Поэт, литературовед, ученый-химик Валерий Павлович Стельмах родился в старинном сибирском городе Канске в 1943 году. После окончания Томского политехнического института попал по распределению работать в заточенный под оборонку «город мирного атома» Обнинск, в котором и прожил до конца своих дней в маленькой однокомнатной квартирке, со своей супругой, тоже ученым, Ниной Васильевной Ломоносовой.

Часто бывал я у них, жило семейство Стельмахов более чем скромно, была очень большая, долго собираемая библиотека, других же богатств – никаких. А познакомился я с Валерием Павловичем лет в 12, он дружил с моим отцом, Евгением Петровичем Даниловым (1937 – 2009), таким же неизвестным поэтом, книжником, химиком и пытливым, ищущим истину человеком. Часто ездили они вместе в старинный город Малоярославец, искали на книжных развалах книжные редкости, и порой находили. Отцу Стельмах некогда посвятил сонет «Привет тебе, мой друг Евгений…». Дружба эта сохранилась до седых волос, и как-то закономерно так получилось, что друг моего отца незаметно стал и моим старшим другом…

Всю жизнь Стельмах был научным сотрудником одного из городских НИИ, но круг его интересов был куда шире, чем его профессиональные обязанности. Поэт, интеллектуал, эрудит, библиофил, знаток мировой и отечественной словесности… Откуда что и бралось, ведь технарь же, не гуманитарий по своему основному образованию? Тот вариант человека, о котором в Америке говорят - self-made man.

Семья его была самою простою, отец в конце 40-х по ложному доносу получил 5 лет лагеря, где-то близко от Канска и сидел, «из Сибири в Сибирь» даже везти никуда не стали, а в результате этого переживания вскоре после отсидки и умер. Всё это в дальнейшем стало незаживающею раной и для его сына.

Валерий Павлович был человеком европейски образованным, свободно ориентировался в мировой словесности, сам несколько раз брался переводить некоторых западных поэтов. Внешность его была несколько неопределенною, но иностранцы почему-то видели в нем своё. Поляки принимали за поляка, прибалты то за латыша, то за эстонцы, немцы норовили обратиться по-немецки. Воистину он был «человеком мира».

В 90-е с подачи Зои Крахмальниковой и моей, он перевел довольно больший цикл стихотворений украинского поэта-диссидента Мыколы Руденко, некоторые из них напечатал московский журнал «Горизонт» и выходивший на Украине журнал «Донецк».

Что касается собственного оригинального творчества, а стихи он писал с детства, то публикаций у него почти что и нет. Стихов в архиве осталось изрядное количество, а при жизни вышло лишь несколько подборок в обнинских газетах, да еще публикация в литературном альманахе «Мосты». Просто он не очень любил суетиться, не бегал по редакциям, не рассылал свои стихи куда ни попадя, проявлял некое духовное достоинство. В последние годы подумывал издать книгу избранных стихотворений, но этого, увы, так и не случилось.

Но все же вернусь в «застойные» 70-е, в это время я и сам начал писать стихи, еще во многом ученические, подражал то Цветаевой, то Ахматовой, то другим русским поэтам. И, конечно же, советы Стельмаха были очень ценны, литературный вкус и слух у него были безупречны, ничто не могло его сбить с пути истинного. Он сам общался в это время с известными калужскими и обнинскими литераторами, скажем, с Валентином Ермаковым, его ценили, но с публикациями, как водится, никто ничем не помог.

Некогда Стельмах поразил меня тем, что он от руки переписал полностью Библию. Хотя сам в тот момент православным христианином не был. Крестился он много позже, уже в возрасте 50 лет, совершив закономерную эволюцию всякой пытливо ищущий Истину души. Я ему задолго до этого, еще в 80-е написал.

Манит Вас самовитое слово –

Ибо это слово Христово.

Эти строки и трансформировались в реальность, так оно обычно и происходит.

