От Редакции:

В 1918-1938 гг. в Советском Союзе преследованиям было подвергнуто все российское население, начиная с тех, против кого была направлена революция: чиновники царского правительства, дворяне и помещики, офицеры Русской Императорской армии и флота, промышленники, купцы, домовладельцы, духовенство и миряне разных конфессий; и заканчивая теми, кто ее готовил: члены разных партий, интеллигенция; и теми, ради кого она совершалась: рабочие и крестьяне. При царившем беззаконии и произволе, отвергнутые властью, как полноправные граждане, с клеймом контрреволюционеров, позднее — «врагов народа», они были репрессированы: расстреляны, отправлены в лагеря, высланы, как правило, в отдаленные районы, лишены всех прав и имущества, изгнаны с родной земли вместе с семьей. Вырванные из привычной жизни и выброшенные в малопригодный для нормального существования мир, они стали изгоями в собственной стране, в полной зависимости от местных властей, не имея возможности заработать на жизнь, свою и семьи, обреченные на нищенское существование или смерть. В рубрике «Голоса АрхипеЛАГа» впервые публикуются подлинные письма и заявления самих арестованных или осужденных, их родственников, друзей, знакомых, хранящиеся в фондах ГАРФ: «Московский Политический Красный Крест» (1918 – 1922); «Е. П. Пешкова. Помощь политическим заключенным» (1922-1938). Журнал «Голос Эпохи» выражает глубокую признательность И.И. Осиповой за предоставленные материалы.

Письмо №1.

«Государственная Третьяковская Галерея присоединяется к ходатайству»

КОМАРОВСКИЙ В. А. — в ОГПУ

КОМАРОВСКИЙ Владимир Алексеевич, родился 8 октября 1879 в Санкт-Петербурге. Граф. Окончил гимназию в Ялте и три курса юридического факультета Санкт-Петербургского университета, затем учился в Академии художеств. С начала 1900 — участник выставок «Нового общества художников в Петербурге». Дважды ездил в Италию и в 1909 — во Францию. С 1913 — вместе со Стеллецким Д. В. расписал иконостас храма преп. Сергия на Куликовом Поле. С августа 1914 — уполномоченный отряда Российского Земского Союза по организации лазаретов в Тифлисе. Женат на Самариной Варваре Федоровне, в семье — трое детей. С 1917 — проживал с семьей в усадьбе Самариных «Измалково», работал учителем рисования в начальной школе. В 1922 — арестован, освобожден через два месяца. С 1923 — проживал в Сергиев Посаде, работал художником в Комиссии по охране памятников Троице-Сергиевой Лавры. 26 апреля 1925 — арестован как «участник контрреволюционной организации» и заключен в Бутырскую тюрьму. В июне приговорен к 3 годам ссылки на Урал и отправлен в Ишим. В июле 1926 — обратился с заявлением в ГПУ.

<9 июля 1926>

«В Объединенное Государственное

Политическое Управление

 Владимира Алексеевича Комаровского

 адм<инистративно> ссыльн<ого>

 гор<од> Ишим, ул<ица> Просвещения, 2

Заявление

26-го апреля 1925 года я был арестован в гор<оде> Сергиеве и после двухмесячного пребывания в заключении в Московской Бутырской тюрьме, постановлением Коллегии ОГПУ был выслан на Урал сроком на 3 года.

По профессии я художник-живописец, а в Сергиеве был сотрудником музея. Не обладая никакими материальными средствами, я имею семью, состоящую из жены и трех малолетних детей, проживающих в гор<оде> Сергиеве и материально от меня зависящих, а в настоящее время бедствующих.

Между тем я проживал по назначению Уральского ОГПУ в Ишиме, не имел возможности зарабатывать по своей профессии и принужден для своего пропитания заниматься летом малярной работой и зимой писать вывески, от чего я в настоящее время имею настолько маленький заработок, что не имею возможности ни выписать семью к себе, ни посылать ей материальную помощь. Переезд семьи в Ишим представляется невозможным еще и по состоянию здоровья моей младшей дочери, т<ак> к<ак> климат Ишима был бы для нее губительным, а также вследствие острого квартирного кризиса.

