По мотивам воспоминаний Музы Алексеевны С-ой

***

– Чудесный у тебя слух, – говорили ей, – но голос тихий, такая жалость!

Чудесный слух. Да, Муза и сама знала, что слух у нее необычный, потому что частенько слышала не то, что сказали, а совсем иное, более интересное. Примеры? Вот они.

– Нельзя по дороге бегать, особенно ПОЭТАМ, –  слышится ей внушение участкового милиционера ватаге мальчишек.

Муза придерживает шаг и замирает от счастья, что живет в одном поселке с будущими знаменитостями. Но страж порядка ратует не за поэзию, а за порядок.

– Нельзя по дороге бегать, особенно по этой, – объясняет он сорванцам, устроившим гонки на шоссе.

– Какой красивый ВОСХОД! – радуется соседка.

– Да, – кивает Муза и смотрит на небо.

– Какой красивый у вас кот! – повторяет женщина и опускает Музу с небес на землю.

– Человек – ЧАС природы, – объявляет учитель естествознания.

Девочка замечталась: красивые слова. А по доске уже постукивает мел, обозначая тему урока:  «Человек – часть природы».

Может быть, у нее был дар поэтически воспринимать мир? Может быть. Но кто в грубоватом шахтерском поселке мог растолковать ей это? Да она и не рассказывала никому об этих чудных ошибках.

Музе шел восемнадцатый год, а войне – третий. Санаторий «Озерный» реконструировали в госпиталь,   библиотеку освободили под операционную, книжные стеллажи пере-тащили в склад спортинвентаря, а Музу приняли работать истопником вместо ушедшего на фронт Васи. Когда эшелон привозил раненых, встречать их шел на другую сторону озера, к станции, весь персонал. Бойцы строго следили, чтобы их не выносили из вагона вперед ногами. Примета плохая.

Но в этот раз поезд пришел почти ночью, выла пурга, все торопились, главврач распо-рядился не разворачивать носилки. Больных грузили в сани, на ворох соломы, укрывали тулупами. Впереди, сзади и по бокам обоза шли мальчики-подростки с зажженными факелами из пакли. Так отпугивали волков. Обоз тянулся против ветра, только иногда буран закручивался воронкой, грозя сбить с пути вожатого. Муза сидела на краешке предпоследних саней. Она услышала стон и заглянула под тулуп. В свете факела почти ничего не было видно, едва различался в свисте метели голос раненого: «ГОСПОДИ, скоро?»

Видимо, человек бредил. Но Муза все-таки объяснила:

– Девушка я, комсомолка, а никакой не Господи. Рано вам еще Господа видеть.

– Госпиталь скоро? – яснее и тверже повторил голос.

– А, госпиталь, – обрадовалась Муза, – скоро! Уже огни видно!

Разместили больных по палатам, врачи, хоть и падали от усталости, начали обход.

Муза осматривала валенки: так добежать домой или навернуть портянки, – войлок-то мокрый. И тут прибежала старшая медсестра, на ходу выпалив:

– Срочно! Главврач просит тебя на ПРИДАНОЕ!

– Что? – Муза растерялась.

– Прямое переливание! Первая группа крови! – крикнула старшая. Муза, отбросив валенки, побежала в операционную.

Больно совсем даже не было. Иногда комар сильнее кусает. Процедура закончилась быстро. Смотреть на командира, которому понадобилась её кровь, Муза стеснялась, но ей показался знакомым голос: «Спасибо», – сказал голос кому-то. Наверное, врачу.

– Сегодня Сретение, встреча зимы и весны – негромко сообщила утром бабушка, накладывая жиденькую кашу в тарелки – Музе и восьмилетнему Ванечке. Сама бабушка по утрам не ела. Это у нее называлось утренний пост. Бабушка маковой росинки в рот не брала, пока не прочитает двенадцать страниц Псалтыри.

– Встреча зимы и весны! – радовался мальчик, да и старшая сестра улыбалась.

– Скоро в огороде репка вырастет! – размечтался Ваня.

– Да нет, еще не скоро, – вздохнула Муза.

Но всё же весело и громко тенькали среди берез синицы. Весна приходит утром, улыбается, подбадривает, но сил у нее еще мало, к вечеру она засыпает. Снова лес, окружающий поселок, настороженно затихает. Молчит и озеро, сохраняя тайну, что не дремлют в нем подземные воды, ждут своего часа, когда забурлят в полную силу.

