Светлана Шумило, Виталий Шумило. Поэтический альбом преподобноисповедницы схиигумении Софии (Гринёвой) Киевской
Письменные памятники минувших эпох нередко приоткрывают завесу над целым пластом культуры. Таков поэтический альбом преподобноисповедницы Софии (Гринёвой), схиигумении Киевского Покровского монастыря, жившей в конце XIX – первой половине XX века. Альбом хранится в личном архиве родственников одного из послушников игумении Софии, которые любезно предоставили его нам для изучения и публикации. В настоящее время находится в печати полное издание альбома, мы же предваряем его выход в свет обзорной статьей о преподобноисповеднице Софии и созданном ею альбоме.
Впрочем, нельзя в полной мере назвать схиигумению Софию создательницей, творцом этого мозаичного сочинения. Альбом представляет собой сборник стихов разных авторов, собранных под одной обложкой игуменией Софией и объединенных размышлениями о Боге. Это цельное большое произведение словесного искусства, составленное заботливым собирателем в традициях русских дворянских альбомов, которые велись дворянками как полудневник-полусборник автографов современных поэтов. Но настоящий альбом более приближен к дневнику, выраженному поэтически. Перелистывание этого альбома доставит читателю удовольствие тихого размеренно-молитвенного чтения и погружения в культуру конца XIX – начала XX века. Альбом является уникальным образцом этой, невозвратно ушедшей от нас, культуры.
София Евгеньевна Гринёва родилась в 1873 году в Москве в семье юриста. Семья много раз переезжала, и когда Софии исполнилось семнадцать, Гринёвы жили в Киеве. София росла общительной, веселой, очень одаренной и глубоко верующей девушкой. Она имела незаурядное музыкальное дарование, и профессора Киевской консерватории, в которой училась будущая игумения, пророчили ей блестящую карьеру оперной певицы. Но Господь судил иначе.
Однажды после занятий София не побереглась, простудилась, опасно заболела и вследствие этого совершенно потеряла голос. Горе молодой талантливой девушки было велико, сколько ни трудились самые лучшие врачи, пытаясь помочь обретению голоса, все было тщетно; более того, болезнь усугублялась, так что родные начали опасаться за жизнь Софии и по совету врачей решили отправить ее на лечение в Швейцарию. Перед дорогой девушка пожелала провести несколько дней в небольшой обители. Там здоровье Софии вдруг резко ухудшилось, и к ней пригласили священника для последней исповеди и Причастия…
Нам не дано знать, какие молитвы возносила тогда больная к Богу, но эти молитвы были горячи и искренни, ибо Господь сотворил с ней чудо: проснувшись на утро, София неожиданно обрела голос, заговорила, и после этого начала быстро поправляться. Однако о возвращении в мир после этого не было и речи. Девушка избрала для себя иноческий путь.
Побывав в нескольких монастырях, желая найти тихую обитель, София и несколько ее духовных сестер поселились возле одной запущенной церкви в Калужской области. Они основали там обитель в честь находившейся в церкви иконы Богородицы «Отрада и Утешение». Матушка София обладала особым талантом привлекать людей к Богу, собирать их вокруг себя и устраивать жизнь приходящих по заповедям Божиим. За несколько лет обитель стала довольно известным монастырем с организованным при нем детским приютом и гостиницей для частых гостей и паломников. София Гринёва единодушно была выбрана настоятельницей этого монастыря. Сергий Нилус, переписывавшийся с матушкой Софией и питавший любовь Христову к ней и ее монастырю, оставил потомкам воспоминания о чудной настоятельнице и об обители, которая очень запала ему в душу.
«Не монастырь, – пишет он, – даже еще и не община. Смиренное это общежитие жен и дев, пожелавших уневестить себя Христу, а в нашем сердце ему отведено такое обширное место, что хоть бы и великой лавре впору. Такова сила и власть любви, живущей и управляющей этой обителью в лице ее настоятельницы, человека исключительной духовной красоты и разума Христова, и единодушных с нею и единонравных сестер ей о Христе Иисусе»[1].
Во время жизни в обители «Отрады и Утешения» матушка София установила прочную связь с Оптинскими старцами, особенно же – со старцем Нектарием. Сестры обители нередко бывали в Оптиной, обращались к старцам за советами, переписывались с ними. Часто приезжала в Оптину и сама настоятельница, считавшая Оптинских старцев своими духовными наставниками и руководителями.
В конце декабря 1912 года матушку Софию неожиданно для нее назначили настоятельницей большого общежительного Покровского монастыря в Киеве. Это назначение очень огорчило матушку, которая срослась душой со своей обителью, и стоило ей многих слез.
Покровский монастырь был одним из крупнейших в Российской империи. Его основательницей была Великая княгиня Александра Петровна, во инокинях Анастасия. Ею при обители был устроен целый комплекс благотворительных учреждений: больница с домовой церковью, церковноприходская школа для девочек, приют для сирот и бедных детей, приют для слепых и неизлечимых больных, бесплатная амбулаторная лечебница, аптека с бесплатной выдачей лекарств, странноприимная[2].
Великокняжеская семья уделяла много внимания монастырю и нередко сюда приезжала. И этим монастырем должна была теперь управлять молодая, энергичная, но чрезвычайно горюющая о своей маленькой обители матушка София.
Она быстро вошла в доверие сестер, ее полюбили «и капризные старушки, и приютские дети […], ее приход вызывал всюду восторг и ликование», – вспоминает Елена Александровна Нилус, бывавшая у матушки в Киеве[3].
На долю молодой игумении выпали самые тяжелые годы в жизни обители. Вскоре началась Первая мировая война, и незамедлительно монастырские больницы были преобразованы в лазарет для больных и раненых. После Февральской революции, вынужденного отречения от престола Императора Николая II и октябрьского переворота произошло крушение всех устоев монастырской жизни.
Предположительно в это время, до 1930-го года, матушка София приняла постриг в великую схиму, но, к сожалению, точную дату пострига, а также информацию о том, кто его совершил, пока не удается восстановить.
В 1923 году, когда в Киеве прочно установилась советская власть, Покровский монастырь был передан обновленцам, а игумения София – «уволена от исполнения обязанностей»[4] настоятельницы монастыря. После этого матушка София, духовник обители протоиерей Димитрий Иванов и часть сестер Покровского монастыря переехали в село Ирпень под Киевом[5], где обитель тайно просуществовала до 1937 года.
Когда в 1927 году митрополит Сергий (Страгородский) обнародовал Декларацию о лояльности к советской власти, многие архиереи, священники, монашествующие и миряне отказались подписать ее. В Русской Церкви произошло разделение на «сергиан», подписавших Декларацию, и «иосифлян», последовавших за Петроградским митрополитом Иосифом (Петровых), не подписавшим Декларации и возглавившим духовную оппозицию. Начались гонения на иосифлян, которым пришлось уйти в церковное подполье. Схиигумения София и часть монахинь Покровского монастыря, близких к матушке, примкнули к иосифлянам и с тех пор вынуждены были скрываться и служить тайно[6].
Архиепископ Леонтий Чилийский, очевидец того времени, вспоминал: «Владыка Иосиф [Петроградский] принял на себя, как митрополит, всех отделившихся от митрополита Сергия и потому их стали называть иосифлянами, а оставшихся – сергианами. Как в Петербурге были отделившиеся, так были и в Киеве. Среди них протоиерей Димитрий Иванов, наш Покровский монастырь, мать игуменья София с приближенными 20 сестрами, о. протоиерей Виктор, настоятель Александро-Невской церкви, о. Анатолий Жураковский, о. Л., настоятель Покровской церкви, и один профессор Академии. Не откладывая, сестры Покровского монастыря себе избрали в игуменьи мать казначею, старицу 75-ти лет Антонию, а матушка София приобрела себе дачу вблизи Киева в дачном месте Ирпень, там устроила церковь и при ней находились сестры и о. Димитрий Иванов»[7]. Катакомбная община в Ирпене просуществовала несколько лет: днем дача имела вид обычного загородного дома, а ночью центральный зал превращался в храм, в котором совершалось богослужение. Настоятелем тайного храма был отец Димитрий, поселившийся там же со своей семьей.
