«…Ныне его высокопревосходительство в предписании своем военно-окружному начальнику генерал-майору Реуту дал знать, чтобы от Шамиля никаких писем не принимать и воспретить вам без особого приказания вмешиваться в дела, для вас совершенно посторонние, а также не входить ни в какое посредничество между нами и Шамилем. Ежели сей последний действительно желает остаться спокойным и дает слово не распространять своего шариата, то может обратиться с просьбою о даровании сей милости прямо к господину корпусному командиру или через генерала Реута и при том случае представить сына своего в аманаты в город Тифлис, где его превосходительство расположил доставить ему приличное образование.
       Таковую волю его превосходительства, сообщенную мне в предписании господина генерал-майора Реута от 11 сего декабря за № 269, сообщаю вам для должного на будущее время согласно оной с вашей стороны исполнения и объявления о том Шамилю».

       Из письма ген. м. Клюки фон Клюгенау чиркеевскому старшине Джамалу
 

Подробную биографию этого генерала дает Исид Гржегоржевский (Генерал Клюки фон Клугенау, очерки военных событий на Кавказе 1818—50 гг. «Рус Стар», 1874, № 9 и 11 и 1875; В Н Н-ов Кавказ экспедиция в 1845 г «Военный Сборник», 1907, № 1—4):  «…генерал,  родился  в Богемии в 1791 г; в 1803 г поступил в Винер-Нейштадтскую военную академию, но по живости своего характера плохо здесь учился и много шалил, за что и был выписан в 1808 г кадетом в пехотный полк, стоявший в Лайбахе. Здесь он поступил в юнкерскую школу, но и в ней учение шло плохо.  Когда в 1809 г. всех юнкеров потребовали в полки и ввиду войны с французами произвели в офицеры, Клюки фон Клугенау за шалости не был удостоен производства и только 17 августа 1809 г. был произведен в офицеры. По капитуляции Лайбахской цитадели Клюки фон Клугенау вместе со всем ее гарнизоном попал в плен к французам, но скоро был отпущен на честное слово.

В кампании 1813 года Клюки фон Клугенау участвовал в сражениях под Дрезденом и Лейпцигом и в последнем был контужен. Когда по окончании войны австрийское правительство, тяготясь значительным сверхкомплектом офицеров, предложило единовременную выдачу двух годичного оклада жалованья тем, кто пожелает выйти в отставку, Клюки фон Клугенау   воспользовался этим и уехал в Россию, где в 1818 г. был принят в службу с чином поручика и назначен в 8-й егерский  полк на Кавказе.  Здесь он принял участие в экспедиции Ермолова в Дагестан для закладки крепости Грозной и в воздаяние отличной храбрости, оказанной при штурме Дженгутая, во время которого он, бросившись со взводом в штыки на неприятеля, укрывшегося в мечети, переколол его, был награжден орденом св. Анны 3 степени. 

Произведенный в 1819 г. в штабс-капитаны, Клюки фон Клугенау   участвовал затем в постройке крепости Внезапной и сражался с лезгинами под Байтугаем (29 августа) и Лавашами (19 декабря).  По расформировании в 1820 г. 8-го егерского полка Клюки фон Клугенау был переведен в Грузинский гренадерский полк, с которым и принял участие в отражении джарских лезгин, вторгшихся в Кахетию. При штурме лезгинских укреплений близ села  Катехи в урочище Капи-Дара (3 марта 1822 г.) Клюки фон Клугенау атаковал со своей ротой центр неприятеля укрепление и первый ворвался в него, изрубив двух лезгин, один из которых выстрелил в него в упор, но пуля, скользнув по пуговице, разорвала на нем лишь сюртук. За это дело Клюки фон Клугенау  был награжден чином капитана и орденом св.  Владимира 4 степени с бантом. 

