных и политкаторжан.

23 марта этого года я был выслан из Ленинграда без предъявления мне каких-либо обвинений в Казахстан и вот уже четвертый месяц нахожусь без работы в г<ороде> Челкаре и без какой бы то ни было возможности оказать материальную помощь матери.

Решение Ленинградского НКВД является недоразумением, неправильно наложившим на меня незаслуженное пятно так как:

1) Когда умер мой отец, Симбирский губернатор Д. Н. Дубасов (в январе 1911 года), мне едва минуло 11 лет. В 17 году — году наступления Пролетарской диктатуры, мне было 17 лет.

2) Отец моей матери, Семен Николаевич Жеребцов, мой родной дед, принимал участие в восстании 25 декабря 1824 года и до последнего часа своей жизни отбывал репрессию, наложенную на него Николаем первым.

3) По окончании гимназии в 1918 году я вел самостоятельную жизнь, не скрывая ни своего происхождения, ни одной из мелочей моей жизни, не говоря уже факта пребывания под судом в 1920 году.

4) При моем допросе, несмотря на мои протесты, в протокол не было внесено заявленное мной обстоятельство, что мой дед С. Н. Жеребцов был декабристом, тогда как к моему делу должен быть приобщен формулярный список его, отобранный у меня при обыске.

5) С 1928 года, когда я вступил в непосредственное соприкосновение с общественностью с массовой работой, я включился в общественную жизнь, и с этого года уже твердо интересы партии и н<ашей> Советской страны окончательно стали для меня единственными, дававшими смысл моему существованию.

6) В этот период я включился в рабкоровскую работу и, выявляя ряд недостатков в работе Ленинградских учреждений и отдельных их руководителей, получал лишь удовлетворение, достигая порой ликвидации этих недочетов, но наживая себе порой серьезных врагов.

7). Совершенно характерным фактом является то обстоятельство, что моя мать, Евгения Семеновна Дубасова (дочь декабриста), 73 лет, беспомощная старуха, была оставлена в Ленинграде (11 апреля ей Ленинградским НКВД был возвращен паспорт), и лишь через три месяца  (в середине июня) ей было предложено выехать из Ленинграда за 100 километров.

Этим самым, при отсутствии у меня работы по моей специальности, она обрекается на голодную смерть от нищеты, без какой бы то ни было помощи близких.

8) В последнее время с 17 января 1932 года я работал на строительстве Ленинградского Молочного Комбината "Главмолоко" (последняя должность заведующий проектно-сметной группой строительства), принимал, как всегда, участие в общественной жизни строительства, неоднократно был премирован деньгами и в развитие приказа т<оварища> Микояна по окончании строительства I очереди был премирован Почетной грамотой ударника второй пятилетки и деньгами в сумме 500 руб<лей>.

Одновременно с работой я учился заочно на инженера, желая окончить стройфак и приносить еще большую пользу своей социалистической родине.

В данное же время я нахожусь в положении без прав, без работы по специальности, без какой бы то ни было возможности продолжения учебы, накануне дня, когда моя мать погибнет от голодной смерти.

Находясь в этом положении в Челкаре, я приравнен к людям, совместно с которыми я был выслан в Казахстан, идеология которых совершенно мне чужда и совершенно инородна, так как меня за созидательный период моей жизни воспитали Ленинградские пролетарии, бывшие руководителями в работе и общественной жизни тех учреждений, в которых я работал.

        Я прошу отменить Постановление Ленинградского НКВД и вернуть меня к работе, приравняв к тем гражданам, в среде которых я воспитался, как ничем не опороченный Советский гражданин, дав мне возможность продолжать работу не в условиях пария и не наравне с классовыми врагами; я убедительно прошу дать мне возможность оказывать материальную поддержку матери, вернуть меня к полноценной трудовой жизни. Я принимаю на себя обязательство работать еще лучше и продуктивнее, чем я работал в последние годы своей сознательной жизни, а также возвратить мою мать в Ленинград.

                                                                         Н. Дубасов.

6 VII 35.

г<ород> Челкар Актюбинской обл<асти>»[7].

Осенью 1935 — Николай Дмитриевич Дубасов был переведен в Аккемир Актюбинской области, в ноябре 1936 — находился там же. 11 сентября 1937 — арестован, приговорен к ВМН и расстрелян[8].