Первый раз схиигумения София была арестована еще в 1924 году – на шесть недель[8]. Настоятель храма в Покровском монастыре отец Димитрий Иванов разделил с матушкой горькую участь и также отбывал заключение.
В тюрьме матушка тяжело заболела и была отправлена для выздоровления в с. Ирпень. После 1927 года, когда начались гонения на «иосифлян», матушка, скрываясь от нового ареста, взяла себе чужой паспорт и без прописки поселилась в Ирпене по улице Толстовская, 10, у прихожанки Ирпеньской катакомбной общины Елены Бабенко. Здесь схиигумения София прожила до 1931 года, ежедневно опасаясь нового ареста. «Иосифляне» не посещали открытых «сергианских» храмов, молились по домам и старались поддерживать общение между собой. В доме на Толстовской улице, где жила матушка София, совершались тайные ночные богослужения, собирались верующие для бесед с матушкой, сюда приезжали многие гонимые священники и монахи, миряне, не признавшие Декларацию митрополита Сергия, здесь они окормлялись и имели возможность причаститься Святых Христовых Таин, как вспоминает об этом Елена Юрьевна Концевич[9].
В 1931 году накануне праздника Покрова Пресвятой Богородицы схиигумению Софию арестовали в последний раз. Это случилось в Ирпене в доме на Толстовской улице, 10, где проживала тогда матушка у прихожанки Ирпеньской катакомбной общины Елены Бабенко, и где совершались тайные богослужения. Живший в том же доме матушкин послушник, 17-летний юноша Михаил Нечитайленко, вспоминал, что вечером после богослужения матушка вдруг отправила его и еще нескольких обитателей этого дома, в том числе иеромонаха Савву, на ночь к разным знакомым. Каким-то чудесным образом ей удалось предвидеть, что в эту ночь произойдет арест, и спасти своих близких от этой участи. Уходя, они видели некий огненный столп, прошедший сквозь крышу дома, в котором оставалась матушка. А наутро от хозяйки дома узнали, что схиигумению арестовали, и все поняли, от чего она их уберегла[10].
Матушке предъявили обвинение в контрреволюционной деятельности.
На допросе схиигумения София отвергла это обвинение, но подчеркнула, что на коммунистическое течение смотрит как на течение антихристианское, которое враждебно христианским идеям.
Преподобноисповедницу первоначально приговорили к высылке в Казахстан, но потом смягчили наказание, разрешив ей жить в центральной части России, однако запретив проживание в Украине и в столичных городах[11]. По воспоминаниям членов Ирпеньской общины, смягчение приговора произошло стараниями одного прихожанина. Сохранилось лишь его имя – Калинник. Он со своей женой собрал довольно крупную сумму денег и заплатил одному из чиновников, чтобы приговор был смягчен[12]. Так поступали древние христиане, подкупая стражников, пронося мученикам еду, лекарства, выкупая их тела после мучений и т.п.
До 1933 года схиигумения София жила в Путивле, лишенная общения со своими сподвижниками. Она многократно писала письма в органы ГПУ с просьбой разрешить ей вернуться на прежнее место жительства[13]. Письма оставались без ответа. В досрочном освобождении из высылки матушке отказали.
Ирпеньская община просуществовала без матушки еще несколько лет, окормляемая в разное время разными священниками. Но как бы потаенно они ни жили, в 1937 году община была раскрыта.
Схиигумения София выехала в село Покров Ростовского (ныне Жуковского) района Московской (ныне – Калужской) области. Со свойственной ей дружелюбностью и привлекательностью матушка быстро расположила к себе общину верующих в этом селе. С их помощью был обретен дом для проживания схиигумении и выехавших с нею сестер. Природная доброта преподобноисповедницы настолько располагала к себе окружающих, что в любом месте своего пребывания матушка оказывалась в кругу доброжелателей и проповедовала Христа.
Преподобноисповедница преставилась в 1941 году, мирно отойдя ко Господу на 69-ом году жизни. В последние свои минуты на земле матушка, как и всегда, была окружена любящими ее людьми. Русская Зарубежная Церковь в 1981 году причислила игумению Софию (Гринёву) к лику Святых Новомучеников и Исповедников Русской Церкви, Украинская Православная Церковь Московского Патриархата канонизировала преподобноисповедницу Софию в 2012 году.
Матушка оставила потомкам свой архив. В тридцатых годах она, опасаясь новых арестов, передала его одному из прихожан катакомбного Ирпеньского храма, семнадцатилетнему юноше, своему послушнику Михаилу Нечитайленко, будущему священнику Катакомбной Церкви. Михаил Данилович, после ареста и ссылки схиигумении Софии, поддерживал с нею связь по переписке. От него и попал к нам альбом матушки. Можно предположить, что альбом был для святой игумении постоянным спутником, и она очень дорожила им; недаром, опасаясь ареста, позаботилась о его сохранности.
В 1998 году В.В. Шумило, собирая материалы о приходах Катакомбной Церкви на Украине, обнаружил в архиве Михаила Даниловича этот альбом, после чего началось изучение рукописи и подготовка ее к публикации.
Прежде чем рассказать о содержании альбома, сделаем несколько предварительных замечаний общего характера. Альбом писался приблизительно с 1904 по 1911-13 годы. Начиная записи, схиигумения София сделала указание: «Несколько стихотворений, написанных мною в 1902-м, 1903-м, 1904-м годах». Первые страницы, таким образом, – это ретроспективная запись написанных ранее произведений. О том, что альбом был начат именно в 1904 году, может свидетельствовать выгравированный на обложке год: «1904». Очевидно, поначалу матушка не собиралась записывать сюда чужие стихи: на первых страницах помещены только ее оригинальные произведения. Затем более размашистым почерком, то есть быстро, сделаны записи чужих стихотворений. Именно в этот момент авторский поэтический сборник превращается в традиционный альбом XIX века, в который заносится все интересующее, и свое, и чужое. Сложно установить точные даты написания тех или иных стихотворений, большей частью схиигумения София не подписывает их. Рассчитанный на личное пользование, альбом не нуждался в таких условностях, как датировка. Приблизительно с 1910 года автор начинает датировать свои стихи и, более того, тщательно подписывает авторов, а под своими стихотворениями ставит собственную подпись. Круг авторов, чьи стихи появляются в альбоме, к 1911 году становится очень широким, и матушка сама чувствует необходимость оригинальные стихи подписывать и датировать.
Тем не менее, вопрос об авторстве некоторых стихотворений остается открытым. Неоднократно в альбоме встречаются стихотворения, которые никак не подписаны, но на самом деле являются произведениями малоизвестных авторов XIX-XX веков. Среди друзей матушки Софии были поэтически одаренные люди, стихи которых она записывала в альбом. Имена этих людей не всегда удается восстановить, поэтому при публикации стихов мы лишь предположительно некоторые произведения указываем как сочиненные преподобноисповедницей Софией.
Перелистывая поэтический альбом матушки Софии, с самой первой его страницы, с эпиграфа, ловишь себя на странном ощущении: вдруг начинают всплывать в памяти стихи известных русских поэтов. Читаешь эпиграф – а вспоминается Лермонтов… Почему? Эпиграф к альбому звучит так:
Так я прошу Твоей любви
С слезами жаркими, с мольбою
Так чувства лучшие мои
Я изливаю пред Тобою.
Это четверостишие очень близко к последней строфе известного стихотворения М.Ю. Лермонтова «Нищий»:
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви
С слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою![14]
Стихотворение Лермонтова посвящено девушке, отвергшей любовь лирического героя. Для описания внутреннего состояния героя поэт использует сюжет из Евангельской проповеди – камень, данный вместо просимого хлеба: «Котораго же вас отца воспросит сын хлеба, еда камень подаст ему?»[15] Лермонтовский герой как бы отвечает на этот риторический вопрос: да, нашелся такой человек, который дал камень вместо хлеба, – это моя возлюбленная. Пылкий юношеский ум не скупится на сравнения.