Был ли Стельмах диссидентом? Думаю, да. Как, впрочем, всякий порядочный и честный человек в то время. Помню, как он записывал на магнитофон не то с «Голоса Америки», не то с «Радио Свобода» начитку из мемуаров Надежды Яковлевны Мандельштам и потом всё это аккуратно переписывал в толстую тетрадь, выделяя отточиями не слишком разборчивые места. Удивительное было время. «Мы живем в до-гуттенберговскую эпоху,» - любил он повторять слова вдовы Мандельштама. И вновь садился за переписку Самиздата – то Мандельштама, то Бродского, то Галича, то Гумилева, то Солженицына, то русских религиозных философов. Я и сам много чего переписал из взятых у него его рукописных книжек, для литератора вообще-то это штука полезная. Так легче воспринять и понять чужую стилистику. Году в 85, правда, он меня от своего самиздатского запаса отлучил на время, после того как у моего крестного, А.Р.Бессмертного, при обыске изъяли перепечатанную В.П. знаменитую книгу Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма.»

Кажется, местные органы обо всех его предосудительных занятиях знали, и были у Стельмаха в жизни некоторые проблемы в простукаченном «городе науки» именно по причине любви «не к тем авторам». Кандидатскую он, кстати, так и не защитил. Потом общение наше стало реже, и с ним, и с другим моим большим другом, обнинским художником Анатолием Борисовичем Ананским, поскольку я с конца 80-х перебрался в Москву, а в Обнинске бывал наездами.

И все равно казалось, что он будет всегда, в любое время можно будет услышать его глуховатый низкий голос, и дружба всегда будет, но нет в этом мире ничего постоянного. Последние годы Стельмах жил один, уйдя в свой внутренний мир, жена умерла, детей у них не было, в доме из живых существ была только большая пушистая кошка, плюс книги, огромное количество книг, да фотографии русских гениев на стене.

Было в этом одиночестве позабытого всеми поэта что-то сиротское и трагичное.

…7-го апреля 2010 года, на Благовещенье, Валерий Павлович скончался, совершенно неожиданно для всех окружающих. Потянулся взять с полки книгу, да так и умер.

Просто оторвался тромб. А душа просто отделилась от тела. Тело было обнаружено лишь на следующий день. Друзья его по храму сказали, что такой уход- подарок от Господа. Не знаю, не знаю, поменьше бы их, таких подарков, мне по сию пору всё так же больно, и наворачиваются каждый раз слезы, когда его вспоминаю. Я, к сожалению, был в отъезде, далеко от Москвы, и не поспел на прощание, на Добринское кладбище, где к другим могилкам прибавилась теперь и еще одна – новая, его.

Был у него с месяц где-то назад, и как раз разговаривали и о смерти, и о возможном уходе, и о скором приходе в мир Антихриста. Словно по промыслу какому-то неведомому сами собой всплыли эти темы.

Валерий Павлович всё время работал, не позволяя душе лениться, подготовил свое собрание стихотворений Высоцкого, писал о Пушкине. Переводил Велесову книгу и древнего певца Бояна, сделал свой перевод «Слова о полку Игореве», кстати, вполне качественный. Вообще был в творчестве, да и в научных изысканиях настоящим профессионалом, каких сегодня остается с каждым годом все меньше и меньше. Вымирающее это племя, увы, в эпоху недоучек и дилетантов.

Лет за 10 до смерти глубоко уверовал во Христа, «Добротолюбие» стало его настольной книгой, воцерковился, соблюдал посты, старался жить в соответствии с церковными заповедями. Наверное, там все это качества будут востребованы Создателем мира.

Когда уходит яркий, духовно близкий тебе человек, как будто уходит часть тебя самого, и в зияющую трещину начинает тянуть нездешним холодом откуда-то из инобытия. Но осталась память в сердцах тех, кто знал В.П.Стельмаха. И остались прекрасные стихи, восстающие над травой забвенья. А книгу избранных стихотворений, что ж, видно мне издавать придется. Кому же еще-то? Чтобы его творчество перестало быть некою «вещью в себе», не пропало, и пришло из ящиков письменного стола к читателю.

Евгений Данилов, поэт, журналист, музыкант

Москва, апрель 2010 г.