Произведенный в 1825 г. в майоры, Клюки фон Клугенау  был переведен в 42-й егерский полк, квартировавший тогда в Карабаче, в 20 верстах от крепости Шуши. Прибытие его к полку совпало с началом войны с Персией, и он едва пробрался в Шушу, где собрался весь полк.  В обороне ее Клюки фон Клугенау принял самое деятельное участие, особенно отличился при вылазке 1 августа для выручки наших фуражиров, неоднократно был посылаем комендантом крепости к Аббасу-Мирзе для переговоров и, наконец, был отправлен к Ермолову в Тифлис для доклада о положении в Шуши. Вернуться в осажденную крепость Клюки фон Клугенау  уже не удалось, и он был прикомандирован к 7-му карабинерскому полку (впоследствии 13-й лейб-гренадерский  Эриванский полк), с 6 ротами которого он и принял славное участие в разгроме персидской  армии при Елисаветполе, причем удачным движением своих 6 рот он отрезал части левого неприятельского фланга путь отступления и заставил ее положить оружие. Им было взято при этом 900 сарбазов, 5 офицеров и 3 знамени.  Награжденный за это сражение орденом св. Георгия 4 степени, Клюки фон Клугенау был назначен в 1827 г комендантом Карабагской области и на этой должности зарекомендовал себя выдающимся, энергичным и бескорыстным администратором, стяжавшим любовь местного населения. Между прочим, на Клюки фон Клугенау как коменданте области лежала обязанность заготовки и доставки провианта для войск, действовавших в направлении на Тавриз, и он отлично справился с этой трудной и сложной задачей, разработав для этой цели дорогу на Нахичевань.

В 1828 г. Клюки фон Клугенау был переведен в Эриванский карабинерский полк и принял с ним участие в следующем году в войне с Турцией на Кавказе. В Шаушетских лесах он захватил с боя большой  неприятельский транспорт, а в сражениях при Котанлы и Мили-Дюзе (19 и 20 июня 1829 г.) лично водил батальоны в штыки на завалы и удачным обходным движением левого фланга противника отрезал ему путь отступления.  Последними блестящими делами его в эту кампанию были штурм села Харта и города Байбурта, где он штыками выбил турок из Чорохского ущелья.  Наградами ему за эту войну были чин подполковника и золотая шпага.  В 1830 г.  Клюки фон Клугенау принял участие в усмирении джаро-белоканских лезгин и при штурме крепости Закаталы был тяжело ранен пулей в ногу. Едва оправившись от раны, он по собственному желанию весной 1831 г. принял участие в экспедиции в Дагестан и, командуя особой колонной из 7 рот Эриванского полка, взял штурмом села Хучни и Хомеда и участвовал в рассеянии 10-тыс скопища горцев при селе Эрпели. 

Когда в 1832 г задумана была новая экспедиция в Чечню и Дагестан, Клюки фон Клугенау получил в командование особый отряд из 5 батальонов пехоты, 1 казачьего полка и 12 орудий с поручением вторгнуться в Дагестан и устроить там опорный пункт в Шуре (впоследствии Темир-Хан-Шура). Нанеся поражение Кази-мулле у села Гимры, Клюки фон Клугенау заложил в Шуре укрепление и за 5 месяцев выстроил его, работая все время под угрозой нападения Кази-муллы. Рядом рекогносцировок и разработкой дорог он облегчил движение Чеченского отряда к Гимрам, где засел Кази-мулла, и, когда на помощь последнему подошел Гамзат-бек, разбил его в крепкой позиции близ Ирганая.

Произведенный в полковники и награжденный орденом св. Владимира 3 степени, Клюки фон Клугенау  в январе 1833 г. был назначен командиром Куринского пехотного полка. Вместе с тем ему было вверено общее командование войсками в Дагестане, с которыми он и двинулся в Аварию против Гамзат-бека, а когда последний был убит, против его преемника, Шамиля, к укрепленному аулу Гоцатль на берегу Аварского Койсу.  Гоцатль был взят, и экспедиция закончена блестяще, за что Клюки фон Клугенау был произведен в генерал-майоры с оставлением командующим войсками Северного  Дагестана.  В 1837 г, при очень трудных условиях, Клюки фон Клугенау, имея всего 800 человек, принужден был содействовать из Дагестана экспедиции генерала Фези в Андийский край: двинувшись к Ашильскому мосту на реке Андийское Койсу, он выполнил свою задачу, притянув на себя значительные силы противника. Но отношения его с генералом Фези сделались настолько натянутыми, что в 1838 г Клюки фон Клугенау  отказался от совместной с ним деятельности и принял место управляющего Ахалыцхской провинцией.

