«…И я печаль свою переломил, как лезвие – у

самого эфеса…». (Арсений Несмелов).

Недавно, около двух лет назад, пришла на моё имя посылоч­ка, а в ней — девять номеров рукописного альманаха за 1997-2000 годы, изданного «Объединением кадет Российских кадетских кор­пусов в Венецуэле» и в США. Оговорюсь сразу же, что здесь и далее при цитировании буду сохранять (в отдельных случаях) правописание и язык ориги­нала. В нём нет ошибок: так писали и говорили в самом начале про­шлого века в России. А грамотности авторам этих «Бюллетеней», как они их называют, не занимать.

Один из последних редакторов этого издания, Юрий Ольховский, пишет: «Все эти годы редакция отдавала преимущество материа­лам, имеющим что-нибудь общее с кадетской жизнью, её прошлым и будущим, для того, чтобы в России, на нашей горячо любимой Ро­дине, остался хотя бы маленький след такого редкого, необычного и исключительного племени, называемого «зарубежные кадеты»...

Необходимо объяснить как и почему оказалась у меня столь не­ожиданная посылка. Наша преподавательница немецкого языка в Воронежском суворовском военном училище, в которое я попал в далёком 1943-м году, Галина Ивановна Черкасская, человек общи­тельный, памятливый, давний хранитель многих наших училищ­ных традиций, решила передать мне весь этот материал, который ряд лет получала из маленькой страны на юге Америки. Галина Ива­новна познакомилась с издателями «Бюллетеня», когда они впервые посетили Россию в конце 80-х, а некоторые из них кроме Москвы и Санкт-Петербурга побывали и в Воронеже — городе, где после окон­чания Курской битвы было открыто наше училище... В приписке к посылочке Галина Ивановна выразила надежду, что я «сумею дать этому материалу ход, подобрав мостики из тогда в сегодня».

Мы, воспитанники самой первой суворовской роты, издавна ведём переписку с нашими наставниками той суровой поры. Их, увы, почти никого не осталось в живых, как и многих моих соратников. Долгие годы мы один раз в пять лет старались встречаться на воронежской земле, в стенах своего училища, которого тоже давно нет «в живых» (сокра­тили при Хрущёве). Тем не менее, стены-то остались! И мы во время очередных сборов каждый раз с прискорбием отмечаем свои редеющие ряды. На всех этих шумных сходках присутствовала и дорогая наша «суворочка» Галина Ивановна Черкасская... Не хотелось бы разочаро­вывать её, но задачу передо мной она поставила очень трудную по мно­гим причинам. Некоторые из них попытаюсь объяснить, о других, на­деюсь, благожелательный читатель догадается и сам... Кое-что, пред­вижу, может вызвать и читательское сопротивление, даже протест. Но не будем торопиться: осудить легче, чем простить, тем более — понять. Должен заметить, что альманахи-бюллетени, пересланные из Во­ронежа, — лишь часть того объёмного материала, который мне уда­лось собрать за последние три десятилетия о русской, в основном, во­енной эмиграции и её отпрысках, выросших на чужбине.

Это были дети преимущественно офицеров белой гвардии, поки­нувшие вместе с семьями или в составе кадетских корпусов своё оте­чество. А некоторые и родились там, где в первое время обосновались остатки армии генерала Врангеля, образовав вторую волну эмигра­ции... К первой волне всё же следует относить, по-моему, массовый исход из России в 18-м веке староверов, расселившихся по всему миру и образовавших целые посёлки даже в Латинской Америке.

* «...Свою родину они чувствуют душой. Хозяйка опти­ческого салона в центре Санта-Круса, бывшая жительни­ца Кубани, рассказала мне, как к ней заходил поселенец из Табороче Игнат, и она ему показала изданный в Москве фотоальбом о русской природе. Ничуть не удивившись, Иг­нат пожал плечами и сказал: «Странно, но я всё это уже видел. Мне церкви и поля постоянно ночами снятся. И де­ревню деда моего я тоже во сне вижу...» Будучи вынужден­ными уехать из России в 1757-58 гг., предки этих поселен­цев построили себе новый островок привычной им жизни в экзотической Боливии, создав здесь свою собственную Русь с кокосовыми пальмами и ягуарами в лесу... В этих малень­ких островках старой России в Латинской Америке жи­вут люди, которые гордятся тем, что они русские».

(Из свидетельства корр. «АиФ» Г. Зотова.2005 г.)

(Под знаком * я ив дальнейшем для удобства читателей буду делать вставки в основной текст. Символ этот будет означать, что данный текст остаётся без комментариев автора.)

Но — к теме. С помощью короля нового образования в Европе — Королевства сербов, хорватов и словенцев — Александра I Карагеоргиевича, воспитанного в Пажеском корпусе, в 1921 году здесь распо­ложились (открылись) русские кадетские корпуса, ни в чём практи­чески не уступавшие в воспитании и образовании прежним.

Были сохранены даже некоторые старые наименования: Крымс­кий КК, вобравший в себя два — Полтавский и Владикавказский. Возродились на новом месте Русский и Донской. Последний переба­зировался сюда чуть позже, т.к. с незначительной волной эмигра­ции его прибило поначалу к берегам Египта. Но бывшие союзники России (англичане, французы) не очень-то были склонны раскошеливаться на нужды её детей. И корпус этот прекратил своё существование. Старшие кадеты были отправлены в Болгарию и Чехословакию. А в городе Горажда уже около двух лет стоял II-ой Донской корпус, созданный ещё в Евпатории по приказу Врангеля. Младшие кадеты, прибывшие из Египта, были зачислены в него…

 Поскольку мы несколько углубились в историю создания зарубеж­ных корпусов (а где же ещё найти подобную информацию заинтересо­ванному читателю?), стоит добавить, что и П-ой Донской был вскоре рас­формирован, а кадеты переведены в 1-й Русский Великого князя Конс­тантина Константиновича КК в г. Белая Церковь. Но и он позже стал на­зываться просто — Русский КК... Сюда в 1925 году, между прочим, при­были из Харбина и Шанхая 34 кадета Сибирского КК, провёзшие с со­бой через пять морей и два океана полный комплект духового оркестра и церковное имущество двух корпусов — Сибирского и Хабаровского.

На этом, пожалуй, можно поставить точку. Деление и перебази­рование корпусов продолжалось и позже. Так, если число воспи­танников только в Югославии было около 700 в самом начале, то по мере размывания эмиграции все перечисленные корпуса были в конце концов сведены там в один КК... Отметим лишь отдельно мор­ской корпус в Бизерте. Он функционировал там до 1927 года.

Был ещё один корпус. На нём стоит остановиться хотя бы потому, что просуществовал он дольше других. Поначалу он носил названием «Ли­цей императора Николая II», располагался во Франции. Надо отметить, что французские власти довольно прохладно относились к деятельности эмигрантских военизированных организаций. Лицей был частным учеб­ным заведением, существовавшим на взносы родителей, но при подде­ржке русского офицера-эмигранта, женившегося на богатой американ­ской вдове. На их деньги был куплен дом под Парижем. Отремонтиро­вали здание сами родители... Устройство этого кадетского корпуса было традиционным для русских военных учебных заведений. Из Югославии приехал генерал Владимир Валерьянович Римский-Корсаков, уже воз­главлявший до этого два кадетских корпуса. Помимо него были приглашены хорошие преподаватели и офицеры-воспитатели – боевые командиры, прошедшие огонь двух войн.

* «Как ни парадоксально это звучит, пожалуй, одним из лучших периодов для корпуса было время немецкой оккупа­ции. Французы не разрешали кадетам носить форму. А гер­манцы разрешили... Да и вообще сделали для. корпуса кое-ка­кие поблажки. Впрочем, это не помешало кадетам актив­нейшим образом поддерживать сопротивление. Даже четыр­надцатилетние, как например, Миша Брокгаузен... участво­вали в боях. Все они болели за Россию, пусть в то время и боль­шевистскую, и не допускали даже мысли о победе немцев.