* * *

И на восходе, и на закате –

Как эта ноша легка! –

В белом, свободно спадающем платье

Буду пасти облака.

Вы же с земли разглядите в оконце

Белых моих овец.

Или блеснет, отражая солнце,

Мой золотой венец.

И над землею, носимый ветром,

От облак не отличим,

Буду летать я, томимый метром,

Небесным, а не земным.

Когда же тучи мои утучнеют,

Мудрый Илья-пророк

Необоримой дланью своею

Их крови прольет поток.

И над землею громом раздастся

О любви божественный стих,

Но восхитить людей не удастся,

Он лишь испугает их.

В моей душе с каждым днем яснеют

Совсем не земные стихи.

Илья! Возьми же меня скорее

В небесные пастухи!

1974

* * *

Близко к области сна

Под шумящей березой лежу.

Как и она,

Небесам и земле подлежу.

1969

* * *

Господи, ну чтó мне в этом мире

Медных денег, телеграфных лент?

Жить бы раньше века на четыре

В славный век Артуровских легенд.

Там, где королевы не стареют,

Не проходит лето на полях,

Сила возрастает, не слабеет

В самых изнурительных боях;

Рыцари и девы нежно любят,

Ничего не требуя взамен,

Хоть порою их любовь и губит,

Постоянно всё, без перемен.

Нет без наказания коварства,

Есть надежда из могилы встать.

Кануло Артура государство,

Кануло и восстает опять.

А какие в той стране просторы,

Англия – на сорок королевств!

Колдуны, драконы, мандрагоры

Охраняют заповедный лес.

И, прошу я, чудо вот какое

Сотвори, всемилосердый Бог:

Чтоб неназываемым героем

Сделаться бы в той стране я мог.

Сделай, как прошу, и я не выдам

Это превращение моё:

За Тристрамом иль за Паламидом

Я б носил тяжелое копьё.

Поскачу, трубя, на запад солеца

На могучем вороном коне,

И Мадонна в небе улыбнется,

Да, с балкона улыбнется – мне.

май 1971 г.

* * *

О, так мы портим всё речами,

Что впору вовсе замолчать!

Матерь Божья, утоли моя печали…

Разве можно лучше этого сказать?

1972

* * *

Петь, как жаворонок поёт,

В эмпиреях вися над родимым гнездом.

Ему кажется:

Хлеб не станет расти

Без его участья.

Прямому делу природы

Своим помогая трудом –

В этом и есть певца

Настоящее счастье.

Над разоренной родиной

Прекрасный птичий полёт

Даже во сне не приснится

Певцу народного горя.

И, от слёз задыхаясь,

Петь, как жаворонок поёт

В мертвенном воздухе

Над незапаханным полем.

1974

* * *

Давай расхимерим химеру

Великой прекрасной страны,

Вдохнем в нее прежнюю веру

И станем премного сильны.

Татарами будут татары,

Грузин не пойдет из грузин,

Бояться религии старой

Мог разве что дурень один.

Ведь люди мы – шорцы, карелы, -

Не яблоневые сады,

Чтоб нас выкорчевывать смело

И вновь кого надо садить.

Единственность и совершенство

Уводит в последнюю дверь

Постылое ваше равẻнство –

Народы съедающий зверь.

1975

Посвящается Успенскому собору в Малоярославце

Здорово, Божий храм,

Амбар Святого Духа,

Венчаний и крестин

И отпеваний дом!

Сюда грехи придет

Замаливать старуха,

Привычно осеняясь

Размашистым крестом.

Починена твоя

Неброская одежда

И колер подновлен

Небесных куполов,

И ты на первый взгляд

Таков же, как и прежде,

Вот только жаль твоих

Немых колоколов.

И жалко мне твоих

Недействующих братьев,

Что по краям дорог

Как сúроты стоят, -

И если их щадили

Времени объятья,

То реставраторы

И власти не щадят.

Мне нужен Бог, как друг,

Который не изменит,

Как делатель судеб,

Как вечный судия,

Дающий жизни смысл

И в горе утешенье,

Чтоб мог глаза горé

Поднять недаром я.

