Об авторе: Ивин Алексей Николаевич – поэт, прозаик. Родился в д. Нижняя Печеньга Тотемского района Вологодской обл., в 1970 закончил среднюю школу №1 г. Тотьма, в 1971-1973 гг. учился на филологическом факультете Вологодского государственного педагогического института (не закончил), работал в вологодских областных и районных газетах. В 1976-1981 годах учился в Литературном институте; затем работал в МО СП СССР, в журналах «Наш современник» и «Сельская молодежь», в различных иных организациях. Печатаюсь в периодике Москвы с 1981 года. Состою в РСПЛ с 2000 г.

Давай обратно, ты всё перепутал!

1

Открыть и описать феномен не удастся, не только в науке, но даже и в литературе, если не достаточно материалов, фактов, экспериментов, наблюдений. Возможно, этим и придется ограничиться: описать случай, как ботаник описывает эндемичный вид растений с острова Калимантан, и ждать интерпретатора, настоящего ученого-теоретика, который частности обобщит. Честное слово, синтезировать опыт не удастся, а анализировать там, где всё зыбко и предположительно, тоже не годится. Ткань рассказа такова, что, того и гляди, прорвется: так она ажурна, сквозиста, редка. Употребить тяжелые, радужные, пестрые драпри, чтобы прикрыть голого короля? Пышно и напыщенно разукрасить зябкую пустоту? Почему-то, когда украшают бессодержательность, в сознании тотчас всплывают средневековая русская практика «плетения словес», громогласное пустословие Габриеля д`Аннунцио и орнаменты Тимура Кибирова (или Зульфикарова? вечно их путаю, эти длинные нерифмованные восточные стихи из одних цветистых метафор…)

Когда Константин Андрюшин впервые увидел эту молодую женщину в городском автобусе, как она протискивается среди пассажиров, с барсеткой на поясе и с катушкой розовых билетиков на груди, так, во-первых, сразу поразился, до чего она красива и не соответствует должности кондуктора, и, во-вторых, смутился от их обоюдной взаимозависимости. Он видел ее впервые, и, тем не менее, они были связаны и даже виноваты. Ведь этого не бывает, не должно быть между чужими, между незнакомыми людьми, ведь правда?

Она была среднего роста, с правильными чертами милого лица и длинными каштановыми волосами, рассыпанными по плечам до пояса. Кондукторы в провинциальных городских маршрутных автобусах – толстые стриженые грубые тетки в штанах, способные без церемоний ссадить бродягу или пьяницу, оштрафовать безбилетника и согнать наглого подростка, чтобы на его место усадить древнюю старуху. Эта же выглядела как ангел в бедламе, и даже в выражении лица просматривалась легкая обидчивость недотроги. Андрюшину сразу не то стало понятно, что она вынужденно работает кондуктором, а то, что она любит принимать денежные сборы (вот как древние мытари) и что из любви к деньгам и к тому, чтобы они проходили через ее руки, она и согласилась на эту работу. Нет, операторы в банке, спекулянты на оптовой бирже или маклеры тоже перекачивают немало денег, но они профессионалы, высокие специалисты, она же – из нужды, от неустроенности быта и общей неустойчивости согласилась на эту работу, не совместимую с красотой. Ей бы надо в шелках и в кольцах на бархатных подушках в шальварах восседать, а она вот пятаки и десятки с обтерханных клиентов собирает. Константин Андрюшин даже зажмурился от стыда ситуации, потому что женщина-ангел сознательно его обошла и проигнорировала протянутые деньги. С него она не захотела взять за проезд. Со всех остальных пассажиров взяла, а с него – нет. И не взяла она эту плату потому, что с другими пассажирами финансовых и личных отношений у нее не было, а с ним – были. Да-да, они встречались, общались, друг о друге знали нечто сокровенное, интимное и тайное, и это притом, что виделись впервые. И теперь оба в эту странную ситуацию прониклись, ее неловкость и конфузливость ощутили. Ведь и другие пассажиры видели, что она красива, что не этим бы делом ей надо заниматься; но вопросы к ней, сострадание, сочувствие и живой интерес появились только у Андрюшина, о древнем мыте, мытарствах и предательстве за деньги подумал только он, именно его денежную лепту она не приняла, подчеркнув, тем самым, особые отношения между ними. То ли он был ее отец, а она дочь (по возрасту, по внешности – пожалуй, так и было). То ли он был ее сын, а она – мать. То ли между ними могли состояться дружеские и любовные отношения, поэтому она не захотела общей проездной платы. То ли он очень уж удивился, и это изумление, эта заинтересованность слишком уж отразились в его лице и взгляде. Вот, пожалуй, в этом последнем варианте больше толку: он опешил от ее красоты, «пожелал ее в сердце своем», или даже так: ее отчаянная готовность выкарабкаться из беды и противостоять бедности глубоко поразила его и вызвала сочувствие. Хотя ему было пятьдесят лет, а ей – тридцать, это была его мать: она полна готовности преодолеть временные затруднения, она живет с мужем пьяницей, и, раз он пьяница, она нанимается на любую работу, потому что защитить-то ее некому.