Схиигумения София берет за основу своего эпиграфа последнее четверостишие лермонтовского произведения и переделывает в нем одну – последнюю – строчку: «Обмануты навек тобою» – «Я изливаю пред Тобою». Кроме того, она вносит еще одну едва заметную поправку: пишет слово «Ты» с заглавной буквы. В итоге стихотворение становится обращенным к Богу, меняет свой смысл. Матушка София как бы прочитывает дальше евангельский подтекст: «Аще убо вы зли суще, умеете даяния блага даяти чадом вашим, кольми паче Отец, иже с небесе, даст Духа Святаго просящим у Него?»[16] Схиигумения словно говорит: люди бывают отвергнуты, подобно лермонтовскому герою, потому что не у того просят. Нужно просить у Того, Кто всегда любит и не отвергает никогда. Эта мысль прочитывается в эпиграфе благодаря двум возникающим за ним подтекстам: лермонтовскому и Евангельскому. Она становится основной идеей всего поэтического альбома: все самые лучшие, чистые чувства человеческого сердца здесь посвящены Богу и никогда не бывают отвергнуты Его любовью.
Таких стихотворных уподоблений и переделок в альбоме очень много, именно из-за них возникает странное ощущение постоянного припоминания чужих стихов, своеобразного просвечивания через одно произведение – другого.
Ярким примером этого «просвечивания» может служить стихотворение, адресованное Всеволоду Александровичу Верховцеву. Верховцевы, глава семьи которых был устроителем знаменитой Екатерининской железной дороги, были очень набожны и особенно почитали Покровский Киевский монастырь, где и заповедал себя похоронить Александр Аполлонович Верховцев, отец Всеволода. Знакомство же с матушкой Софией продолжалось еще со времен ее пребывания в обители «Отрада и Утешение». Стихотвороение, адресованное Всеволоду Александровичу, очень коротко и является почти дословным воспроизведением нескольких строк А.Н. Апухтина. У матушки оно звучит так:
Скажи, когда из вражеского стана
Ты убежишь, израненный боец,
Из власти тьмы прельстившего обмана
Полуживой спасешься, наконец?
В твоей груди ни злобы нет, ни лицемерья
На труд любви и жертвы ты готов…
Обитель Чистого, святого Утешенья,
Прими разбитого под свой Смиренный Кров!
По сравнению с апухтинскими строками изменения здесь очень невелики. У Апухтина в поэме «Год в монастыре» читаем:
О, наконец! Из вражеского стана
Я убежал, израненный боец...
Из мира лжи, измены и обмана
Полуживой я спасся наконец!
В моей душе ни злобы нет, ни мщенья,
На подвиги и жертвы я готов...
Обитель мира, смерти и забвенья,
Прими меня под твой смиренный кров![17]
Матушка София совсем иначе воспринимает монастырь, нежели А.Н. Апухтин, для нее это не «Обитель мира, смерти и забвенья», а «Обитель чистого, святого утешенья». У преподобноисповедницы был совсем не тот опыт знакомства с монастырем, что у лирического героя Апухтина, и все же сходство с апухтинским произведением настолько сильное, что, думается, в этом есть свой смысл. Читая такое произведение, В.А. Верховцев, его адресат, не мог не вспомнить содержание поэмы Апухтина.
Поэма написана в виде дневника молодого человека, который вдруг, ничего не сказав родным, пришел в монастырь и ревностно взялся за послушания. На первых порах он воодушевлен, весел и искренне радуется монастырским распорядкам и общению со святыми старцами. Но через некоторое время выясняется, что не святые побуждения подвигли его оставить мир, а сложные взаимоотношения с любимой женщиной. Мысли об этом все сильнее овладевают умом несчастного послушника, и через год, накануне своего пострига, он получает письмо от этой женщины и решает позорно бежать из монастыря. Совесть останавливает его, но теперь уже монастырь кажется ему какой-то жуткой карой, мертвенным склепом, в котором он будет обречен доживать свои дни, не живой и не мертвый. Автор хорошо описывает помутненное страстное состояние героя, его душевные муки, страдания от неверия. Они кажутся еще страшнее оттого, что несколькими строками выше герой был упоен чистотой монастырской жизни и восхищался своей новой обителью.
Эта печальная история из модной в то время поэмы Апухтина должна была живо припомниться Всеволоду Александровичу, когда он получил матушкино стихотворение. Оно призывало молодого человека вернуться в Церковь, от которой он отпал в юношеские годы и теперь мучается, как герой апухтинской поэмы. История Всеволода Александровича очень трогательна и знаменательна для раскрытия характера преподобной Софии.
Всеволод Александрович рос благочестивым и очень веселым человеком. В юношестве общение с высшим светом, увлечение «передовыми» идеями и начало стремительной карьеры совершили переворот в душе Всеволода. Он стал исповедовать атеизм, порвал отношения с глубоко верующей матерью и постепенно превратился в замкнутого, душевно страдающего и, наконец, нервно больного человека. Его мать, тяжело переживая отпадение сына, однажды решила вместе с дочерью провести зиму в обители «Отрада и Утешение». В это самое время приехавший домой Всеволод Александрович никого не застал и был вынужден для встречи с родными поехать в монастырь. Там он познакомился с игуменией Софией. Последняя, узнав историю Всеволода и увидев на его лице отображение тяжелых душевных переживаний, очень жалела молодого человека и горячо молилась о его обращении. Молились об этом и все сестры обители, которые со временем также узнали о его душевной трагедии и успели полюбить его за порядочность и доброту. У матушки Софии даже стояла на столе фотография Всеволода Александровича, которую ей подарила его мать для усугубления молитв о сыне. Однажды, призвав Всеволода к себе в келью, матушка София при нем приложилась губами к его фотографии и после этого просила исполнить одну ее просьбу. Всеволод, умиленный таким поступком матушки, сразу же согласился. Тогда игумения просила его на всенощной приложиться к святому образу преподобного Серафима Саровского так же, как она сейчас приложилась к его фотографии. Всеволод был расстроен этой просьбой, но отказать не смог. Во время всенощной весь храм был свидетелем его глубочайшей внутренней борьбы, с которой он то подходил к иконе, то в неуверенности отступал. На его лице отражались сильнейшие муки совести, внутренняя борьба была очень велика, и все с замиранием сердца ждали и надеялись на благополучный исход этой борьбы. И все же сила Божия перемогла, он перекрестился и приложился к образу. С этого момента началось его медленное возвращение в Церковь. Со временем он стал послушником в одном из мужских монастырей и скончался очень рано, в возрасте 35-ти лет, завершив свой жизненный путь благочестиво, с радостью о Господе[18].
Вопрос об уходе в монашество и о светской жизни не однажды становится темой стихотворных размышлений схиигумении Софии, ее стихов-наставлений, стихов-утешений и стихов-писем друзьям и близким. В альбом помещено, как минимум, два стихотворения, адресованных родной сестре преподобноисповедницы, Марии Евгеньевне Гринёвой-Поповой и являющихся ответом на недоуменные вопросы сестры о выборе иноческого пути. Одно из стихотворений так и называется «Ответ»:
Прости меня! Поведать мне
Моей больной души волненья
И дух молитвы передать
Мне не велит мое смиренье.
Ты поняла – я умерла,
И всё покинувши в том мире,
Я Богу в жертву принесла
И сердца жизнь и звуки лиры.
Прости! Я пред Тобой молчу…
Благослови мое молчанье!
И дай мне Господу принесть
Мое безмолвное страданье.