Так здравствуй, Божий храм,

Священник в светлой ризе,

Да продолжаются служения твои

Во имя Господа,

Во имя вечной жизни,

Для человечности

И истинной любви!

1976

* * *

Нет у меня ничего,

Кроме пути.

Им до конца моего

Буду идти.

Едок презренья дым,

Короб тяжёл.

Давит мною самим

Выбранный долг.

Всё достоянье в ней,

В горной тропе,

Зéмных богатств главней,

Ценных толпе.

Родина! Мои дела

Забвением смой –

Лишь бы польза была

Тебе самой.

Всё, что я здесь нашёл –

Остаток пути.

Короб велик, тяжёл.

Надо идти.

январь 1976

* * *

Расправясь с хандрой и болью,

Хожу смотреть на весну.

Ещё и снега довольно

В моём заповедном лесу.

Снег скоро совсем растает

И всходы покроют поля.

Под ногами не грязь никакая,

А наша родная земля.

Апрель 1976

* * *

Который год мелькают предо мной,

Склоняясь над моей дорóгой дорогой

Ель в грустном стиле,

Осина в грустном стиле,

Сосна в японском стиле,

Береза в русском стиле

И небеса в небесном стиле.

Когда умру, склонятся надо мной

Пять мудрецов моей земли родной:

Ель в грустном стиле,

Осина в грустном стиле,

Сосна в японском стиле,

Береза в русском стиле

И небеса в небесном стиле.

29 октября 1976

* * *

На простом деревенском погосте

Велимира зарыты кости

И растет там забвенья трава –

Лебеда человечьего роста.

А могила затеряна просто

И забыты его слова…

* * *

Воспоминаньем Леты

Всегда душа полна.

Качает амулеты

Летейская волна.

Давно уж нас заждались

На сонмище теней,

Куда мы обещались

Приехать поскорей.

Уедем же, уедем,

В немое далеко,

В Элизий или Эдем,

Где будет всё легко.

1977

Музыка и душа

Скрипка, стрекоза Святого Духа,

Вновь зовёт в эфирные высоты;

А душа ей отвечает глухо,

Погружённая в свою дремоту.

Музыка, за облаками рея,

Поднимается по нотным знакам

К золотым воротом Эмпирея

Лестницею, что видал Иаков.

Обретя гармонию кристалла,

Вот она у Господа в чертоге…

И душа догадываться стала,

Сколь ее пристанище убого.

Вслед за духом музыки стремится,

Так и просится долой из тела.

Ты следи, чтоб, как из клетки птица,

К небесам она не улетела.

1977

Себе самому ко дню рождения

Тридцать пять, дорогой, тридцать пять,

Время жизни основы понять,

Основаться, заматереть,

Как в берлоге заснувший медведь.

Время пить, дорогой, время пить,

С дорогими друзьями кутить,

Мы же знаем, что только одно

Мирит тело и душу – вино.

Время петь, дорогой, время петь,

И глагольною рифмой звенеть,

Время чувствовать, время любить,

Время слушать и говорить.

1978

* * *

Голубое небо над землей зеленой

И плывут по небу облака…

Ноша жизни кажется легка

От голубизны, над ней склоненной.

Обживай прохладный дом пока,

Привыкай к шуршанью крыльев рока.

Надо жить, не ожидая срока,

Думать, что разлука далека…

1978

* * *

Есть в поэзии республика Фарси,

В той республике глава – Фирдоуси.

У него визирь – великий Низами,

А советник – благородный Физули.

Много плававший по мудрости морям

Астрономом у него Омар Хайям.

У него разводит пышные сады

Друг садов прекрасноречья Саади.

Говорит пред ним пророчества свои

Сын узбекского народа Навои.

Том по-прежнему бунтует меж людьми

С божеством себя сравнивший Насими.

Там по дереву познанья вверх и вниз,

Словно голубь, ходит сказочный Гафиз.

Как Адам неподражаем Рудаки,

Как учитель уважаем Дакики.

И, конечно, вышеназванные все

Славят женщину во всей её красе.

Вечно, время, по волнам своим неси

Ту страну благословенную Фарси.