Брата Муза провожала обычно до церковной ограды. Ванечка нырял в калитку и шел в школу, которая помещалась в бывшем доме священника. Церковь же давно была закрыта, окна и двери заколочены, но по праздникам женщины приходили на церковное крылечко. В Крещение ставили на ночь бидоны с водой, на Пасху – куличи и крашеные яйца. Бабушка рассказывала, как рыжий красноармеец Юрка сбрасывал колокол. Видела это вся деревня. Не успел колокол земли коснуться, как следом прилетел Юрка. Прожил калекой три года и умер.

В госпитале комсомолки готовили концерт на День Красной Армии. Всем хотелось разучить новую песню. Да вот беда. Не все слова девочки знали. Собственно, хорошо знали только припев: «Дорогая моя столица, золотая моя Москва!» Попросили помощи раненых. Несколько строчек сообща припомнили, а как быть с остальными? Бойцы из палаты выздоравливающих обещали следить за радиопередачами и при первой возможности записать слова. Но танкист из второй палаты, веселый блондин с перебинтованными руками, услышав о заботе девчат, улыбнулся и попросил достать воинскую книжку из кармана гимнастерки, а из книжки вынуть сложенную вчетверо газетную вырезку.

– Теперь разверните!

И победно глянул на девчат. Это было стихотворение Лисянского, тот самый текст песни. Певицы чуть не расцеловали парня.

Неделя до праздника прошла быстро. На концерт пришли все, кто мог. Кто не мог, того привезли в креслах-колясках. В «лежачих» палатах открыли двери. Ради этих, самых тяжелых, больных Муза пела громче обычного, и выступление вышло на славу.

– Командир, которому ты дала кровь, хочет тебя видеть, зайди к нему, – велела старшая медсестра, и, видя нерешительность девушки, прибавила настойчивей:

– Иди, иди, Иваном Сергеевичем его зовут.

Муза, пересиливая смущение, постучалась в палату для комсостава.

Иван Сергеевич сидел у окна и читал книгу. Рядом лежали тетрадка и карандаш.

Голос у него оказался совсем не командирский.

– Прекрасная библиотека у вас. Не ожидал! Вот Сумароков. Восемнадцатый век, а словно сегодня написано. Послушайте. «Великому граду Москве. Дай, Боже, чтобы ты была благополучна, безбранна, с тишиной своею неразлучна…»

Он взглянул на Музу. Она слушала, не зная, верить ли своему слуху.

Иван Сергеевич будто понял её затруднение:

– Прекрасно сказано, вам нравится? «Будь без-бран-на». Слово устарело, но понятно. «Без брани» значит «в мире».

«Как похоже на то, что мы пели», – подумала Муза

–Как похоже на то, что вы пели, – сказал Иван Сергеевич.

И с этой секунды Музе стало легко-легко разговаривать с ним, еще недавно чужим человеком. Нужно было только не стесняться переспрашивать неслыханные слова. Она заглядывала к Ивану Сергеевичу по вечерам, когда после смены ничего уже не могла делать руками, только слушать и впитывать душой его слова. Иван Сергеевич рассказал, что был преподавателем университета в Москве, учил будущих филологов. Он заметил интерес Музы к образным выражениям и старинным словам и с удовольствием делал ей словесные подарки.

Однажды она вошла и увидела, что Иван Сергеевич вглядывается в темное небо за окном.

– Светоносцы сегодня яркие, – произнес он.

– Кто яркие, Иван Сергеич?

– Светоносцы. Звезды. Они ведь несут свет. Это слово из лексикона Древней Руси.

– А моя бабушка говорит «светоносный день» про... – Муза поперхнулась, постеснявшись произнести название главного церковного праздника, и смутилась окончательно.

– Я знаю, – Иван Сергеевич деликатно пришел на выручку, – византийский писатель Иоанн Златоуст именовал светоносным днем Пасху.

Так Иван Сергеевич начал курс самых кратких лекций, когда-то прочитанных им. То, что прилежные студентки порой становятся неравнодушны к преподавателю, было хорошо известно ему. Но так же хорошо было известно и то, что в сердце у него нет свободно-го уголка. Как и в сердце его жены: обменявшись однажды частичками души, они словно вручили друг другу ключи от сейфов. Никто посторонний не мог приблизиться к их сердцам, разве только потоптаться рядом. Между своими миниатюрными лекциями он рассказывал о жене. «Когда я хвалил ее за удачную фразу в нашей общей статье, она говорила: «Это не я, это ангел на ушко шепнул!» – улыбался Иван Сергеевич, закончив этим короткое сообщение о метафорах.