И вот это обстоятельство обволокло Константина Андрюшина глубокой печалью: мать чуть не вдвое его моложе, безысходность и бедность в ее жизни повторились, а он, как и тогда, будучи ее ребенком, опять не в силах деятельно ей помочь. Он только любит ее, сочувствует, но и всё. Но тогда хоть он говорил с ней, и шутил, и смеялся, и на словах поддерживал, и любил, а теперь, с этой незнакомкой, вся ситуация совсем объективировалась, остранилась, заняла внеположное место: и он одинок, старый, и она одна, молодая. Что же это происходит-то, а? И сорок лет прошли, и город совсем другой, и проблемы опять те же.

Только и хорошего, что они друг друга узнали и отметили.

В глазах этой молодой женщины проступала грусть, а в поведении – легкий вызов и энтузиазм, совсем как у матери в те годы. И еще: не надо бы ей позволять огрубеть в этой среде, не надо бы ей опрощаться и дичать среди заскорузлого провинциального быта, надо бы ей как-то пособить…

С этим странным допущением и сошел Константин Андрюшин на своей автобусной остановке, направляясь домой. Автобус был тот, №1, на котором он ездил постоянно, - следовательно, незнакомка работала кондуктором недавно.

2

В другой раз они встретились на местной почте. Он стоял в очереди за пенсией, а она – в отдел переводов. С ней был неотесанный широкоплечий мужлан с лицом, как у этих носатых скульптур с острова Пасхи, и значительно ее старше, и они так контрастировали друг с другом, кем бы ни были, - супругами или просто друзьями, - что Константин Андрюшин опять поразился некому несоответствию: не с таким бы амбалом, не с таким бы грузчиком ей следовало общаться. Было явно, что она делает не то дело, сожительствует не с теми людьми, и эта странность очевидна даже для нее самой. Она за что-то выговаривала своему партнеру; интонация и акцентирование ее слов еще четче подчеркивали, что она своим нынешним положением не довольна: это была обвинительная интонация. Похоже, амбал ее слушался: на его лице, исчерченном морщинами и шрамами, отпечатывалось терпение деревянного идола, которого угощают оплеухами за неисполнение обетов. «Не эти бы жесткие упреки принародно выговаривать этими устами, - опять подумал Андрюшин. – Этими бы устами ворковать любовные нежности…» Он даже допустил теперь, слыша, как она его пушит, что она душевно грубее, примитивнее, вульгарнее, чем он думал. И это был уже третий контраст, третий контрапункт, третья несуразица в ней: работы и красоты, партнера и красоты, собственных слов и красоты. «Все-таки моя мать не была такой отважной критиканкой, хотя поводов для недовольства у нее хватало», - решил Андрюшин.

Получив перевод, оба немедленно ушли, она впереди, амбал – за ней, причем на его невозмутимом лице читалось, что на крыльце и на улице ему дополнительно достанется на орехи, еще сильнее, чем при людях; его как бы сопровождала эта вечная готовность терпеть эти выволочки. Что ж, пожалуй, отцу тоже часто перепадало ругани и упреков: он и ленивый-то, и нераспорядительный, и простофиля. Андрюшин покинул почтовое отделение тоже со смущенной душой, гадая: а интересно, есть у этой пары маленький сын, лет этак восьми?

Недопустимость, абсурдность всей ситуации состояла в том, что сам-то он отделился от нее и персонажи этой комедии развоплотились в других людей. Еще бы увидеть их восьмилетнего сына, если он есть, - и хоть повторяй всю жизнь сызнова.

