Позабытая, счастливая деревня, возрожденная мастером

Муторно влачилась Страстная неделя, когда позвонила приятельница и вдруг предложила пойти в театр Петра Наумовича Фоменко, на спектакль «Одна счастливая деревня» по повести Б. Вахтина. Это название, если воспринимать его без иронии, напоминает кинофильмы 40-х годов о, якобы, счастливой колхозной жизни, вроде «Кубанских казаков». В то время как деревня голодала и вымирала, отдавая государству все без остатка.

Хотелось побывать в театре Петра Наумовича, но одолевали сомнения: хорошо ли в такой день развлекаться? Спектакль, судя по названию, должен быть веселый.

Отца удивило, что я сужу о спектакле по названию, и он рассказал сюжет повести…

Эта история об одной деревне, и любви молодого, бесхитростного, добродушного парня - Михеева и веселой, задорной девицы Полины. Она вышла за Михеева, жили душа в душу. Полина была на сносях, когда полыхнула Отечественная война. Михеев с товарищами пошел добровольцем, в пехоту... И каждый день писал письма Полине.

В каждом письме она жаловалась мужу: «Приезжай. Сил больше нет. У тебя дети сын и дочка такие ненасытные. Целый день просят кушать». И чтобы прокормить детей, ездила в город, на фабрику. На фронте, в минуты затишья, Михеев с гордостью показывал ее письма товарищу: в деревне его ждет жена и воспитывает парня и девочку.

Но однажды ночью их батальон обстреляли свои. Погиб и Михеев. Когда созвали военно-полевой суд, не могли выяснить, кто отдал приказ стрелять по своим. Отвечал майор, который не удосужился проверить выяснить, чья батарея: наша, или фашистская? Его отправили в штрафной батальон. А тем временем, на фронте ранили австрийца - перебежчика. Из госпиталя его отправили в тыл, определили в деревню, где жила Полина, и поселили к ней в дом. Он работал агрономом и помогал воспитывать детей. Через какое-то время они расписались. Жили в ладу друг с другом, пока не вышло постановление изгонять всех иностранцев. Их развели. И Франца выслали из страны, и Полина осталась одна.

Я думаю, что чрезвычайно сложно переносить на сцену литературное произведение, и посему полагала, что будет необычайная скучища. И, чтобы не маяться во время спектакля, прихватила электронную книгу, но о ней я благополучно забыла, как вошла в зал.., через кулисы - белые занавесы.

Ни зала, ни сцены не было. Наверно, это было просторное фойе, разделенное на две части белыми колоннами. Задник - плотная, синяя штора. Сцена расположена посреди зала. Я засомневалась: неужели здесь можно воссоздать деревенскую жизнь, ведь и сцена - не сцена, а мудреный лабиринт.

Площадка, на которой настелены мостки, среди них стоят несколько корыт с водой. Против кулис - раздвижные двери. В определенных сценах сами артисты их раздвигают. За ними картина - пейзаж деревни в летнюю пору. И у этой раздвижной стены простая лавка и козлы с надпиленным бревном. У противоположного амфитеатра две небольшие песочницы. В сцене фронта эта песочницы обыгрываются как окопы. В одной из них закреплено огородное пугало - черное, поношенное пальто, и растянутый цилиндр с гнездом и вороном.

Актер - Карен Бадалов - и ведет повествование. Он - образ в белом белье, которое мужчины носили в тридцатых, сороковых годах. И без возраста - некое существо. Он и колодец с журавлем, расположенный у «задника» сцены, который хранит в своем нутре бесценное сокровище этих замаянных и замороченных советской властью, добрых, правдивых трудолюбивых мужиков - бутылку водки. С какой любовью и трепетностью они вымаливают ее у колодезного журавля. И Карен очень тонко играет смешанные чувства человека, которого обделяют самым желанным угощением.

Мостки и корыта с водой, мостки и корыта с водой. Такая мизансцена навлекает на мысль, что деревня расположена возле реки, или у водоема. Уже на следующий день, кажется, поняла, почему все происходит среди корыт с водой, в сырости. Водоем - Иордань, место очищения… Вода - источник жизни, движение времени, воспоминание... И слезы. Почти все герои, в других сценах попадают иногда в корыта с водой. Размышляя о смысле этого действие, понимаешь, что это метафора душевного состояния в то мгновение, когда вроде бы ничего не происходит.

