Давно мы с мужем хотели купить дом в деревне. Последние годы в свой отпуск ездили по древним русским городам и весям, искали. Много по России, слава Богу, сохранилось еще красивых мест, которые, хоть раз побывав там, невозможно забыть. Мы выбрали Тамбов, не случайно. Здесь в 1903-1906 годах был губернатором Владимир Феодорович фон-дер Лауниц. Здесь он послужил Церкви, приложив свои силы и душу к организации торжеств по прославлению батюшки Серафима Саровского. Здесь он послужил России и Государю, создав вместе с правящим архиереем Союз Русских Людей и остановив кровавую революционную смуту в Тамбовской губернии. Погиб он в Петербурге, куда позвал его Государь, как до конца преданный Царскому Престолу монархист, на пороге храма, от рук террориста. «Наш верный слуга» – так высоко оценил его подвиг Государь Николай Александрович. «Борец-мученик за Святую Русь», – так с благоговением вспоминали о нем современники. Я глубоко почитаю русского дворянина Владимира Федоровича, и потому хотелось поселиться в местах, связанных с его памятью…

И вот, наконец, наша мечта сбылась. Деревня, окруженная лесом, речка, озеро, тишина, птички поют, чего искать более – медвежий угол, полное уединение! Муж работает по всей России, расписывает храмы, появляется здесь наездами, а я живу постоянно, читаю книги, пишу…

Деревня небольшая, но опрятная, пьяниц да бомжей не видно. Живу среди простого народа, знакомлюсь с крестьянскими нравами, приобщаюсь к деревенской жизни. Многие из молодежи в город уехали, потому что работы здесь практически нет: колхоз развалился, деревообрабатывающее предприятие и мебельная фабрика тоже. На что жить? Не каждый теперь захочет скотину держать, чтобы кормиться, по телевизору ведь совсем другую жизнь показывают. Коснулось время и этого медвежьего угла, не та уже деревня, какой была лет сто назад, как мы в книгах читали, и крестьянин тоже уже нынешний, современный: общины нет, каждый за себя. Женщины совсем юбки забыли, если только какую старуху встретишь в юбке да вязаной кофте, а так почти все трико в обтяжку носят, если в брюках идет – значит, в город собралась, одеваются, как в мексиканских сериалах показывают, говорят, мода такая, так удобно. Если в городе такую «модницу» встретишь, ни за что не определишь, что она из деревни. Правда, курящих да пьяниц среди баб пока не видать, и на том спасибо. Мужики многие уже спились, да не в одном поколении, а те, кто уцелел, в основном работящие, привыкли на фабрике работать, трудовой навык остался, смастерить все могут, да заказчиков нет. Вот и вкалывают они целый день на огороде, по ближним и дальним дачам, да еще в Тамбове, где можно, за гроши прирабатывают. На своих «жигуленках» едут на рынок в город, помидоры-огурцы с огорода везут, или в лес за грибами-ягодами, которые тоже по дачам продают. Многие потом на лесной выручке целую зиму живут. А у кого есть грузовая, те по всей России тамбовской картошкой «от себя» торгуют, хорошо идет, уж больно вкусная картошка! Правда, есть и такие поселяне, что всю жизнь здесь прожили, никогда из своей деревни дальше Тамбова не выезжали. Такие в лес пешком ходят, подчас по десять километров в день отмеривают, чтобы черники или опят собрать, а потом ведра на трассу выставляют, целый день под солнцем томятся в ожидании покупателя. Для них поездка в город, на рынок, в магазин или в аптеку большое событие: «шум-гам, народу много, машины гудят, туда-сюда носятся, дорогу не перейдешь»... Обратно возвращаются совершенно разбитые, «голова болит, ноги, как пудовые гири, с места не сдвинешь»... За коровой ходить или в огороде до заката – совсем другое дело, хоть и тяжело, да привычно – это своя жизнь. А там чужая, там тебя «так завертит, закрутит, что домой и дорогу не найдешь»! Невероятно, но вот остались еще такие места, где встречаются старинные люди. Сразу видно, медвежий угол.

