Митрополит Черногорский и Приморский Амфилохий 19 мая совершил канонизацию Петра II Петровича Негоша как местночтимого святого, а первое иконописное изображение владыки водрузили в Цетинском монастыре. «Владыку Раде», как называли его современники, почитали ещё при жизни, слово его было законом. Стоятель против врагов крепкий, хранитель веры христианской, веры отцов — таким он был в сознании сербов, таким и остался в восприятии потомков.

Негош и Сербство суть нераздельные субстанции. «Свободы сербское гнездо» — так называл поэт родной край Черногорию. А поэма его «Горный венец» стала «народной библией» везде, где говорили и говорят по-сербски. Творчество Негоша, безусловно, вершина сербской литературы Нового времени. По количеству изданий и их тиражей произведения Негоша в югославянских землях занимают второе место после Библии, они переведены на многие языки мира. Героика Негоша уходит корнями в Косовский эпос, из народной песни черпал он творческое вдохновение.

«Владыка Пётр II Негош означает великий праздник в жизни Сербства, — писал епископ Николай (Велимирович). — Он стоит одиноко посреди других знаменитых сербов, без предшественников и без последователей. Единственный его предтеча — это в известной мере великая душа сербского народа, отражённая в народной поэзии».

Дух поэта горел всесербским единством, мыслью о всеславянском единении, идеей «всечеловечества».

Ещё в 1825 г. митрополит Черногории (до 1852 г. здесь было теократическое правление) Петр I избрал cвоего племянника Радивоя (в монашеском постриге Петра) в наследники, которому в 1830-м суждено было принять на рамена свои крест светской и церковной власти. Накрепко усвоил он завет Петра I Пéтровича «Богу молись да за Россию держись». Он сумел возобновить тесные связи с Россией, и государственные и церковные. Дважды побывал Негош в Петербурге: в 1833 г., когда свершилась его хиротония во епископа в присутствии Его Величества Императора Николая I, и в 1837-м, когда в ожидании разрешения на въезд в Петербург он вынужден был задержаться во Пскове и предположительно посетил могилу Пушкина в Святогорском монастыре — стихотворение памяти Пушкина, выдержанное в высокой духовной тональности, тому подтверждение. Стихи «Тени Александра Пушкина» открывают антологию «Зерцало Сербское» (Белград, 1846) сербских юнацких песен, повествующих о героической истории Сербии и Черногории. По сути, эта антология и была посвящена Пушкину, она явилась драгоценным приношением в слове великому русскому поэту. Всё самое святое и заветное — подвиг народа сербского, пролитую родную кровь и горение о свободе — сербский гений поклонял гению русскому…

«Над сводом, спряденным из множества звезд,/ выше, чем мудрого взор проникает,/ под склоном верховным небес,/ непрестанно где солнца младые/ иссекает рукой сокровенной/ и сыплет роями Создатель,/ там был зачат твой гений/ и пения мирром помазан;/ оттуда, где льется надмирный свет,/ оттуда ты к нам прилетел./О, счастливый поэт народа великого,/к твоему праху земному, священному/собратьев витязей подвиги/ пред дивным ступают алтарем» (перевод автора статьи).

Занятый делами государственными, дипломатическими, политическими, усмиряя враждующие племена, воюя с турками, владыка много сил отдавал и просвещению своего народа. Из России он привез не только «сундуки книг», но и целую типографию, расширил школьное образование, начал выпуск первого литературного альманаха «Горлица». В первых книгах Негоша, выпущенных цетиньской типографией «Цетиньский пустынник» и «Лекарство от ярости турецкой» (1834), отчётливо звучала мысль о великой славянской миссии России, надежда на то, что Россия принесет порабощённым братьям по крови «свет и свободу», поможет избавить их от векового османского ига. Занятия поэзией для Негоша воистину были чудесным и таинственным разговором со Всевышним. В 1835-м появилась поэма «Свободиада», в 1845-м — философская поэма «Свет микрокосма», созданная в полном уединении всего за четыре месяца, и наконец, в 1847-м — «Горный венец», вершина творчества Негоша, за ней последовала еще одна историческая драма «Самозванец Степан Малый» (1847), завершившая творческие искания поэта.