25 мая 1978 г.

* * *

Весело так на планете:

Лег и навек бы уснул.

Пусть лишь вода и ветер

Свой продолжают разгул.

Время развоплотиться,

Богу залог вернуть,

Время в ничто обратиться,

На небо возвратиться,

От суеты отдохнуть…

1979

* * *

Доходят рваными, с лакунами

К нам современные стихи,

Как будто шерстяными рунами

На ткани вышивали их.

Их, словно молью, страхом тратили,

Всю ночь не спавши до утра,

Потомки славы Геростратовой,

Желающие всем добра.

1979

Оборванная тема

Видел я как двух псов пастушьих,

Загонявших корову в стадо.

Как мне это напомнило нас, послушных…

- Т-с-с! Не надо, не надо, не надо!..

* * *

Осип, Марина и Анна,

Ольга, Борис, Николай…

Слава Тебе и осанна,

Боже,- да будет им рай!

Саша, Володя, Сережа,

Павел, Валерий, Андрей, -

Пусть были грешными – всё же

Умилосердися, Боже,

Всех под крылами согрей.

Всем нам блаженство желанно,

Горя хватив через край.

Осип, Марина и Анна,

Ольга, Борис, Николай…

1979

* * *

Так пройти, чтоб не замолкли птицы,

Дятел чтоб не перестал стучать.

У любого встречного учиться,

Больше видеть, больше замечать.

Жить и мыслить, как велит свобода,

А когда пора твоя придет –

Умереть красиво, как природа

Пышно умирает каждый год.

1980

На выставке картин К. Васильева

Русское поле. Тихий покой.

Девушка серп занесла над собой.

Этот покой никому не отнять –

И ни тебе, иноземная рать, –

Жги наши церкви, вытаптывай хлеб –

В непокорённой сгниешь ты земле,

Чтобы сошник иногда поднимал

Белые кости и рваный металл.

Верный

художник выстроил ряд:

Муромец, Дмитрий Донской, Коловрат,

Брестская крепость и Сталинград!

1980

* * *

Высоцкий, шах, не купленный палас,

У телевизора убитая неделя…

Небытие затягивает нас,

Как очередь, как щепочку куделя.

Лишь начинаешь что-то постигать

В надутом мире сем ненастоящем,

Какую-то гармонию слагать

И неожиданно играешь в ящик.

1980

100 лет назад

Деревня. Ни хлеба, ни соли,

Ни мяса, ни молока,

Лишь очи съедает до боли

Поблеклого неба тоска.

Крестьяне - как мощи живые,

С руками, что борона.

Всё это зовется Россия,

Калуцкая сторона.

Бороться с природой нет мочи:

Суровый Ильюха-пророк

То высушит всё, то измочит,

Всегда к христианину строг.

Земля как забитая кляча,

Заезженный старый одёр,

Столетьями мучают, плача

Исхлёстанный этот простор.

Уходят крестьянские дети

Гурьбой из распавшихся сёл.

Где ж новый хозяин радетель?

Уж хоть бы скорее пришел…

1981

Подражание японскому

1

Ласточка разбилась

И краснощёкий мальчишка

Весело давит её своим самокатом.

Твоя судьба, поэт!

2

Лежу, обнявшись со своим сердцем.

Сон не приходит, всё те же думы.

Капает с крыши, напоминая,

Что жизнь утекает капля за каплей.

3

Словно ворона-растрёпа

На неудобном сучке

Я устроился в жизни.

1981

* * *

Кому молиться будем? Деревам?

Траве? Камням? Умершим людям? Звездам?

Ночному ветру? Пламенным стихам?

Ведь человек для поклоненья создан.

А может, детям? Право, в наши дни

Ребенок превращается в кумира,

Божка домашнего.

Кто ж будет их хранить,

Жильцов далеких будущего мира?

Куда идет он, современный человек? –

Язычник новый, он всего боится:

Себя, природы, запредельных рек, -

И жаждет в водке утопиться.

Но верующий помнит каждый миг,

Что Он придет, и будет спрос велик.