Сестры Гринёвы были очень близки в детстве и всю жизнь, до отъезда Марии Евгеньевны в эмиграцию, поддерживали связь. Когда в тридцатых годах матушка София чудом получила весточку о сестре через Елену Концевич, она бесконечно радовалась об известии и скорбела о разлуке с любимой Машенькой[19]. Скорбела она и о том, что сестра избрала иной путь. Мария Евгеньевна опубликовала одно из стихотворений матушки Софии, адресованное ей. Это стихотворение матушка не стала записывать в альбом в том виде, в каком отдала его сестре. В публикации Марии Евгеньевны оно звучит так:
МОЕЙ СЕСТРЕ
Любила ль Ты Христа всей силой помышленья?
Стремилась Ты к нему в надежде и с тоской?
Просила ль Ты Его в слезах и умиленьи
Той силою любви, высокой и святой?
Тобой любимый свет Тебя втянул без спора,
Ты не смогла понять в нем жизни пустоты,
И над Твоей головкой непокорной
Летели мимо лучшие и светлые мечты.
Ты сознавала ли, что у Тебя две силы
Боролись трепетно в измученной груди:
Одна – на небеса к Нему Тебя манила,
Другая – не смогла подняться от земли.
Думается, это стихотворение было написано до 1904 года, поскольку, начиная записи в альбоме, схиигумения София первым записывает именно его, но – в расширенном и переделанном варианте. В альбоме это уже не просто обращенное к сестре стихотворение, а стихотворение-размышление о сути монашеской жизни. В альбоме в этом произведении матушка не столько сожалеет об избранном сестрой светском жизненном пути, сколько утешает ее словами о Господе, о Его спасительной силе:
ДРУГУ
Любила ль ты Христа? Всей силой помышленья
Звала ль Его к себе слезами и тоской,
Молилась ли Ему порывом восхищенья,
Всей радостью любви высокой и святой?
Искала ль ты Его везде под небесами:
В мерцании луны за дальнею горой,
В глубокий ночи час под кроткими звездами,
В румяном блеске зорь вечернею порой?
Глядя на чудный Лик Господень на иконе
Божественный, благой… ты в сладостной мольбе
Вверяла ли Ему души смиренной долю
И преданность назначенной судьбе?
Ты сознавала ли, что у тебя две силы
Боролись трепетно в измученной груди –
Одна на небеса к Нему тебя манила,
Другая не могла подняться от земли?
Рыдала ль ты пред Ним, в тоске сжимая руки,
Несла ль к Его ногам восторги и цветы
И забывала ли свои земные муки,
Когда младенчески Ему вверялась ты?
О, да! Он нес тебе всегда успокоенье,
Дарил тебе любовь, отраду и покой,
И горе тяжкого и горького сомненья
Блаженно отводил спасительной рукой.
Стихи Матушки Софии просты и бесхитростны, мы не найдем в них каких-то особенных изысков словесного искусства, столь популярных в поэтической среде начала XX века. Мы не найдем в них и того бережного отношения к авторскому праву, к точности написания и воспроизведения, которые характерны для людей, профессионально занимающихся поэзией. Очевидно, поэзия преподобноисповедницы далека от притязаний на то, чтобы «сказать свое слово в искусстве», стихи для матушки – это способ размышлений, образ написания писем и изящных посланий друзьям, тип дневниковых записей. Именно поэтому авторское право в поэтическом альбоме не играет никакой роли: стихи переделываются, заимствуются у других поэтов, редактируются, переадресовываются, получают новое название. Автор может быть не всегда подписан под стихотворением… Но именно этот способ «свободного стихотворного мышления» составляет особое благоухание альбома, делает его законченным поэтическим произведением во всей полноте мирового литературного опыта, к которому прибегает схиигумения София.
Можно предполагать, что этот способ поэтического мышления, когда одно произведение «просвечивает» через другое, записывается в разных вариантах, редактируется, схиигумения София позаимствовала из православного богослужения. В средневековье, когда создавались основные богослужебные тексты, отношение к авторству принципиально отличалось от современного. На первом месте было создаваемое произведение и его польза для спасения души. За всем этим было совершенно неважно, кто является создателем произведения и кто сколько раз его подправил, переписал, переделал в соответствии с назначением. Так возникали произведения поучительного, толковательного и литургического значения. Их авторство большей частью условно, каждый новый переписчик считал возможным исправить неудачный или не подходящий по ситуации фрагмент.
То же самое делает со стихами схиигумения София. Так, в стихотворении Алексея Степановича Хомякова «Вечерняя песнь», аккуратно переписанном в альбом матушкиной рукой, авторское слово «братья» зачеркнуто и исправлено на «сестры», что вполне соответствует реальности женского монастыря. В стихотворении Владимира Сергеевича Соловьева, чьи стихи матушка не раз вписывает в свой поэтический дневник, слова «милый друг» исправлены на «нежный друг». Это небольшое исправление так хорошо показывает настроенность матушкиной души, готовой, как Серафим Саровский, всех приходящих любить и всем говорить: «Радость моя», «Мой нежный друг». Через исправление одного только этого слова проглядывает нежная женская душа; автор-мужчина, наверное, не вписал бы такого трогательного слова в серьезное стихотворение.
Традиция проникновения одного текста в другой, напоминания и редактирования произведений играет большую, можно даже сказать, принципиальную роль в богослужении. Все православное богослужение построено на таких текстуальных и музыкальных уподоблениях, восходящих в своей сути к самому акту создания человека: «И рече Бог: сотворим человека по образу Нашему и по подобию»[20]. По подобию с важнейшими праздничными песнопениями пишутся и поются песнопения менее значительных праздников, новые святые в таких богослужебных произведениях намеренно уподобляются древним, известным святым: Иоанн Креститель – Господу Иисусу Христу, святые преподобные жены – Марии Египетской и так далее. Уподобление намеренно вводится в службу, когда то или иное песнопение Иоанну Крестителю, например, кондак рождеству Предтечи, по содержанию, структуре и напеву почти полностью, с небольшими изменениями, копирует кондак Иисусу Христу на Рождество Христово. Точно также песнопения Кириллу и Мефодию отчасти позаимствованы, но с редакцией, из богослужения апостолам Петру и Павлу. Это своеобразная подсказка автора службы: относитесь к Иоанну Крестителю как к самому близкому сподвижнику Христа, а к его рождеству как к прообразу Рождества Христова. Или: относитесь к святым братьям Кириллу и Мефодию, проповедниками и просветителям славян, как к проповедникам Древнего мира апостолам Петру и Павлу. Они также велики и едины, как святые Петр и Павел. Уподобления и напоминания, выраженные на музыкальном уровне богослужения, имеют и термин для своего обозначения – «подобен», так называется напев, указывающий, что послужило образцом для данного песнопения на музыкальном и смысловом уровне. Так, стихиры на Рождество Пресвятой Богородицы подобны стихирам на Благовещение, что указывает на истинный смысл Ее рождества и на Ее великое предназначение; стихиры на погребение человека подобны песнопениям Страстной Пятницы и Великой Субботы, что указывает ближним на грядущее воскресение всех умерших и на Того, благодаря страданиям Которого мы имеем упование на это воскресение. Примеров можно приводить множество. Вся средневековая литература, все богослужение пронизано уподоблениями, прообразами, напоминаниями, и держится на них. Прообразование и уподобление является одним из основополагающих принципов православного мировоззрения.
Думается, матушка София в альбоме использует тот же принцип уподобления, «подобна», когда берет за основу чужое стихотворение, переделывает его в соответствии с обстоятельствами своей жизни. Нередко стихи, адресованные каким-либо поэтом любимой женщине, матушка переделывает в стихи, обращенные к Богу, изменяя при этом лишь написание слова «Ты» (матушка пишет с заглавной буквы) и внося небольшие поправки в текст, как это было показано на примере эпиграфа. Этим преподобная как бы указывает на истинную Любовь – на ту, что подобна земной любви между мужчиной и женщиной, но во много раз выше, чище и значительнее. Как бы подчеркивая параллель и прообразовательность между земным браком и тем, как она уневестилась Христу, схиигумения София использует известные стихи великих поэтов для создания новых – о монашеской любви и небесном чаемом браке.