Расклад стал предельно ясен: красавица честолюбива, ее муж покладист, эгоистичен и ленив, поэтому она все чаще обращает свои надежды на восьмилетнего сына (если он есть). Всё в этой жизни повторилось. Через несколько лет она окончательно разочаруется в своем непутевом рохле муже, все надежды, весь энтузиазм и всю материнскую требовательность обратит на сына, чтобы тот был в школе отличником, чтобы потом приобрел престижную профессию. Муж начнет спиваться, и она с ним разведется. А их сын начнет метаться между отцом и матерью, нервничать и, в конце концов, заболеет от перенапряжения и усиленных умственных трудов. Отец алкоголик, сын в сумасшедшем доме, мать постарела, подурнела и превратилась в склочную, вздорную старуху. Андрюшин чуть не заплакал горькими слезами – с такой очевидностью нарисовалась эта финальная картина.

 «Я не оправдываю твоего доверия, мама, - чередой думал Андрюшин, машинально пройдя мимо своего подъезда, чтобы отправиться в незапланированную прогулку, которые все чаще теперь предпринимал, дабы успокоиться и взять себя в руки. – Но я и не мог его оправдать. На моем пути чрезмерные, непосильные препятствия. Пусть я не пью, но и без этого порока все-таки похож на отца. Но и на тебя тоже: потому что слишком низко себя оцениваю, потому что иду к цели с негодными средствами, как когда-то ты. Мало быть красивой, надо еще отстаивать свою красоту. Ты не на Британских островах, мама, чтобы с гордо поднятой головой браться за любое дело. Ты в России. Здесь ценят бар и белоручек, здесь плюют на самоотверженность и смеются над ней. Отважных и энтузиастов здесь считают дураками, обманывают их и обворовывают. Ты любишь деньги, - так сделай, чтобы тебе платили за красоту, воссядь на трон. А ты стремишься их пересчитывать, эти деньги. Ты веришь в мужчин и надеешься на них, как истая англичанка, но ты живешь в России, в этом обширном гареме, где бляди и паразитки оплачиваются дороже всего. Здесь все воруют, мама, а ты ставишь на честного, сильного, скромного трудягу. А он лишь обожествляет тебя, но и только. Тогда, из последних сил, ты перекидываешься на своего сына, который выйдет сам наверх и выведет тебя хотя бы в остаток твоих дней. Но, мама, наверху воры, наверху разбойники с совещательным голосом и избирательным правом, они не потерпят в своей среде даже сына, если он искренне любит свою мать. Вот поэтому, мама, негодные средства – жить в нищете, работать, где придется, воспитывать сына самой, все свои силы и деньги отдавать ему. Такой сын, как я, в лучшем случае растранжирит твои деньги и надежды с вертихвостками, заложит твои надежды и свою будущность в ломбард. Несмотря на весь твой энтузиазм, несмотря на всю твою щедрую поддержку, первый же барин и бюрократ обведет твоего сына вокруг пальца, увидев, что у него нет совещательного голоса, кроме как с тобой, и нет избирательного права, кроме как в тебе. У корыта они терпят только своих, с похожими рылами. Вот в чем секрет, мама.

Но я клянусь, что отомщу за твою погибель, мама. Да, тебе следовало жить самой, ради себя самой, мама, как делают в этой стране почти все женщины. А ты не холила свою привлекательность, ты тормошила мужа, благословляла и подталкивала сына. И вот за то, что ты стремилась, чаяла и жила для других, а тебя бессовестно обокрали, а твою кровь бесстыдно выпили, а твои силы отняли, а твою красоту занавесили от мира, - вот за это я отомщу им, мама! На это у меня еще достанет сил».

Константин Андрюшин шел, не чуя ног и переулками, в которые прежде никогда не забредал. И его душа разрывалась от горя и внутренних слез, потому что теперь он был один, после битвы, в которой едва выстоял, а враги между тем обрастали новыми, свежими силами. Он не вытащил мать к свету, даже если в старости она уже примирилась с низким своим статусом; он не заработал достаточных денег, чтобы реализовать свою и материнскую мечту; он утратил даже семью, как когда-то отец. Но, разгромленный, среди младого племени, которое он не здравствовал и даже не приветствовал звоном щита, а просто каждодневно ненавидел, он хотел теперь только одного: отомстить за мать. У мужчин принято мстить за отца, а он будет мстителем за мать. Потому что добрее, светлее и безупречнее человека, чем мать, не было в его жизни.

