- Может ли мама оказаться на войне?..

Михаил Иевлев, недавний реалист, а ныне рядовой Добровольческой армии, хорошо помнил, как тяжело ему далось прощание с мамой. Сначала она суетилась и что-то подсовывала ему в дорогу, а потом, вдруг утратив силы, опустилась на стул и осталась сидеть, положив усталые руки на колени ладонями вверх.

- От меня уходят все мужчины, - говорила она потеряно.

- А я?! – тут же вскинулась пятнадцатилетняя Ирина.

- А ты всегда со мной, - попыталась пошутить мама, но вышло невесело.

Папа ушёл из дома ноябрьским днём и исчез. Крепкий, полный сил человек с ясными глазами и кудрявой бородой растворился в Новочеркасске, не оставив даже догадок. Кому мог помешать архитектор в приличном костюме, идущий по улице по своим делам? Быть может, дело в приличном костюме?.. После папиного исчезновения мама потемнела лицом, и в волосах появилась паутинка седины.

В квартире Иевлевых до сих пор витало «без вести» - безнадёжное слово, которое страшно произнести…

Михаил присел, чтобы мама смотрела на него сверху вниз и начал объяснять, что Россию нужно защищать от разрушителей, от антихристов, что только мужчины должны это сделать. Мама кивала, но было видно, что все «правильные слова» не дотягиваются до её сердца. Михаил умолк.

Поцеловала, погладила по голове, перекрестила, что-то приговаривая. Совершенно неожиданно разревелась Ирина, и Михаил поскорее пошёл к двери. На пороге обернулся, неловко схватил воздух ладонью, прощаясь, и толкнул дверь. Мама смотрела вслед взглядом, который был памятен с детства: отец, уходя на любимую охоту, брал Мишу-Михаила с собой, а мама их так провожала – глазами. Словно знала, что в будущем будет день, когда расставание может оказаться последним.

- Вставай, Мишенька, вставай, - звучит знакомый голос в голове.

Так мама будила сына в канун Рождества, когда ещё в тумане сна знаешь, что в большой комнате стоит живая ель, заполняя запахом натопленную комнату, а вокруг неё водят хороводы подарки: большие, яркие – Мише и Иринке, а маленькие, взрослые – родителям.

Михаил открыл глаза и увидел, как рваные облачка плывут по холодному небу. Со зрением на  него обрушились сразу все чувства: запах горелого сукна, волны пронизывающего ветра, жёсткая, мёрзлая земля, противные крики галок, больные толчки пульса в голову, казавшуюся одной ссадиной. Вокруг никого не было, а буханье снарядов и доносившиеся выстрелы перекликались далеко справа, да и то – редко, словно по унылой привычке.

Сегодня – сочельник, но какой ужасный!.. А ведь ещё утром слышались шутки от бывалых товарищей, что воевать в сочельник – неплохой знак. Было даже какое-то странное ощущение, что воевать – это работа, и сегодня, в преддверии Рождества, нужно как следует поработать.

- Вставай, Мишенька…

Когда голову слегка отпустило, Михаил опёрся на локоть, и стал потихоньку подниматься: встал на колени, боясь пошевелить шеей, и вдруг отдёрнул ладонь, заметив, что опирается на чью-то ногу. На снегу, испачканном землёй и пятнами крови, лежал мёртвый красноармеец, лицом поразительно похожий на Михаила. Те же семнадцать, наверное: плотно сжатые в обиде на судьбу губы, тонкий нос, лёгкие завитки каштановых волос на висках и на шее, нелепо редкие волоски на щеках. Только иней уже заставил поседеть брови, ресницы и голову.

 - Как страшно умереть перед Рождеством!.. Или наоборот – хорошо, - запутался Михаил. – Хотя эти красные не верят в Бога…

Он перекрестился, размышляя о том, что мама и папа думали о Боге по-разному. Мама говорила:

- Иногда бывают минуты, когда надо просто верить и уповать на Божью помощь.

А папа говорил:

- Господь выведет, но ты должен помогать Ему всеми силами: человек для этого и рождён.