Сюжетом поэмы «Горный венец» стали события исторические: политика исламизации славянского населения, принесшая свои плоды в Боснии и Албании на рубеже XVII-XVIII вв., не обошла стороной и Черногорию. Так здесь появились целые семьи, принявшие ислам и составившие опору турецкого влияния в стране (потурченцы), которых не удавалось покорить силой оружия. Владыка Даниил (Данило) (1697-1735), первый митрополит из семьи Пéтровичей, решительно расправился с внутренним врагом, закрыв путь к овладению страны изнутри. Однако эта опасность сохранялась в дальнейшем, в том числе и во время правления Петра II Пéтровича Негоша, не случайно эта тема (измены) так волновала поэта-родолюба.

Превратности истории делают поэму «Горный венец» актуальной и сейчас, когда уже не только сербам, но и всей христианской Европе угроза исламизации видится реальностью.

О чём, к примеру, свидетельствует и роман Е. Чудиновой с характерным названием «Мечеть Парижской Богоматери». И не о религиозной нетерпимости речь, но о сохранении национальной самобытности, самости, своей этнической физиономии христианскими народами: ибо вместе с верой люди меняют не только костюм и религиозные обряды, но и образ мысли, предания, идеалы… систему ценностей. Измена есть путь к погибели. Исламский фактор в мире набирает силу и как будто укладывается в планы глобализаторов, особенно на фоне расхристианивания Старого Света, антиморали, насаждаемой в ЕС, создания в конечном счёте некоей общей для всех религии. Именно это обстоятельство духовного порядка вызывает сегодня среди православного населения Украины (да и Черногории, почти вступившей в ЕС) чрезвычайные опасения за судьбу своего народа, если страна вступит-таки на путь интеграции с Евросоюзом.

«Горный венец» был задуман в первой половине 40-х гг., в период подъёма национально-освободительного движения, после Первого и Второго Сербского восстания, возникновения вассального, но с внутренней автономией Княжества Сербии, когда рост сербского и славянского самосознания стал уже объективной реальностью. Черногория при Негоше, чувствовавшая прочную опору в могущественной России, буквально воспряла. Продолжалась напряженная нескончаемая борьба с завоевателями-турками и конечно же с потурченцами (этой пятой колонной предтеч глобализма). «Бурные годы», трагическая судьба народа сербского, разумеется, наложили свою печать и на поэму Негоша, страстная метафорика, «громокипящие» образы и огневитое слово которой порождены были не только событиями прошлого, но и тревожной современностью. Читая сегодня «Горный венец», невольно понимаешь, что Негош действительно был прозорливцем, «тайновидцем Слова Божия». Ведь создавая поэму в конце 40-х гг., он облёк её в «исторический костюм» — рассказывая о событиях прошлого, он мыслил о делах своего времени, о борьбе за освобождение от турецкого ига, но — и о будущем своего народа. Лейтмотивом поэмы звучит Косовская тема (верность Косовскому завету): битва в день памяти св. Витта (Видовдан) 15 июня 1389 года остается в народном сознании сербов ключевым событием всей сербской истории. С Косовской битвой связаны лучшие сербские патриотические и свободолюбивые традиции и народная эпическая поэзия, в которой сказители воспевали не столько сербские победы, сколько стояние за веру Православную. Сербы в Черногории вели с турками постоянную войну, без перерывов и перемирий. Как они отвечали на требования оттоманской Порты покориться её власти, понятно из письма владыки Негоша Мехмеду Решид-Паше: «Если вы будете на нас нападать, мы готовы защищать свою свободу и независимость как это делали и наши деды, принесшие многие жертвы. Так и все мы единодушно готовы пролить нашу кровь за веру, свободу и независимость; и да будет вам известно, что скорее черногорцы все погибнут и оставят своим потомкам кресты на могилах как свидетельство о том, что они пострадали за веру и отечество, чем будут вам служить». «Черногорцы и не слыхивали о пагубной теории непротивления злу. Напротив… они знали только о сопротивлении злу, — писал в 1920 г. епископ Николай (Велимирович). — Это проповедовалось и в церквах с крестом и Евангелием, и на соборах песенниками-гуслярами, проповедовали сие и стар и млад, святые и мудрые, женщины и мужчины. И та проповедь настолько возвысила дух небольшого черногорского племени, что оно смогло в течение веков давать отпор величайшему в истории арийской европейской расы злу — османской всепобеждающей силе.

С тех пор как стоит Чёрная Гора, Балканы и славянство в здешних пределах, проповедь противления злу не знала более вдохновенного пророка, нежели владыка Негош.