Сбоку, над противоположенными нам рядами, висит кресло на веревках и стремянка. В него забирается учитель с книгой - О. Любимов, и время от времени делает свои пояснения.

У края сцены, где проход между сценой и задником, прямоугольная, картонная коробка. В ней свободно, на корточках может сидеть взрослый человек. В продолжение спектакля она служит то избушкой «Дремучего» деда, то блиндажом, то грузовиком, где барахтается разухабистый, пьяненький шофер. И еще, в стороне стоит плетеный короб, в полсажени высоты - колодец с журавлем. Туда мужики прячут бутыль с бормотухой. Журавля говорящего играет Карен Бадалов. Пугало огородное, Журавель колодца и учитель рассказывают историю этой деревни.

По ходу действия небольшая площадка между двумя амфитеатрами и козлом с бревном и корытами с водой, превращается то в водоем, где стирают женское белье, мужские рубахи и кальсоны, то в поле, где, подоткнувши привычно подол юбок, полют, пятясь задом. И все это обыденно, естественно. Просто деревенские бабы и девки с шаркающей походкой, опущенными плечами, покрытые безразмерными рубахами. При этом, у всех грузная осанка, будто от постоянной, непосильной работы и тяжестей, туловище осело на ноги. У всех женщин одинаковые допотопные, резиновые боты и белые платки, завязанные как у жниц под подбородок, вокруг шеи, с закрытым лбом. Но при этом, они все разные. У каждого персонажа - девки, бабы, пожилой женщины свой характер, особая манера разговора. И поют, как бы, себе под нос, но до чего это музыкально слаженно и вольно.

Как же ребята искусно играют! Все артисты - молодые девушки и парни не старше тридцати пяти лет, но с каким мастерством играют и пожилых людей. Воистину, это искусство перевоплощения, и артисты этого театра, острова Фоменко, искусством перевоплощения владеют виртуозно.

Если я не ошибаюсь, в этой постановке только три студента из первого выпуска Петра Наумовича Фоменко - Тагир Рахимов и Мадлен Джабраилова и Корен Бадалов, ибо они старше других.

Полина - Полина Агуреева, Михеев - Евгений Цыганов, Мать Полины - Н. Курдюбова, Постаногов и полковник - Тагир Рахимов, Егоровна - Н. Мартынова, а родственница главной героини Баба Фима - Мадлен Джабраилова. Просто русская, хлебнувшая горя женщина. Мать Полины - Наталия Курдюбова - хорошая артистка. Всего персонажей около двадцати.

Над частью сцены висит сетка и с нее спускается канат, по которому Михеев - Евгений Цыганов - взбирается, когда его убивают... преддверие Рая... Только белый прожектор освещает одну колонну. Из-за нее выходит то ли санитар, то ли уборщик Карен Бадалов, как было сказано выше, в светлом, старомодном белье и оранжевом, клеенчатом фартуке. В это время Михеев плавными, замедленными движениями, будто его несет взрывной волной по воздуху, приходит к этому человеку и на его руках виснет. Тот взгромождает его на мостки и начинает безразлично раздевать. Затем подволакивает его к канату, свисающему с сетки, и подсаживает. И самое жуткое: когда парень - Михеев - почти долез до сетки, санитар с рассеянным видом, за штанину хватает, задерживает его, достает из кармана бирку, надевает ему на большой палец и поторапливает вверх. Оглядывается наверх, сгребает в охапку вещи и уходит. Испытываешь бессилие, беззащитность перед смертью и зыбучесть песков пустыни «без вести пропавшие», в которых нет следов.

Главную роль - Полину - играет темноглазая, невысокая девушка Полина Агуреева. Она в продолжение двух с половиной часов и взрослеет, и расцветает, и становится терпимей, и у нее меняется не только характер, но и облик. За это время она из белолицей, цветущей, задорной девушки превращается в заморенную женщину, с осунувшимся лицом, с руками, вспухшими и натруженными, с растоптанной душой, с обрюзгшим телом. Ни прическа - косы, уложенные небрежной «корзинкой», ни платье - рубашка из тонкого полотна, ни полуваленки - ничто не защищает артистку от зрителей.