Михаил двинулся подальше от красноармейца, попутно заметив, что у того отличная шинель и нарядно алая полоса на шапке. Увидел свою винтовку и подобрал, с трудом закинув за спину. Опять вспомнил, как папа ходил с ним на охоту, как раз в сочельник. Мама долго спорила: кажется, её не утешила и подстреленная папой крупная тетёрка. А папа с ним, закутанным от рождественских морозов, разговаривал, как со взрослым: учил, как жить зимой на охоте:

- Никогда не бросай и не теряй оружие – всякое может случиться. – И Миша  представлял, как вырастет и будет ходить на охоту с папиным ружьём: он его никогда не бросит!

Пошёл редкий, но удивительно пушистый снежок, и даже ветер притих. Михаил подул на руки, согревая и щекоча лицо шерстяными перчатками, почти насильно данными мамой. Внезапно почувствовал, что голоден и торопливо хлопнул по бедру – подсумок был на месте. Не снимая перчаток, вытащил оттуда застывший кусочек хлеба, завёрнутый в платок, и стал осторожно грызть на ходу, чтобы не тревожить нывшую голову.

Наконец вспомнилось, как шёл в атаку с примкнутым штыком (так и не снял и сейчас колол снежный воздух за спиной). Как страшно ухали с подвыванием снаряды, противно визжали пули под ногами и возле головы. И красные дрогнули, и начали откатываться, но тут его словно палкой ударило по голове, и мир погас.

Папа говорил:

- Если не знаешь, где ты, иди туда, откуда пришёл.

Уже начало смеркаться; синие волны съедали  остатки света быстро, как это всегда бывает зимой. Михаил совершенно не знал местности и шёл туда, откуда рано утром пробирался сюда со своей ротой. «Местность» - такое смешное географически-учебное слово! А «местность» была молочно-белой от снега и холодно-чужой, хоть и красиво поблёскивающей.

Не хотелось умирать в Рождество. Хотелось жить-жить-жить… Ведь это – чудо: остаться в живых под Рождество. Но чтобы чудо свершилось, надо было не только выжить, но и дойти до своих. Прийти в избу, набитую ужинающими красноармейцами, и встретить праздник, замерзая насмерть в сарае, или в поле с простреленной грудью?.. Нет, надо сквозь наступающую черноту искать нашу армию.

- Идти, не останавливаться, чтобы не замёрзнуть, -  учил папа.

И Михаил шёл и шёл, думая о том, что недавно получил старенькую шинель (не в пример той, что у мальчишки-красноармейца), но очень длиннополую.

- Этто ничо, что долгопола, - сказал ему белый от седины, усатый фельдфебель с Георгием на груди. – Теплее будя!

А незнакомый поручик весело подмигнул Михаилу.

Шагать было трудно: мешал снег, контуженая голова, и темнота путала направление. Иногда, чтобы не обморозить, приходилось тереть немеющие щёки и нос. Казалось, отец идёт неподалёку и подсказывает. Михаил помнил, что нужно пройти через лесную полоску, а там было недалеко до одной из станиц, но ночью это было сделать страшно трудно. И только мамин взгляд, с которым нельзя было попрощаться, чтобы не оставить её с одной маленькой Иринкой, звал его и толкал вперёд.

Начался лес, и темнота принялась пожирать остатки света ещё быстрее. Винтовку пришлось снять, а штык – отомкнуть, неуклюже  прицепив к поясу. Усталость уселась на плечи и росла, тяжелела, мешала двигаться вперёд. Тусклая луна, освещавшая только саму себя, подмигивала жёлтым куриным глазом из-за провисших, заснеженных веток. Под ногами не было никакой тропы. Снег принял сизоватый мертвецкий вид и уже забрался за голенища сапог, противно протекая внутрь.

Из головы не шёл парень-красноармеец. Кто он? Студент, сын землемера или бывший семинарист (встречались и такие)? Михаил теперь опирался на винтовку, как на посох, приглядывая, глубоко ли проваливается приклад. Шаг, шаг, ещё… Мысли мешали следить за тем, куда поставить ногу. Забыть этого «двойника»!.. У красного – своя судьба, у Михаила – своя.

