***



«А за окном протяжный ветр рыдает,
Как будто чуя близость похорон».
СЕРГЕЙ ЕСЕНИН
(умучен в конце декабря 1925 года)



В этой сказке уже неймется:
целы жилы да мало тяги.
Сколько званных ещё загнётся?
Сколько верных покроют флаги?

Прорву кровного с перекурами,
не приметили дознаватели,
и любимые – дуры дурами,
и хмельные друзья-предатели…

В этой сказке уже неймётся!
Даже удаль её, что дышло:
где аукалось - там икнётся,
как не верилось, так и вышло…

У судьбы для тебя – всё к лешему.
И душе уже не управиться.
Этой ночью близнец повешенный
в битом зеркале немо кается.




***



«В этом мраке, в этой теми
Страшно выглянуть за дверь:
Там ворочается время,
Как в глухой берлоге зверь».
СЕРГЕЙ КЛЫЧКОВ
(расстрелян 8 октября 1937 года)



Рождество в этом Городе по-доброму не настаёт.
Приманкой верной силками проулков мается.
Всегда найдётся прохожий, который к себе возьмёт,
чтобы соседним полднем под прицелами каяться.
Мол, пока херувимскую выскуливали ветра,
я его - почаёвничать… Из жалости исключительно!
Кто же думал, что разомлеет всей святостью до утра…
А теперь записали вот: простака – в поручители?

Рождество в этом Городе по памяти отмечать:
себе дороже, того и гляди – аукнется.
Каликами перехожими возьмутся его качать
лишь колченогие фонари на пустопорожних улицах.

В этом Городе разве что смертникам светит Благая Весть:
неусыпная будет радость приглашающей стороне.
Ведь, если кресты срывают, - стало быть, где-то есть
этот самый Спаситель? Возможность такую не
подлежащей прощению разоблачила явь.
Напрасно, что ли, прикладами старили купола?
- Мордами в пол! - сбываются все чудеса облав.
Видевшим, как срастаются битые колокола…
…светлого праздника!

Пли!




***



«Мне выпала сладкая доля:
Разлиться в предвечный Исток».
АЛЕКСЕЙ ГАНИН
(расстрелян в марте 1925 года)



Лязгает засовами
оборотень-день:
зачастил обновами
по весне кистень.
Палачи обидами
заедают злость:
битое на выданье –
оторви да брось.

Застонали ходики:
тили-тили-бом.
Как убьют молоденьким, -
помянут добром.

- Не темни, проталина!
Что там впереди?
- Это яма - Ганина.
К ней не подходи!

Был бы жив Алёшенька,
а пришла пора:
раскрахмалил Боженька
стежки… до нутра.




***



«Задушит нас, задушит скоро нас
В полях ржаных железная рука»…
ПЕТР ОРЕШИН
(расстрелян в начале 1938 года)



Пахнет смертью от избы…
Семеро-по-лавкам, где вы?
Были силы для косьбы,
да разбойничьи запевы
пригубили косари:
ни себе, ни Богу в душу.
В красном стойбище зари
принялись друг друга кушать.
Тёрло плети по хребтам,
кулачьём ломило скулы…
Жался к Небу белый храм.
Выл юродивый Микула.
Пыльным хворостом стерни
плыли ссыльные подводы…
И, куда не поверни, -
волчья ягода свободы:
на ряднине – мертвяки,
на мякине – сучье племя.
Вот вам, Вани-дураки,
сивкобурковое время!

Пахнет смертью от избы…


 

***



«Великороссия промокла
Под красным ливнем до костей»…
НИКОЛАЙ КЛЮЕВ
(расстрелян в конце октября 1937 года)



Русь моя, истошный сполох
родниковой старины!
На расхристанных просторах
чахнут сгустками вины
позаброшенные хаты
с образочками дворов.
И погосты, что заплаты
меж некошеных лугов.
Одичало…
Обнищало…
Опозорено быльём…
Деток смутой настращало:
открестились под битьём
от привычки: «Бога ради!
Был бы клич – найдется рать»…
Пришлый бес, будь он не ладен,
не спешит отлютовать!
По проселочным узорьям
тянут пыль хлысты ветров,
да в тоске по богомольям
стонут
сорок
сороков…


 

***



«У тебя на каждый вечер
Хватит сказок и вранья,
Ты упрятала увечье
В рваной шубе воронья».
ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВ
(расстрелян 16 июля 1937 г.)



«Жалуются, что поэт Павел Васильев

хулиганит хуже, чем хулиганил Сергей Есенин… Но порицающие ничего не делают для того,

чтоб обеззаразить свою среду

от присутствия в ней хулигана,

хотя ясно, что, если он 

действительно является заразным началом,

его следует как-то изолировать».
Максим Горький «Литературные забавы», 1934 г.



1.

Здравствуй, мать городов красных!
Я – подкидыш солончаков.
Скорым ходом, на всё согласный,
обживаю свой новый кров.

Позвоночным столбом арбатовым,
коротая степную блажь,
подворотен бока покатые
наминаю, до хруста аж…

Мне бояться, будто бы, нечего:
у попутчиков на виду,
буду каждым хмельным вечером
бедолажить в твою дуду.

Стану лучшей твоей обузою
вековую курочить мреть.
Закадычника путай узами,
чтобы злее хотелось петь!


2.

Цветок на лацкане…
Жаркое с птичками…
Москва кабацкая –
молва опричная.

А мне сермяжному –
не насутулиться.
Москва продажная
темнит да курвится.

Замолвит шёпотом, -
пойду в обнимочку:
затопчет ропотом
мою поимочку.

Цепные яры на
твои застольные,
Негосударыня
Бесколокольная!


3.

Город горький. Как Максим…
Дым Отечества заряжен.
За ценой не постоим:
под Стеной Кремлёвской ляжем.

Здесь не то что никому…
Здесь себе опасно сниться!
Приговоры на дому
шьёт народная столица.

Вышиваются кресты,
подшиваются подолы…
Водят серые мосты
в записные коридоры.

Души слёзны на просвет,
да у неба в лёгких – тучи.
Город ветхий, как Завет
прикусил язык в падучей.



4.

Спустя года… От полноты досье -
не свято-место певчим для ночлега.
Прессуют уценённым монпансье
в каютах обречённого Ковчега
поверку несговорчивых имён,
сорвавшихся с наживки Англетера.
Косовороток выношенный лён
окрашен, как чахоточная вера.
Фатальным цветом: месиво гвоздик
пульсирует крамольными сердцами.
Курсирует Москвы кровавый блик
с просоленными жизнью…мертвецами.