Мостки-сходни доходили почти до публики, где был проход за кулисы. С его другой стороны колонна, у которой лавочка. В продолжении спектакля она становится частью дома Михеевых. Ничего на сцене не изменилось. Полина в холщевой рубашке - исподнем и свалявшемся пуховом платке и керосинка. Эта была измученная жизнью и измаянная тоской, скорбью простая русская женщина и мать.

И стенания - письма - монологи к любимому, мужу и помощнику, и заступнику - Михееву - не звучали бы так коротко и пронзительно, если бы сама Полина Агуреева не прочувствовала, не восприняла душой трагедию простой, молодой, одинокой девушки и матери двоих детей. Это от кончика волоска на макушки до мизинца на ноге - простая, от сохи, баба. Вся душа у нее в слезах. Для меня, зрителя, это волшебство! В эти минуты невольно вспоминаются исконно русское - душевные плачи в голос. Когда душевные слезы страдания облекаются в слова, в стенание. Именно стенание к Михееву - Судьбе, к Небу, чтоб он увидел и понял, как тяжело растить его детей. В такие минуты у меня - зрителя - все обжигает, сдавливает грудь. Это разговор с вечностью, с Судьбой, с Небом. Полина не играет, а живет судьбой этой одинокой женщины. И под стать ей и партнер - Евгений Цыганов - Михеев. Он искренен даже в мимолетном жесте. Мне сложно в двух - трех словах объяснить, но Евгений обнажил самую лучшую и неповторимую суть русского человека - безропотность, нестяжательство, веру.

Мне кажется, что для Петра Наумовича в этой истории самое важное было - высота помыслов, чистота чувств, доброта и вера простых, русских людей. И вера помогает им оставаться людьми.

В спектакле не звучит ни единой молитвы, но взаимоотношение, радение друг о друге, бескорыстные и незлопамятство - это и есть вера. Поэтому председатель не мог сделать из них бездумный пролетариат. Он со своими лозунгами и угрозами жалкий… и жалка та система… И неслучайно он носит кожанку, фуражку и галифе с лампасами. По-моему, это его душа… Он и изгнанник, и мытарь.

Франц, австриец, перешедший на сторону советской армии, опрятен и учив, знает русский, но разговаривает с легким акцентом; он - добрый воспитанный человек, но не душевный. Франца поселяют у Полины, потому что она - вдова, а мужская сила в хозяйстве нужна. И вновь Полина изменилась. Пред нами, зрителями, предстала иная женщина! Женщина, которая через любовь, лишение и страдание обрела иной смысл жизни и душевную мудрость. Мне это подсказало ее одеяние - белое, длинное исподнее и кремовая шаль, спадающая до пола напомнили мне древнерусские фрески.

И поэтому, как я поняла, по замыслу режиссера, подселение в дом к Полине перебежчика Франца не прихоть сельсовета, а ниспослание Свыше.

Когда Полину разлучили с Францем (постановление 1956-го года об изгнании - депортации иностранцев из СССР) она не поникла, не пала духом, а смиренно приняла и это… Не следует противиться Судьбе… Но никто и ничто не сможет обратить русского человека в раба, если он верующий.

Я дерзну утверждать, что Петр Наумович, прошедший через военную свою юность и изведавший всю горечь утрат, ведомых только ему, сподобился создать среди собрания людей беспощадный, жестокий мир Отечественной войны.

Какой драматизм в сцене, когда Полина ночью пишет мужу на фронт (читает монолог, стенает) она в белом исподнем и пуховом платке сидит на этой лавке, откинувшись на квадратную колонну, освещенную белым прожектором, на краю которой стоит керосиновая лампа. Больше ничего. И полное впечатление, что все происходит в избе, что печь остывает, что на ней, за занавеской, спят ее с Михеевым, дети, хотя весь зал в полной темноте. Я чувствую и тепло от печи, и стылость темноты, клубившуюся в углах избы, и дремотную тишину печной лежанки, где спят дети.      Трагедия - понимание беспомощности своей и малости в этом мире. В этой постановке простые предметы превращались в деревенские постройки. Прямоугольная коробка была то трактором, то домом – сторожкой дремучего деда на полустанке, то блиндажом на передовой. А деревянные настилы, то мостки на водоеме, то его берег, где встречаются влюбленные, то поле - огород, где, не разгибая спин, трудятся женщины, то это железная кровать - постель дома - у Михеевых, то светелка Полины.