Ввиду вышеизложенного, обращаюсь к Коллегии ОГПУ с ходатайством о замене мне высылки на Урал разрешением проживать в одном из городов России «минус шесть», что дало бы мне возможность соединиться с семьей и зарабатывать на жизнь работой по своей профессии.

Влад<имир> Комаровский.

9/VII 1926 г<ода>«[1].

В июле 1926 — перед ГПУ за освобождение Владимира Алексеевича Комаровского ходатайствовал А. В. Щусев, председатель временного Правления Государственной Третьяковской галереи.

<16 июля 1926>

«В коллегию ОГПУ

(Ходатайство об освобождении В. А. Комаровского)

Государственная Третьяковская Галерея присоединяется к ходатайству, возбужденному еще в прошлом году Музейным Отделом Главнауки перед коллегией ОГПУ о возвращении находящегося в ссылке в Ишиме Владимира Алексеевича Комаровского, как художника, деятельность которого могла бы быть использована Галереей.

В. А. Комаровский был арестован 26 апреля 1925 г<ода> по ордеру Секретного Отдела ОГПУ и 1-го августа того же года выслан на 3 года в Ишимский округ.

В. А. Комаровский, до 1918 г<ода> не состоявший ни на Государственной, ни на частной службе и занимавшийся исключительно живописью, после революции состоял учителем рисования в школе I ст<упени>, а затем занимал должность сотрудника по исполнению художественных работа при Сергиевском Историко-Художественном Музее. Справка об исполненных им там работах была приложена к ходатайству Музейного Отдела.

Принимая во внимание, что В. А. Комаровский, как художник и, в особенности, как ценный специалист по художественной печати, настолько не может быть использован в Ишиме, что получает там только случайные малярные работы, недостаточные для содержания семьи, и что таким образом пропадает крупная художественная сила, которая могла бы быть полезна для Г<осударственной> Т<ретьяковской> Г<алереи>, Галерея и присоединяется к ходатайству Музейного Отдела о возвращении Комаровского, к тому же уже почти отбывшего половину назначенного ему срока, так как ему было зачтено предварительное заключение.

Возвращение Комаровского именно теперь имеет особенное значение для Галереи по следующим причинам: после последовавшей в текущем году реорганизации и начинающейся полной перевески, Галерея должна приступить к широкой издательской деятельности. Учитывая значение Галереи, и ее авторитет среди самых широких слоев населения, ее издательство должно явиться популяризатором искусства, причем, естественно должно быть обращено особое внимание на внешность изданий, художественная форма которых поможет осуществлению целей издательства. Как раз в этом деле Комаровский мог бы, в случае его возвращения, оказать значительную пользу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ВРЕМЕННОГО ПРАВЛЕНИЯ

Г<осударственной> Т<ретьяковской> Г<алереи>           Щусев»[2].

На письме — помета секретаря Помполита:

«Передано в С<екретный> О<тдел>. 11/VII-26

В мае 1928 — Владимир Алексеевич был освобожден с ограничением проживания (-6). Поселился с семьей в селе Федосьино, затем — в деревне Рассказовка, с 1931 — в Жаворонках под Москвой, работал художником по договорам. Расписал храм Св. Софии на Софийской набережной Москвы-реки. В 1931 и 1934 — вновь арестовывался, но через 2-3 месяца освобождался. 29 августа 1937 — арестован как «участник контрреволюционной монархической организации церковников, последователей Истинно-Православной Церкви». 3 ноября 1937 — приговорен к ВМН. 5 ноября расстрелян на Бутовском полигоне[3].

Письмо №2.

«25 лет я был в первых рядах русской литературы»

КЛЮЕВ Н. А. — ПЕШКОВОЙ Е. П.

КЛЮЕВ Николай Алексеевич, родился в 1884 (1887) в деревне Коштуги Вытегорского уезда Олонецкой губ. Поэт. С 1910 — проживал в Санкт-Петербурге. С 1918 по 1920 — член ВКП (б). С 1930-х — проживал в Москве. 2 февраля 1934 — арестован, 5 марта приговорен к 5 годам ИТЛ с заменой на 5 лет высылки и отправлен в Колпашево в Нарымского края. В июле 1934 — он обратился за помощью к Е. П. Пешковой.

<15 июля 1934>

«Екатерине Пешковой,

от поэта Клюева Николая Алексеевича.