В годы войны корпус размещался в Версале и вплоть до середины 50-х годов, когда он прекратил своё существова­ние, так и назывался — Версальский...

Председатель кадетского объединения во Франции (как и другие подобные объединения по всему миру, созданные после Второй Мировой войны) Андрей Дмитриевич Шмеман будто сошёл со страниц книг о том, «раньшем» време­ни. Высоченного роста старик с некрасовской бородкой, с выправкой гвардейского офицера и сочным баритоном. И с богатырским рукопожатием, неожиданным для его возрас­та. А ещё у Шмемана поразительный по чистоте и пра­вильности русский язык...»

(Рассказ корр. «Известий», Э. Гусейнова, 18 июля, 2000 г.)

Попутно стоит, наверное, добавить, что эти кадеты пели гимн фран­цузского Сопротивления, слова и музыка к которому написаны до­черью русского офицера-эмигранта. Анна Юрьевна Смирнова-Мар­ли имеет награды, которые ей вручали де Голль и Миттеран. Она скончалась в 2006 году в Канаде.

Благодаря подобным свидетельствам, журналам, кадетским аль­манахам, выходившим несколько десятков лет за рубежом, неволь­но убеждаешься в высокой выучке кадет. По крайней мере как су­воровец, обучавшийся в те же военные годы у высококвалифициро­ванных наставников, могу лишь подтвердить, что по истории, русс­кому языку, истории военного искусства знания их были на высоте. А историю обеих российских столиц кадеты знали, пожалуй, лучше нас. Прибавим к этому ежедневное общение на двух-трёх языках... Встретившись в конце минувшего века с некоторыми из них в Рос­сии, мы убедились в их интеллектуальной многогранности и жёст­кой позиции ко всякой неправде...

Наверное, я не приступил бы к данной теме, если бы меня хоть в какой-то мере устраивал градус «нашей общественной жизни». Не секрет ведь, что слова и понятия «отечество», «патриот», «обязан­ность», «честь» всё меньше стали появляться в своём изначальном смысле на страницах наших газет и журналов, на телеэкране. И на­оборот, эти же слова бездумно отданы на откуп различным экстре­мистским сообществам и стали терять свою высокую суть...

Вступив в новое тысячелетие, мы всё стараемся обходить трещи­ны, расколовшие на части судьбы миллионов людей. Не хотелось бы думать, что мы очень быстро забываем наше недавнее прошлое, под­меняя его сладенькими легендами о белом воинстве или о красном, о непобедимых стратегах или о той же, чуть ли не идиллической цар­ской семье... Оно что, куда-то делось почти вековое наше лихолетье, голод, холод, неустроенность и многое другое? Без осмысления всего этого мы по-прежнему будем напоминать картинного Илью Муром­ца, раздумывающего у перекрёстка дорог, по какой из них податься.

«Жизнь — Родине. Честь — никому!»

Этот единый девиз был начертан во всех кадетских корпусах. Воспитанники, как и их наставники, жили на чужбине верой в ско­рое возвращение на родную землю... Сейчас мы пишем и говорим об этом спокойно, без надрыва и ругательств, но и без сожаления. Меж­ду тем, за необычным явлением этим стояли тысячи российских де­тей и юношей, оказавшихся волею судеб за пределами отечества, но продолжавших любить его, скучать по нему... Как и что произошло применительно к их судьбе в том далёком 1920-м? На фоне чего всё это случилось?

Вот всего лишь три коротких отрывка из того, что было написа­но в ту пору:

* «...Надо безпощадно раздавить мозолистой рукой контрреволюционные гады на фронте и в тылу... Надо отоб­рать у буржуев излишек денег, одежды, взять заложников!..» Далее комментарий: «Всё это, вместе с «мозолистой ру­кой» и «раздавить гады» — уже не из газет, а из воззвания Наркомвнудела Украинск. Социалист. Сов. Республики...»

Или вот, из «Одесского коммуниста»: «Зарежем шты­ками мы алчную гидру, тогда заживём веселей!» Далее ком­ментарий: «Конечно, чепухи всего этого не может не пони­мать самый паршивый, самый тупой из большевиков...»

Ещё: «...от недоедания всё время голова кружится... Уро­жай в нынешнем году вокруг Одессы прямо библейский. Но мужики ничего не хотят везти, свиньям в корыто льют молоко, валят кабачки, а везти не хотят...»

(Все три отрывка взяты из «Окаянных дней» И. Бунина,т.10, «Петрополис», Берлин, 1935 г.)

Мы вообще любим доверять комментариям и уходить от перво­источников. Такова уж наша привычная образованьщина. Горы из­даний нагромождены у нас о Гражданской войне, написаны тыся­чи кандидатских и докторских диссертаций. Но до сих пор не встре­тишь правдивого исторического труда с цифрами, фактами, срав­нительной статистикой об ущербных действиях громадного проти­востояния, о миллионах крестьян, пытавшихся воспрепятствовать грабительской политике обеих сторон, выметающих подчистую про­довольственные запасы не только у богатой деревенской верхушки, но и в каждом подворье. Мы до сих пор это сопротивление крестьян­ской массы называем в своих учебниках «кулацкими мятежами», особенно в более зажиточной Сибири. Значит, не желаем признать, что это всего лишь миллионы селян во всех концах большой страны пытались активно защитить своё, и без того порушенное двумя вой­нами, хозяйство. Они слабо или совсем не разбирались в новых кри­чащих лозунгах с неизменным призывом: «Даёшь!..»

Вспомним хотя бы хрестоматийные кадры из фильма «Чапаев», где старый хлебопашец жалуется: «Белые придут — грабят, крас­ные придут — грабят. Куды бедному крестьянину податься?..» Вот и подавался он к Махно, к Антонову, к атаманам Дутову и Семёнову, к другим «защитникам», становясь объектом карательных действий, расстрелов, а то и мытарств по тюрьмам и лагерям новой России...

Продолжая экскурс в начало 20-х годов ушедшего века, заметим лишь, что создание русских кадетских корпусов в условиях эмигра­ции было отнюдь не детской игрой. Восстановленные на новом мес­те, они чётко встраивались в привычную военную иерархию русской армии, стоящей у ближних рубежей своего Отечества... Воинское со­единение генерала Врангеля в королевстве сербов, хорватов и словен­цев было в те годы значительной боевой силой — около 30 тысяч вы­школенных бойцов, в большинстве своем — офицеров. Здесь сохраня­лись жёсткая дисциплина и боеспособность, начиная от всеобщей ут­ренней побудки и кончая занятиями и боевой учёбой в ротах, баталь­онах и полках, носивших старые наименования. Изучался опыт пора­жений и побед в только что окончившейся войне — неудача белоказачьего мамонтовского рейда в 1919 году, причины поражения красной конницы Будённого и Гая под Львовом и Варшавой... Смотрами и парадами отмеча­лись российские праздники. Возродились даже дуэли: за оскорбление офицерской чести — к барьеру и — только на винтовках!.. Напомним, что русская трёхлинейка конструкции Мосина имела убойную силу до трёх с половиной тысяч шагов (по инструкции). А на практике — и того больше. Так что исход подобных дуэлей был предрешён заранее.

Такой армии нечего было терять и не на что было надеяться за пределами России. Они хорошо умели драться, эти офицеры в сол­датских гимнастёрках с трёхцветным шевроном на рукаве. Они тре­нировались. Они приглашались на встречи с воспитанниками ка­детских корпусов, пытавшихся подражать им во всём... Они наде­ялись и ждали. Эту боевую массу, кучно сосредоточенную в одном месте, побаивались и так называемые союзники по Антанте.

* Значение морального кодекса для офицеров русской ар­мии имела присяга, нарушение которой нетерпимо ни при каких обстоятельствах... Так, контр-адмирал Небогатое, сдавший в цусимском бою корабли 3-ей Тихоокеанской эс­кадры, получил в 1920 году отказ в пенсионном обеспече­нии от барона П.Н. Врангеля, с гневом заявившего, что «адмирал, спустивший перед неприятелем Андреевский флаг, не может получать пенсию от Русской армии...»