Так, например, схиигумения София берет за основу стихотворение Алексея Константиновича Толстого, обращенное к женщине:
На нивы жёлтые нисходит тишина;
В остывшем воздухе от меркнущих селений,
Дрожа, несётся звон. Душа моя полна
Разлукою с тобой и горьких сожалений.
И каждый мой упрёк я вспоминаю вновь,
И каждое твержу приветливое слово,
Что мог бы я сказать тебе, моя любовь,
Но что внутри себя я схоронил сурово!
Известно, что А.К. Толстой посвятил эти строки своей жене, Софье Андреевне Миллер. Очень трогательное стихотворение передает тончайшие оттенки чувств искренне любящего сердца: лирический герой упрекает себя за неумение любить и ненужную суровость к любимому человеку, из-за которых он переживает разлуку с возлюбленной. Это тонкое чувство вины и самоукорение очень близко к тому, в каком отношении к Богу обычно оказывается верующий человек: и хочет любить, да не умеет, и рад бы слезно молиться и благодарить, но лишь сурово и сухо твердит слова молитвы. Взаимоотношения между мужчиной и женщиной в этом случае очень похожи, опять же, прообразовательно, на взаимоотношения между Невестой Христовой и ее Небесным Женихом, между душой человеческой и Христом. Вероятно, именно поэтому схиигумения София переписывает данное стихотворение Толстого в альбом, но не просто переписывает, а изменяет, как она это обычно делает, прописную «т» в слове «ты» на заглавную и, таким образом, адресует стихотворение Богу.
Конечно, для прочтения этих поэтических подтекстов: Лермонтова, Соловьева, Мережковского, Толстого – нужны определенное литературное чутье и хорошее знание русской и мировой литературы. Но это не означает, что прочтение подтекста обязательно и что стихи схиигумении сколько-нибудь сложны для восприятия. Нет, они просты и легки, даже без знаний о каком-либо прообразе стихотворения, о том, что за эпиграфом скрывается Лермонтов, за поэтическим посланием – Апухтин и так далее. Стихи в альбоме доступны любому читателю и настраивают на мирный и молитвенный лад. То же можно сказать и о церковном богослужении, которое имеет бесконечную глубину, множественную символичность и для понимания этого требует колоссальных познаний в области истории, богословия, патристики, искусства и так далее. Но даже без всех этих познаний любого зашедшего в храм богослужение умиляет и настраивает на молитву. Иными словами, альбом матушки Софии – это тоже одна большая молитва, в которой на задний план отошли вопросы авторства, точности, редакции. Это общечеловеческое благодарное возношение всей земли к небесам, выраженное, благодаря заботливой собирательнице и поэтессе, в стихотворной форме. Такой альбом могла собрать только непрестанно молящаяся душа, для которой весь мир – как храм, все стихи – как молитва, все человечество – как единое воззвание к Богу, вся жизнь – как большое богослужение.
Для XX века такое «богослужебное» отношение к стихам, рассмотрение всего стихотворного мирового опыта с позиции богослужебной молитвы, является уникальным и делает альбом схиигумении Софии неповторимым и единственным образцом ушедшей от нас навсегда культуры дореволюционной России.
В любом произведении какого-либо автора, как и в речи любого человека, есть несколько слов, являющихся ключевыми и встречающихся чаще всего. Эти слова выражают самую суть человеческой души и способны охарактеризовать главные устремления человека. Если мы задумаемся над тем, какие слова в нашей речи являются наиболее употребительными, мы увидим свой словесный портрет и поймем, что для нас главное в этой жизни. Для заботливой матери таким наиболее частым окажется слово «ребенок», для увлеченного ученого такими словами будут определенные термины, для крестьянина – наименования каких-то предметов его хозяйства, для опустившегося человека – соответствующие, может быть, бранные слова. И каждый раз эти ключевые слова будут отражать самое главное, что есть в мыслях и в душе человека. В поэтическом альбоме Софии (Гринёвой) тоже есть одно слово, которое присутствует буквально на каждой странице и, следовательно, является главным предметом ее душевных забот. Это слово – Любовь. Матушка почти всегда пишет его с заглавной буквы. Все ее основные стихотворные молитвы – либо о стяжании любви, либо излияние этого небесного чувства. Монашество для нее неразрывно связано с любовью к Богу, к Его творению – человеку, ко всему мирозданию. Она постоянно исполнена чувства благоговейной благодарности Господу за это святое блаженство – любить.
БОГУ
Люблю Тебя, как солнца свет,
Как радость жизни и блаженства,
Как то, чему сравненья нет
В святыне вечной совершенства.
Как утра нежное дыханье,
Когда, сверкая и горя,
В победном свете ликованья
Встает красавица заря.
Люблю Тебя, Великий Боже,
Отец людей, Царю миров.
Твой Суд и правда мне дороже,
Чем слава тленная рабов.
Тебе души моей стремленье
И думы чистые мои.
В блаженном чувстве откровенья
Как близок сердцу, сладок Ты!
Отрадно мне с Тобой сливаться,
Тобой дышать, Тобою жить,
Надеждой светлой восхищаться
И без конца любить, любить!
«И без конца любить, любить!» – вот то самое главное, к чему стремится святая и о чем радуется ее душа. Это высокое чувство сопряжено у нее с необыкновенной простотой и ощущением близости Господа и Его святых: «Как близок сердцу, сладок Ты!», – пишет матушка София. Кто из нас может вот так просто и искренне сказать, как она: «Люблю Тебя, как солнца свет…» Как бы при жизни находясь среди небожителей, святая игумения с необыкновенной открытостью и, можно сказать, с родственным чувством обращается и ко Христу, и к угодникам Божиим, например, к святой Великомученице Варваре:
СВ. ВЕЛИКОМУЧЕНИЦЕ ВАРВАРЕ
Ты моя сладкая, чистая, нежная,
Светлая зорька моя!
Ранней весною Тебя лишь узнала я,
Сердцем скорей полюбила Тебя.
Что в Тебе было, скажи мне, родимая,
Свет ли божественный жил,
Или Жених Твой, Христос и Спаситель наш,
Душу Твою полюбил?
Только с тех пор за тобою, желанная,
Тихо, покорно иду,
Ручкой лелейною твердо управлена,
Может быть, к Счастью приду.
Там всё любовь и покой совершенства,
Дивные песни небес,
Ликов бесплотных восторг и блаженства,
Тайны высоких чудес.
Живя в Киеве, матушка София часто бывала у мощей Великомученицы Варвары, покоящихся во Владимирском соборе, и относилась к Варваре как к своей небесной наставнице и руководительнице, ощущала ее постоянное незримое заступничество, ее присутствие где-то рядом, ее понимание и поддержку. Иначе как объяснить этот настоящий порыв нежности и сладкого благоговения: «Ты моя сладкая, чистая, нежная, светлая зорька моя!» Родственное чувство к святой Варваре было настолько сильно, что София называет Варвару «моя», «родимая», «желанная». Сколько умиления и чистой простоты в этих обращениях. С одной стороны – совершенно неземное ощущение родства с Великомученицей, а с другой – абсолютное отсутствие высокопарности и экзальтации.
Отсутствие экзальтации, простота, умеренность и изящество – вот главные черты, которыми можно было бы охарактеризовать святую игумению, прочитав ее альбом. Но эта характеристика будет несколько внешней, если не добавить сюда самого главного – любвеобильность. Матушка жила стремлением к познанию любви, ее мысли были прикованы к этому, она будто бы всю жизнь искала ответа на вопрос: «Что такое любовь?» Не есть ли это заповеданное нам святыми отцами непрестанное богомыслие и богопознание? Ибо Бог есть Любовь.
В альбом включен отрывок (по-видимому, из одного письма), который лучше всего отражает искания святой исповедницы. Перед нами своего рода поэтическая проза, эссе, в котором Бог или иносказательно скрыт за словом «Любовь», или, что вероятнее, назван одним из Своих имен – по Дионисию Ареопагиту, – назван Любовью.