Двадцать пять лет я был в первых рядах русской литературы. Неимоверным трудом, из дремучей поморской избы вышел, как говорится, в люди. Мое искусство породило целую школу в нашей стране. Я переведен на многие иностранные языки, положен на музыку самыми глубокими композиторами. Покойный академик Сакулин назвал меня народным златоцветом, Брюсов писал, что он изумлен и ослеплен моей поэзией. Ленин посылал мне привет, как преданейшему и певучему собрату, Горький помогал мне  в материальной нужде, ценя меня как художника. За четверть века не было ни одного выдающегося человека в России, который бы прошел мимо меня без ласки и почитания. Я преследовался царским правительством как революционер, два раза сидел в тюрьме, поступаясь многими благами в жизни. Теперь мне пятьдесят лет, я тяжело и непоправимо болен, неспособен к труду, и ничем, кроме искусства, не могу добывать себе средств к жизни.

За свою последнюю поэму под названием «Погорельщина», основная мысль которой та, что природа выше цивилизации, за прочтение мною этой поэмы немногим избранным художникам, и за три-четыре безумные и мало продуманные строки из моих черновиков, — я сослан Московским ОГПУ по статье 58 пункт десять в Нарым, в поселок Колпашево, на пять лет. В этом случайном, но невыносимо тяжком человеческом несчастии, где не приложимы никакие традиции, и пригодна лишь одна простая человечность, я обращаюсь к Красному Кресту со следующим.

1) Посодействовать применение ко мне минуса шесть или даже минуса двенадцать с переводом меня до наступления зимы из Нарымского края, по климату губительного для моего здоровья, в отдаленнейший конец бывшей Вятской губернии, в селение Кукарку, в Уржум или в Красно-кокшайск, где отсутствие железных дорог и черемисское население, мало знающее русский язык, в корне исключает возможность разложития его моей поэзией, но где умеренный сухой климат, наличие жилища и основных продуктов питания, — неимение которых в Нарыме грозит мне прямой смертью (не всегда появляющиеся продукты сказочно дороги).

2) Посодействовать охране моего имущества в Москве, по Гранатному переулку, дом № 12, кв. 3.

3) Оставлению за мной моей писательской пенсии, которую я не получаю со дня ареста второго февраля 1934 года.

4) Вытребовать по Бюро медицинской экспертизы в Ленинграде пожизненное удостоверение о моей инвалидности (удостоверение упомянутого Бюро у меня имеется, но осталось по аресте в Москве в моей квартире, заложенное в древнюю немецкую Библию. — Приметы последней: готический переплет, вес один пуд).

5) Оказать мне посильную денежную помощь, так я совершенно нищий. Справедливость, милосердие и русская поэзия будут Вам благодарны.

Николай Клюев.

Адрес: поселок Колпашев Северо-Западной Сибири Томского округа.

15 июня 1934 г<ода>«[4].

17 ноября 1934 — благодаря ходатайству ПКК, разрешено отбывать высылку в Томске. Нищенствовал там и голодал. 23 марта 1936 — арестован как «участник церковной контрреволюционной группировки». В июне 1936 — к Е. П. Пешковой обратился за помощью старший геолог Западно-Сибирского Геологического треста Р. С. Ильин.

<19 июня 1936>

«Глубокоуважаемая Екатерина Павловна.

Поэт Николай Алексеевич Клюев в марте арестован в Томске (где он отбывал ссылку), у него был удар, отнята левая сторона, и он сразу был переведен в тюремную больницу. В чем он обвиняется, — неизвестно. Во всяком случае, ему не может быть предъявлено обвинение в порочном поведении. Одновременно с ним арестованы епископ и др<угие> церковники.

Клюеву в его исключительно тяжелом положении могло бы помочь личное заступничество А. М. Горького.

С глубоким уважением

Р. С. Ильин (известный Вам),

ст<арший> геолог Зап<адно>-Сиб<ирского> Геологического треста.

Домашний адрес: Томск, ул. Кирова, 38, кв. 4.

19/VI-36»[5].

4 июля 1936 — благодаря ходатайству ПКК был освобожден и много месяцев не мог подняться с постели. 5 июня 1937 — арестован как «идейный вдохновитель и участник контрреволюционной организации «Союз Спасения России»«. 13 октября приговорен к ВМН и 23-25 октября расстрелян[6].

