«Господи, какая удача! Посмотрели с полдюжины квартир в новых домах-монстрах возле Кремля, от Арбата до Маросейки. Тут есть чудо какие красивые - новейшего австрийского стиля «Модерн» с вычурными подъездами в форме глубокого завитка морской раковины, с окнами–лотосами, с чугунными коваными решетками оград в виде готических острых роз с листами. Все хорошо, но ту квартиру, которая устроила бы всех нас, мы с Вилли нашли в районе Чистопрудного бульвара.

Знаешь, дорогая Ютта, я все хотела спросить у тебя - ты говорила в своем последнем письме, что Ляйпциг тоже строит новое на манер Парижа и Вены, какую бы ты предпочла квартиру, если бы вышла сейчас замуж? Наверное, квартирку-бонбоньерку с видом на кирху. Впрочем, ты еще слишком молода для того, чтобы самостоятельно выбирать, твой будущий муж, а мой любимый младший братец, сам решит все эти проблемы или даже начнет строить свой дом. Все же, когда он вернется из своей Канады (представляю, как там, в Монреале, испортится его парижский французский), Эжен наверняка получит какую-нибудь архитектурную премию за оформление старорусских рядов на Нижегородской ярмарке.

Наших московских накануне нового века тоже охватил порыв ломки старого, обветшавшего. Хотим «воздухов» просвещенной Европы. Я так просто хочу в дом горячей постоянно воды из крана ванной и без этих дров, истопников на кухне и визга телег и ржания лошадей во дворе.

Так вот, о находке: квартира на втором этаже в новом высоченном шестиэтажном доме, отделанном серым гранитом по фасаду. Внутри дома - электрический лифт с лифтером в униформе на манер гостиницы «Франкфуртер Хоф», где ты встречала нас нынешней весной.

Ступени лестниц – серый мрамор, такие плоские и «легкие» на подъем, что мне в моем настоящем положении весьма удобно. На всю высоту фасада выходят сплошные, почти без перекрытий, огромные лестничные окна. На стенах меж полувоздушных лестничных пролетов - большие зеркала, причем, без рам, но все же как бы обрамленные по полям цветными зеркальными кусочками, наподобие желтых кувшинок на зеленоватых листьях. Везде ковры, воздух, свет...

Дом тот в тихом переулке, что застроен купцами братьями Гусятниковыми, а знаменит проулок этот голубым особняком, выстроенным недавно другом нашего Эжена модным уже архитектором Диттенпрайсом для – вообрази (!) – нового русского нувориша, бывшего крестьянина! Соседями будут Беренсы; поговаривают, что сами Высоцкие, чаезаводчики, которые сейчас должны вернуться из Китая, подрядили племянника Кляйнов ну прямо на дворец! Интересно, в шанхайском ли стиле?

Ну да Бог с ними, я хотела описать тебе саму нашу квартиру. Мы не стали снимать ее на год, а арендовали сразу на двадцать лет, так решил мой Вилли, он отлично понимает в таких делах, ведь успешно практикующий домашний доктор должен жить поблизости от солидных клиентов. Так вот, квартира: 8 основных помещений расположены так, что выходят на площадку грушевидной формы, то есть сначала идет весьма просторная передняя - шестиугольная, скорее, право, овальная, как утолщение груши, которая затем переходит в длинный коридор (будто верх этого воображаемого плода).

Шестигранник той потрясающей прихожей имеет на каждой грани по одной двери: парадная входная – в центре, слева от нее – дверь приемного кабинета, далее следует дверь гостиной; прямо напротив входа – дверь в узкий коридор жилых покоев, а справа – от столовой и, наконец, от просторной кухни. Двери в парадно-гостевые покои и в кухню - двустворчатые, а поверху имеют прозрачные стекла. Кабинет и кухня оборудованы внутри небольшими тамбурами, чьи стенки поверху на треть сделаны из толстого стекла в частых переплетах и, как ширмы, не доходят до потолков. Создается ощущение дачной веранды и необычайной легкости пространства.

Между кухней и столовой в стене устроена потайная вытянутая арка для подачи горячего, с узкой дверью на кухню. В кухне же под широким подоконником размещен просторный ледник. Газовые кухонные плиты и газовый нагрев воды в ванной комнате. Отдельный вход для прислуги.

Представь себе, что я увидела там и ощутила, когда впервые мы с мужем побывали в этой квартире утром в двенадцатом часу: это был восторг, и ты сейчас поймешь, почему.