Внезапно путь, словно частоколом, перегородили длинные острые кусты и ветки: то ли ивняка, то ли вербы – в темноте не видать. Михаил не сразу нашёл просвет в ветках, так и лезущих в лицо. Хрустнуло; снег под прикладом осел, и маленький человек, штурмующий кусты в лесу, уходящем в небо, поскользнулся и упал.

Руки провалились в снег, под которым оказалась вода незамёрзшего родника. Запястья обожгло, и Михаил рванулся так, что в голову снова ударила боль, и затошнило. Он встал на колени, еле терпя пульсирующую муку. Содрал истекающие водой перчатки и засунул их за ремень  неотжатыми.  Чуть вытер ладони о шинель и сразу – к щекам: спасать от режущей боли. Потом воткнул правую кисть за пазуху, левую сунул между стиснутых бёдер и, когда она немного ожила, завернул в платок и ввернул кулак в карман. Только после этого подышал и поднялся с колен. Шинель на груди была покрыта безобразной махрой из замёрзших сосулек.

Совсем стемнело, не спасала и луна. Михаил медленно шёл, увязая. Винтовку поднять уже не смог – бросил, и потому  тыкал в тёмно-сизый снег случайно подобранной палкой. Темнота давила, пригибала к земле. Почти наткнулся на лежащий поперёк пути ствол сломанной сосны. Упёршиеся в землю нижние ветки казались расставленными ногами, а верхние покачивались над Михаилом, осыпав с головы до ног снегом.

Словно падающая звезда вспыхнула радостная мысль:

- У меня же есть спички! Я разведу костёр!..

Правая рука ныряет в подсумок и ощупывает ненужные уже патроны, нож в чехле, какую-то бумагу… Снова и снова перебирает знакомые предметы, чувствуя немеющими пальцами хлебные крошки.

- Нет, не может быть!.. Неужто выронил, когда залез в первый раз?!..

Страх процарапал спину, запрыгнул в грудь, мешая дышать и распухая.

- Я обещал маме, что вернусь, - думал Михаил, - и обманул.

- Главное: никогда не паниковать, - вдруг отозвался папа.

Михаил уже свыкся с мыслью, что спички пропали, поэтому стал думать, как дожить до рассвета.

Идти дальше не было смысла: не видно ни зги. Придётся как-то ночевать здесь. Если залезть под лапы упавшего дерева и прислониться спиной к вывороченной пятке из корней, может быть что-то и выйдет… А вдруг он нечаянно выживет, закутавшись в свою длинную шинель и сберегая внутри тёплое дыхание?

Михаил полез под сосну, обламывая мелкие ветки с хвоёй, чтобы набросать зимнюю перину. Давно окоченевшие, бегали в голове мысли:

- Какое у меня рождественское ложе!.. Надо прочитать перед сном «Отче наш».

Уйдя из дома, ни разу не читал он «Отче наш», а тут подумал, что, если придётся замерзать без причастия, хоть будет в напутствие Слово Божие.

Михаил набросал ветки погуще и приготовился присесть под растопыренные корни. Сел, поёрзал и с ужасом понял, что проваливается в какую-то яму. В детстве съезжал он с ледяной горки на салазках спиной назад. И в этот раз ощущение было то же, только сопровождалось громким хрустом и обвалом снега.

Казалось, что падал страшно долго, и удивился, когда упёрся спиной в мягкое. Моргнуло чёрное небо и исчезло. Михаил почувствовал, что мягкая стена за спиной пошевелилась, и медленно повернулся. Руки коснулись чьей-то шерсти, и человек подумал, что чуда в эту ночь так и не случилось: он упал в берлогу.

Медведь рыкнул, но, почему-то не страшно, а словно ворча на беспокойную жизнь: видимо, недавний сон мешал ему соображать.

- Господи, спаси и помоги! Пресвятая Богородица, помилуй! – молился про себя Михаил, боясь даже дыханьем выдать своё присутствие.

Медведь, словно в раздумье, качнулся и глубоко выдохнул, издавая неприятный запах. Человек окаменел, но зверь дышал всё ровнее и тише.