Церкви здесь нет и никогда не было, никогда колокол не собирал поселян на обедню. Центр жизни – магазин и почта, там все деревенские новости можно узнать. А еще по четвергам утром приезжает лавка, которая торгует колбасой. Поселяне собираются заранее, очередь выстраивается чуть ли не за час до приезда, особенно летом. Старики усаживаются кто на лавке, кто на бревнах и зажужжали, всех пересудят, будет, чем жить до следующего четверга. Я тоже иногда прихожу, нужны кости для собаки, так что хочешь, не хочешь – многое узнаешь. Вот Гаврилыч со Степанидой улицу в навозное болото превратили, из-под коровы всё за ворота выливают, свой двор жалко портить, а других совсем не уважают, пройти нельзя, неделю назад человек выпивши чуть не утонул в навозе, мужики вдвоем его за палку тащили, жена его отмывала-отмывала во дворе, прямо из шланга, а вода-то холодная, пришлось опять ему на сугрев налить... А бабы Дарьи собака у Татьяны пятьдесят яиц за раз сожрала, не гляди, что маленькая, брешет не хуже здорового пса! А Дарья отнекивается: врёт она, у нее и кур-то пяток… А Витька у матери опять пенсию украл и всю пропил, слегла Марья, плачет... А в соседнем селе стали церковь восстанавливать, она и раньше там была, а потом клуб устроили, дискотека играла, а кому церковь нужна, кто молиться-то пойдет, не все старики еще захотят, а молодежь уж тем более, а куда молодежи теперь податься, когда клуба нет, вот потому и спиваются, и наркоманы... Посудят-посудят, кого похвалят, кого отругают, накупят колбасы и с полными сумками до следующего четверга расходятся по своим домам-огородам… Ни о России, ни о сегодняшнем дне, что в стране происходит, ни о прошлом своего народа, ни о вере  – душа не ведает…

Вчера я пошла на почту получить перевод. Маша, начальница почты, молча квитанцию выписывать не будет: вроде бы как неудобно молчать, когда человек рядом стоит. Разговорились. Сама она женщина доброжелательная, охотно вопросы задает, охотно отзывается на всякие просьбы. В наше первое знакомство сказала:

–  Нас здесь две Маши работает, чтобы меня запомнить, я Мария Кирилловна, как в «Дубровском».

Ну, конечно, по облику – более скуластому, и по комплекции – более квадратной, она мало напоминает троекуровскую Марию Кирилловну, хотя глаза у нее светлые, взгляд приветливый, и голос мягкий, напевный, сразу к себе располагает. И на этот раз спросила, выказывая тем свое уважение, хорошо ли мне здесь живется, не наскучило ли еще?

–  Пока нет, –  ответила я, – места мне здесь очень нравятся, своим знакомым рассказываю, как здесь хорошо, - ответила я и спросила:

– Маша, не продает ли кто здесь дом, мои знакомые хотят купить именно в этой деревне, чтобы жить рядом с нами?

– Да, недавно тоже приезжали москвичи, пришли ко мне на почту, спрашивали, продаются ли здесь дома, многие городские сейчас хотят купить. Мы-то свой продали, а пока, кажется, никто, что-то не слышала.

–  А когда продали, мы уже здесь жили или еще до нас?

–  В мае, да дом-то не здесь, это я сюда замуж вышла, дом родовой, в Татанове.

Татаново – село старинное, его история насчитывает более трех с половиной столетий, основано полковыми казаками. Во времена Михаила Феодоровича это было южное порубежье Русского Государства, места луговые, привольные, от столицы далекие, потому и назывались Диким Полем, что свои порядки были. Потом границы отодвинулись, за ними и казаки ушли, а кто на земле осел – смешался с заместившими их крестьянами. Они огороды распахали, коров развели, а дома по-прежнему строили как при казаках, каменные, с фигурными окнами и резными наличниками. Там до сих пор сохранилось много кирпичных построек дореволюционного времени. Вдоль трассы целая улица тянется одноэтажных в три-четыре окна домишек. Едешь, будто в прошлый век попал, только цокота лошадиных копыт не слышно. Правда, церкви что-то не видно, хотя с момента поселения была заложена. И сейчас в селе многолюдно, заметно, что жизнь бьет ключом: огороды засажены, дома побелены, новые тоже строятся в основном одноэтажные, вписываясь в природный ландшафт и традиционный облик села. И психология прежняя сохранилась: мужики татановские прижимистые, если вещь в хозяйстве уже без надобности, соседу не подарят, хоть за рупь, но продадут. Словом, своего не упустят, чужое не украдут.

–  Мы тоже сначала в Татаново попали, приехали, да парень нас, - Сережка Горячев, не знаешь такого? он в Москве на нашем рынке картошкой, овощами торгует, от него и узнали про эти места, – он подвел, говорил, приезжайте, дом для вас нашел, буду ждать. Приехали, а жена огорошила: нету его, на огороды уехал. Вот так! Ну что ж делать? Жалко было ни с чем уезжать. Мы таксисту тогда говорим: поехали дальше, покажи, где красивое место. Повез он нас в Заречье, понравилось, красиво, прямо на берегу Цны, но с домом там не повезло. А потом сюда... И хороший у вас был дом? Сколько стоил?

