Из февраля

Я родилась в тот час, когда

мир просквозил себя до хруста

морозным днем…

Кругом так густо

переливалась чистота!

И даже вытканная суть

на полотне заиндевелом

крошила солнце белым мелом.

Я родилась, чтобы тонуть

в околоплодных холодах

разгоряченной круговерти.

Жизнь выбирала дату смерти

И тяжелела на весах...

1998 г.

Сон лилии

Не зовите меня никогда

В ту страну, где вольны снегопады.

Я - цветок Гефсиманского сада...

Я - проросшего Неба звезда...

Моя память хранима травой,

Что сплела изумрудные своды...

Может, в этом и мало свободы,

Но какой первозданный покой!

И какой неисполненный Свет

В лепестках набирает рожденье!

Не губите меня сожаленьем,

Вымерзающим в тысячах лет.

Пусть устану - крестом на ветру,

Но не стану безвинно распятой...

Я - цветок Гефсиманского сада,

Я уже никогда не умру.

1984 г.

***

Пощади меня, ветер с Востока!

По застывшему воску Земли

моросит, исказившее Бога,

беспощадное небо Дали.

В нём уликою всех инквизиций –

оперенье прозревших дотла.

И стоят мавзолеи убийцам

в скорбном инее вечного сна.

Достояния зодчих порока,

умножаются спорами бед…

Отпусти меня, ветер с Востока,

покаянный вынашивать свет,

что молитвенным семенем зрея,

отражается в нимбах святых…

Это я не спасла Назарея,

убиенного царством живых!

1999 г.

***

М.Ц.

Вживе было: рука в перстнях,

боль чернее, чем крылья ворона…

В этих Богом забытых днях:

я - по ветру в четыре стороны.

И неважно, за что казнят.

Подсудимая непокорна.

Доносителям – первый ряд,

чтобы видеть: столбом позорным

коченеет душа с крестом.

Понатешатся маловерные…

Вживе было ещё о том,

что моё воскресенье – Вербное!

1987 г.

***

«…Остригите мне, мама, волосы!

Они тянут меня к земле»…

Марина Цветаева

Когда осатанел прибой,

в котором Жизни – не до брода,

мир окропил судьбу сурьмой,

вдовеющего небосвода.

Так звёзд трагический муляж

тускнел родными именами...

Засилье строчек? Эпатаж

обид, невыплаканных днями!

Тех, что свою утроив боль,

пророчат желчь непониманий,

лишённой возраста Ассоль –

Марине, пленнице страданий.

Заложнице запретных тем,

грозящих вёрстами проклятий,

влекущих мир её поэм

в двадцатый век пустых объятий.

Когда над пастбищем ветров

петлёй качнулась Неизбежность

в удел ошибочных богов,

дающих гибельную нежность

и несгораемый рубец

за взгляд на горние причалы, -

Душа вернула, наконец,

удельный вес Земной Печали.

31 августа 2000 года.

***

Все когда-нибудь будем

там, где нас ещё нет…

Беспокойные люди

на одной из планет, –

только палые птицы

в листопадах высот.

Мы решили разбиться,

чтобы выждать полёт.

Нам пришлось оставаться

на чужих островах,

чтобы остро нуждаться

в кучевых облаках.

И в низинах прелюдий

слушать фуги ветров.

Все когда-нибудь будем

песней веры…

Без слов.

1992 г.

Я говорю

Я устала идти в никуда!

Я устала искать самоцветы

старины, что побили года

перекличками ложной победы.

Занесённая в Красный Псалтирь

тайной книги,

ведущей учёты

вымираниям, -

продана ширь

светлой памяти Искариоту.

Чтоб лишить древнерусский устой

предсказаний оплаканных днями…

Я не смею быть вечноживой,

если вечность жива лагерями.

Держат цепи слабеющий взмах

невозможностью перекреститься:

безотказный наследственный страх

православной трагедией длится.