Петр Наумович может зрителя заставить ощутить атмосферу Отечественной войны, постоянную, почти неуловимую тревожность той эпохи, настроение героев весьма простыми средствами. Полумрак, только один софит освещает сцену. Наплывает гул, нескончаемый, грозный. От него все стынет и охватывает неизъяснимая тревога, предчувствие беды, трагедии. И с приближением гула на сцене появляется силуэт фашиста. Он проходит по мосткам, потрясая большим, металлическим листом. Война, огромная, беспощадная война, опалившая всю страну. Будто вал накатился на зрителей.

А сколь пронзительная и живая сцена войны, в окопе. Та же песочница превратилась в окоп. Театральная магия и волшебство режиссера.

Разговор Михеева с однополчанином о жизни, об отчем доме, сродниках, друзьях, благоденствии в семье и супружестве - единстве двух людей в браке, звучал столь откровенно, что зрители - молодые люди и я - не дыша слушали этот разговор, что удивительно!

А гибель героя? Поразила смена бытия и небытия. Даже в сумраке, в мутно-голубом свете софита, который вел артиста. Растерянность ужас перед разверзнувшейся вечностью. Было невозможное для меня ощущение небытия, Вечности и покоя.

К стыду своему, я не разбираюсь ни в драматургии, ни в театральном ремесле, но уверена, что Петр Наумович истинный мастер. Со своими артистами он создает мир, в котором даже вещи имеют свой характер. Плетеный короб, в полсажени высоты - колодец с журавлем, куда мужики прячут бутыль с Бормотухой. Он оживает и страдает, томится и завидует, когда мужики распивают перед его носом самогон. Про огородное пугало речь была раньше. А песочницы в сцене фронта Великой Отечественной войны превращаются в окопы. Все это - детище, театр, мир Петра Наумовича Фоменко.

И в этом мире - театре Фоменко - меня поразило, сколь искренне и правдиво молодые артисты, люди города и удобств, воплотили на сцене простых крестьян. Спокон веков они обихаживали землю, делились хлебом со всеми, кто нуждался монахами нищими и сирыми. Они спокон веков сносили разорение и унижение то от татар, то от власть предержащих, то от красных комиссаров. И защищали свою землю, свои семьи - матерей, сестер, детей. А жены их безропотно возлагали на себя и мужские обязанности: пахали, впрягались в плуг, рубили дрова в лесу, работали на лесоповалах, собирали снаряды, трактора, пушки и танки. И при этом они растили детей и любили своих мужчин. Любили до последнего часа, как любила Полина своего Михеева

После спектакля публика долго не отпускала утомленных артистов. Сквозь гул аплодисментов раздавалось: «Браво!». Оно было не восхищенное, не «разгульное», а скорее благодарственное. В эту минуту для меня обрело смысл название спектакля; Счастливая деревня была потому, что люди - жители ее - как исстари жили общиной, так и жили, помогая друг другу, и горести и радости у всех были общие. Оглядываясь по сторонам, я замечала молодых людей, своих ровесников, и даже младше меня, глаза которых блестели от слез. Это скорбели внуки и правнуки тех, кто поменял плуг, серп, или рычаги тракторов на рычаги танков, пулеметов и зениток, и шел в пекло фашистского огня ради жен, детей своих и внуков. Люди не исчезают в небытии, особенно павшие на поле брани Великой Отечественной войны, коли их помнят, коли о них молятся и воспевают их подвиги. Для умерших, павших на полях сражений, в воздушных боях, или на просторах Черного, Балтийского море, важна наша сердечная память о них.

И не напрасно, мне кажется, что этот спектакль давали в чистый четверг, на страстной седмице… Я была уверена, что молодые люди - зрители этого спектакля - по-настоящему почувствовали страдание, несправедливость, пытки и ужасы, через которые прошли их прадеды, бабушки и дедушки. И в День Победы они с искренней гордостью возрадуются этому Великому Празднику, Русский солдат спас целый Мир, созданный Господом. В этот день поднимем чарки и молча осушим их за рядовых Михеевых и за сотни тысяч его товарищей, отдавших свою жизнь ради нашего счастья за великую и необозримую нашу Родину - Россию.