(Из «Бюллетеня» № 50. Каракас. Венецуэла, 1997 г.)

Состав русской эмиграции (и в Европе тех лет, как известно, был разнороден. В Белграде и в Варшаве, в Софии и в Берлине, в Пари­же и в Брюсселе бывшие полковники генштаба и молодые генералы Добровольческой армии, заблудившиеся приват-доценты, актёры, музыканты, студенты, купцы и поэты придерживались разношерс­тных взглядов по поводу обустройства покинутой родины. Но мно­гие были едины в главном: реставрация. Программа была простой и ясной: в благоприятный момент вторгнуться в Советскую Россию и — под малиновый звон колоколов — в Белокаменную!

Существовала, правда, ещё одна сила. Планы её были более хит­росплетёнными. Она ратовала (после Февральской и Октябрьской) за третью революцию. О ней кричал на всех перекрёстках Европы бывший председатель однодневного Учредительного собрания Чер­нов. Поддакивал ему и Савинков. А вместе с ними — Мережковский с Гиппиус, Мартов, Минор, Либер, Дан, Гоц, да и многие другие... Об этой силе саркастически выразился на одном из воинских праздни­ков начальник Русской армии, принявший её от Врангеля, генерал Кутепов. Сентенция его сводилась к следующему: фамилии этих со­циалистов ему известны и давно надоели, мелькая во всех русско­язычных газетах. А собранные вместе, они, мол, превышают некую критическую массу, от которой не жди ничего хорошего. Поэтому, в случае его въезда в Москву, он сначала повесит «на полчасика» Горь­кого, а потом вздёрнет на фонарных столбах и всех этих — скопом и без разбирательств...

На таком вот общем фоне и были созданы за рубежом русские ка­детские корпуса. Юные кадеты «...мечтали о производстве в офи­церы и службе в возрождённой армии России, той потерянной Рос­сии, которую они себе представляли по рассказам своих родителей и своим детским впечатлениям. Увидеть эту Россию предстояло, увы, лишь некоторым из них, и то на склоне лет...» («Бюллетень» №20, Каракас, Венецуэла).

Переворошив в библиотеках и архивах кучу подсобных материа­лов, я пришёл к убеждению, что «Бюллетени» эти несут в себе порой больше фактического и исторического материала, чем некоторые тру­ды наших авторов по истории эмигрантского движения... И не стоит забывать, что покидали свою страну почти дети, по-детски болезнен­но восприимчивые к любой неправде, притеснениям, недоброжела­тельству. Того и другого в их судьбе хватало с избытком, они видели свинцовую тоску в глазах своих близких, а часто и отчаяние от невоз­можности трудоустроиться, накормить семью. Да и в глубине души скребли кошки: мужество или трусость — отъезд за границу? Под­виг или измена?.. Извечные вопросы эмигранта и — к эмигранту...

Вспомним, что тот же Куприн, признанный знаток человеческих душ, не смог, не сумел до конца разобраться в том, что происходи­ло тогда в русском зарубежье: грызня многочисленных эмигрант­ских партий - монархисты, кадеты, эсеры, эсдеки, либералы — и все разбиты на фракции, группировки, группки... Писатель восклицал: «Существовать в эмиграции, да ещё русской, да ещё второго призы­ва — это то же, что жить поневоле в тесной комнате, где разбили дю­жину тухлых яиц!..»

Похожие чувства испытывал и другой именитый россиянин, бу­дущий нобелевский лауреат Иван Бунин. У него вообще отноше­ние к только что минувшей войне было категоричным: «...средото­чие всех мерзостей, расцветших в Октябрьской революции. Есть два типа в народе, - говорил он, - в одном преобладает Русь, в другом - чудь, меря. Но и в том, и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов — «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «из нас, как из древа — и дубина, и икона...» Бунин называл Россию «блудницей» и восклицал: «Народ мой! На погибель вели тебя твои поводыри...»

Но и сам он повторил в точности маршрут, которым ушли из Кры­ма с оружием в руках десятки тысяч участников белого движения — в Константинополь, оттуда — в Болгарию, Сербию, Германию, Бель­гию, Францию. Но и в Париже, а потом в Грассе (Приморские Аль­пы), как и Куприн, он старался не примыкать ни к одной из эмиг­рантских политических группировок. Обоим писателям до конца жизни, как известно, были антипатичны «петербургские» парижа­не во главе с Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус, и как и вся их «Зелёная лампа», симпатизирующая нарождающемуся в Европе фашизму в той мере, в какой она надеялась на сокрушение с его помощью «большевистского засилья» в России... Как говорится, надежда умирает последней. Поэтому их много было (и не только в Европе), мечтавших о том же.

Не все эти мечтатели, как Куприн, «познали окопную жижу», но исход их из России, состояние в первые часы и дни, когда они ещё только двигались в неизвестность, за простор чужеземных морей, очень точно и образно выразил другой эмигрант — офицер и поэт Арсений Несмелов:

«Россия отошла, как пароход

От берега, от пристани отходит.

Печаль, как расстояние, растёт —

И лиц не различить па пароходе.

Лишь взмах платка и лишь ответный взмах...

Басовое взвывание сирены...

И вот корма. И за кормой — тесьма

Клубящейся, всё уносящей пены.

Сегодня мили и десятки миль,

А завтра — сотни, тысячи... Завеса!

И я печаль свою переломил.

Как лезвие. У самого эфеса...»

Да, под корень ломались судьбы тысяч и тысяч русских людей только из-за того, что они мыслили иначе, чем «атакующий класс», имели собственное мнение о чести и достоинстве, верили в здравые силы своего народа. Это была хорошая привычка, воспитанная ве­ками: верить и доверять...

* «По окончании войны с Японией генерал от артилле­рии Ирманов, герой ПортАртура, был назначен комендан­том Владивостокской крепости. Прибыв на место, он от­дал Приказ №1 с обращением к гарнизону крепости, в ко­тором были и такие слова: «...Сего года 5 мая я вступаю в командование Высочайше вверенной мне крепостью... Вы, русские воины, плоть от плоти победоносного русского во­инства, я верю в вас, вашу честь, вашу доблесть. Я привёз с собой самое дорогое для меня — семью, которую вверяю ва­шей воинской чести...»

(Из «Бюллетеня» №З, Каракас. Венецуэла.)

Конечно, верить, тем более — доверять можно только в обстановке для этого подготовленной. К сожалению, сама обстановка в ту смут­ную пору являла совсем другие примеры... Передо мной любопыт­ная книга, напечатанная в 1925 году в Праге. Издатель — «Педаго­гическое бюро по делам средней и низшей русской школы за грани­цей». В книге собраны ученические сочинения об «окаянных днях» России. Отсюда и название: «Дети эмиграции». По сути, это детские мемуары о революции и гражданской войне, написанные в чешском городе Моравска-Тршебова после ухода русских детей из России.

Не буду выбирать цитаты из написанного. Они ужасны приводи­мыми в них фактами. Но с некоторыми заголовками и подзаголов­ками ознакомлю: «Через минуту меня, хабаровского кадета, долж­ны были расстрелять...», «Жестокая расправа с офицерами пьяной матросни...», «По разные стороны баррикад, сооружённых взрос­лыми...», «Кто снимет с меня кровь?..», «Утешаю себя мыслью, что отомщу когда-нибудь за Россию...»

Писали эти сочинения в один и тот же день, без всякого предуп­реждения заранее, около 2,5 тысяч русских подростков. Они искренне рассказали о пережитом, о революции, пожирающей всех без разбору. Жизнь втиснула их в заколдованный круг смерти, страданий, крови и лишений, в круг взаимного истребления. Эти дети видели всё, даже человека, который после выстрела в упор с любопытством совал палец в раскроенный череп и нюхал мозг им же добитого раненого. Другой, совсем малыш, кричал в ужасе: «Бабушка, не хочу умирать!..»