В начале 1839 г., по просьбе генерал-адъютанта Граббе, Клюки фон Клугенау был назначен командиром 2-й бригады 20-й пехотной дивизии и начальником левого фланга Кавказской линии. В 1840 г. он произвел экспедиции к Ишкарты и Гимрам и 14 сентября у этого аула нанес сильное поражение Шамилю. В 1841 г. Клюки фон Клугенау принял участие в экспедиции генерала Головина, назначенного после Розена командиром Кавказ корпуса, но вследствие пререканий с ним снова покинул Дагестан.  Только в 1842 году  и лишь по Высочайшему повелению Клюки фон Клугенау вернулся в Дагестан и участвовал в экспедиции генерал-адъютанта Граббе к аулу Игали. В тяжелой обстановке 1843 г. он выказал большую твердость духа и выдержал в Шуре блокаду с 8 ноября по 14 декабря.

В конце 1844 г. за боевые отличия Клюки фон Клугенау был произведен в генерал-лейтенанты и назначен  начальником 21-й пехотной дивизии. В 1845 г. он принял участие в Даргинской экспедиции, во время которой на него было возложено, между прочим, командование особой колонной в 3500 человек пехоты, 600 всадников и 4 opудия, высланной навстречу большому транспорту с продовольствием, в котором в то время экспедиционный отряд крайне нуждался.  Клюки фон Клугенау  плохо справился с этой трудной задачей, последствием чего была гибель генералов Пассека и Викторова, большая потеря в людях и запасах транспорта. Князь Воронцов остался крайне недоволен действиями Клюки фон Клугенау, и с тех пор он сходит со сцены боевых действий на Кавказе. В 1849 г. он был назначен начальником 9-й пехотной дивизии, расположенной в Польше, и умер в 1851 году.

О Клюки фон Клугенау  существует в исторической и мемуаристической  литературе два мнения. Одни видят в нем одного из самых выдающихся генералов боевой кавказской школы, блестяще храброго, никогда не терявшегося, распорядительного, честного, прямодушного до упрямства, всегда ставившего пользу дела выше личного интереса, вследствие чего у него часто выходили недоразумения с высшими начальниками (Розеном, Головиным, Воронцовым), заботливого о подчиненных и любимого солдатами; другие, отдавая должное его личной храбрости, свидетельствуют о его неспособности «работать головой» и нераспорядительности, бывших якобы одной из главных причин многих катастроф на Кавказе в 1843 г., о малом доверии к нему солдат и несерьезном  взгляде на него офицеров. Во всяком случае его ценили в свое время Ермолов и Паскевич, и никто не отрицает в нем личной храбрости, прямодушия, вероятно, много вредившего ему по службе, справедливости, бескорыстия и большой заботливости о солдатах. Одним из основ его требований было, чтобы солдат никогда не расставался со своим ранцем и ни при каких обстоятельствах его не бросал.  В обстановке Кавказской войны это было особенно необходимо». 

На первый взгляд, это все, что можно рассказать об этой, бесспорно, незаурядной личности. Однако герой данного повествования интересен для многих исследователей тем, что имел в свое время возможность встретиться с имамом Шамилем,  который в ту пору еще не представлял для России той угрозы, и не обладал еще той властью над умами и судьбами народов Кавказа, каковые он приобрел чуть позже описываемых здесь событий. Клугенау мог бы даже, если бы позволили обстоятельства, уладить все мирным путем. И, возможно, не было бы той долгой и кровопролитной войны. Но вряд ли события пошли бы по другому сценарию. Ниже приводятся отрывки из книги «Шамиль. Мусульманское сопротивление царизму. Завоевание Дагестана и Чечни» М. Гаммера, которые дают полную картину тех событий…

 «Франц Карлович Клюге фон Клугенау сначала служил в австрийской армии, которую покинул в 1818 г. в чине лейтенанта. Поступив в том же году на службу в русскую армию, он в 1820 г. попал на Кавказ, где и прошла вся его служба до выхода в отставку. Так что, когда в 1833 г. его произвели в генерал-майоры, назначили командовать Апшеронским полком и поручили укрепить редутами расположение штаб-квартиры в Темир-Хан-Шуре, Клугенау не был новичком на Кавказе или в Дагестане. В Кавказском корпусе все знали его горячий характер, честность, легендарную храбрость и отвагу, он считался самым лучшим боевым командиром. Но вся его служба проходила в полевых условиях, в политике Клугенау не был особенно искушен. Выражаясь словами одного из его начальников, а впоследствии и комментатора действий Клюгенау, его способности на стезе стратега, политика и администратора не внушали доверия.