<…> нужно помнить, что представлять Христа, безразлично относившимся ко злу в мире, значит ни больше ни меньше как вычеркивать его имя из мировой истории. Голгофская трагедия — это следствие борьбы Христа со злом, воплощенном в израильском фарисействе. Христос попирал зло… словом, страстным словом! (см. Мф. 23)».

Страстное поэтическое слово Негоша было (и остаётся) великим актом противления злу, не одно поколение сербов выросло на его стихах, впитав нравственные уроки владыки-поэта.

«Горный венец» посвящен Карагеоргию, вождю Первого Сербского восстания (1804-1813), Негош называет его «отцом Сербии»: «он цепи рабства разорвал… он дух народа расковал… стальную грудь дал сербам». И уже собственно в посвящении начинает звучать косовский лейтмотив, автор вспоминает об Обиличах (Милош Обилич в Косовской битве уничтожил султана Мурата). Храбрый Милош не раз явится в поэме, это своего рода образ-константа, идеал, к которому и по сей день обращаются сербы. «Обилич, змей огненный, крылатый,/ кто тебя узрел, тот прозревает!/ Тебя будут славить все юнаки!/ Ты корону нашу не оставил,/ падишаху наступил на горло…». Итак, уже в первых строках сего творения прочерчивается вертикаль преемственности борьбы: геройский грозный дух сербских витязей, ярко вспыхнувший на Косовом поле, иссечённый ятаганом, но тихо тлевший в народе, до поры собиравшем силы, вновь после 400-летнего рабства пробужденный в Сербии Георгием Чёрным, воспламенил «львиные сердца, присыпанные пеплом». И хотя народу предстоял еще нелёгкий путь к освобождению, а в поэме автор и вовсе возвращается к событиям 1702 г., когда, по преданию, Черногория была очищена в Рождественскую ночь от потурченцев, всё произведение звучит как могучая симфония-призыв неколебимо стоять за Крест Честный и свободу золотую, как великий порыв к высшей справедливости, заповеданной от Творца. «Но тиранству стать пятой на горло… — это долг людской, наисвятейший!». Это и есть главный тезис философии истории Негоша. «Горный венец» — это завет, данный Негошем своему народу на все времена, а сегодня он как никогда востребован.

Поэма заканчивается изгнанием врагов из Черногории, и весьма символична её заключительная мизансцена: здесь только двое — воин и митрополит. В самом конце перед владыкой появляется храбрый юнак Вук Мандушич (характерно имя героя – Вук, сербск. – волк, священное животное славян), ружьё его перебито, он сокрушается: «Мне ли не жалеть о джефердаре!/ Лучше бы мне руку оторвало!» Вук просит владыку Даниила перековать оружие. И авторская заключительная ремарка: «Владыка встаёт и выносит Мандушичу из своих покоев хороший джефердар». Это последние слова поэмы — Церковь благословляет ратника на правое дело; ясно, что предстоят новые священные битвы…

Русский читатель непременно тут вспомнит благословение преп. Сергия, преподанное св. князю Димитрию в канун Куликовской битвы. И кажется, двух этих примеров достаточно, чтоб опротестовать ложный тезис — «Церковь вне политики».

Даже беглый взгляд на историю христианских народов доказывает его абсурдность.

Недолгой оказалась «передышка свободы» для народа сербского. Оттого в наши дни (после невиданного сербского погрома в масштабах прежней Югославии) многие стихи поэмы, её образы звучат как апокалиптическое пророчество. Получается, что более 150 лет тому назад Негош сказал своё слово и о дне нынешнем, с той лишь оговоркой, что главным врагом его народа в то время были турки-османы. Впрочем, помимо мировых глобализаторов, и Турция сегодня имеет свои аппетиты в сербских землях: пропаганда неоосманизма открыто ведется и за пределами этой республики. Так, 23 октября с.г. турецкий премьер-министр Р. Эрдоган в ходе визита в самопровозглашённое Косово заявил, что «Косово — это Турция и Турция — это Косово», а также отметил, что Косово и Турция имеют одну историю и цивилизацию (?!). Причём слова эти были произнесены в Призрене, «Сербском Царьграде», как прежде именовали в народе столицу царя Душана. Подобные наглые провокации похоже сжимают до отказа пружину народного гнева. Сербские власти, разумеется, заявление Эрдогана осудили, тем противоречивее выглядит позиция Белграда, насильно толкающего своих граждан (сербов Косово) к нелегитимным выборам в крае, бросающего их на произвол судьбы — премьер-министр Сербии И. Дачич буквально заявил на днях (после провала выборов 3 ноября), что Сербия не пожертвует своим будущим (туманным членством в ЕС) из-за 10 000 человек в Косово. (Что же ожидает эти десятки тысяч (и на чей алтарь эта жертва?), когда очевидно накаляется обстановка в крае?