Выло бы кощунством, согласитесь, рассуждать здесь о литератур­ных достоинствах юных мемуаристов, у многих из которых замучи­ли на их глазах отца, мать, деда. Прислушаемся лучше к состоянию их душ в то ужасное время. Прислушаемся и спросим прежде всего себя: «А откуда мы сами родом? Когда с нами случился этот 1937-й год? Не в том ли ещё 1917-м?..»

А ведь эти просеки, прорубленные в генофонде нации, не зарос­ли до сих пор. Тремя годами ранее в той же Праге вышла книга Питирима Сорокина «Современное состояние России». Известнейший у нас и за рубежом социолог писал в ней: «Важнейшим следствием обеих наших революций считаю потрясающую деградацию населе­ния России».

О Питириме Сорокине, потомке зырян (коми), вне России написа­но очень много. Выдающегося учёного заслуженно считают автором теории конвергенции (эволюционного сближения, схождения), ко­торую у нас поддерживал не менее выдающийся учёный Андрей Са­харов. Между прочим, Сорокин мечтал о том времени, когда прави­тельство политиков уступит своё место правительству учёных, свя­тых и поэтов...

Согласимся, что даже в юношеских воспоминаниях или в руко­писных альманахах тех лет «русские, без России» знали о своих именитых соотечественниках гораздо больше нас, россиян в Рос­сии, бережно сохранили эту информацию и донесли её до нас на пре­красном родном языке, чуть старомодном, но чистом — без сомни­тельных синонимов, заимствованных ради красного словца в чужих кладовых.

Чужеземные корни России

У нас, в отечестве, до сих пор бытует мнение, что за рубежом ока­зались разные подонки, предавшие Родину, что нечего об этом жа­леть: они знали, на что шли! Нечего, мол, пускать сопли по Колча­ку, Деникину и иже с ними. А вот те, кто остался, не бросил отчиз­ну в час суровых испытаний, вот они-то и есть настоящие герои, им нужно петь гимны!

Что ж, и пели, и писали, и возвеличивали. Подчас мы всё ещё от­крываем для себя имена новые или мало знакомые. Но почти не за­думываемся над тем, что многие из них позже были прибиты на род­ной земле тем режимом, которому они старались служить верой и правдой. По-другому они и не могли служить: честь не позволяла... Взять хотя бы оставшегося в отечестве генерала Василия Георгиеви­ча Болдырева, возглавившего в период безвременья в 1918 году во­оружённые силы так называемой Уфимской директории.

В последние годы перед арестом Болдырев проводил изыскания в Горном Алтае на малых реках — Бии и Катуни — с целью даль­нейшего строительства на них малых гидро - и ветроэлектростанций. Болдырев принимал самое активное участие в создании так и не завершённой тогда «Истории Сибири». На 4-м томе дело прихлоп-нулось: почти весь коллектив авторов был репрессирован и расстре­лян. В те годы вместе с Болдыревым были казнены тысячи бывших офицеров царской армии, которые активно участвовали в преодолении послевоенной разрухи, обучали сибирские и дальневосточные красноармейские полки, создавали курсы младших командиров... Все они были объ­явлены врагами народа (с приставкой — «трудового») и приговоре­ны к высшей мере. Никто из них, как и Болдырев, не помышляли об уходе за рубеж.

Другие и помышляли, и уходили. Но чем так уж провинился перед отчизной бывший поручик Фанагорийского полка Арсений Несме­лое, более трёх лет просидевший в окопной грязи на Западном фрон­те, участник тяжелейшего ледового похода на Восток с отступавшими частями генерала Каппеля зимой 1919-го?.. Несмелов, выпускник П-го Московского кадетского корпуса, в котором учился до него и Куп­рин, написал позже, в Харбине, десятки пронзительных стихотворе­ний о своей России. Но в 1945-ом году поэт был насильно извлечён из эмиграции и замучен вскоре в пересыльной тюрьме на Дальнем Вос­токе... Да, не печаль, а жизнь таких, как он, была переломлена в рас­цвете лет как лезвие офицерского клинка — «у самого эфеса».

Это он, Арсений Несмелое, предвидя свой конец, адресовал нам одно из последних своих стихотворений с заглавием «Потомку»: «Не суди. Из твоего окна// Не открыты канувшие дали.// Годы смыли их до волокна.// Их до сокровеннейшего дна// Трупами казнённых закидали!..».

 «Канувшие дали» минувшего столетия ещё долго будут трево­жить нашу память. Когда-нибудь время всё же поможет нам окон­чательно отделить зёрна от плевел. Главное, не уподобиться бы тем грешникам из Дантова «Ада», которые, обратив лица назад, меха­нически продвигаются вперёд… Нет, далеко не каждый может взи­рать на своё настоящее сквозь призму исторического опыта, тем бо­лее — связывать воедино звенья многократно разорванной истори­ческой цепи. Этому тоже надо учиться. И далеко не каждый, заме­тим, имеет желание это делать, вникать в какие-то злободневные проблемы, находить способы их устранения.

* «Патриотизм, честь, порядочность.верность долгу и родному полку были высочайшими нравственными ценнос­тями русского офицерства. Весь мир знает русских офицеров, генералов и адмиралов: путешественников Беллинсгаузена, Беринга. Пржевальского, Седова, Колчака, Челюскина, Арсеньева, учёных — Яб­лочкова, Попова, кораблестроителей — академика Крыло­ва, Шокальского; деятелей литературы и искусства — Клодта, Державина, Лермонтова, Толстого, Кюи, Ве­рещагина, Римского-Корсакова, Федотова, Гумилёва и др.» (Журнал «Кадетская перекличка», Нью-Йорк, 1974 г.)

...Задаюсь вопросом: сколько было в дореволюционной России кадетских корпусов? Но точного ответа пока не нахожу. Судя по Эн­циклопедическому словарю Брокгауза и Ефрона, их насчитывалось к 1908 году 28 (в Петербурге — Пажеский и 4 обычных, в Москве — 3, в Оренбурге — 2, по одному — в некоторых губернских городах, за Уралом два — в Омске и Хабаровске). 90 процентов учащихся — дети потомственных и частично личных (за заслуги перед государс­твом) дворян. Во всех корпусах обучалось ежегодно 11 тысяч кадет.

Цифры взяты из словаря, но сверены с теми же «Бюллетенями». По­явились разночтения. Так, по сообщению парижского журнала «Каде­ты» явствует: до 1917 года в России насчитывалось 32 корпуса. Ошибка? Из телефонного разговора с Парижем удалось выяснить, что перед Фев­ральской революцией был открыт один корпус в Воронеже, но в спра­вочную литературу тогда это не вошло... Мне же и без того было извест­но, что в Воронеж в 1917 году перебазировался корпус из Прибалтики, а не открылся вновь. Короче говоря, поиски истины продолжаются...Скорее всего, путанница произошла из-за количества корпусов, созданных в ближнем зарубежье - в самом начале двадцатых годов минувшего века.

Но всё равно нужно отдать должное авторам рукописных изда­ний: они хоть и многословны подчас, но скрупулёзны в датах, на­званиях, в интерпретации некоторых исторических фактов... Из на­ших учебников, например, мы знаем о Петре 1-ом многое. Но вот чи­таю в одном из альманахов подробности, о которых я, историк по об­разованию, почему-то не знал. Оказывается, «по сердечному согла­сию сторон» Пётр даже назначался командующим флотами Англии, Голландии, Дании и России. Временные союзники, признав в моло­дом царе «не мальчика, но мужа», предоставили ему права и кораб­ли с целью «сломать шведов на море...»

Давно не секрет, что все союзники России во все времена главную работу в ратных делах предоставляли всегда ей, матушке! И каж­дый раз надеялись, что «русская медведица» сломает себе хребет.

В этом контексте, пусть в неизмеримо меньшем масштабе, стоит поразмышлять над другим сообщением альманаха: «...он, наш исто­рик и литератор, всегда испралял кадет, когда разговор заходил об Аляске. Он просил нас неизменно добавлять следующее: «которая принадлежала России...»