Вкруговую, с повторами снов,

междометьями ранящих душу…

Псы породы латышских стрелков

запрещают молиться наружу.

Даже в мысли вгрызается власть,

от которой спасается тело…

Я устала бояться упасть,

как боюсь признавать, что летела!

И парила… И видела Путь

с высоты не покрытый позором!

Я хочу эту небыль вернуть.

Исцелить богомольным простором,

измождённую красочным злом

безотрадную ссыльную нежить.

Я устала молчать о былом…

Как молчанием

сердце

утешить?

2005 г.

Встреча

Мозаика тончайшего стекла

мне Неба давний лик напоминает.

И надо мною прошлое витает.

И в лике том уже растворена

моих молящих губ неосторожность.

Отчаянного взгляда глубина

отражена…

Какая невозможность

того, что я была,

была,

была!

Тогда с Тобой,

послушницей, подругой…

Я помню звуки, запахи, места,

трагическую насыпь полукругом

у наспех завершенного Креста…

Я помню всё.

И я спешу понять

в Твоём, случайно узнанном портрете:

спустя все эти скорбные столетья

нам вновь дано друг друга потерять?

1983 г.

***

Б. А.

Этот мир был не очень надёжный.

Непутёвый какой-то был мир…

Распоясалась в сумке дорожной

адресами случайных квартир,

распушилась в бескрылом угаре

вся моя сочинённая рать.

Каждой твари взяла я по паре,

и поехала душу спасать

В скором поезде сердца с грустинкой,

наплутавшем по тысячам строк.

За мою долговую поимку

заплатили и дьявол, и Бог.

Кто кого обойдёт, подытожив

поднадзорного тела нарыв?

Я на станциях штопала кожу...

Покупала надежду вразлив

у торговцев просроченной манной,

у обманщиков, ряженных в свет…

Я пила, разбивая стаканы,

непристойное множество лет.

А потом, заплатив проводнице

за ущерб, нанесённый тоской,

выметала осколками лица,

в безнадёжье рифмованных мной

постояльцев Земного Вагона,

сострадальцев, попавших в приют,

где табличка «Опасная зона»

создавала кромешный уют,

где за каждою серою шторкой,

зачеркнувшей оконную муть,

веселил показательной поркой

сам в себе заблудившийся Путь…

Этот век осмотрительным не был.

Неспасённым каким-то был век:

безбилетные бились о Небо,

полноправные падали в снег…

Только я в этой праздничной бойне

исповедую тайную роль

между тем, где НЕМЫСЛИМО БОЛЬНО

и другим, где НЕ МЫСЛИТСЯ БОЛЬ!

Июнь 1999г.

Вдоль вечности

Невозможно,

но я возвращаюсь.

Не по случаю!

Не наугад!

Обретаю...

Спешу…

Оступаюсь…

Ощущаю ладонями Взгляд –

свет Любви в провожающей Выси,

наполняющей взоры слепцам.

Невозможно,

но первые мысли

воспаляются

по образцам:

по канонам исходного рая,

по заученным метрикам слёз…

Невозможно,

но я понимаю,

что условное тело – всерьёз.

И безмолвным молениям внемля,

утверждаю разборчивый след.

Невозможно:

я пробую Землю!

Недоступную

тысячи

лет…

1985 г.

***

А я многое могла бы!

Только в том не будет прока.

Всюду ямы да ухабы,

чтоб не «скатертью дорога».

Но вот-вот, за тридевятым

поворотом покаянья,

прояснится Боже святый,

мне придумавший страданья.

Я – беда, души разруха,

окаянная кручина…

Знает бабка-повитуха,

как без срока, без причины

понесло мои денёчки

на пуховые подушки:

жить не маменькиной дочкой

бестолковой побирушке.

По словцу чинарить крохи

у любимых,

боли ради,

чтоб цвели чертополохи

в каждой нажитой тетради…

Но однажды,

черствым хлебом,

доживая тяжесть тела,-

между «небылью» и «небом»

я поставлю даль пробела!

1996 г.