«Театральный роман» Петра Фоменко

Смотреть по телевизору театральные спектакли - все равно что разглядывать ночное небо с разными созвездиями в маленькое оконце темницы. А тем более это относится к спектаклям Петра Наумовича Фоменко. Их непременно надо смотреть в его театре. Почему? Наверное, потому, что в этом театре кроме атмосферы и антуража возникает жизнь и привкус той эпохи, в которой происходит действие спектакля. Нет, нет, я не описалась, на подмостках этого театра разворачиваются не только пьесы, но и повести: «Одна счастливая деревня», «Дворянское гнездо», «Граф Нулин». Разыгрываются серьезные романы «Война и мир», «Месяц в деревне», «Белые ночи». Я не в праве судить о них, потому что не была на этих постановках.

Мы собирались в театр к Петру Наумовичу с рождественских праздников, но всё что-то не складывалась. Из-за этого я не горевала, а была исполнена уверенности в том, что мы попадем к нему в театр, как в прошлый раз, после Светлого Христова Воскресенья. Так оно и получилось. Мы смотрели спектакль «Театральный роман» М. Булгакова.

В этом спектакле главный герой романа Сергей Максудов - сын священника, имеющий склонность к писанию, служащий в каком-то учреждении. Первый роман Ликоспастов - средний литератор -  старший товарищ - сначала устроил его роман в издательство «Гудок». Роман напечатали. Потом познакомил его с руководителем «Независимого» театра. По совету художественного руководителя С.Максудов написал пьесу. Пьесу приняли к постановке, поручив ее молодому самоуверенному режиссеру.  Театр подписал с Максудовым договор, по которому он, автор, не в праве предлагать ее другому театру. Но вскоре Ликоспастов устроил ему свидание с К.Станиславским, которому он прочитал пьесу. Станиславский решил рассмотреть пьесу на художественном совете. Об этом узнали в «Независимом» театре и расторгли с ним договор. Вскоре Максудова пригласили на художественный совет. На этом совете пьесу его не приняли к постановке, а самого Сергея Максудова застыдили и унизили, так что он покинул театр.

Очарование прежней Москвы на сцене создается с помощью трех мобильных площадок.  Они, бесшумносменяя друг друга, не прерывая само действие, переносят зрителя с многолюдной улицы либо в издательство «Гудок», либо в переулок, настораживающий своей тишиной, либо из одного театра в другой. А по бокам авансцены стоят столики; на одном – старинная пишущая машинка, на другом - телефон начала XX века. Эти два предмета интерьера выполняют связующую роль между театром Станиславского и «Независимым» театром. Этот театр создали средние, самолюбивые артисты. Я не сумею объяснить различие между средним, полуобразованным лицедеем и настоящим артистом. Но это замечательно удалось Галине Тюниной. Когда она вышла в образе П. В. Торопецой - секретаря художественного руководителя, который постоянно в командировках за границей и оттуда по телефону управляет театром, я увидела не молодого, жизнерадостного, изящного человека, а увядающую, своевольную женщину, разочарованную и в жизни, и в театре, но в душе властную. Как Галина это делает, мне совершенно непонятно. Да  простят меня все артисты, занятые в этом спектакле, имена которых я опускаю в этом очерке, но мне хочется поделиться тем, что меня тронуло в этом спектакле и заставило размышлять о серьезных вещах.

Спектакль как бы течет непрерывно, сменяя картину за картиной. За какие-то секунды на сцене меняются декорации, и мы вместе с Сергеем Максудовым оказываемся в разных местах, куда по сюжету переносится действие. Но часто действие выходит за пределы сцены, и я – зритель, становлюсь невольным свидетелем событий, разворачивающихся в зрительном зале.

Как и в признанных постановках Петра Наумовича, в этой тоже ощущается аромат, дыхание времени, теплота и малодушие ушедшей жизни. Весь зрительный зал в одно мгновенье превращается или в «Независимый», или в «Художественный» театр.