Однако это мнение могло быть в какой-то степени продиктовано и идейными расхождениями. Судя по всему, Клюгенау относился к тому меньшинству русского офицерства и чиновничества, которое отдавало предпочтение невоенным методам покорения Кавказа. И в этом он шел чуть-чуть дальше своих коллег чисто русского воспитания: он не сбрасывал со счетов возможность достигнуть с Шамилем какой-то договоренности.

По мнению Клюгенау, усмирение Дагестана могло идти двумя путями: «либо убеждением Шамиля жить в мире, либо нанесением горцам сокрушительного удара». Сам он, исходя из нехватки сил для нанесения такого удара, предпочитал и рекомендовал первый вариант действий. При этом Клюгенау считал, выражаясь его словами, что «шариат для нас безвреден» и что «Шамиль со своими мюридами причиняет нам меньше хлопот, чем многие усмиренные горцы и, прежде всего, аншальцы».

Этим и можно объяснить, что между Шамилем и русским генералом возникло некое подобие взаимопонимания. Благодаря посредничеству двух местных князьков (шейха Мухаммеда, кадия в Гимрах, и Юсуф-бенда, старшины из Карапая, который состоял на русской службе), в конце 1834 — начале 1835 г. Шамиль и шамхал Сулейман-хан пришли к соглашению. В качестве гарантии выполнения его условий Шамиль отдал шамхалу в заложники своего двоюродного брата. Клюгенау, по-видимому, не был официальным участником заключения этого соглашения, поэтому его никак нельзя упрекнуть в нечестности, когда он позже отвергал обвинения в том, что якобы пошел на сговор с Шамилем. Но, без сомнения, он знал об этом соглашении, как нет сомнений и в том, что его начальство тоже было полностью в курсе этих дел. Иосиф Антонович Ройт был кавказским ветераном; на Кавказе прошла вся его военная служба сразу после выпуска из кадетского корпуса. Он был слишком искушен в местной политике и слишком хорошо знал Клюгенау, долго ходившего у него в подчинении, чтобы не знать об этой договоренности даже без письма Шамиля этому генералу.

По всей видимости, и Клюгенау, и его начальники не были знакомы с деталями соглашения и не совсем отчетливо представляли, к чему оно может привести. Если Клюгенау понимал эти обстоятельства, это может указывать на то, что соглашение с Шамилем было для него всего-навсего первым шагом на пути вовлечения имама в орбиту России. Это вполне согласуется с той точкой зрения, что русским было бы лучше иметь дело с сильным вождем, способным успокоить и контролировать положение на всей территории, нежели со множеством воинственных и никого не признающих племен. Шамиль был самым подходящим кандидатом на роль такого вождя, поскольку он был не столь «фанатичным», как его остальные коллеги, или, говоря иначе, он был более прагматичным человеком и скорее других пошел бы на договоренность с русскими. А последствия соглашения оказались очень серьезными. Обязательства возлагались, конечно, на обе стороны, но в доступных нам источниках называются только те, которые вменялись Шамилю. Их было три:

1. Шамиль формально признавал верховенство России, хотя, возможно, это выражалось и не столь определенно, как это утверждается в русских отчетах, и вовсе не следует из перевода писем Шамиля.

2. Шамиль обязывался не делать набегов на равнинные земли сам и удерживать от этого других.

3. В горах имам обещал «ни с кем не иметь дела», что означало не начинать войны с другими. И это обязательство подкреплялось ссылкой на «исполнение» шариата…..         

 «От нуждающегося в Аллахе писца, поручившего все дела своему могущественному покровителю Аллаху, Шамиля, к генерал-майору Клюки, командующему крепостью Шура (имеется в виду Темир-Хан-Шура, современный Буйнакск).

Не тайна для вас, что между мной и русским государем в прошлые годы было заключено окончательное соглашение о полном перемирии. И я выдал в аманаты  самого любимого моего родственника — сына моего дяди… Я вернул русских пленных и препятствовал тем, кто направляется на равнину с целью набега. И русские не видели от меня никакой измены.  Однако они нарушили это упомянутое соглашение и вознамерились коварно обмануть меня, так же как и лицемеры прежде поступали вероломно и нападали на какой-либо из преданных нам аулов.   И, вне сомнения, с помощью Аллаха всевышнего и с его поддержкой я соберу все войска ислама… и пойду войной против вероломного, будь то русские или другие. И на мне нет вины, так как соглашение нарушили они и сделали несостоятельным перемирие, вторгшись в аул, подвластный нам.  И если они не хотят беспорядков и возмущения, то пусть оставят в покое меня и все селения Аварского вилайата, на которые ниспослал благословение Аллах всевышний, и пусть успокоятся в своих местах, так же как и я оставил их и все подвластные им селения и успокоился в своих владениях. В противном случае пусть они поступают, как хотят, а мы будем делать то, что хотим мы, с помощью и при содействии Всемогущего и Всезнающего».