Как говорится, «пунктик»! Но за ним прослеживается гораздо большее: целенаправленная, постоянно поддерживаемая на уроках любовь к Родине, к её истории, к её державности.

Сомневаюсь, что подобные задачи неуклонно, постоянно ставит перед собою преподаватель истории в наших учебных заведениях, вряд ли он может делать это хотя бы потому, что и сам он, к велико­му сожалению, не уверен в твёрдой позиции государства по защи­те своих границ. Он даже не может ответить на вопросы учащихся: «Отдаст или не отдаст Россия Японии часть Курильских островов, или почему мы вдруг соглашаемся не в свою пользу на изменение границ по Амуру?»

Эти и другие вопросы можно было бы и продолжить. Но беда в том, что мы заранее знаем: в ответ на них нам будут «казать по теле­ку» всё тех же примелькавшихся политиков, пространно рассужда­ющих о том, что у нас, мол, к великому сожалению, нет до сих пор чётко обозначенной национальной идеи, а раньше всё-таки была... Какая? «Мир хижинам, воина дворцам»? Или «Кто был ничем, тот станет всем»?..

Увы, ныне далеко не все сумели «прилабуниться» к централизован­ной дойной корове. А те, которые успели, теперь чего-то ищут. Пе­рефразируя детский стишок, ищет парламент, ищет правительство. Ищут, оказывается, некую общенациональную идею. Но поскольку фантазии у наших рулителей не хватает, вернули пока лишь прежний гимн, словесно истёртый одним и тем же придворным автором до само­го волокна... Вот так! Гимн есть, идеи нету. Поиски продолжаются.

А учитель истории в русском кадетском корпусе за рубежом не гонялся за эфемерными лозунгами. Он честно придерживался того главного, чему был и сам обучен в кадетском корпусе старой Рос­сии... Его, больного и немощного, расстреляли в 1945 году. За то, на­верное, расстреляли, что он прививал своим воспитанникам непре­ходящую идею: беречь своё отечество, готовность защищать его до последней капли крови... Его, не церемонясь, полоснули из автома­та соотечественники, пришедшие в Югославию с освободительной миссией. Поставили к стенке и — полоснули за то, что он вышел к ним, облачённый в старую форму русского офицера.

Воспитание чувств или три века с Россией

Кто же обучался у этих наставников? Сделаем некоторые выбор­ки из большой статьи об одном, всего об одном воспитаннике, про­шедшем вместе с другими путь от Крыма до Венесуэлы.

Бодиско Владимир Васильевич. Профессор в трёх университетах Южной Америки. Потомок русских адмиралов, правнук декабриста. Сын капитана морской артиллерии. Старший брат отца — Алексей Бодиско, капитан 2-го ранга... Все они окончили различные кадетс­кие корпуса. И вся эта большая семья некогда голландского рода ве­рой и правдой прослужила России 300 лет... Восемнадцатилетний Бодиско в 1930 году окончил Крымский кадетский корпус. Позже поступил на агрофак Белградского университета. Жена его, Ната­лья Владимировна, внучка генерала Ставровича, отличившегося в Русско-Японской войне, окончила этот же университет.

Сам Бодиско вспоминает, что в 1941 году, после получения дип­лома, он был зачислен по призыву в ветеринарный отдел «Русского корпуса», воевавшего против Тито: «... всей правды того, что проис­ходило на далёких от нас фронтах на Востоке, мы не знали...»

Не знал Владимир и того, что двоюродный брат его отца, в про­шлом Георгиевский кавалер, советский капитан-лейтенант Влади­мир Михайлович Бодиско, сражался в это время в Онежской воен­ной флотилии и в ночь на 31 июля 1941 года принял свой последний бой на канонерской лодке «013»... Позже ушёл на фронт воевать с не­мцами двоюродный брат Дмитрий...

Трагедия, расколовшая Россию в 1917 году, продолжалась и спус­тя четверть века, «втягивая в свой братоубийственный огонь следу­ющие поколения русских людей...» Не будем суровы ни к тем, ни к другим! Затевают войны не солдаты. А молодёжь, погибающая на той или другой стороне, всегда достойна сожаления и скорби.

1945 год Владимир Бодиско встретил в американском лагере для перемещённых лиц. В Югославии оставаться было нельзя: Тито ра­зогнал всех кадетов, а тех, кто остался, всё ещё сомневаясь, в какую сторону податься, передал советским органам... Подобная участь постигла и некоторых преподавателей. Многим из них пришлось пройти извилистыми дорогами с остановкой в ГУЛАГе.

* «Полковник Даниил Данилович Данилов («Д в кубе», как мы его

звали,преподавал математику. Владимир Николаевич Кожин преподавал немецкий... О них подроб­но написано мною в одном из моих рассказов для издания «Кадетские корпуса за рубежом», 1920-1945 гг, Нью-Йорк, США, 1970 г. Сейчас лишь добавлю о постигшей их печаль­ной участи. Когда советские части пришли в Белую Цер­ковь, В. Н. Кожин был расстрелян, а Д.Д. Данилов повесил­ся на собственном поясе, лишив следователей СМЕРШа удовольствия допрашивать его, а потом расстрелять.

(Михаил Лермонтов, кадет Первого русского кадетского корпуса,

«Бюллетень №62, Каракас. Венецуэла).

Получить въездную визу в США или Канаду и тогда было тяжело. Куда гостеприимнее «оказалась бедная Венесуэла, чей консул в Европе просмотрел документы Бодиско и решил вопрос незамедли­тельно...» В дальнейшем Владимир Бодиско сумел с блеском оправ­дать доверие: здесь он вывел новую породу коров, распространившу­юся по всей Южной Америке. За это он был награждён орденом «Ан­дрее Бельо» (учёный просветитель 19 века, поэт, написавший оду «В честь земледелия в тропиках»)...

Кроме того, Бодиско стал автором ста с лишним научных работ и статей по генетике молочного скота, написанных на английском, ис­панском, сербском и русском языках.

 Да, многое вместили в себя поколения Бодиско за 300 лет! Они строили вместе с Петром I корабли, захватывали в морских сраже­ниях парусники неприятеля, обороняли крепости на Балтике и бра­ли их штурмом во славу России. Ходили они и под пули горцев Кав­каза, выводили матросов на Сенатскую площадь — «в силу своих убеждений о лучшем будущем новой своей родины и... увы, многим из них не нашлось места в этом будущем...»

Давно замечено, что в большинстве случаев духовное начало че­ловека, загнанное в тупик, всё равно обнаруживает свою неистреби­мось вопреки торжествующей пошлости и насилию. Они, эти на­силие, пошлость, да ещё и неизвестность, однажды уже двигались вслед за волной беженцев по дорогам Европы. Теперь же предстояло двигаться за моря и океаны. И они, скрепя сердце, сделали этот вы­бор. Как писал всё тот же поэт-эмигрант Арсений Несмелое: «И ухо­жу... И сердце всё в слезах от злобы, одиночества и муки...»

Тем, кто выбрал Венесуэлу, было выдано на обустройство по 10 долларов на каждого члена семьи (практически — еды на два дня) и выделены участки на гористых склонах. Дальнейшее зависело толь­ко от них самих. К этому времени бывшим кадетам было, в основ­ном, от 15 до 30 лет. Некоторые ещё в Европе, как Бодиско, успели получить специальное образование. Другие же, засучив рукава, ста­ли обживаться на новом месте, создавая, где только было возможно, свою собственную Русь под кокосовыми пальмами... И всё же отме­тим, что просвещённый дилетантизм этих новосёлов был не тем по­водырём, который помогал бы им в борьбе за существование. Пона­чалу они становились шоферами, чертёжниками, поварами, строи­телями и даже нанятыми распорядителями, зачастую приучая к по­рядку представителей коренного народа.

* «Здесь многие говорили на двух-трёх языках. Некото­рые даже бравировали своим английским. Идут, улыбают­ся тебе: «Лукин гуд!»- («Хорошо выглядишь!»), а мне слы­шится по-русски: «Сукин кот!» Потеха!.. Здесь я и года не прожил, уехал в Австралию...»