И в этот раз меня изумляют все артисты: они не просто изображают манеры тех или иных персонажей, но они еще воплощают что-то почти неуловимое, что отличает одну эпоху от другой.

Поэтому я испытывала сострадание к Ликоспастову -  немолодому литератору (Владислав Топцов). Он добрый, отзывчивый человек, разбирающийся и ценящий литературу, пытающийся что-то писать, но бесталанный. Он это понимает и глубоко в душе от этого страдает. И он видит, понимает, что С.Максудов – непосредственный, чистый и одаренный человек. Любовь Ликоспастова к Сергею, вернее трепетное участие в его судьбе, стремление оберегать его, как нечто чистое, я ощущала в каждом его полужесте. Как Владиславу Топцову это удается – тайна за семью печатями.

В спектакле меня поразила одна сцена: Ликоспастов встречает С. Максудова и сообщает ему о  приглашении Станиславского к себе домой. Тот с кротостью слушает и что-то отвечает. Это происходит на почти пустой сцене, лишь сверху освещенной бесцветными софитами... 

И вдруг в С.Максудове - в этом замаянном жизнью и нуждой человеке с плюгавенькой бородкой, в черном, старомодном сюртуке, темных панталонах и в гамашах - проявляется светлое бескорыстное подобие ангела. Непостижимо, как артисту это удалось воплотить на сцене.

Первую треть спектакля Сергей Максудов носится со своим романом – чуть ли не пятьсот страниц в перевязанной папке. Листы из нее постоянно выпадают, он трепетно их поднимает и засовывает обратно в папку. Это меня немного раздражало до тех пор, пока он не раскрыл папку  и не стал читать первую попавшуюся страницу. Разбухшая папка с истрепанными листами - это, как мне показалось, и его совесть, и разум, и душевная тоска, размышление о жизни и, как я поняла, общение с Небом. Бывали минуты во время этих  монологов –когда размышления для меня  превращались в разговор со своей совестью.

В этих сценах герой Кирилла Пирогова переходит на площадку, которая находится перед авансценой, присаживается на крутящийся табурет и начинает дальше писать или перечитывать куски из романа и одновременно размышлять о жизни. Сзади  и  вокруг него густая, непроглядная темнота – бесконечный мир, полный грехов, соблазнов, лести и несправедливости, а сверху (выше балконов, на задней стене зрительного зала - два софита). Мне казалось, что этот свет льется откуда-то свыше.

И как Кирилл Пирогов это играет! В эти минуты он сам преображается! Рядом с его героем все люди, которых он встречает, кажутся такими тщедушными и лживыми, что по-настоящему сострадаешь ему.

Я сейчас понимаю, сколько вдохновения и таланта нужно было вложить в этот спектакль и П. Н.Фоменко, и Кириллу Пирогову - его соавтору, и Никите Тюнину - ассистенту режиссера, и Владимиру Максимову - сценографу, и художникам по свету - Владиславу Флорову и Алексею Шарабурину, чтобы подобные сцены обрели для меня другой смысл. Может быть, самое важное в герое – Сергее Максудове - вера и творчество во имя любви к Богу и к людям.

И как аскетично обозначено жилище Сергея Максудова – комната, в которой вмещается весь мир. Письменный стол, заваленный книгами, рукописями, керосиновой лампой, освещенный лишней электрической лампочкой. Мне не сразу было понятно ее значение. И уже дома, в полудреме, я поняла  смысл, значение этой «лишней» лампочки - это тот же горний свет.

Невозможно обойти вниманием Константина Сергеевича Станиславского. В романе он выведен под именем Ипполита Павловича. Его играет Анатолий Горячев. Этот молодой артист выглядит правдиво и пленительно-легко играет хворого, утомленного старика- чудака..

Кабинет Ипполита Павловича поднимается как бы из недр театра (площадка, закрывающая оркестровую яму, пока на сцене идет действие).

Меня немного позабавило, что Ипполит Павлович предстал перед нами, зрителями, в нелепом виде, бабочке, жилете, и теплых, меховых шлепанцах.  Под чтение С.Максудова он дремлет, а пробуждаясь, делает ему несуразные замечания. От этих замечаний С. Максудов теряется, ужасается, борется с разочарованием. На протяжении всей этой сцены Максудов – Кирилл Пирогов сидит в кресле и листает потрепанную рукопись.