Письмо Шамиля генерал-майору Клюки фон Клугенау, 22 ноября 1836 г.:

 «От Шамиля, нуждающегося в Аллахе раба, к генералу крепости Шура. Уведомляю тебя о том, что я желаю мира и спокойствия, как и прежде; с моей стороны по отношению к вам не было измены. И знайте, что я, пока жив, не нарушу мира с вами. Но вы не верите моим словам, хотя я говорю правду, а верите клеветникам, хотя они лгут. И если у вас есть хоть капля благоразумия, подумайте о последствиях. Я удивляюсь вашей нерассудительности. Я написал это письмо с посыльным».

Письмо Шамиля генерал-майору Клюки фон Клюгенау, 1 октября 1837 г.:
«От писца, нуждающегося в милости своего всемогущего покровителя Аллаха, Шамиля к командующему крепости Шура.

Я получил ваше письмо с просьбой прислать вам послание, адресованное мне командующим Сунджа (имеется в виду командующий Сунженской линии, направленной против горной Чечни, полковник А.П. Пулло). Однако это письмо уничтожено, я не считал важным беречь его. Содержание же его заключается в том, чтобы я отправил к нему двух моих посыльных с просьбой о заключении мира между мной и вашим государем. И если я отправлю его, то он завершит окончательно, если будет угодно Аллаху. Но я не отправил это и никогда не отправлю»….

…Увлеченный своей идеей склонить имама Шамиля на сторону России, генерал Клюгенау  приступил к исполнению своего плана, не дожидаясь письменных инструкций, поступивших 26 сентября. Уже 25-го он послал Шамилю письмо. Напомнив имаму, что он «всегда давал хорошие советы, направленные на его благо и на благо горцев», Клюгенау писал далее:

«Теперь я хотел бы навсегда закрепить Ваше благополучие; но, как сделать это, я могу сообщить только лично Вам». Он предложил Шамилю встретиться 29 сентября вблизи Чиркаты, закончив свое послание заверением: «Вы знаете, что я никогда не нарушал своего слова, а потому Вы можете полностью быть уверены в своей безопасности».

Поскольку дело касалось также Хаджи-Ташо, Кибид Мухаммеда и Абд- аль-Рахмана аль-Карахи, Клюгенау просил Шамиля уведомить их, приложив пропуски, обеспечивающие свободный проезд гонцов Шамиля по Аваристану. Шамиль принял приглашение, но в свою очередь предложил перенести встречу на один день. Клюгенау согласился на это.

Во время встречи Клюгенау говорил «долго и с жаром», «применив всю силу убеждения, отражая самые веские возражения собеседника еще более вескими аргументами, пока его красноречие, как тогда казалось, не привело к нужному эффекту». Шамиль, «явно тронутый», сказал генералу, что «полностью понимает справедливость и весомость его слов», но не может сейчас «дать положительного ответа, потому что с Хаджи-Ташо, Кибид Мухаммедом и Абд аль-Рахманом аль-Карахи у него скрепленная клятвой договоренность ничего серьезного не предпринимать без общего согласия».

Несмотря на инцидент в конце встречи, когда все едва не закончилось кровопролитием, Клюгенау «не терял надежды на успех, потому что лицо Шамиля ясно выражало его готовность воспользоваться соблазнительным предложением русских».

И все же, торопясь поспеть с этим делом к приезду императора, Клюгенау 1 октября шлет Шамилю новое письмо. Он выражает уверенность, что имам, «конечно, от всей души пожелает воспользоваться счастливым случаем, который так милостиво предлагается». Он уговаривает Шамиля не слушать недоброжелателей: «если вам не удастся убедить других... приезжайте ко мне один. Если не сможете приехать открыто, приезжайте тайком».