Подъехали в коляске к дому 14 в Чудовом переулке, что неподалеку от дворца князя Юсупова у Красных ворот, где няня моя гуляет иногда с малышкой (знаешь, Ютта, Эжен мне рассказал, что ограда юсуповского сада знаменита на всю Москву, ее не то привезли, не то вылили по образцу церковной в ярославском поместье старого князя). Швейцар открыл тяжелую парадную дверь, сопровождающий ждал нас внизу и провел на второй этаж. В левой стороне он своим ключом открыл огромную входную дверь в квартиру под шестым нумером (а надо заметить, что потолки в ней необычайно высокие – около пяти метров, и латунная табличка с цифрой расположилась почти под сводом).

Прохожу в прихожую первая, Вилли спрашивает, еще в дверях, где зажигается электричество, бой показывает на выключатель, на медный колокольчик тоже электрического звонка и на трубки телефонного аппарата на резной полочке, подвешенной слева на стене. Вдруг я говорю им, чтобы не включали сейчас электричество.

Я просто замираю, как зачарованная, в легкой дымке голубого света, он льется в просторную прихожую сверху из застекленной части закрытых дверей, я как бы внутри волшебного фонаря с прозрачными верхними стеклышками. На гранях чисто вымытого новенького хрусталя над дверьми сияет солнечная радуга, и она отражается мелкими брызгами в подвесках шарообразной хрустальной же люстры в центре прихожей.

Дорогая Ютта, когда все же был включен свет и были открыты все двери, анфиладой, ощущение чуда не то чтобы вовсе исчезло, но перешло как-то сразу в воспоминание. То есть квартира эта стала совершенно моя, понимаешь, и уютная, и красивая и – я знаю теперь – волшебная».

х х х

Кусок старого, а вернее старинного письма на плотной, красивой, почти не пожелтевшей от времени бумаге, Девочка нашла в кладовке своей «родовой» коммуналки, в пыльной, квадратной, как чемодан, плетеной корзине со множеством застежек. Нутро этой допотопной корзины было обшито клетчатой зеленой шерстяной тканью и скрывало до поры до времени, пока ремни застежек не полопались, кучу писем на непонятном Девочке языке. Вернее, на трех чужих языках. Лишь этот обрывок русского письма можно было с напряжением понять, и хоть почерк был крупный и каллиграфически четкий, твердые знаки мешали, они почему-то норовили читаться как мягкие.

Девочка читать умела с пяти лет, в кладовку она приходила спасаться от тесноты комнаты, в которой жила ее большая семья. Кладовка, бывшая когда–то «гардеробной», представляла собой квадратное, без окон, небольшое помещение в виде высокого колодца с широкими внахлест по периметру на пяти уровнях полками из неструганых белых досок, чуть пахнувших хвоей.

На самодельных этих полках лежала всякая рухлядь, от всех соседей, какие-то ржавые тазы и корыта, чугунные утюги, дырявые баки и тюки с тряпьем. Полки, хоть и прочно висели на глубоко вбитых в стены костылях, просто прогибались под тяжестью этого хлама.

На потолке висела голая груша тусклой лампочки, на полу, привалясь верхним концом к полкам, громоздилась здоровенная, вся в засохшей масляной краске, шатучая стремянка. В небольшом свободном от барахла квадрате в центре комнатки стоял, изображая стол, высокий табурет, накрытый старой льняной салфеткой, украшенной рваным «ришелье». Под этим табуретом ютился сбоку очень низенький детский стульчик. За этим как бы столом, сидя, скукожившись, на маленьком как бы стуле, девочка читала. Запоем; иногда по ночам, закрывшись от квартирного населения намотанной на гвоздик в стенке и на дверную ручку бечевочкой. Иногда эту бечевочку обрывали соседи, чтобы закинуть на полки кладовки с глаз долой набитые всякой дрянью мешки.

Они бесцеремонно сгоняли Девочку с места, вставали в тапках прямо на «скатерть» высокого табурета, потом перешагивали на ступеньку деревянной лестницы и закидывали старье на «свои» полки. Спуск давался гораздо труднее. Редкие ступеньки были частью подломаны, частью отсутствовали вовсе. Надо было хорошо изучить все тонкости и подвохи этой стремянки, чтобы не грохнуться. Мало кому удавалось избежать падения, хоть и низкого, и трудно было Девочке удержаться тогда от звонкого хохота.