От страха Михаил даже не убрал руку, что касалась шерсти, и почувствовал, что зверь тёплый. Сил не осталось даже на то, чтобы бояться: через минуту человек спал, прижавшись к медведю…

…Медленно открывается дверь.  Знакомая комната: такая же, как в день прощания.

- Миша! Братик вернулся! – кричит счастливая Ирина и бежит навстречу. Её волосы развеваются и шлёпают по плечам.

Мама, словно не уходила, дожидаясь сыновнего возвращения: сидит на стуле, смеётся и подзывает рукой.

Но тут входная дверь распахивается и оттуда сквозит холодом.

Михаил пытается её закрыть, но ничего не выходит…

…Открылись глаза, но ничего не увидели. Неужели он ослеп? Резкий запах о чём-то говорил, руки трогали тёплую шерсть. Михаил вдруг вспомнил, что ему пришлось пережить. И понял, что его рождественские приключения не прекратились: он лежал рядом со смертельно опасным зверем.

Человек обшарил вокруг себя землю и стал потихоньку отползать от медведя. Сначала просто двигался прочь, а потом понял, что нужно щупать там, куда просыпался снег. Берлога пошла вверх, и тут медведь заворчал, как хозяин, узнавший, что в саду балуют мальчишки. Промёрзший насквозь Михаил сразу взмок и замер. Когда ворчание стихло, хотел побыстрее вылезти, но руки упёрлись в снежную стену. Наощупь намотал на правую руку платок и стал откапывать: чем сильнее намокал платок, тем быстрее работал человек, не в силах выносить резь в руке. Ему казалось, что он уже вырыл туннель, но на самом деле, не продвинулся и на аршин. Тогда он лёг на спину и принялся ногами выбивать снежную пробку, уже не задумываясь, что разбудит медведя.

Брызнул свет; заскрежетал, заворчал возмущённый хозяин, а Михаил по-собачьи, на четвереньках выскочил навстречу  дню и тут же завалил дыру снегом. Теряя платок и задыхаясь, он спрятался за корни сосны, ожидая, что сейчас зверь выскочит и бросится искать незваного гостя. Но было тихо, если не считать барабанного боя сошедшего с ума сердца.

Михаил, наконец, прошёл весь лес, и вышел на опушку, подслеповато щурясь от блеска снега. Снежное безмолвие сверкало равнодушной красотой. Сил уже не оставалось, а, ведь,  надо было тереть щёки и нос, пока покрасневшие руки ещё работали. Локти болели, ноги не шли, но Михаил мог видеть, куда он идёт!

Сзади насмешливый голос разрезал тишину:

- Кого ишшешь, хлопчик?..

Словно выстрелили в спину. Михаил медленно обернулся, зная, что не успеет себя спасти. Непонятно откуда взявшийся,  на опушке стоял всадник, держа в руках нагайку. Хищные,  хитрые глаза смотрели насквозь. Кто догадается по лампасам: красный это казак или белый? - На чёрной бараньей шапке не было знаков.

  - Контужен во вчерашнем бою, - просипел Михаил. – Ищу своих.

- Своих?!.. -  пересмешничал казак. – Це важно!

Но, увидев, что страх и недоверие вмёрзли в человека, добавил:

- Дывысь, який тоби подарок в светлый праздник: я и есть – «свои»!

Казак подъехал вплотную, внимательно рассмотрел дрожащего мальчика и приказал:

- Ногу в стремя! Зараз будем!

Михаил, затвердевший от холода, никак не мог поднять ногу. Казак ухватил его за ремень, как котёнка, и втащил на коня перед собою, посадив по-женски, боком, чем очень обидел. Седло врезалось с одной стороны, сильная конская шея слишком круто поднялась с другой, но между наездником и конём было тепло, и перестало трясти, как больного.

- Спасибо, господин казак! – спохватился Михаил, совершенно не разбиравшийся в казачьих чинах.

- Господа благодари! – неожиданно сказал казак и тронул коня, хлопнув по сапогу нагайкой.