Но при этом я видела, ощущала, как его герой возносится на вершину счастья, самоуважения, обретая смысл своей жизни, и в тот же час падает на дно, в омут лжи, зависти, а подчас даже и отчаянья. Это невозможно сыграть опытным артистам, пребывая в одном и том же положении... Может, это и есть искусство?

И все это венчает крошечная роль Людмилы Максаковой - Настасьи Ивановны Таврической – тётушки Ипполита Павловича. Она настолько естественная, что за те три минуты, отведенные ей на сцене, успевает влюбить в себя весь зал, в том числе и меня...

Кульминацией как спектакля в целом, так и роли Максудова, является обсуждение его пьесы на худсовете.

Вся труппа обсуждает пьесу. Прежде чем говорить, они взглядом или жестом спрашивают разрешения Ипполита Павловича. В какую-то минуту мне стало как-то не по себе: все эти самовлюбленные артисты и неглупые люди не желали понять пьесу С.Максудова, но внезапно они теряются: они не могут ответить простые вопросы Максудова. Они не сведущи в жизни… и замирают с пустыми глазами. И я с сокрушением понимаю, что это уже не люди… истуканы, марионетки.

Максудов пытается пробудить их разум, обращаясь к ним, а взор их пуст; пытается растормошить, а они замирают в том состоянии, в котором он их оставляет. И в какой-то момент мне привиделось, будто это останки Содома и Гоморры, только нынешние…

И у меня возникло удручающее чувство, что такие чистые, бескорыстные люди, как Максудов, не нужны не только в театральном мире, но и в современном обществе.

Добрую треть этого последнего акта герой Кирилла Пирогова сидит на ступенях между сценой и партером, почти спиной к зрительному залу.  Но я чувствовала в его простом, скромном и замаянном герое восторг, и благоговенье перед великим К.С.Станиславским и преклонение перед основателями театра. Казалось, я слышала его….  Он «звучал» от макушки до кончиков пальцев. И это благоговенье перерождалось в разочарование и отчаянную обиду на этих людей.

Для меня непостижимо, как Петер Наумович объяснил, передал Кириллу сгусток чувств, мыслей, ощущений, чтобы артист сообщил зрителю все это, почти не двигаясь и почти спиной к залу! И последняя сцена, где он пытается им изъяснить что-то и растормошить, просто восхитительна! Мне казалось, что он раздает свое сердце всем,… но при этом он приобретает Божью благодать и приятие жизни. У него даже в помыслах не будет, когда он убежит из театра, покончить с жизнью. Он рушит стены, рвет цепи, которыми его «опутал» соблазн благополучия и славы. И навсегда убегает из театра. Он не уходит из жизни, как в романе, нет. Он тоже, как я поняла, преображается. Его спасает Небо. Он спасается. И он будет продолжать писать, но мысленно, устроится в какое-нибудь издательство…. И он все равно, я уверена, будет писать, ибо это его общение с Господом и со своей совестью.

В продолжение спектакля меня теребила, стыдила совесть: ведь мне, как и главному герою С.Максудову, кажется, что я делюсь с людьми, рассказываю что-то важное. А так ли это? Не знаю.

Спектакль Петра Наумовича, по-моему, вовсе не о театральной жизни, не о бездарном, самолюбивом графомане, а о чистом, отзывчивом человеке, для которого смысл жизни в том, чтобы поведать людям о чем-то важном.  Максудов оказывается одним чистым и безгрешным человеком. Он понимает, что смысл жизни не в сиюминутных радостях, и не в славе, и не в мещанстве.

И еще, мне не то, чтобы понравился Кирилл Пирогов, а я поверила ему. Может быть, он тоже в душе носит и печаль, и жалость ко всей жизни. Жизнь без любви, сострадания, пожертвования бессмысленна.

Я сама не понимаю, в чем смысл моей жизни. То ли я делаю, что должна? Никто на этот вопрос здесь, на этом свете, мне не ответит.

И если зрители, как я, после спектакля полночи, а может быть и всю ночь, будут размышлять о смысле своей жизни, я уверена, что Петр Наумович, и его соратники – великолепные артисты, и  служащие театра не зря живут на этом свете.