(Из письма к автору повествования - П. Соловьёва, выпускника Хабаровск. корпуса.1920 г.)

...Венецуэла. Так это произносится на испанском языке. Само на­звание (из воспоминаний Бодиско) происходит от Венеции. В сред­ние века Венецианская республика размещала в своих портах на Адриатике суда всего мира, была торговым посредником между За­падом и Востоком. Здесь были крупнейшие банки, низкие ссудные проценты, множество игорных и увеселительных заведений. На ста с лишним крохотных островках, изрезанных каналами и горбаты­ми мостиками, царили красота, богатство, экзотика. Они притяги­вали в Венецию, как магнитом, морских бродяг.

Но посещали этот уголок и другие мореходы. Они стремились по­пасть сюда (пусть всего на денёк!) и дать присягу морю. Это стало некоей традицией у европейских, в том числе и у русских военных моряков, заходивших на учебных парусниках или в составе отряда кораблей в порты Адриатики: произносить у Дворца венецианских дожей слова трогательной, почти мистической клятвы: «Мы берём тебя в жёны, о море, в знак нашего истинного союза!..»

Верны были этой традиции и предки Владимира Бодиско. Сам-то он говорил о себе, что он «совсем не моряк»...

Что ж, в отличие от своих дедов и прадедов, он успел сделать мно­го полезных мирных дел на суше, в далёкой стране, получившей своё название от славной Венеции... Жизнь продолжалась!

Авторы воспоминаний о Владимире Васильевиче Бодиско за­ключают свою пространную статью следующими словами: «...они, Бодиско, разведённые войной по разные стороны баррикад, всегда были с Россией на самых крутых изломах её истории...»

Добавим, что в 1998 году В.В. Бодиско скончался в возрасте 86-ти лет. Более полувека, до самой смерти, он был одним из самых актив­ных участников Венесуэльского объединения русских кадет. Оно было создано 23 марта 1948 года под общекадетским девизом: «Рас­сеяны, но не расторгнуты!». Бодиско избирался неоднократно секре­тарём правления, редактором альманаха и трижды — председате­лем на общекадетских съездах, проводившихся в разных странах, в том числе и в России.

Долгое время руководил Венесуэльским объединением Георгий Волков, деятельный и, скажем так, мудрый человек. Все доброволь­но поступающие взносы он превратил в благотворительный фонд при объединении, и эти суммы не облагались налогами. А в даль­нейшем, при расформировании, передал оставшиеся суммы в Союз чинов Русского корпуса. Появилась возможность ока­зывать иногда помощь неимущим старикам, а то и студентам рус­ских семей.

Чего не отнять у зарубежных кадет, так это дотошности и, как го­ворил известный классик, «порядка в головах». В самом деле, с пер­вого дня здесь была заведена приходно-расходная книга, которую 50 лет (до своей кончины) вёл А. Слёзкин, бессменный казначей... Бла­годаря этому сохранилась память обо всех до одного членах объеди­нения — пофамильно, поадресно, в том числе имена их жён и детей.

* Бодиско о кадетских традициях: «Определение тра­диций как «неписанных правил», соблюдение их из поко­ления в поколение мне кажется совершенно правильным. Всякая организация, будь то церковь, класс или иное сооб­щество, не говоря уже о воинских частях, сами вырабаты­вали свои традиции и потом свято их выполняли... В во­енно-учебных заведениях России первым училищем, создав­шим свои традиции, было известное Николаевское кавале­рийское — «Славная Гвардейская школа». А одним из закоподателей этих её традиций считают знаменитого юнке­ра этой школы, поэта М. Ю. Лермонтова. Для своих сверст­ников он был просто — Маёшка Лермонтов...»

Основным было безоговорочное подчинение младших старшим, т. е. «зверей» — «корнетам». Обязанностью «корнетов», прежде все­го, было наблюдение за неукоснительным выполнением традиций «зверями», начиная, скажем, с перечисления подробной дислока­ции всех полков российской кавалерии, включая их стоянки, крат­кую историю, награды... «Корнет» имел право в любой момент оста­новить младшего и задать ему вопросы, среди которых были и шут­ливые, вроде: «Что такое прогресс?» — Т от обязан был ответить уста­новленной фразой: «Прогресс есть константные эгзибиции секлярных неоврантов в сублимации мнемосивогальных кублофаров тер-менбюста». (Эта «сугубо научная фраза» после первых четырёх слов заимствована далее из другого источника — воспоминаний хабаров­ских кадет, которые, в отличие от Бодиско, не забыли её окончания. — В.М.) За неправильный ответ старший мог «расцукать» того, при­казав ему приседать или вращаться на месте... Традиции никогда не вступали в конфликт с начальством. Кадетское воспитание на фоне этих традиций исходило от старших к младшим и было, по-своему, не менее значительным, чем влияние педагогов и офицеров-воспи­тателей... В моём кадетском прошлом огромную роль сыграли мои старшие товарищи - такие, как Серёжа Максимович, Коля Хартулари, Коля Казякин, Серёжа Миржинский, Шуша Лермонтов и другие...»

Старшие кадеты вспоминали, что разразившаяся война ещё рез­че разделила на два лагеря русскую эмиграцию. Но, что характер­но, девиз «Жизнь родине, честь — никому!» стал постепенно про­никать в среду более или менее благополучных россиян зарубежья, трансформируясь как бы в нечто общее: «Мы всей душой на стороне России!»

Нет, конечно, не все так говорили и думали. Если, к примеру, Иван Бунин стал автором раздражительной статьи-телеграммы в адрес Муссолини, то эта его позиция вызвала в некоторых русско­язычных газетах Европы брань и угрозы.

Подобные письма доходили и в далёкую Калифорнию к музы­канту и композитору Сергею Рахманинову: он решился на откры­тые публичные выступления, вырученные средства от которых пош­ли бы в пользу родной страны. Волны протеста от одного ещё только намерения Рахманинова, озвученного накануне, поднялись в эмиг­рантских кругах Америки и Канады. Но приходили и восторжен­ные письма со словами «честь», «достоинство», «обязанность»...

 Каждое известие, даже о самых малых успехах России на Восточ­ном фронте, вызывало прилив творческих сил и у другого «чужезем­ца» — Николая Рериха, проживающего с семьёй в Индии. Они хоро­шо знали друг друга ещё с самого начала ХХ-го века. Рахманинов с чувством глубокого удовлетворения прочитал в одной из американ­ских газет о встрече Рериха с Джавахарлалом Неру и его дочерью Индирой Ганди с целью создания в будущем Индо-русской культур­ной ассоциации... Ещё не было Сталинградской битвы, ещё многие за рубежом верили (а некоторые и ждали!) в победу гитлеровцев, а русский художник-философ обсуждал с борцами за свободу угнетён­ных народов судьбы нового мира.

Не стоит удивляться, что все они, эти люди, составившие уже в то время гордость и славу России, люди большой духовной культу­ры и больших поступков, сумели (за редким исключением) реализо­вать себя и за рубежом. Больше того, многие идеи, возникшие ещё на родине, они сумели, спустя годы, осуществить на чужбине: все­возможные творческие школы, музыкальные, инженерные, строи­тельные центры, общества, фирмы, издательства, кафедры, инсти­туты... Помимо названных выше, необходимо, наверное, в этом кон­тексте просто озвучить имена Сергея Дягилева, Игоря Сикорского, Николая Бердяева, Николая Ильина, Игоря Стравинского, Фёдора Шаляпина и многих, многих других...

Параллели сходятся?

В тяжёлое время, сразу после Курской битвы, в СССР стали от­крываться Суворовские и Нахимовские военные училища, похожие во многом на старые кадетские корпуса. Одним из первых создано было такое училище в Воронеже — ВжСВУ. Город был полностью разрушен, как и Сталинград. Здесь два года прямо через центр про­ходила линия фронта. Лишь на левом берегу реки, в заводском райо­не, который звался «Придача», уцелели два корпуса военного город­ка, построенного ещё в царское время. В нём и разместилось Суворовское, начальником которого был назначен бывший выпускник Псковского кадетского корпуса, сын Георгиевского кавалера, гене­рал-майор Баланцев... Начало войны он встретил в Сибирском воен­ном округе и в составе одной из сибирских дивизий отстаивал в 1941-м Москву.