ЛЮБОВЬ
Как часто я просила тебя – расскажи мне о любви, и ты, наконец, исполнила мое желание. «Любовь, – говорила ты, – это нежная неуловимая гостья на Земле. Ее одежды блестящие и сотканы, как лепестки хрупких цветов; ее уборы просты, но исполнены самого тонкого изящества; вся она – чистое духовное благоухание, в котором соединился аромат природы и нежные волны всех лучших стремлений. Ее взор, сразу проникающий, очень глубок; редкий кто выдержит ее могущественные токи; ее форма непременно прекрасна, и нежные руки, будто слабые в своих объятиях, бесконечно сильны в безграничной работе; ее взоры светятся, как радостные лучи солнца.
Мои святые книги говорят мне, что живет она очень высоко, там, куда не может и не смеет проникнуть неосвященное, неподготовленное сердце, но я чувствую, дитя, как светла, тепла, благоуханна ее родина и как полна непередаваемых звуков дивной музыки. Во всей силе царит она там одна, и никто, поднявшись к ней, не может передать всего очарования, принести сюда все ее величие… Кроме Одного… Кроме Одного…
Однако на Земле и в других лучших мирах чувствую ее живоносное веяние, ее духовно-гармоничный образ и ее глубину. Люди о ней всегда мечтают, воспевают ее в радужных тонах, другие силятся передать ее Царство в сложных, невыразимо грациозных созвучиях, как ты, ее жадно ищут и ждут в жизни все (и тонко-нежные, и грубые души); одни стремятся дать форме хоть искру ее взгляда, и многие, многие бессильно бьются, подымая залитое слезами лицо к небу… Она неуловима, эта любовь… Она далека от всех вне Христа – Великого Бога, явившегося к людям как полное божественное откровение Любви и Истины.
Зачем же она не спускается к слабым людям, это будто эфемерное создание, эта их бесконечная мечта? Разве она сказка или действительный бред обманутого больного сердца? Разве боится она запачкать свои блестящие одежды, измять свою лилейную белизну небесного происхождения или сомневается в силе и власти своего бездонного взгляда?
Милое дитя, она никого и ничего не боится… Она все переносит, во всем возмогает. Покидая свое блаженное Царство, где все напоено ее дыханием, она забывает гармонию непередаваемых звуков, теплый оживляющий свет своей Сферы, богатые разнообразные краски, безмятежное счастье высшего существования, она все оставляет, и сходит с высоты…
Посмотрите! Ее руки любовно протянуты, глаза напоены лазурью бесконечного участья и снисхожденья, походка остается легкою, прикосновенья нежными. И люди встречают ее…
Ее встречает хор насмешек, жестоких слов и унижений, суровые руки безумцев небрежно раздирают ее одежды, не щадят ее стыд, не щадят ее терпенье и ее гибкую покорность, ее красивая форма не останавливает легкомысленных, они бывают довольны и спокойны, когда забрасывают ее пылью и грязью своего пути. Мало этого! Они преграждают ее царственное шествие, ей роют ямы, наполняя их острыми кольями, ей сплетаются колючие терния и усыпают дорогу камнями. Униженная, оплеванная и израненная, она тихо поднимает голову и продолжает свой путь. Ей подносят яды в напитках, на нее обрушивается дождь метких стрел, она царственна в своем страдании, не замечая ран, забывая об оскорблениях, исполнена все тех же сладких звуков, благоуханных молитв и неистощимой энергии вдохновенья. Отчего же так случается, что ее, божественную посланницу, так встречают люди, о которой просили, плакали и пели? Или перестало струиться к ним ее очарованье, как только она подошла к ним близко? И они позабыли ее святую область? Нет, дитя, люди по-прежнему славят, ожидают и тоскуют о ней, и никто, никто не замечает, что она на земле, что вняла она мольбам исстрадавшегося сердца. Но сходя в чуждый ей мир, она скрыла свои царские покровы под самой простой одеждой, умерила силу своего взгляда, она стала маленькой, тихой, незаметной, нежной, кроткой гостьей и сохранила только высокую идею и святое стремление. Когда пишут, говорят о ней, когда поют и страдают, она становится пред ними и с бесконечной лаской, доверчиво протягивает свои объятия, но ее отталкивают, ненавидят и иногда чуть не проклинают [как] самозванку.
Она же истинная Царица, дитя!
Ей нельзя явиться к нам в царской одежде, т.е. в полной красоте и силе своего духовного образа. Она является нам такой, какой мы можем ее понять, какой мы ранее хотели ее около себя видеть, но всегда она божественная посланница.
Если мы поймем, оценим, приютим ее у себя в смиренном образе, тогда мы почувствуем ее неземное благоухание, постигнем мудрость ее взгляда, великодушие ее сердца и могущество ее благодетельного присутствия.
Она поднимает наши усталые сердца, наполняет и ободряет измученные пустые души, очищает измятую земную одежду и утешает надеждой на лучший исход.
Она целует и закрывает наши раны своими легкими прикосновениями. И теперь она с нами, ибо она приходит не в буре и смятении жизни, не в горящем пламени, не в роскоши, не в забвении, она всегда в тишине, в кротости, в восторженном обожании, в прощении, в нежной ласкающей дружбе, в духовном смирении, в проникновенном участии и в твоих раскаянных слезах!
Она с Нами, дитя!»
23 декабря 1911 года.
Вот этими мыслями и жила святая исповедница, этими чувствами было преисполнено ее сердце: любовь ко всем и скорбь о мире, отвергшем Божию любовь, не умеющем увидеть ее и жить с нею в блаженстве. Отсюда, очевидно, и постоянное желание матушки утешить, приободрить, согреть. Современники вспоминают, что вокруг созданной матушкой обители «Отрады и Утешения» быстро образовалось целое поселение простого народа, перебравшегося поближе к полюбившейся настоятельнице, к восстановленному ею храму и помогавшего обители, кто чем может. Небольшая молодая обитель, «нищая», как откровенно пишет о ней С.А. Нилус, просуществовав буквально пару лет и даже не успев еще оформить все необходимые бумаги о владении землей, храмом и о своем существовании, была вынуждена быстро построить гостиничные корпуса. Значит, был большой приток паломников-богомольцев, которых срочно нужно было где-то размещать. Что же так сильно привлекало людей к этой удивительной игумении, если не излучаемая ею любовь и не утешение, которое она умела дарить людям?
Вот еще одно небольшое прозаическое сочинение, помещен¬ное в альбоме, которое можно было бы назвать «Утешением всех скорбящих и ободрением всех унылых». Это отрывок из пьесы А.П. Чехова «Дядя Ваня», последний монолог Софьи. Напомним, что в пьесе Софья произносит эту речь, обращаясь к своему дяде, главному герою пьесы, и успокаивая его и себя после того. Как обоим становится ясно, что их самые светлые мечты о любви несбыточны, им обоим предстоит скучная и нелегкая уединенная жизнь. Они оба остаются в полупустом доме и видят впереди лишь одинокую старость. Оба плачут во время этого монолога, который звучит не столько утешительно, сколько грустно и безысходно. Однако в момент безысходности Софья вдруг, впервые во всей пьесе, начинает говорить о вечности, о Боге, о Небесном царстве. Именно этот отрывки привлек внимание схиигумении, однако, переписывая его, она оформляет речь Софьи как отдельное произведение, дает ему название, убирает из нее обращения к дяде Ване. Вырванный из произведения, этот монолог утрачивает оттенок безысходности и звучит утешительно и жизнеутверждающе.
МЫ ОТДОХНЕМ
Надо жить! Надо жить! Мы будем жить!
Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлет нам жизнь, будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя… А когда наступит наш час, мы покорно умрем, и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько!
И Бог сжалится над нами, и мы с тобою, милый, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастия оглянемся с умилением, с улыбкой и отдохнем. Я верую, я верую горячо, страстно…
Мы отдохнем! Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим небо в алмазах, мы увидим, как всё зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка.