Образ врага в «Горном венце» написан предельно метафорично — это мировое зло, не имеющее границ ни во времени, ни в пространстве. Во времена Негоша оно воплощалось в турецком султане. Монолог мудрого правителя владыки Даниила, открывающий поэму, тягостные раздумья его о судьбе народа невольно поражают своей злободневностью.

Вот он, дьявол, — семь плащей пурпурных,

Два меча на нём и две короны,

И в руке — Коран; Магога правнук

Налетает чёрной саранчою

На поля, проклятое отродье

Хочет землю превратить в пустыню.

<…>

Злой Орхан сегодня гость Европы!

Золотая Византия стала

Лишь приданым юной Феодоры;

Чёрная звезда над нею светит.

<…>

…не осталось ничего живого!

Страшно видеть, что вокруг творится!

Мир широкий мал для адской пасти,

Не наесться ей и не объесться!

<…>

Чтоб ты сгинул, змий людского рода,

Отравивший злобою народы!

<…>

Разве жертвой Сербия не стала

От Дуная и до синя моря?

Незаконно ты сидишь на троне

И гордишься скипетром кровавым;

Хулишь Бога с алтаря святого;

<…>

Эвон, что надумал царь жестокий

По подсказке ада, не иначе:

«Черногорцев не могу сломить я,

До конца они не покорятся,

С ними надо сделать по-другому…»

Тут и начал дьявольский мессия

сласти ложной веры предлагать им.

Будьте прокляты, поганцы,

Для чего турецкая нам вера?

Будто всё это написано сегодня, если, в частности, иметь в виду ситуацию в Белграде, Косово и Метохии, да и вообще на планете.

Словно «дьявольский мессия», мировая закулиса обольщает ныне сербов, приглашая в Евросоюз, но взамен требует отдать православную душу народа, продать за 30 сребреников его святое сердце — Косово…

Только в страшном сне черногорскому владыке могло привидеться вырванное из груди сербства — проданное святое Косово, колыбель его Православной державы, над которой, кажется, уже «сам Магог» повесил полумесяц. Но ведь и в исламской традиции Гог и Магог (некие подземные силы или племя) указуют на сатанинское зло: будут все сметать на своём пути, пожирать страны, народы и землю.

Есть в поэме сцена, когда воины перед битвой произносят клятву верности общему делу защиты веры православной от отступников-потурченцев и насильников-турок. Страшные проклятья извергаются на изменников, буде кто в бою предаст свой род:

Пусть всё у него окаменеет!

И да превратит Господня сила

В его ниве семя в тяжкий камень,

В его жене детей в тяжкий камень,

Пусть он производит прокажённых…

<…>

Да сожжёт его позор измены…

И да рухнет в ад его могила!

<…>

Чтоб детей своих он ел палёных;

Чтоб в безумном вихре он крутился,

Чтоб он сам в безумца обратился!..

Да падёт на дом его проклятье…

И ныне до земли поклониться нужно тем мужественным (косовским) сербам, в сердцах которых живет клятва верности заветам предков, ибо предательство есть тягчайший грех богоборческий. Сонм Новомучеников сербских уже в наши дни принял в лоно своё сотни тысяч жестоко убиенных на святой земле Косово и Метохии, на просторах бывшей Югославии, вся вина которых только в том, что они — сербы, хранители Православия, что они остались на своей земле, что помнили: «Всё прощает Бог, а иудин грех/ не прощается…» Сегодня плачет перед алтарём лампада сербская. Сегодня не только власти, но и Сербская Церковь встала перед трагической дилеммой. На Архиерейском Соборе (май 2013 г.), по сообщениям источников сербского издания «Политика», во время обсуждения ситуации в Косово и Метохии митрополит Амфилохий резко отозвался о политике правительства Сербии и Брюссельском договоре, в то время как епископы Рашско-Призренский Феодосий, Бачковский Ириней и Милешевский Филарет выразили мнение, что власти делают все возможное, и призвали коллег подумать, что можно сделать для остающихся в этом крае сербов. Но ведь подписание Белградом Брюссельского соглашения 19 апреля 2013 г. развязало руки мировой закулисе в деле изничтожения сербского народа, растворения его в нациях сопредельных — албанцах, венграх, румынах… Ведь все разговоры о членстве в Евросоюзе – не более чем политическая химера, за этой приманкой видится цель, впервые громогласно заявленная ещё Марксом-Энгельсом в европейской печати в пору революции в Венгрии: разрушение «славянского Зондербунда» и исчезновение упрямых (славянских) наций «в буре мировой революции» (ПСС в 50 т. Т. 6, 43). Ну а сам прецедент — отделение Косово от Сербии, уже оживил многочисленные сепаратистские движения в Европе (да и в Сербии, например, в Воеводине), так что, Косово – это ещё и инструмент разрушения самого ЕС. В свете политики глобализма здесь нет никакого противоречия, никакого парадокса.