Первое знакомство начальника училища с будущими подопечны­ми состоялось на моих глазах. Поэтому рисую картину так, как она мне запомнилась... Перед широкоплечим, плотным генералом стоит худенький отрок в залатанной стёганке и в широких лаптях. Меж­ду ватником и лаптями — светло-серая полоса онучей, перевитых до колен домотканной верёвкой. Отрок словно шагнул из дореволюцион­ной картинки в букваре под названием «Крестьянские дети».

- Фамилия, имя? — спрашивает генерал.

- Вася я,— шмыгает носом отрок.

- Пахать приходилось, Вася?

- Пахали мы, сеяли и сена косили, - с расстановкой отвечает тот, поджав губы.

- Правильный ты человек, Василий, из тебя хороший офицер получится!

- Фашистов бить будем! - снова сжимает губы отрок.

- Побеждать врага надо уменьем. Учиться этому надо. Не подведёшь?

- Ничего, обучимся. Мы способные, - продолжает говорить о себе Василий во множественном числе.

- Ну что ж, это здесь приветствуется - и желание, и способнос­ти... К тебе, в первую роту? - оборачивается генерал к стоящему по­зади высокому, стройному капитану с орденом боевого Красного зна­мени на кителе...

Автор этих строк, как и Вася, прибыл в ВжСВУ с одной из самых первых групп в октябре 1943 года. В старшей, первой роте, которой командовал капитан-краснознамёнец Василий Тимофеевич Борисенков, уже находилось десятка полтора ребят. Все — тринадцати­летние, почти все успели поработать в колхозах и совхозах, на за­водах и военных мастерских, некоторые были сыновьями полков, почти все прошли через голод и холод военной поры, эвакуацию, блокаду...

И вот мы здесь! Остриженные после бани наголо, в одинаковом обмундировании с малиновыми погонами, отороченными белым кантом, мы все походим друг на друга как один выводок у клуш­ки. У всех после стрижки «под Котовского» торчат уши — и у Лёвы Лопуховского, и у Славы Халипова, и у Рэма Голубева, и у Васи Жихарского...

Потом, чуть позже, мы постепенно определимся с дружбой, вы­явим общие интересы, решим сами, с кем «можно идти в разведку, а с кем погодить...» Ровно через 40 лет я напишу в своей поэме «Па­мять» о нас, суворовцах, ступивших на новый, никем не проторен­ный до этого путь:

Сменивши лапти и опорки

На хром ботинок дорогих.

Мы всё ещё несли в подкорке

Себя — полураздетых, злых.

И были драки в кровь и синь:

На то они и есть — мальчишки.

Но чаще синяки и шишки

Носили те, кто их просил...

А ещё позже, в год своей кончины, комментируя мои воспомина­ния в журнале «Новосибирск», бывший начальник политотдела ВжСВУ, полковник в отставке Михаил Минаевич Гамаюнов отмечал:

«Это было трудное поколение, пришедшее сюда с трудовой, воен­ной или беспризорной стези. Отцы многих из них к тому времени по­коились в братских могилах. Мы, воспитатели, сами прошедшие до­роги войны, были в большинстве своём на 10-15 лет старше своих по­допечных. Как достучаться до их сердец, опалённых войной? Они, эти мальчишки, долго оттаивали после сурового лихолетья. И од­ним из средств, действенных и популярных в этих обстоятельствах, был спорт...»

Сейчас бы я добавил: и были очень хорошие учителя. Их, ушед­ших на фронт из школ, в том числе и с институтских кафедр, на­правили в конце 1943 года в суворовские и нахимовские училища для организации учебного процесса. А организовывать было что. Не было совершенно никакого оборудования для учебных кабине­тов, ни самих учебников, ни библиотек... Прибавим ко всему этому очень слабые знания подопечных, забросивших учёбу с начала вой­ны... И они, эти наставники, имена которых с благодарностью вспоминают до сих пор все мои побратимы, в короткое время сумели до­тянуть нас до стартовых позиций, с которых продолжился наш жиз­ненный путь. А год был такой трудный, вытянувший почти все жилы из наро­да, переламывавшего эту войну!.. Тогда и родились эти мои строки:

«Страна моя, в каких сусеках

И по каким скребла углам,

Чтоб нам, голодным пацанам,

Шагать и дальше вровень с веком?..»

Наши замечательные наставники учили нас не просто читать, но и думать о прочитанном, анализировать, рассуждать. В определён­ном смысле вольнодумство, так сказать, в нашем училище поощря­лось... Наверное поэтому свою поэму «Память» я начинал не с конс­татации общеизвестных положений и фактов, и не со славицы отде­льных маршалов, а с конкретного призыва к энциклопедистам ны­нешним и будущим:

«…Историк, надолго склонись!

Тома и тысячи страниц

Энциклопедий, изысканий,

 Альбомов и воспоминаний.

Почти что сказочных преданий,

Где правда с вымыслом сплелись,

Перетряси и разберись.

Не именами генералов.

Не блеском орденов и звёзд

Держался тяжеленный воз.

Который вся страна толкала.

Работавшая на износ.

И я в свои двенадцать лет

Чинил обшивку самолётов.

«Потрясная» была работа,

 Сейчас такой в помине нет:

Снаружи мастер молотком

В заклёпку колотил добротно,

А я внутри держал плечом

Удары, керн прижавши плотно.

Заклёпка сплющена.

К другой ползу я в тесном фюзеляже.

Дуэт наш с мастером отлажен:

Он — бух! — в железо, я — глухой..-

Мы, как в немом кино, рукой

С ним разговаривали даже.

В часы обстрелов я не слышал.

Как дробь осколков била в крышу...

Да, вот она была такая –

Прифронтовая мастерская.

Я в тех дюралевых сигарах

С керном проползал ровно год.

Вполне и «мой» мог самолёт

Под Курском наносить удары...

Так что историк пусть учтёт:

На истребителях «Ла-5»,

Блестевших новыми боками.

Стояла и моя печать.

Оттиснутая синяками...»

Подобные печати первых лет войны пронесли через всю жизнь многие из моих товарищей по суворовскому. А некоторым из них пришлось потратить десятки лет на неустанные поиски своих отцов, втиснутых в безымянные братские могилы. Подчеркиваю: десятки лет! Но всё это случилось потом, в зрелом возрасте. А в то время при­ходили в училище новые повестки о смерти близких. Офицеры-вос­питатели как могли успокаивали нас. Но разве можно словами вот так, сразу, смягчить неожиданно свалившуюся беду?

В 1944 году меня вызвал к себе командир роты капитан Борисенков, тот самый краснознаменец. Свой орден он получил в тяжёлом бою в составе бригады морских пехотинцев. Он видел много смер­тей, сам чуть не оказался в братской могиле, оглушённый разры­вом мины. Несколько часов пролежал у воронки без признаков жиз­ни. Очнулся только тогда, когда санитары начали стаскивать с него бушлат...

— Вот так это было, Володька, — вздохнул он и протянул мне узенькую полоску серенькой бумаги. В ней сообщалось о героичес­кой гибели моего дяди — капитана Слинкина...

Через много лет удалось выяснить, что командир батареи «сорокапяток» Пётр Васильевич Слинкин сложил свою голову вместе с батарейцами под гусеницами «Тигра», тщательно проутюживше­го позицию двух орудийных расчётов. Пушечки эти на всех фрон­тах называли: «Прощай, Родина!». Снаряды такого калибра про­шибали броню лёгких танков, но не могли причинить вреда тяжё­лым машинам... Полузаросшая могилка отважных батарейцев была ещё опознаваема спустя четверть века. На блеклой табличке еле прочитывалось, что здесь погибли советские артиллеристы, ос­вобождая братскую Литву... Не хотелось бы думать совсем уж пло­хо о бывшей «родне», но теперь там в чести фашистские штандар­ты да бывшие «лесные братья», которых ныне перекрестили из бан­дитов в национальных героев... Бог с ними! Время всё расставит по своим местам.