Иногда в кладовку к Девочке приходили подруги-ровесницы со двора. Их было трое, ровно по количеству «нормальных» ступенек стремянки, на которых Девочка рассаживала своих гостей. Сама она садилась тогда на свой стульчик лицом к разместившимся на лестнице подружкам и спиной к двери. Общались очень весело и громко, потому что Ирка, как самая маленькая и легкая, сидевшая обычно на верхней ступеньке, часто взбрыкивала и ботинками задевала Светку со средней ступеньки. Та, в свою очередь, дергала руками и била Ирку по коленкам, а Ольга внизу резко запрокидывала к ним голову, чтобы посмотреть, что там происходит сверху, и стукалась головой об дно корыта на стене. Происходил звук «Бом-м-м!» - ну прям как Царь-Колокол, комментировала просвещенная хозяйка, - и все четверо кисли от смеха. Громче всех заливалась веселая Девочка, даже подпрыгивала на своем маленьком стульчике и повизгивала от смеха.

Но однажды вдруг рожицы всех троих, сидящих на лестнице, одновременно вытянулись, и смеяться девицы резко перестали. Хозяйка же продолжала громко, с воплями, хохотать одна, ничего не подозревая, но потом как-то боком-боком развернулась лицом к двери и тоже, но медленнее, чем подружки, замолчала, сильно покраснев. Дверь кладовки была настежь распахнута, на пороге стояла старуха-соседка, самая древняя среди жильцов, Елена Ивановна, бывшая хозяйка всей квартиры. Она давным-давно в полном одиночестве жила в своей собственной библиотеке, то есть единственной (не считая кухни) неразгороженной комнате, где изначально было только одно, к тому же, балконное, окно. Елена Ивановна в толстых роговых очках огромными глазами просто молча, но строго смотрела на шестилетних дурочек. Потом так же молча она закрыла дверь и ушла.

Никогда еще Девочке не было так стыдно. Ирка, Светка и Олька попрыгали с лестницы, как воробьи, и разбежались по домам, не говоря ни слова.

Некоторые соседи молча гасили свет в кладовке, выходя вечером из туалета или из ванной комнаты, так как все три выключателя были рядом, со стороны коридора. Тут Девочке становилось не то, чтобы страшно, но не по себе. Тогда она сама обрывала бечевку и выходила в темный коридор, на ощупь добираясь до двери своей комнаты.

Квартира Девочки представляла собой огромную московскую коммуналку из 15 (бывших 8) комнат столичного «доходного» дома конца 19-го века, в 25 минутах ходьбы от Кремля, на Чистых Прудах.

Высота потолков - метров пять; когда наряжали с бабушкой елку, ставили не старую стремянку, нет, Боже упаси! Снимали с обеденного круглого стола скатерть, стелили газету, на нее ставили кухонный прочный стол, на него – высокий «общественный» табурет, а уж на табурет – Девочкин хоть и маленький, но крепкий стульчик из кладовки. Тогда рукой можно было дотянуться до елочной макушки и надеть на нее красную, рубиновую, почти кремлевскую звезду.

В многоугольной просторной прихожей было много дверей, если считать и входную, не было только двери в узкий длинный коридор. С правой стороны единственная «стеклянная» по верху огромная дверь вела в кухню, рядом и слева такие же двери, но забитые вместо стекол фанерой, не вели никуда, перехваченные крест-накрест досками. В их нижней части были прорублены неширокие входы.

На кухне ютились 14 столов, и хоть она и была площадью в 36 кв. метров и имела «тройное» огромное окно во двор, но широкий подоконник тоже использовался как стол. У стены справа стояли две газовых плиты по 4 конфорки. Перед плитами, в правом дальнем углу, возле самой двери на «черный ход», была раковина с единственным краном для холодной воды. Под раковиной стоял трехведерный мусорный бачок с крышкой. На крышке этой любил спать старый коммунальный кот Васька. Еще он любил попить водички прямо из-под кухонного крана, как и Девочка.

Ближний угол справа от входа в кухню занимала небольшая комнатка со стеклянными поверху стенами – прежняя кладовая для продуктов, свет в нее попадал только через окно кухни, но там жила теперь семья из 3-х человек.

По бокам длинного коридора было когда-то по 2 двери с каждой стороны – слева в бывшую спальню хозяев, за ней - в бывшую детскую; справа вдали – в бывшую комнату для нянь и горничных, а ближе к кухне - в бывшую библиотеку.