Принято считать, что «Горный венец» (сама жанровая форма произведения) в известном смысле был создан под впечатлением от пушкинского «Бориса Годунова». Что ж, в этом есть доля истины. Пушкин открывает свое повествование философским монологом Пимена (если рассматривать первые четыре сцены как экспозицию). И в этих раздумьях о судьбе народа, о путях русской истории, её заповедях мы слышим голос поэта. Как и в первом монологе владыки Даниила (Данилы) звучит голос Негоша. Полифонизм, диалогичность, переплетение множества голосов, создают живую ткань повествования, атмосферу эпохи, неповторимую образность и ёмкость звучания мысли народной, дух подлинности в обоих произведениях; непосредственно автор присутствует лишь в ремарках. В «Горном венце» поэт искусно вплетает в многоголосье воинских сходов, что называется, глас народа: по образцу античных творений он вводит в текст хор (коло), что не только сообщает дополнительную музыкальность и без того певучему сербскому десятисложнику (в сербском языке тоническое ударение), но и существенно дополняет картину народного мировидения.

Как известно, Пушкин желал, чтоб в историческом произведении говорили «люди минувших дней, их умы, их предрассудки», дело же писателя — «воскресить минувший век во всей его истине». Негош следует этому завету: серб до мозга костей, митрополит-правитель Чёрной Горы, хранитель Косовского завета, предводитель православного воинства, стоятель за Крест Честный и свободу золотую, он весь буквально пронзён духом сербства, он его носитель, он слышит жизнь своего народа в истории. Православные праздники, сюжеты народных песен, обычаи и обряды, поговорки, шутки и суеверия, приметы, уклад народного быта, этика и мораль, — всё соединилось в «Горном венце», словно в энциклопедии сербской черногорской духовной культуры. Целая вереница народных типов выведена в поэме: владыка Даниил, старец игумен Стефан, сердары и воины, воеводы, князья, потурченцы… даже ведьма. Живописный горделивый портрет ладного черногорского юнака создал Негош:

А как соберётся выйти к людям,

То наденет эти чудо-токи,

Красным шарфом голову повяжет,

Перчин упадёт ему на плечи,

Он заткнёт за пояс пистолеты,

Меч повесит на широкий пояс,

Верный джефердар возьмёт он в руки, —

Как копьё высок, лицом прекрасен.

Как представлю молодца такого,

Так огонь горит во мне пожаром.

(Токи — металлические нагрудные пластины; перчин — коса).

Остаётся добавить, что портрет этот типичен, почти неизменен до начала XX века. Много подобных молодцев унес этот страшный век — потери сербского народа, наверно, можно сравнить только с таковыми же народа русского.

Оттого так трагично-правдиво, для нас уже, звучат мрачные думы владыки Даниила: «Моё племя мёртвым сном уснуло,/ нету старших, чтоб меня утешить…/ и напрасно я молюсь и плачу;/ мир подлунный для меня стал адом…/ Ты угасло, о родное сербство…». Но тогда печаль его была развеяна, ещё собралась верная рать. В 1878 г. Сербия получит независимость от Османской империи, в 1882 станет королевством… Однако слова эти оказались сбывшимся горьким пророчеством для наших дней. И сегодня, читая «Горный венец», невольно вслед за поэтом и его героем, владыкой Даниилом, повторяешь: «Милый Боже, если бы отчизна/ сыновей потерю возместила,/ я б тогда наверняка увидел,/ что сияет Лазаря корона,/ что явился Милош среди сербов…».

