Павловск

 

Павловск осенний.

Не балует солнышко с полдня.

В парке безмолвно,

и ветер гуляет сквозной.

Пусто на сцене –

актёры давно в преисподней,

съедены молью

с бумажной своей казной.

 

Павел железный

молчит с высоты постамента.

Был, как изгой,

а теперь к нему благоволят.

Позднею лестью

истории ход не изменишь.

Образ другой,

но рубцы и поныне болят.

 

Холодно в парке.

Ручьи беспокойные серы.

Бледен и хмур,

смотрит в спину холодный музей.

Странные пары

мелькают. На дне атмосферы

молнии шнур

промелькнул и пропал, словно змей.

 

В Лавру

 

Я тороплюсь – привычка к девяти.

Природа, словно закрывает струпья, - земля в опавших листьях-конфетти...

Вся осень мне открыта и доступна –

кружится по проспектам и садам,

окутанным прозрачной паутиной,

и, как маэстро вскользь по клавесину,

проводит по звенящим волосам

деревьев. С веток капает озон.

У входа в Лавру солнечно и пусто.

Осенний город, как осенний сон,

когда не хочешь вспомнить

                                  и проснуться.

 

Осень по памяти

 

Ещё долго до осени – ропщешь

и клянёшь бессердечный закон.

И уходишь, по памяти, в рощи,

чтобы слушать их медленный звон,

и бродить, словно вор после кражи,

где рогатые дремлют кусты

и дубов почерневшие кряжи

поднимают до неба кресты.

В этой осени, тяжкой, беззвёздной,

только иволги плач над гнездом.

И поймёшь, что напрасно, что поздно

возвращаться в оставленный дом,

что остался у чёрной калины

только ягод мучительный яд,

и что птицы из стай журавлиных

за тобой уже не прилетят.  

     28.07.2009

 

Дождь

 

Дождь и дождь. Корабельные сосны
ветер, словно былинки, качает.
Наша комната – крошечный остров,
незнакомый, казённый, случайный.

Непонятная детская прихоть –
так с тобою мы здесь оказались.
В нашей комнате зябко и тихо,
как на утреннем сонном вокзале.

Дождь и дождь, словно азбука Морзе, -
надо б слиться с его голосами:
он родной, он, наверно, поможет.
Кто ещё? - Он и, может, мы сами.

"Сами, сами...", - нам ветер доносит
(сквозь тревожные выкрики совьи)
сиплым голосом вымокших сосен,
что столпились у лет в изголовье.

 

Имена

 

О, как легко, людской презренный род,

Тебе вложить любую глупость в рот!

      Вольтер ("Орлеанская девственница")

 

Вольтер с улыбкою сатира

писал о деве Орлеанской.

Резвился классик. Хулиганство.

И мне не весело – тоскливо.

Я вижу, как пылают ветки,

как пламя лижет бёдра, груди.

Я слышу крики "Ведьма! Ведьма!"

толпы, погрязшей в словоблудье.

Святош высмеивая смело,

Вольтер марал и то, что чисто.

Учиться надо чтить приделы

земного у евангелистов.

Есть имена, чей свет поныне

отогревает сердца камень.

Они, единственно, - святыни.

Не надо трогать их руками.

 

***

Тишина, если слушать долго,

начинает, как чей-то зов,

распадаться, шурша, на дольки –

по различию голосов.

И тогда... занавесок ризы

начинает трепать зюйд-вест,

как на жёрдочки, сев на трисы,

воробьи открывают съезд,

и звучит, до обрыва нерва,

дальний крик, словно дыбом шерсть...

И подумаешь, в нас, наверно,

тоже страшное что-то есть.

 

***

Я слышу, как странно,

вопросы в ударах сердечных –

и чувства, как реки

при паводке, мчатся, взбухают,

к истокам стремя мою память

фарватером встречным.

И птицы кричат.

И деревья на склонах вздыхают.

 

На дальних холмах,

как в молитве, качаются башни –

останки величья страны,

заблудившейся в спорах.

Я слушаю сердце –

и Слово движеньем вчерашним

последнюю искру подводит

под времени порох.

 

Ромашки

 

Среди пустыни нашего двора

окрашенные охрой веера,

негромкий свет ромашковых костров –

разбуженных дождями островков.

 

Мне возле них спокойней и теплей.

Бескрайний мир ромашковых полей

у Холмогор вдоль Северной Двины

сливаются с полями синевы

едва нагретых небом невских вод.

И я плыву, душа моя плывёт...

 

Ромашкового облака пыльца –

не разглядеть желанного лица.

Гадальная цветочная игра.

Как высока ты, памяти гора.

Храни свой клад, и вечностью укрой

всё, что когда-то не было игрой...

 

По дням своим, по сорванным листкам,

иду, как по расшатанным мосткам.

Внизу Двины тяжёлая вода.

Но помнит сердце, помнит, как всегда.

     12.03.2001