–  За сто тысяч продали. Сам дом небольшой, всего в два окна, ему больше ста лет, еще до революции строили. Но зато участок двадцать пять соток, большой сад, огород еще десять соток, там чернозем, не то, что здесь, один песок, там все растет, а картошка какая, без масла есть можно! Огород вот таким, – она плавно показала рукой, будто с горки съехала, –  склоном спускается прямо к реке, дом ведь на берегу Цны стоит, когда поливали капусту, овощи, воду черпали прямо из Цны. И место удобное: с одной стороны, позади дома, река, а перед ним трасса, остановка прямо рядом, в любое время можно до Тамбова доехать, не то, что отсюда добираться... Продали мы недорого, но дом хоть и старый, но хороший. Сто лет стоял, ни одной щелочки в полу, рамы крепкие, двери как новые... Раньше так делали! – она сделала ударение на так, интонацией подчеркнув свое восхищение качеством работы, - а сейчас и таких матерьялов-то нет. Дом был под железной крышей, потому и сохранился, до революции редко под железной крышей делали, дорого было. Место самое хорошее в Татанове, самое красивое. Там раньше до революции поп жил, зажиточный, рядом церковь стояла ...

– А где?

–  Прямо на участке, рядом с домом. Мой отец, 1904-го года рождения, был председателем сельсовета. Когда раскулачивали, попа тоже раскулачили, выслали или еще что, не знаю, церковь закрыли, потом сломали, а ему этот дом дали, самый хороший выбрали. Нас пять сестер, мы все родились, выросли в этом доме, замуж повыходили, внуки уже, а дом стоит. Все разъехались, кому он теперь нужен, вот и продали родовой дом, купил какой-то богатый. Дом хочет сломать, зачем ему такой маленький, всего в два окошка? Построит современный, трехэтажный, кирпичный, а где огород, прямо на берегу Цны сделает собственный пляж. Деньги есть, чего не сделать?..

И тут я вспомнила, что Сережка именно про этот дом и говорил, что он в самом красивом месте в Татанове, прямо на берегу реки. И огород к реке спускается, –  тоже рукой так показывал, как с горки съезжал, – и асфальтированная дорога, и автобусная остановка рядом с калиткой... Только про попа, который подпал под раскулачивание и безследно исчез, ничего не сказал, очевидно, не знает. А тот новый, который будет там жить, –  может быть, пляж сделает прямо на месте церкви или еще что-нибудь, –  не узнает тем более. Разве расскажут ему сестры, - дочери первого председателя сельсовета, который потом спился и мать их тоже и нехорошей смертью померли, а сестры сиротами остались, вшивые-голодные-босые по людям побирались, –  что дом на крови стоит?.. Вот тебе и покупка! А сколько таких «родовых домов» по России стоит?.. Да, наверное, Бог нас миловал, на огороды Сережку услал. А я еще тогда сильно на него рассердилась: ну что же это такое, Москва, мол, не ближний свет, ехали-ехали, а он нас подвел!..

ЭПИЛОГ

Комментарии читателей:

–  Скучно, рыхло, невнятно... Не понравилось. Городской неофит в деревне: ай, глянь, корова! – не, глянь, морковь колосится!.. Из той же серии. Финал – вообще непонятен: откуда взялась «кровь», на которой дом стоит? Лирической героине привиделась?

Дуня, 2007-07-18

Смеется, ерничает нынешняя Дуня, не знает она, что такое «раскулачивание», не знает – или не хочет знать? – кровавую трагедию своего народа. А вот ей ответ:

– Случайно нашла рассказ. Дополню про попа.

Диакон, в 30-х гг. священник Федор Николаевич Архангельский (1890 г. р.). Родился в селе Татаново, окончил церковно-учительскую школу, был председателем кооператива и членом кредитного товарищества. Арестован в 1931 г. Решением тройки при ПП ОГПУ по ЦЧО от 31 мая 1931 года осужден по ст. 58-10 УК РСФСР к 3 годам концлагеря. Наказание отбывал на строительстве Беломоро-Балтийского канала (ГАТО. Ф. Р659. Оп. 8. Д. 76. л. 7-10). В 1937 году, будучи священником этой же церкви вновь арестован и решением тройки УНКВД по Воронежской области от 11 сентября 1937 г. осужден по ст. 58-10 УК РСФСР к ВМН - расстрелу. Приговор приведен в исполнение 20 сентября 1937 г. Реабилитирован постановлением Президиума Тамбовского областного суда 3 декабря 1964 г.

Это мой прадед.

Эльвира Козакова (Архангельская), 2009-05-14

Это «раскулаченный»  о. Федор,  через своих потомков, прислал Дуне – дуням – письмо. Вечная ему память, как и многим миллионам «раскулаченных» мучеников за веру! Св. Новомученики и Исповедники Российские, молите Бога о спасении народа нашего от окаменелого безпамятства!

Краткий вариант рассказа опубликован 17 июля 2007 года на сайте

http://pereplet.ru/text/sologub10jul07.html

Тамбовская сторона,

 13.09.06.– 21.12.11.