Михаил оттаивал в лазарете, сквозь дрёму чувствуя, как суровый врач с жёсткими усами, в очках с металлической оправой, осторожно осматривает его руки и мажет мазью.

- Повезло вам, молодой человек, - задумчиво говорит он, рассматривая кожу. – Всю ночь в лесу, и ничего не отморожено! В рубашке, наверное, родились…

Волшебную историю, приключившуюся с рядовым в лесу выслушали недоверчиво: врач молча блестел очками, знакомый казак крутил головой и подкручивал лихие усы, специально подошедший штабс-капитан не выдал своих чувств и исчез сразу после рассказа. Михаилу уже было всё равно: он засыпал, когда его раздевала пожилая санитарка.

Пару раз среди сна было Михаилу чудное видение в образе сестры милосердия. Каково же было его удивление, когда, проснувшись, он понял, что видение – не сон, а «сестрица Мария» - славная барышня с чёрными густыми ресницами, круглыми, милыми щёчками в ямочках, улыбчивая и заботливая.

Михаил пробовал выходить в коридор лазарета, чтобы взглянуть на неё, будто случайно, но боялся заговорить. Сосед, громкоголосый поручик с рукой на перевязи, сказал ему:

- Как ты, братец, медведей укрощаешь?

И Михаил понял, что его история известна всем. Быть может Мария решит, что он пустой выдумщик и хвастун…

Вечером Михаил совершенно пришёл в себя, чаще выглядывал в коридор и густо заливался румянцем, встречаясь  с Марией глазами. Поручик зазвал своего «юного друга» на лазаретный Рождественский праздник: скромный, но милый. Главное, что там была Мария, переодетая в свежее зелёное платье, перекликавшееся с маленькой живой ёлочкой. Михаил улыбался и говорил мало: ему казалось, что самое расчудесное чудо в это Рождество – встреча с Марией…

…Мишу одолело любопытство, и он прямо в ночной рубашке решил поглядеть, что творится под ёлкой в этот раз. Он пробрался в комнату, где уже сверкали игрушки, и увидел, что за столом сидят мама, папа и Иринка.  Мише стало стыдно, что он хотел посмотреть без них, но все тепло ему улыбались.

- Значит и папа нашёлся! – радостно подумал Миша.

- Посмотри, кто у нас, - сказал папа.

Ближе к ёлке сидел большой бурый медведь, но вовсе не страшный, а какой-то ручной: как у цыган, но без цепи.

- Какое чудное Рождество! – крикнул  Миша и захлопал в ладоши.

А мама, папа, Иринка и даже медведь смотрели на него и улыбались…

- Вставайте, Михаил, вставайте, - послышался знакомый голос.

- Может ли мама оказаться на войне? – мелькнула спросонья мысль, и Михаил открыл глаза.

- Доброе утро, - сказала Мария. - А у меня для вас подарок.

- Для меня?!.. – изумился Михаил и, не веря глазам, принял от чудного видения листок. Эта была картинка, нарисованная простым грифельным карандашом. Поверху шла крупная надпись: «С Рождествомъ!» Ниже весёлая белочка протягивала удивлённому мишке большую шишку.

Михаил внезапно ощутил, что значит «потерять голову»: он схватил руку девушки и уткнулся лицом в ладонь. Она пахла лимоном и мятой.

- Только не убирай! – умолял он про себя.

Потом прижался к драгоценной ладони щекой и зашептал:

- Вы – чудо, Мария, вы – чудо…

И почувствовал, как мягкая рука погладила его по голове к завиткам волос на шее.

Стихотворение Михаила Иевлева

Рождество. 1918-й

Рождество, господа, Рождество!

Запах свежей хвои над свечами -

Лишь единожды в год мы встречаем

Детства доброе волшебство.

Мы все - белые кавалеры

Нашей юной «сестрички» Марии:

Пахнут волосы тоном ванили,

Будто в день петербургской премьеры.

Нас закружит струя в бокале

Пузырьками водоворотов,

И обронит нечаянно кто-то:

«Не сумел послать весточку маме...»

Рождество, господа, Рождество!

Никуда от него нам не деться;

Как печально, что милое детство

Навсегда из России ушло.