Письмо №3.

«Внемлите воплю бедных, страдающих и умирающих детей…»

ОБ АРТЕМЬЕВОЙ Т. П. — ПЕШКОВОЙ Е. П.

АРТЕМЬЕВА Татьяна Павловна. Во время коллективизации была выслана с тремя детьми на Урал, имущество было конфисковано и передано в колхоз.

В июле 1936 — по совету родных обратилась за помощью к Е. П. Пешковой[7].

<9 июля 1936>

«Милостивая и дорогой товарищ Екатерина Павловна, извиняюсь за беспокойство. Хотя я Вас и не знаю, но по совету родственников, которые, наверно, слышали о Вашей милости, писали мне и велели написать Вам и просить Вашей милости и содействия в моем освобождении, где мучаемся, голодуем и скучаем по родным и родине, и вины за собой не находим. И сам комендант велит хлопотать, да мы не умеем, к этому времени по заявлениям много семей освободили и отправили на родину, и мне родная сестра послала в письме заявление и через коменданта велела передать в Свердловск, и он не отказался. А она берет меня на свое полное содержание и хлопочет, сельсовет соглашается прописать нас, а дома все разорено и в колхозе, а я здесь второй год мучаюсь на дальнем Урале, город Свердловск, посел<ок> Старица. Выселена с тремя малолетними детьми, мальчик 15 лет, окончивший семилетку, которому надо пробивать дорогу для дальнейшего образования, а не пропадать в здешней лесовалке, девочка 9-ти лет и девочка 4-х лет, больная рахитом, который получила от недоедания пищи еще на родине, когда была отобрана последняя коровушка, и сама 44 лет нетрудоспособна и очень опасно в жизни болею эпилепсией, — ни одного трудоспособного. И так мучаемся здесь, продуктов очень мало, и все дорого, а за работу платят мало и то все задерживают, живем здесь в дырявых хатах, кругом дует, а сверху дождь мочит. Находимся на полном отцовском содержании, который находится в Ленинграде и имеет при себе еще троих детей и пишет, что очень трудно содержать две семьи при небольшом окладе жалованья. И я сразу решила написать и попросить Вас, Екатерина Павловна, походатайствуйте нашему горю и освобождению, прошу Вас душевно, просто и неграмотно. Напишите в Свердловск, может, что и поможет нашему освобождению, будьте добры и не откажите нашей просьбе и скуки, иначе обратиться некуда. Будем надеяться и ждать конца. Извините, что не заверено, но все это сущая правда. Поселок Старица.

Татьяна Артемьева»[8].

На письме — две пометы секретаря ПКК: «8670. 19/VII-36». «От нее заявл<ение>».

Еще ранее к Е. П. Пешковой не раз обращался за помощью в возвращении на родину жены Татьяны Павловны Артемьевой с детьми муж ее, И. Артемьев.

<26 июня 1936>

«Дорогая Екатерина Павловна!

Прошло уже пять с половиной м<еся>цев после того Вашего письма на мое имя от 13/XII – 35 г<ода>, где вы любезно известили меня о том, что на «В<аши> последующие запросы о пересмотре дела и осво-бождении В<ашей> жены Артемьемой Тат<ьяны> Павл<овны> ответим лично по получении определенного ответа о результате ходатайства, кот<орое> можно ожидать не ранее, чем мес<яца> через два», и ответа нет.

В это время у меня опасно заболели дети гриппом с осложнениями: старший Александр 22 л<ет> — туберкулезом костей позвоночника и младший Павел 12 л<ет> — воспалением брюшины и кишок. Уже три месяца лежат в больнице и ждут, не дождутся мамы, чтобы она своим присутствием облегчила их страдания или закрыла им глаза навеки.

Дорогая Екатерина Павловна!

Внемлите воплю бедных, страдающих и умирающих детей и ускорьте освобождение бедной женщины и возвращение на родину — Вашим ходатайством, которое Вы трижды оказали в этом деле по В<ашим> извещениям 3-м мне:

1-е от 5/XI-35 г<ода> за № 8670,

2-е — <от> 14/XI-35 г<ода> за № 105,

3-е — <от> 13/XII за № 8670.

Ув<ажающий> и Признательный Вам И. Артемьев.

Ленинград, Советский 46, кв. 3.

26/VI-36»[9].