Муза не писала конспектов в буквальном смысле слова, но глубоко впитывала всё услышанное. Душа человеческая жаждет знаний, потому что всякое знание о мире углубляет понимание человеком самого себя. Иван Сергеевич приоткрывал Музе мир слов. Имен-но приоткрывал, ибо главный закон этого мира должен был содержать в тайне. Его коллеги и учителя уже поплатились кто свободой, а кто и жизнью за верность этой священной тайне. Его же спас фронт. Противоречия терзали Ивана Сергеевича: сказать нельзя и не сказать нельзя! Но есть ведь еще намек, есть эзопов язык, который доступен этой худенькой девочке, с большими глазами и жадным интересом к неизбитым словам. В процессе их импровизированных занятий в душе Ивана Сергеевича росла надежда на закон кумуляции. Максимальное приближение к тайне слова неизбежно погрузит пытливую девочку в ощущение величия словесного дара, а там уже один шаг до откровения: природа слова суть божественная природа. Иван Сергеевич накапливал в Музе убеждение, что валентность слова, энергетичность, метафизичность его особенно ощутимы в лексике, отражающей понятия божественные. Девушка и сама шла с непосредственностью детской чистоты навстречу тайне.

Однажды она спросила, могут ли слова иметь цвет. И пояснила:

– Когда по радио передают речь Сталина, то слова черно-серые. А когда бабушка читает молитвы, кажется, что они составлены из цветных слов.

В тот вечер в записной книжке он пометил: «Поэтическое восприятие вещественного мира есть жизнь духа в нем, оно неистребимо в человеке никакой пропагандой».

Уже звякала первая капель, когда доктора назначили Ивану Сергеевичу день новой операции. Музу попросили быть рядом. Накануне, прощаясь, Иван Сергеевич очень серьезно сказал:

– После победы приезжайте учиться в Москву. Как вы  пели? «Дорогая моя столица»? Вот пусть она и будет по-настоящему вашей. И вот еще что. Сохраните это, пожалуйста, а то вдруг санитарка выбросит.

С этими словами он подал девушке лохматую записную книжку.

***

Золотые листья не спешили падать, кружились, словно выбирая для приземления чистое место...Доктор филологических наук Муза Александровна шла через парк, своей любимой аллеей. Большой пруд напоминал ей родные места: озеро, лес, госпиталь, где она работала истопницей... К старости человек хорошо видит далекие предметы. В конце аллеи на воротах парка часы и календарь... 25 сентября 1993 года. 7 часов 30 минут.

Муза Александровна, несмотря на солидный возраст, шла сегодня особенно легко, испытывая необычайный подъем духа: наступало событие, которого она ждала всю жизнь, как верная невеста ждет избранника. Сегодня, наконец, она изложит коллегам и студентам выношенный ею в течение полувека главный труд своей жизни. «Слово человеческое как плод сеяния слова Божия в творениях писателей Византии 4-6 веков» – так звучит тема её доклада. Да, это счастье – дожить до времени, когда можно открыто обсуждать богословские темы, а не переносить свои научные интересы на периферию ойкумены, довольствуясь частью вместо целого. По сути дела, сегодняшний её доклад в чем-то опровергнет все её прежние научные работы, посвященные образным средствам русского литературного языка. Сегодня она будет доказывать, что есть нечто выше изящной словесности. По-настоящему прекрасен только текст, продиктованный идеей нравственности. Добро не нуждается в украшательстве. И хотя опираться предстоит на великие авторитеты византийских писателей, Муза Александровна готовилась к ратоборчеству. Не все коллеги примут положения её доклада. Что ж, даже если будут звучать насмешки, она идет на эту арену с душевной радостью. Как было бы страшно не дожить до желанного часа, как мучительно все эти годы она укоряла себя за компромиссы, за то, что откладывала обнародование своего большого труда. Что сказал бы Иван Сергеевич? По великодушию он сказал бы: «Плоды созревают осенью», – утешала себя Муза Александровна.

В вестибюле, у информационного стенда, откровенно близко друг к другу, стояли, возбужденно переговариваясь, девушка и юноша в одинаковых джинсах, с одинаковыми матерчатыми сумками на длинных лямках. Музу Александровну, поправлявшую у зеркала прическу, они не заметили. Зато она хорошо видела и слышала их. Парень, вслух прочитав название её доклада, слегка присвистнул: «Тема-то почти моя!»

– Что ты сказал? – удивленно переспросила девушка.

– Да говорю, тема почти моя, я тоже Византию хочу выбрать как тему курсовой.

– А мне, знаешь, что послышалось? «Тема-то – почти маяк!»

– Да ты прямо поэт! Ведь это в точку, – парень обнял подругу, – Византия почти маяк, фонарь задули, а свет до нас только что дошел!