Я верую, верую, бедный, бедный, ты плачешь… Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди…
Мы отдохнем! Мы отдохнем! Отдохнем!
Такие слова утешения, взятые из произведения А.П. Чехова, хранила в своем сердце святая игумения для скорбящих и унылых. И не только утешить и приободрить, но совершенно изменить душевный настрой человека, превратить его из атеиста в глубоко верующего, из тепло-хладного – в горячего ревнителя о Боге могла матушка София. К ней обращались с просьбами вразумить, поговорить, переубедить: матери – неверующих сыновей, жены – мужей-атеистов; известен случай, когда матушка так благодатно подействовала на присланного к ней в обитель священника, страдающего пристрастием к спиртному, неблагоговейного, священника по профессии, а не по призванию, что он совершенно переменился после одного разговора с матушкой. А она, ничего особого ему тогда не сказав, лишь от души посочувствовала одному случившемуся с ним несчастью. И этого искреннего сочувствия было достаточно для того, чтобы человек коренным образом переменил свою жизнь. Сколько же любви было в этом сочувствии?..
Случаи обращения матушкой Софией к вере неоднократны. Один из них заслуживает особого внимания, тем более что он получил отражение в альбоме.
Схиигумения София как-то познакомилась с известным спиритом Владимиром Павловичем Быковым. Он долгое время являлся одним из теоретиков модного в то время спиритизма, написал несколько книг об этом, выпускал регулярные спиритические журналы, состоял в масонской ложе. Иными словами, в возможность обращения такого человека, казалось бы, сложно поверить. Но в результате бесед с матушкой Владимир Павлович обрел православие и не только отвратился от спиритизма, но издал труд «Спиритизм под судом науки, общества и религии». Впоследствии Владимир Быков стал священником и написал еще несколько книг о православии, в частности, об Оптиной пустыни. Надо думать, это обращение стоило немалых душевных сил матушке Софии, в память о нем она переписывает в альбом часть стихотворного письма Владимира Павловича. Оно дышит благоговением к милостивой наставнице, восторгом перед вдруг открывшейся Истиной и радостью о Господе. Завершая письмо, новообращенный пишет: «Вот как я живу, о чем думаю и куда стремится мое сердце. Туда, туда в голубую высь…», – и вдруг снова переходит на стихи:
Где в безбрежном просторе
С родною и близкою душой
Все выше и выше взлетать,
Как в нежно ласкающем море,
Спасаясь в той песни святой;
«Помилуй нас, Боже!» – за ней повторять…
Эти немного экзальтированные, но бесконечно искренние стихи, очевидно, дороги преподобной благодетельнице, поскольку выстраданы взыскующей Бога запутавшейся душой. Матушка прощает Владимиру Быкову его экзальтацию, не обращает на нее внимания, но аккуратно переписывает его письмо в альбом со всеми сложными эпиграфами, полустихами-полупрозой.
Так любовно она относится ко всем людям, именно этой любовью она приводит их к Богу. Послушник схиигумении Софии Михаил Данилович Нечитайленко, о котором написано выше, вспоминает: «Я очень любил матушку Софию – как Ангела Божия, и она, конечно, этого заслуживала»[21].
Отдельно стоит сказать о тех стихах в альбоме, которые не принадлежат схиигумении Софии и не переделывались ею, а просто были переписаны в альбом по памяти или с листа. Таких стихов очень много. Особенно во второй части альбома, когда он перестает быть ретроспективным и становится своеобразным поэтическим дневником матушки. Среди поэтов, стихи которых переписывает преподобная, встречаются Михаил Юрьевич Лермонтов, Яков Петрович Полонский, Алексей Константинович Толстой, Алексей Степанович Хомяков, Константин Константинович Романов, малоизвестные современному читателю духовные поэты конца XIX – начала XX века Елена Федотова, Константин Фофанов, Виктор Жуков и многие другие. Обращение к стихам великих русских поэтов свидетельствует о хорошей интеллектуальной и эстетической образованности матушки и вполне сочетается с ее биографией: из аристократической семьи, студентка консерватории, подававшая большие надежды. Гораздо удивительнее тот факт, что в альбоме неоднократно встречаются те поэты, которые во времена монашества и игуменства преподобной только начинали становиться популярными, едва успевали напечатать свои первые стихи в литературных журналах. В начале XX века восходит на пик своей славы В.С. Соловьев, становится популярным Д.С. Мережковский, печатает свои первые произведения Т.Л. Щепкина-Куперник. Иными словами, уже будучи монахиней и игуменией, матушка София продолжала интересоваться живым литературным процессом, читала популярные литературные журналы, общалась с пишущими людьми (давала им альбом для автографа). Так, в альбоме помещены стихи, которые в начале века печатались в журнале «Нива», газете «Утро России» и в других изданиях. В альбом переписан ранний вариант стихотворения «Слова» Поликсены Соловьевой, которого нет в доступных печатных изданиях, поскольку автор в другие сборники давал сокращенную редакцию произведения. Нужно было жить в русле своей поэтической эпохи, чтобы стать обладательницей ранней редакции стихотворения знаменитого автора, какой тогда становилась П.С. Соловьева. Таким образом, перед нами вырисовывается замечательный портрет преподобноисповедницы: активной, энергичной, нежной, любящей, непрестанно молящейся, заботливой и дорожащей своими близкими.
Может быть, этот образ не вполне сочетается с классическими представлениями о монашеском аскетическом житии, о смиренном и самоуглубленном молчании, о неспешности упразднившегося от мира инока. Это ощущение некоторого несоответствия ригористическим представлениям об иночестве и тем, какою мы видим схиигумению Софию, не случайно.
Действительно, к началу XX века в России сформировался некий новый тип монастырей, который, если бы не случилось революции, мы могли бы со временем увидеть во всем блеске благочестия. Сейчас же можно лишь констатировать, что к рубежу эпох монашество, особенно женское, вышло в Российской империи на новый этап развития. Монастыри прекратили быть сугубо отшельническими аскетическими заведениями для молитвенников и нестяжателей, обители начали нести активное социальное и миссионерское служение, живо участвовать в жизни своего народа. Самым ярким примером такого служения может быть знаменитая Марфо-Мариинская обитель преподобномученицы Великой Княгини Елизаветы Феодоровны. При обители Великая основательница устроила приют для бездомных, лечебницу, лазарет, курсы для девочек. Обитель занималась тем, что подбирала на улицах бездомных детей. Иначе говоря, была организована деятельная христианская помощь всем несчастным и обездоленным, требовавшая от основательницы огромного физического и душевного труда. Елизавета Феодоровна, ощущая некоторую новизну, привнесенную ею в монашеское устроение обители, заботилась о возрождении древнего чина диаконис, который наиболее соответствовал такому активному образу жизни и общения с миром[22].
Преподобномученица Елизавета была в этом не одинока: целая волна подобных преобразований охватила тогда русскую монастырскую жизнь. При монастырях создавались дома трудолюбия (вспомним опыт святого праведного Иоанна Кронштадтского), лазареты, школы для сирот. Чаще всего это касалось именно женских монастырей, и чин диаконисы действительно стал необходимостью для них. О возрождении этого чина писала еще одна молодая и деятельная игумения – преподобная Екатерина Леснинская (прославлена во святых Зарубежной Церковью). Она также при монастыре создала приют для сирот, организовывала детские праздники, ввела в традицию монастыря заботу об обездоленных детях[23].
В 1909 году в Сергиевом Посаде вышла работа игумении Екатерины Леснинской «Диакониссы первых веков Христианства»[24]. Игумения Екатерина посвятила работу одной главной идее: чин диаконис необходим нынешнему обществу, он превосходит собой монашеский подвиг и является более высокой степенью совершенства. Автор довольно резко критикует монастыри тогдашней России за их бездействие, необразованность руководства и насельниц. «Россия, дорогая великая Россия, – пишет игумения Екатерина, – […] неужели в чадолюбивом лоне твоем не окажется ни одной истинно-православной дочери наподобие тех, которых нам уже подарила Церковь [автор имеет в виду диаконис первых веков христианства] […] Нет, много их, […] знают они, что наступили решительные времена, что теперь, может быть, так же, как и тогда, нужны мироносицы, нужны диаконисы»[25]. Сама игумения Екатерина создавала свой монастырь именно как древнюю обитель диаконисс – по образу деятельности и социальной активности.