Все эти двери тоже были давно заколочены и, как и коридорные стены, закрашены вагонной темно-зеленой краской, а рядом прорублены по две новые – на каждое окно выгородили по узкой комнате. Велосипеды и раскладушки, стиральные доски, лыжи и санки - все обернутое в пыльные тряпки или в брезент имущество висело на прибитых жильцами крюках и устрашало своими очертаниями, грозно раздувая коридорные бока.

В торце длинного коридора еще 4 двери: слева - в ванную комнату, далее - в туалет, затем – в бывшую гардеробную (ныне «кладовку» со стеллажами для рухляди и корыт), а в правом углу - новая дверь в половину комнаты для прислуги.

На 1 ванную и 1 туалет приходилось в квартире 22 человека: 17 соседей плюс 5 человек - семья девочки: она сама, ее бабушка, мать, отчим и младший брат.

Полы в ванной комнате, в туалете и на кухне были когда-то выложены черно-белым кафелем в виде ромбов и кубов, создававших ощущение объема. Теперь плитки во многих местах были выбиты, выщерблены и заложены простыми досками. Сама ванна в квартире была ужасна – огромная, черная внутри, отколупанная по бокам и особенно по дну. На стенах, кроме газовой колонки с толстым желтым краном, доходящим и до огромного разбитого фаянсового умывальника, было прибито здоровыми гвоздями прямо через голубоватый «мраморный» кафель множество деревянных пустых полок для отсутствующего мыла и полотенец. Все держали свои банные принадлежности по комнатам.

Но под ванной было одно, известное, наверное, только Девочке, чудо: ванна стояла на четырех огромных бронзовых львиных лапах. Когда делали капитальный ремонт, старую ванну заменили на маленькую, в которую больше не влезало корыто для белья. Львиные «ноги» спилили газовой сваркой и унесли в неизвестность.

Фарфоровая ручка сливного бачка в туалете висела на бронзовой же отполированной цепочке и представляла собой изящный дамский кулачок с едва прорисованными перстнями и английской надписью на браслете вокруг запястья «Ве саreful». Как сохранилась ручка эта до первого ремонта квартиры в середине шестидесятых годов, остается тайной, покрытой мраком.

Исчезла она, когда бачок сменили на новый, низкий, с пластмассовым черным отвинчивающимся шариком. Шарик этот пропал сразу же после первого ремонта нового унитаза. Поговаривали, что сантехник дядя Сережа случайно унес его в кармане своей форменной телогрейки и потом потерял. Неизвестно. Такие шарики в новых отдельных квартирах в хрущобах стоили по три рубля. Пол-литра водки можно было купить на такие деньги.

Зато почтовый адрес девочки звучал гордо: Москва-Центр, улица Кирова, переулок Стопани, дом 14, кв. 6.

На входной двери в квартиру со стороны лестничной клетки прибиты были 4 железных почтовых ящика, 1 общий звонок и латунная табличка с фамилиями жильцов и количеством звонков каждому, итого 14 звонков.

В коридоре на стене слева от входной двери висел общий телефон. Крупная надпись с адресом и номером «Б-8-34-07» приколота была иголками и булавками к обоям над телефонным аппаратом. Надпись эту сделали вырезанными из газет и наклеенными на лист бумаги клеем канцелярским казеиновым печатными буквами.

В кухне на левой стене, сразу за дверью, висела Доска объявлений с «Графиком дежурств по уборке квартиры», со счетами на оплату телефона и коммунальных (буквально) услуг. Левая створка кухонной двери, собственно, просто отсутствовала, а правая, без стекол, навеки была задвинута каким-то странным столиком на единственной очень толстой ноге по центру. Бабушка сказала, что это бывший «ломбардный», с остатками зеленого сукна, а ныне изображающий кухонный.

Ломберный этот столик вовсе не был заложен в ломбард. Его отнесли в антикварный мебельный комиссионный магазин на Фрунзенской набережной понятливые новые соседи-бакинцы незадолго до Олимпиады. Получили немало. В ящичке для карт завалялся серебряный николаевский рубль и листик чьего-то письма на старой плотной веленевой бумаге:

«Милая Ютта, ты просила меня присылать тебе письма по-русски. Вот я и исполняю твою просьбу. Мы ждем тебя на Рождество у нас в Москве, в нашей новой квартире.

Обнимаю тебя, моя дорогая! До встречи!

Helen Brandt, Moskau, im August 1900».