Ответ Шамиля Клюгенау получил 6 октября. Имам писал, что совещался «со всем своим улама и старейшинами» и старался всеми силами убедить их, «как хорошо мне будет поехать в Тифлис». Но «они не соглашались, выражали свое неудовольствие, а под конец поклялись мне, что если я поеду в Тифлис, они меня убьют». Поэтому, сообщал он Клюгенау, ни открыто, ни тайком он приехать не может. Однако, «за исключением данного дела, пользуясь нашим взаимным доверием, я исполню любую вашу волю». Шамиль просил генерала не винить его за невозможность участвовать в таком деле, предлагал «отложить его и повелеть ему сделать что-нибудь еще ради своего блага».

Гонцы, принесшие этот ответ, подтвердили, что Шамиль очень старался переубедить своих коллег, но это ему не удалось. В то самое время, когда шли переговоры, Шамиль неожиданно получает письмо от Пулло с требованием «в случае, если имам не сможет приехать сам, прислать в Грозную двух своих людей, чтобы представить их Императору».

Этот новый поворот, по словам посыльных, дал дополнительные аргументы советникам Шамиля и возбудил у имама подозрения. Вместе с тем это привело Шамиля к окончательному решению, и гонцы выразили полную уверенность, что имам, скорее всего, сам в Грозную не поедет, но пошлет своих представителей.

Между тем 4 октября император начал свою поездку, намереваясь после краткого пребывания в Крыму 10 октября посетить Кавказ, и Клюгенау предпринимает еще одну отчаянную попытку. Он шлет Шамилю письмо, «составленное в том же духе, что и предыдущее, и указывает своим посыльным передать ему на словах просьбу не обращать внимания на угрозы незначительных людей, а поторопиться и выполнить волю [Розена], потому что непослушание вызовет недовольство власти, и тогда все последователи не спасут его от сурового наказания».

Ответ на это пришел скоро. 10 октября Шамиль прислал следующее письмо:

«От жалкого автора этих строк, Шамиля, отдающего все свои дела на суд Аллаха... Сим ставлю вас в известность, что окончательно решил в Тифлис не ехать, даже если меня изрежут на куски, поскольку я не раз убеждался в вашем вероломстве, которое всем хорошо известно».

Этот эпизод наглядно показал политическое и дипломатическое мастерство Шамиля, в котором он намного превзошел Клюгенау. У Шамиля было предостаточно оснований отказаться от поездки в Тифлис. Во-первых, имелось немало примеров того, что русские генералы вероломны, последним свидетельством чему служила передача его племянника в распоряжение Фези. Во-вторых, ему предлагалось много меньше его минимальных требований. Ни в одном из письменных документов нет даже намека на то, что Шамилю предлагалось что-то более его личного помилования. Наоборот, слова Клюгенау, что ему «обещано высочайшее помилование нашего Императора и разрешение жить, где он пожелает», что ему не потребуется «искать себе прибежище у народа, не подчиненного нашему Правительству», явно говорят, что помилование распространялось на него как на личность, а не как на имама. В-третьих, даже если его ожидало помилование и признание как правителя, Шамиль не мог принять это. Нетрудно было признать верховенство царской власти тайно, в секретной и частной переписке; совсем другое — признать это прилюдно. Власть имама в глазах горцев утратила бы вес, а его самого сочли бы изменником. Не спасла бы и секретность встречи с императором: такую тайну долго сохранять невозможно.

Не имея возможности принять предложение русских, Шамиль также не мог позволить себе отвергнуть его с порога. Он избрал путь, каким всегда и везде следуют подлинные политики. Сделав вид, что предложение его заинтересовало, он говорит, что должен посоветоваться с коллегами. Затем, убедившись, что коллеги единодушно отклоняют предложение, он приносит извинения за то, что не в силах принять предложение, хотя желал бы и намеревался это сделать.

А слова из доклада Клюгенау о том, что лицо Шамиля якобы «выражало готовность» принять предложение, говорят лишь о том, как хорошо умел Шамиль вести переговоры и каким хорошим был актером. То, что Клюгенау неудачу приписывал вмешательству Пулло, совершенно естественно. Начальство Клюгенау, как и Юрков впоследствии, приняли версию генерала, и это свидетельствует лишь о том, насколько грубо русские ошибались в оценке положения на Кавказе и сколь велико у них было непонимание этого положения.