1982

Февраль

My soul is dark*…

J.G.Byron

Смеркается. Серебряная сечка

Из снега заштриховывает город

Нездешней, вычурной архитектуры:

Решетки, колоннады и мосты.

Немыслимая Севера Пальмира –

В краю болот, камней, песка, морошки,

Берез…

Архитектурный бред Петра,

Екатерины и Елизаветы.

Снег сыплет сверху, тут же превращаясь

В сырое месиво на тротуаре.

Мрачнеет небо.

Грузный Исаакий

Не отличить от низких облаков.

Настолько мрачно здесь, что почему-то

Невольно думается, что сегодня

Такое ж небо надо всей Россией

От Петропавловска до Колымы.

Нева укрыта панцирем свинцовым.

Непрочен он. Коварно притаились

Там, подо льдом, безжалостные воды –

Лишь ветра ждут, чтоб город затопить.

Сливаясь, как на стершейся гравюре,

Мутнеет вид.

Лишь тускло отливает

Как меч Господень, шпиль Адмиралтейства.

My soul is dark. Душа моя мрачна.

. . . . . . .

И всё же – пусть мы в суете погрязли –

Вся наша жизнь есть черновик, и только

Чего-то высшего. Чего – не знаю.

Но только к нашему нетакобытию

Оно относится как этот город –

(Его иным вы знаете, конечно, -

Нарядным, в майской зелени парижской) –

Относится к наброску моему.

1982

*Печаль и мрак в душе моей… (пер. с англ.) – Д.Г.Байрон

* * *

Протва холодная, холодная Протва,

Когда-то здесь гуляла татарва,

Копыта конские месили грязь

И был среди татар московский князь:

Татарами он укреплял свой стол,

Превыше правды ставил произвол.

Порою, глядя в те седые дни,

Досадуешь: ну для чего они

На брата ябедничать ездили в Орду,

Тем укрепляя русскую беду?

Пусть говорят, что книжен был и лих

Тот князь, способный убивать своих

И гибкою политикой собрал

Своим потомкам верный капитал.

Я холоден. Душа моя не с ним,

А с тем, другим, черниговским святым,

Кто принял смерть, не поклоняясь кусту,

Остался верен своему Христу.

1983

* * *

В светлой холодной темнице

С узким высоким окном

Схимник поет бледнолицый

Думы о мрачном былом

И удивляет немало

Старого звонаря:

Вроде бы не пристало

Стенам монастыря

Слушать безбожные байки

Все про старинушку-Русь

Да про разбойные шайки

Неуловимых Марусь.

Разина с Пугачевым

Славит крамольник-монах:

«Те, кто был бит и окован,

В Божьих очнутся садах.

Господеви, недостойный,

Ныне я славу пою:

С Богом распятый разбойник

С Ним очутился в раю.»

1985

* * *

Всё готово давно:

Венки, погребальные речи, -

Только покойник-подлец

По-прежнему небо коптит.

1985

* * *

С годами чаще, как ни странно,

Я вспоминаю вновь и вновь

Давида и Ионофана

Неистребимую любовь.

Среди раздора и разора

Да светится она всегда

Вселенского первособора

Неугасимая звезда.

Как жаль, что нам не дорога

Способность, нужная сегодня,

В другом увидеть не врага,

А друга верного Господня.

1989

* * *

Миколе Руденко

Окраины дышат Укрáйной –

Что Мурманск, что Дальний Восток:

Ограбленный и охаянный,

Здесь ссыльных кончался поток.

Создатель ГУЛАГа и голода

Жильцов благодатнейших мест

Гнал толпами в Тынду да в Вологду,

Народы сажал под арест.

Хоть были слабы и унижены –

Да духом Господним сильны.

Всё выдержали и – выжили

Те падчерицы страны.

В пасть жадному Молоху брошены,

Сверх всех изуверских программ,

Они расцветали непрошено

По Богом забытым местам.

И нынче глубинка бедовая

О прошлом напомнит порой

Укрáинской мягкою мовою

Да девичьей красотой.

1990

* * *

Трава, седая от росы и паутины,

В кустах репья порхают стаи воробьиных.