И эта незнакомка явилась, чтобы всколыхнуть его от спячки и понудить к действию. Не спи, ты не поквитался с врагами.

3

В следующий раз он встретил свою незнакомку в магазине «Красивый вид». Андрюшин знал этот шоферский сленг, эти их приколы и закавыки и быстро перевел название: «Красивый ВИД» - это, собственно, «Красивый водитель и дорога». И действительно: магазин стоял при светофоре на развилке дорог, имел парковку, и здесь часто останавливались водители дальнобойщики и дачники. Она стояла за прилавком, из подсобки то и дело выглядывала ее напарница, тоже смазливая девушка с лейблом на груди. «Наташа, я не могу его найти», - капризно сказала она из подсобки, имея в виду какой-то товар по накладной квитанции, и незнакомка, не закончив расчеты с покупателем, совсем белокурым мальчишкой, устремилась в подсобку на помощь напарнице. Она отсутствовала там всего минуту, но нужный товар быстро помогла найти. Вернувшись к мальчику, она наклонилась теперь к нему и, записывая в тетради, терпеливо втолковывала: «Ты набрал на сто пятьдесят рублей с копейками… Понял? Скажешь матери. А фарша сегодня нет, не завезли».

Она говорила с той доброй материнской наставительностью, по которой Андрюшин заключил, что она не только верит покупателям в долг, по записи, в кредит, но в случае, если они задерживают возврат этих кредитов, вносит за них сама. И опять это несоответствие строгости и потачек поразило Андрюшина. Уж если ты любишь деньги, так будь последовательна, не верь никому в долг, обсчитывай и детей, и пенсионеров, и шоферов, наживай деньгу, как поступают все твои товарки, в том числе и напарница, запутавшаяся в собственной подсобке. А она вела торговлю так, точно в своей семье выдавала сыну рубль на пряники. Андрюшин ведь помнил эти наставления, хотя прошло больше сорока лет, помнил, как мать, приучая его не сорить деньгами, сама тотчас забывала о выданных из семейного бюджета рублях и трешках. Так не торгуют. Торгуют так, чтобы покупатель, чуя злобу продавца и его постоянное жлобство, непроизвольно переплачивал ему, задабривая. Вот как торгуют: чтобы покупатель чувствовал себя виноватым просто за то, что располагает деньгами.

Хорошо, что в магазине были еще покупатели, а то бы Андрюшин смутился от этой очной ставки со своей прошлой жизнью. А так, пока она отсутствовала и записывала долг, он быстро выбрал не слишком нужные ему оливки, тунца в банке, растительный спред и ноздреватый бородинский хлеб с тмином и кориандром. Одно удовольствие было покупать у нее, но любезничать и расточать комплименты – вот от этого типичного мужского поведения что-то удерживало его, равно как и других мужчин. Она как бы не нуждалась в тривиальной помощи; она сама знала, чего хочет и как этого добиться; и опять, выдвигая кассу с мелочью, смотрела на деньги не то чтобы жадно, а как-то чересчур доверительно, словно приобщение к ним, хотя бы в качестве продавщицы, ободряло и поддерживало. «Но ведь это же мелочь! Ведь не с такой же мелочной торговлей вам надо связываться, не в такой же копеечной склочности, текучке и толкучке егозить!» - чуть ли не взмолился Константин Андрюшин, принимая покупки из рук Наташи и рассчитываясь за них. И опять его ошеломило, что она не держит дистанцию, - по крайней мере, с ним. Другие хорошенькие продавщицы, отпуская товар, как бы подчеркивали, что служба службой, а они-то сами по себе и вечером не прочь посидеть в ресторане; она же подчеркивала, что ее красота здесь не при чем, а может быть, и неприступна, а работает она, потому что надо же выволакивать семью из нужды. Не просто честность, а даже неразменность характера и поведения – вот что она подчеркивала, какое-то даже дон-кихотство; и это в самой неподходящей обстановке, с толстым Санчо Пансой, который тут же, рядом трясется на муле, придерживая скромный ларчик мытаря.