Сейчас от Сербии ультимативно требуют фактического отречения от Косово и Метохии, от источника её православно-державного бытия: перспективу такого хода событий очень точно, афористично обрисовал Негош — «коль разбита голова о камень,/ в долгих муках умирают члены». На произвол судьбы власти, и светские, и церковные бросают остатки сербского народа, находящегося под властью тех, кто его истреблял. Будто, говоря словами Негоша, новые хозяева приказывают (пока) косовским сербам: «Пей щербет из чаши Магомета/ иль по шее топором получишь». Ведь аппетит у албанцев прямо-таки бешеный, а иные сербы предсказывают, что при такой политике они (шиптари) скоро возьмут и Белград. Всё это уже было в сербской истории, как говаривал кнез Раде, один из персонажей «Горного венца»: «Всё пошло по дьявольской дорожке,/ и земля воняет Магометом». Но сегодня общество постмодерна неуклюже прикрывает собственный корень зла исламом, иезуитски поддерживая его радикальные направления, на словах борясь с терроризмом, на деле же питает его почву. Ибо как можно вместить поддержку Евросоюзом Х. Тачи, «премьера Косово», который в Сербии считается военным преступником?

«Горный венец» отнюдь «не толерантное», как сказали бы модники-либералы, творение.

Оно всё пронизано воинственным духом сопротивления злу, тирании, измене, власти грубой силы, напитано высоким духом горения о свободе в Боге, но не без Бога. «Мир, вставай за Крест, за честь юнацтва,/ все, кто носит светлое оружье,/ все, кто слышит собственное сердце!» — этот призыв владыки Даниила, это исповедание рода Пéтровичей и есть нравственный императив поэмы. Именем Косово, будто золотой нитью, сшиты её страницы. Мужественные герои, что «бежали на крутые горы,/ чтобы кровью напитать надежды,/ чтоб хранить заветы по-юнацки,/ Божье имя и святую волю», буквально дышат Косовским заветом. На Косовом поле сербы приняли неравный бой с превосходящими силами турок. Косовская битва раскрыла действительно евангельскую этику сербского народа. Она переживалась и переживается как торжество мучеников. «Ошибаются те, кто говорит, что Косово остановило ход нашей истории, отбросило нас назад, что если бы не было Косово, мы не были бы сегодня великим народом, — писал епископ Николай (Велимирович). — Как раз именно Косово сделало нас великим народом. Оно есть наша народная Голгофа и одновременно — наше народное Воскресение, духовное и моральное. Оно остановило нравственный распад сербского народа. Оставило нам сонм витязей веры, чести и жертвенности... Ошибаются те, кто считают Косово поражением. Князь Лазарь и его воины погибли... Они принесли в жертву Богу все, что имели и могли, а потому и победили. Погубили плоть, но спасли душу...» Победа вечной жизни над смертью, истины над ложью, жертвенности над алчностью, любви над ненавистью и силой — это то самое Сербское Косово, о котором помнит и поет народ. Косовский завет и есть сердцевина национальной историософии.

Читая и перечитывая сегодня Негоша, невольно ещё и ещё раз поражаешься его духовной прозорливости и пророческому дару, мудрости, его поэтическому гению. Насколько творчество его современно, злободневно, как просто и доходчиво проясняет поэт-пророк день прошлый и нынешний и день грядущий, и как велика сила правдивого слова! Сей тайнозритель Истины оставил нам свой завет: вера и верность, честь и правое дело, стояние за Христа и со Христом, противление злу и борьба с тиранией, преклонение перед народом православным и Отчизной, верность России — опоре славянства.

«О, сколь Москва восхищает меня! Москва — мать царей — начало величия славянского! Москва — столица знати и святый алтарь Православия и Славянства! Я верный поклонник блистательной славы родного племени!»

Так писал Негош после избрания его членом Императорского Общества истории и древностей Российских. Внешнеполитический потенциал России как будто набирает в последнее время силу. Дай Бог, сохранить и приумножить его, и властям нашим развернуться в сторону Славянского мира, ведь идея славянского единства как оплота мира в Европе отнюдь не утратила своей актуальности, но напротив, требует своего разрешения.

Имя Петра II Пéтровича Негоша преодолело время и пространство, оно стало светлой народной идеей, а завет его стал идеалом сербства, но так же близко и понятно это имя любому славянину, а творчество поэта влечёт каждого, кто стремится к Истине.