Строго говоря, письмо Пулло могло привести к успеху миссии Клюгенау, поскольку предлагало известное решение стоявшей перед Шамилем дилеммы. Скорее всего, последнее письмо Клюгенау, а точнее, сопровождавшие его прямые угрозы привели к окончательному и резкому отказу Шамиля явиться на встречу с царем».

Как видно из приведенного текста, и Шамиль, и Клюгенау вели свою игру. Шамиль вводил в заблуждение Клюгенау,  собирал силы.  И в конечном итоге имам как политик выиграл эту « дуэль»

 Еще одним политическим просчетом Клугенау историки считают его действия в следующем: «…С назначением Ахмад-хана временным правителем Аваристана между ним и Хаджи-Муратом сложились отношения соперничества, которые переросли во вражду. 13 ноября Ахмад-хан убедил русского коменданта Хунзаха арестовать Хаджи-Мурата по подозрению в ведении тайных переговоров с Шамилем. Получив такое сообщение, Клюгенау приказал доставить Хаджи-Мурата в Темир-Хан-Шуру для допроса. 22 ноября на глазах у 40 солдат и 4 русских офицеров гордый аварец сумел бежать в горы и направился в свой аул Целмес. Там он увидел, что по приказу хунзахского коменданта его дом разрушен, а имущество и скот разграблены.

«Шесть лет, — писал Хаджи-Мурат Клюгенау, — я преданно служил русскому правительству. Более того, я привел вас в Хунзах. А вы, забыв мою службу, позволяете себе поступать со мной, как вам заблагорассудится». Эти строки хорошо передают настроение тех горцев, которые сотрудничали с русскими.

Если арест Хаджи-Мурата можно объяснить ошибкой или недоразумением, следующие события были чередой просчетов, показывающих, что русские во взаимоотношениях с горцами ничему так и не научились. «Чрезвычайно обеспокоенный предательством Хаджи-Мурата», Клюгенау попытался заманить его обратно в лагерь русских и завел с ним переписку. Но было уже поздно. Словесные обещания помочь не могли, а загладить причиненное зло делом русские не захотели. Мало того, письма Клюгенау были переполнены угрозами наказания, если Хаджи-Мурат не явится в Темир-Хан-Шуру, что, как это было и с Шамилем, возымело обратное действие и вызвало у Хаджи-Мурата негодование».

Но надо отдать должное, свои ошибки и промахи Клугенау  признал сам: «В последний день 1841 г. Клюгенау докладывал: «Всё, что я в силах был сделать, это обеспечить физическое управление горцами, но в моральном отношении мы их потеряли».

 «При всем моем желании управлять положением на вверенной мне территории я не могу поручиться за успех, особенно ранней весной, до прибытия выделенных для кампании войск, когда бунтовщики, пользуясь благоприятными для них обстоятельствами, постараются нанести нам как можно больший ущерб... В этих условиях я не могу взять на себя ответственность за все нежелательные последствия, с которыми нам придется столкнуться».

Но не  все так категорично оценивали деятельность Клюки фон Клугенау на Кавказе:  «Русская печать, особенно после смерти Воронцова, подвергла острой критике то, как он провел эту кампанию. Некоторые моменты мы уже упомянули выше. Среди других объектов критики был тот факт, что Воронцов совершенно игнорировал особенности войны на Кавказе, не терпел замечаний в свой адрес на этот счет, даже не выслушивал советов. Это видно из того, как холодно он принял Фрейтага, решившего выступить с осуждением всего замысла кампании, а также из реакции на замечание Бенкендорфа о нарушениях порядка во время движения колонны. В результате многие опытные генералы от участия в кампании были отстранены или назначались не туда, где от них была бы наибольшая польза. Так, Клюгенау, провоевавший 12 лет в горах Дагестана, был послан руководить «сухарной экспедицией», где требовался командир, знакомый с условиями боя в лесу, тогда как Лабынцев, имевший такой опыт боев в Чечне, был направлен на штурм высот напротив Дарго. Так же неудачно использовались строевые части кавказского корпуса: те, что воевали в горах Дагестана, посылались в операции в лесах, а те, что дислоцировались в Чечне и умели вести бой в лесу, бросались в наступление в горы. Если Воронцов с кем-то и советовался, то это чаще были неопытные адъютанты, прибывшие вместе с ним, а не настоящие кавказские ветераны. А сверх всего, он был слишком «мягок» с подчиненными, очень часто старшие офицеры его просто не слушались»