Совсем смущенный, Андрюшин остановился на низком, трехступенчатом крыльце магазина, как бывает с человеком, если он поступил неочевидно или неправильно, а может, даже поучаствовал в чужом преступлении. «Господи, она же неправильно себя ведет! Что она всё при чужих деньгах-то, как келарь церковный все равно…»

Он подошел к застекленной табличке, вывешенной при входе, и узнал, что магазин принадлежит Тихонову О.Н., частному предпринимателю. «Слава богу, что хоть не еврею и не татарину. Может, с русским-то хозяином все же не пропадет», - подумал Андрюшин и пошел прочь, решив больше не светиться здесь, возле этой торговой точки.

Он прошел два квартала в такой задумчивости, что даже не уложил покупки в портфель, а так и нес их в кульках. Что-то он сделал не так, поступил по инерции, как часто делал в последние годы, избавляясь от вероятностей, потому что они могли бы осложнить жизнь. Его вынудили и эту возможность миновать и проигнорировать, припугнув, что в противном случае он не оберется осложнений и нервотрепки, а это в его-то возрасте чревато… Он привык так поступать – ни во что не ввязываясь; отвадили от любопытства и участия: ты, мол, пенсионер, живи тихо, а то!.. И вот он, застращенный молодежью и ее требовательной наглостью, давно уже живет тихо, а вероятности осуществляются без него и с другими людьми. Ведь так живут коровы на пастбище и овцы в хлеву: в сытости и в том благодушии, которое, как говорят ученые, свидетельствует, что у человека нет памяти. Если ты весел, добр и приветлив, знай: ты не помнишь, у тебя украли память, у тебя ее всего на два гигабайта, как в худом компьютере. Ты всё забыл, а живут вместо тебя другие.

Андрюшин остановился, не переходя улицу, открыл портфель и уложил туда покупки. Потом развернулся и пошел обратно. В нем сразу же проснулся и возмутился благоразумный обыватель: «Куда тебя несет? На что ты надеешься? Ты же уже знаешь, как ее зовут. Наташей ее зовут, дурак, Наташей, так же, как твою мать. Чем ты замотивируешь свою глупость? «Девушка, давайте познакомимся?» Идиот! Она же замужем, ты же сам видел ее мужа. А напарница? А покупатели? Дуралей! Седина в бороду, бес в ребро!»

Но когда, изредка, Андрюшин восставал против собственной покорности, против национальной своей особенности, на которой, говорят, паразитируют у русских чужестранцы и свои же чиновники, его несло и сносило с веселым ускорением, как автомобиль на утренней гололедице. Он появился в магазине очень уверенный и тотчас сказал Наташиной напарнице:

- Девушка, вас там какой-то парень спрашивает, на улице…

- Меня?

- Да.

Продавщица с лейблом весьма поспешно, заинтересованно и без опаски обогнула витрину морозильника и пошла к двери; на ее лице прямо так и читалось, до чего ей интересно, с чем это вдруг пожаловал ее бой-френд. Не теряя времени, Андрюшин обратился к Наташе:

- Меня зовут Константин. Константин Андрюшин. Наташа, нам надо встретиться и поговорить.

- Зачем?

- Это долго объяснять и не здесь. Знаете, где находится бар «Верность»? Ну, тот, у которого крыльцо с коваными решетками?

- Да, но…

- Ничего не спрашивайте. И не бойтесь ничего. В восемь часов вечера в субботу вас устроит?

- Но…

- Это мой номер телефона. Не сможете прийти, позвоните.

- Но мне нельзя! Я не смогу.

- Это без разницы. До встречи.

Из двери уже с напором и легким испугом показалась продавщица с лейблом; вид у нее был одновременно сконфуженный и заносчивый.

- Вы чего меня дурите? – Она слету набросилась на Андрюшина. – Сегодня не первое апреля.

- Разве он уже ушел? Симпатичный парень. Привет ему от меня.

- Ну, вы кадр! У нас же сигнальная кнопка. И видео-наблюдение. Наташ, чего он хотел?

Улыбаясь во весь рот, Константин Андрюшин по своим же следам отправился тем же путем домой. Весенние облака расползались в голубой лазури, солнце щедро заливало улицу и деревья ярким светом. Был тот сезон середины весны, когда под уклон уже вовсю бегут серебристые ручьи, а тротуары, палисады и обочины еще завалены сугробами ослепительного рыхлого снега. Работа весна шла скрытно и с большими потерями, потому что уж очень за зиму выстудило землю.