Сподобь, о Боже, миг понять единый

Про холодеющие русские поля.

В полях уже сменяет иней росы,

Конец даёт ответы на вопросы.

Под ветерком плакучие березы

Ветвями-косами уныло шевелят.

Гроза повсюду дров поналомала,

Но вновь весной начнётся всё сначала.

В каком семействе дерево упало? –

Об этом вечно помнить не велят.

Жестки природы непреложные законы,

Они от века были непреклонны:

Установленьем древнего канона

И не рождённых требует земля.

Постигни смысл безвинного посева

И Божий замысел прими без гнева,

Губами в такт знакомого напева

Молитвенно и грустно шевеля.

Благословенна жертва ради дела:

В полях, где ныне всё заиндевело,

Поспеет честный хлеб души и тела.

Я верю в наши русские поля.

1989

* * *

Прозвенел небесный колокольчик

И мгновенно скисло молоко.

Вдохновенно начатое кончить,

Как и прежде, будет нелегко.

Всё же пробивается помалу

Светом отдалённейшей звезды

Сквозь сопротивленье матерьяла,

Сквозь сопротивление среды…

1991

От автора

Человек есть то, что он ест, а писатель, работающий со словом, проникается изучаемым и пишемым. Так исследователи старообрядческой литературы с необходимостью становились воцерквленными христианами. Первая частушка была мною сочинена в 14 лет, первое стихотворение - в 16, тогда же была куплена и прочитана первая пушкиноведческая книга, Томашевский Б.В. «Пушкин и Франция». Из первых книг было и Собрание Сочинений Пушкина 1959-1960-х годов. Так и пошло впоследствии.

Вместо изучаемой в институте химии я прочел горы литературоведческой литературы, в основном по Пушкину. Литературные мои пристрастия мало изменились за прошедшие годы, разве что добавилось изучение и чтение древних надписей. Стихи были, в большей или меньшей мере, всегда. Главной была работа со словом, так что теперь я на визитках пишу одно слово: текстолог. Это не я себя так назвал, это специалисты-слависты.

Так сложилась моя литературная судьба, что я постоянно, по крайней мере в последние 20 лет, занимался глобальными темами, опять-таки не по своей воле, а в силу сложившихся обстоятельств. А темы это такие. Занимался я творчеством В.Высоцкого, создал свою концепцию издания собрания его стихов и выработал свой текстологический подход к этой проблеме, за что и попал на конгресс славистов (Музей Высоцкого в Москве, 1999). Занимался собиранием и восстановлением доцензурных текстов Пушкина (издаваемые до сего дня в России тексты искажены царской и сталинской цензурой).

Занимался, по следам А.И.Асова, исправлением его перевода «Велесовой книги», а затем, по следам того же Асова, пару лет переводил староболгарский памятник «Веда славян», изданный в 1874 и 1881 годах Стефаном Верковичем. Занимался переводом, по следам В.Чудинова, Гриневича, Дёмина, Классена и других, переводом славянских древностей, написанных слоговым письмом, после чего появились данные для создания нового перевода «Слова о полку Игореве».

В этом году, в августе, исполняется 50 лет моей музы, о которой я думал, что она умерла. Однако, нет. С 24 марта этого года возникла новая неисчерпаемая тема литературного творчества, которую можно назвать - за Далем в даль: я начал собирать и

записывать народные речения: пословицы, поговорки, частушки, анекдоты, отдельные слова из тех, что бытовали в доме моего детства. Мать моя была настоящий кладезь этих точных, метких, резких, часто непечатных речений, - и моя память, как ни странно, сохранила их почти все. Материнские выражения – это основа, я включаю и речения других людей, и прошлых лет, и последующих, и нынешних. Народное творчество не прекращалось никогда и не прекратится впредь. Всё это надо собирать. Удастся ли это

опубликовать - вопрос отдельный, но, похоже, что сейчас можно опубликовать любой текст. Так что работа впереди еще есть. Можно сказать, что она едва начата.

Валерий Стельмах, Обнинск, 15 мая 2007.