По тому же типу создавала свой монастырь и Великая княгиня Анастасия (Романова) Киевская. Она явилась инициатором создания в Покровском монастыре лечебницы, которая вскоре стала одной из лучших в тогдашней Российской империи, приюта и прочих богоугодных заведений. Схиигумения София продолжила это дело, активно трудясь над образованием девочек из приюта (они заканчивали земледельческую школу при монастыре), оборудованию больницы по последнему слову медицинской техники. Деятельный подвиг помощи всем нуждающимся стал стержнем монастырской жизни.
Всех названных святых: преподобномученицу Елизавету, игумений Екатерину Леснинскую, Анастасию Киевскую и преподобноисповедницу Софию – объединяет несколько общих черт. Это аристократическое происхождение, прекрасное интеллектуальное и эстетическое воспитание, тяга к красоте природы и слова, забота об обездоленных, особенно же о детях, и активная деятельная монастырская жизнь, каким-то чудом сочетающаяся с подвигом молитвы, поста и уединения. Поясняя суть жизненного принципа диаконисы, Екатерина Леснинская писала: «Монашество для диаконисы было первым условием, необходимым для посвящения в этот сан. Вторым условием было известное образование, известные познания, без которых она, при всем желании, не могла бы не только нести налагаемых на нее рукоположением многочисленных обязанностей, но не сумела бы и приступить к ним [очевидно, игумения Екатерина имеет в виду обязанность диаконисы проповедовать и воспитывать и обучать детей] Третьим условием была полная невозможность вести обособленную, затворническую жизнь, в силу этих же обязанностей…»[26].
Работа игумении Екатерины, разошедшаяся по Российской империи большим тиражом, новые «деятельные» обители – Марфо-Мариинская, Леснинская, Покровский монастырь, Трудовой дом Иоанна Кронштадского – готовили определенный переворот в жизни русского монашества, которой, может быть, оказал бы значительное влияние на русскую культуру. Этот новый тип женского монашества лишь начинал расцветать в начале XX века и, не успев достигнуть вершины – возродить чин диаконис, войти в традицию Русской Церкви – он погиб из-за политических катаклизмов[27]. Мы могли бы увидеть, какие великие плоды принесет такая деятельность, скольких людей спасет и приведет к Богу, если бы революция не разрушила самые основания той жизни.
Вместе с монастырской традицией погиб и тот пласт культуры, отголоском которого является альбом преподобноисповедницы Софии. Недаром в нем так много стихов религиозных мыслителей: что бы сейчас ни говорили о сомнительности их мировоззренческих установок, но в наше время не найти ни одного подобного философа, который бы так привлекал внимание людей к Богу и одновременно писал бы такие глубокие религиозные стихи. Рядом с этими глубокими произведениями в альбоме изобилуют простые, почти сельские стихи на духовные темы. Все это: и религиозная философия, и сельские идиллии, и монашеское одеяние и обеты, и экзальтированное письмо Владимира Быкова – как-то уживается в любящем сердце матушки Софии, которое вмещает в себя очень многое и очень многих. Здесь нет места холодной и чопорной аскезе, но в воспоминаниях о схиигумении сохранились указания на ее строжайшие посты. Нет места холодности, но с ранней юности она дала обет безбрачия. Нет места скудости красок, но с молодости она в черном монашеском одеянии. Ее сердце намного больше и выше всех этих внешних строгостей, оно где-то очень близко к Богу, ко всевмещающей Любви.
***
Приведенные сочинения схиигумении Софии цитируются по единственной дошедшей до нас рукописи, о которой говорилось вначале. За помощь в составлении биографической справки о преподобной Софии мы искренне благодарим инокиню Киевского Покровского монастыря Наталию (Кацаренко). За помощь в компьютерном наборе стихов выражаем благодарность Юлии Одинец.
[1] Нилус С.А. Полное собрание сочинений: В 5 т. – М.: Сибирская Благозвонница, Город, 2009. – Т. 4: На берегу Божьей реки: Записки православного. Часть I. 1910 год. – С. 631.
[2] См. подробнее: Преподобная Великая княгиня Анастасия Киевская: Жизнеописание основательницы Киево-Покровского женского монастыря. – К.: Свято-Покровский женский монастырь, 2010.
[3] Концевич Е. Схиигумения София, Настоятельница Покровского Монастыря в Киеве. – Форэствиль, Калифорния: Свято-Ильинское издание, 1976. – С. 23.
[4] ЦГАООУ, г. Киев. Автобиография схиигумении Софии (Гриневой): Ф. 263. – Оп. 1. – Д. 460. – Л. 18-22. (Далее – Автобиография Софии Гринёвой).
[5] Концевич Е. Схиигумения София… – С. 23.
[6] См. подробнее: Шкаровский М.В. Иосифлянское движение в Киеве в первой половине 1930-х годов: Священник Димитрий Шпаковский и епископ Дамаскин (Цедрик) // Труди Київської Духовної Академії. – 2011. – № 14. – С. 204-222.
[7] Цит. по: Концевич Е. Схиигумения София… – С. 25.
[8] Автобиография Софии Гриневой: Ф. 263. – Оп. 1. – Д. 460. – Л. 18-22.
[9] См. Концевич Е. Схиигумения София… – С. 35.
[10] Воспоминания Михаила Даниловича Нечитайленко, послушника схиигумении Софии (Гринёвой): Аудиозапись. – Архив В.В. Шумило.
[11] ЦГАООУ, г. Киев. – Ф. 263. – Оп. 1. – Д. 460. – Л. 43.
[12] Воспоминания Михаила Даниловича Нечитайленко.
[13] ЦГАООУ, г. Киев. – Ф. 263. – Оп. 1. – Д. 460. – Л. 46.
[14] Лермонтов М.Ю. Полное собрание сочинений: В 5 т. – М., Л.: Академия, 1935-1937. – Т. 1: 1828-1835. – С. 142.
[15] Матф. 11:11.
[16] Матф. 11:13.
[17] Апухтин А.Н. Сочинения. – М.: Тип. А.С. Суворина, 1896. – С. 2.
[18] См. подробнее: Милосердия Божие: Из воспоминаний Н.А. Верховцевой // Даниловский благовестник. – 1998. – № 9. – С. 102-106.
[19] Игумения София Покровского монастыря города Киева: Воспоминания родной сестры Марии Евгеньевны Поповой (урожденной Гринёвой) // Православная жизнь (Джорданвилль, США). – 1956. – № 1. – С. 10-15.
[20] Быт. 1:26.
[21] Воспоминания Михаила Даниловича Нечитайленко.
[22] См. подробнее: Миллер Любовь. Святая мученица Российская Великая княгиня Елизавета Федоровна. – Frankfurt am Main: Посев, 1988.
[23] См. подробнее: Преподобная Екатерина Леснинская: Наставница современного женского монашества. – Provemont: Свято-Богородицкий Леснинский монастырь, 2010.
[24] П.Е. [Послушница Екатерина]. Диакониссы первых веков христианства. – Сергиев Посад: Типография Св.-Тр. Сергиевой Лавры, 1909.
[25] Там же. – С. 49.
[26] Там же.
[27] Номинально проект о возрождении чина диаконисс был одобрен Святейшим Синодом в 1908 году и рассматривался на Поместном Соборе 1918 года, но по политическим причинам указ о возрождении чина не был приведен в исполнение. Исключением стала Марфо-Мариинская обитель, проведшая в жизнь служение диаконисс, иногда даже без монашеского пострига, еще до решения Синода.