Между прочим, двух старших братьев дяди, воевавших на Даль­нем Востоке в Гражданскую под командованием Лазо, позднее круп­ных советских работников, расстреляли в 1937-м.

«Запомни, племяш, — произнёс дядя, уходя на фронт, — эти дядья твои были вот такие люди!» — и он поднял вверх большой палец...

А в училище до последних дней войны продолжали приходить извещения о гибели близких. По этому поводу я писал:

«Нам, старшим, было по тринадцати

И по восьми лет малышне.

Отцы одних — в могилах братских,

Оставшиеся — на войне.

И будут новые повестки,

И боль в мальчишеских глазах,

И ночь в иссушенных слезах,

И клятвы жаркие о мести.

Побеги будут на фронты

И очень скорые возвраты...

Там взрослые нужны солдаты!

А кто такие — я и ты?

Пока ещё мы мальчики,

В чернилах наши пальчики,

С погонами, но мальчики.

Коснувшиеся зла...

Война не только мачехой —

Наставницей была...».

Признаться, с самого начала я не ставил перед собой цель расска­зать о нас в те суровые дни, о нашей самой первой суворовской роте. На это потребовалась бы целая книга. Но подобная уже была созда­на. Автор «Алых погон» — преподаватель Новочеркасского СВУ, ка­питан Борис Васильевич Изюмский. По ней и фильм с одноименным названием был поставлен... Много позже появился трёхтомник «Су­воровцы» — о Воронежском СВУ (Изд. «Молод, гвардия*, Москва, 1988 г.). Борис Полянский, потерявший зрение в тяжелейшей ка­тастрофе на армейских учениях, сумел, как и Николай Островский, закалить свою волю, презрев все невзгоды, и сесть за писательский стол. В изнурительном труде родилась эта книга, которую Борис за­мыслил ещё на службе в Сибирском военном округе. Штангист, мас­тер спорта, Полянский всей своей жизнью явил пример стойкости и несгибаемости нескольким поколениям суворовцев, многие из которых стали блестящими офи­церами и генералами.

Глубоко уверен: если бы не Хрущёв с его непродуманным, поспешным сокращением армии, в результате которого при­шлось покинуть службу чуть ли не каждому пятому суворовцу, в армии не сумела бы прижиться такая беда как «дедовщина». И не было бы сейчас этих «Комитетов солдатских матерей», само существование которых опровергает доброе отношение народа к армии.

К слову сказать, офицеры-суворовцы и позже, как могли, боролись с этой нарастающей год от года эпидемией. По свидетельству гене­рала в отставке Станислава Корнеева (третий выпуск), его однокаш­ник Евгений Марачёв, будучи уже командиром полка, «драл три шкуры» с сержантов, прапорщиков, особенно с офицеров, в чём-то ущемлявших права и достоинство солдат. Марачёв говорил: «Солдат вам звания даёт, награды и поощрения по службе, а кое-кто ухит­ряется за счёт него набить себе брюхо и мошну. Узнаю — морду на­бью! И только после этого предстану перед судом...» Марачёва лю­били солдаты, уважали офицеры, боялись прапорщики. Увы, такие люди долго не живут, пропуская через себя чужие беды. Марачёв рано ушёл из жизни.

Тот же Станислав Корнеев, работавший до последнего времени на военной кафедре Воронежского университета, писал в 2003 году (Сборник «Мы из Воронежского суворовского»):

«Кем сегодня наводнены наши вооружённые силы? Одних гене­ралов больше, чем младших командиров. Камуфляжная и офицер­ская формы стали общедоступными от бомжа до маршала. Всё это, как и звания, можно купить в частных лавочках... Недавно встре­тился мне генерал, в бытность недавнюю — сержант. Оказывается, высокое это звание присвоил ему атаман казачьего войска... Работ­ник райвоенкомата за три года вырастает от лейтенанта до подпол­ковника! Кто же командует войсками? В основном выпускники во­енных кафедр гражданских вузов».

Наш великий предок А.В. Суворов говаривал: «Крепостей сиде­ньем не возьмёшь!..» Ан нет, в наше время берут! Подкупом берут, лизоблюдством, наглостью. Суворовцам тоже приходилось брать некоторые крепости. Но всей правды мы на эту тему до сих пор не знаем. А было!.. Коснёмся, хотя бы, вооружённого мятежа в Венгрии в 1956 году. Только после воссоединения Германии приоткрылась часть архи­вов бывшей Западной Германии. Именно из них, а не из наших источников узнали мы, что к началу мятежа через территорию Австрии было переброшено по воздуху свыше 12 тысяч бывших недобитков хортистской армии Венгрии, хорошо вооружённых, специально подготовленных к данному выступлению. Фактичес­ки при поддержке НАТО в Будапеште начались жестокие улич­ные бои. Потери? Только с нашей стороны около 10 тысяч солдат и офицеров.

...Со своей ротой шёл в бой и Василий Съедин, выполняя при­сягу, данную им ещё в 1943 году на плацу ВжСВУ. Шли в бой ря­дом с ним его побратимы по училищу — Пётр Гостев, Юрий Иса­ев, Николай Потоцкий. Им страшно было не за себя, а за ребят в серых шинелях, которые гибли, не смея отвечать на огонь мятеж­ников, засевших в подвалах и подъездах жилых домов, где нахо­дились старики, женщины, дети. Вдруг внимание Съедина при­влекли две женские фигурки, прижавшиеся к стене дома. При­казав прикрыть себя огнём, Василий быстро перебежал площадь. Одна из пуль задела его. Отдышавшись, он увидел перед собой женщину и девочку. Метрах в тридцати от них виднелась арка во­рот. Жестом указав своему взводу направление огня, офицер под­хватил девочку, взял за руку женщину и бросился к спасительно­му укрытию.

— Странно, — вспоминал Съедин, — из окружающих домов пе­рестали стрелять.

В это время к роте подошёл танк. Из подъездов стали выскаки­вать одетые в полувоенную форму мятежники и бросились наутёк. Каково же было удивление солдат и их раненого в руку командира, когда, ворвавшись в подвал, они увидели пьяных мальчишек и де­вчонок лет четырнадцати. Они беспорядочно стреляли, горланя хортистские песни...

После одной из наших традиционных встреч на воронежской земле, когда оказалось, что пофамильный список нашей роты по­редел больше, чем наполовину, у меня невольно родились строч­ки, обращенные к моим однокашникам, погибшим в различных го­рячих точках — от Анголы и Египта до Вьетнама, Кореи, Кубы и Афганистана:

«Где вы, братья-кадеты,

Самой первой волны,

Кто со мной в 43-м

Прорастал из войны?

Прорастали и смело

В жизни шли до конца,

И не раз под прицелы

Подставляли сердца!»

Как ни горько это говорить, но ничего не изменилось в этом плане и полвека спустя! Не думаю, что за это время поумнели военачальники и политики. Устраивая локальные войны и так называемые оранже­вые революции, взрослые дяди из вполне респектабельных государств толкают на гибель кого угодно, только не себя и своих отпрысков. Зато очень громко рассуждают в парламентах и прессе о свободе, равенстве, демократии, плюрализме, толерантности и прочем словоблудии, за ко­торым стоят искалеченные ими же души молодых людей. Те пока ещё верят громким фразам, пока ещё не сомневаются в красиво звучащих лозунгах, ни в том, что они совершают по указке со стороны.

* «Для того, чтобы государство благоденствовало, что­бы народ был счастлив в этом государстве, им должны уп­равлять специально подготовленные граждане. Для этого обязательны следующие условия:

1. Эти граждане должны быть хорошо воспитаны и хо­рошо образованы.

2. Воспитываясь, они должны жить вместе. Воспиты­вает коллектив!

3. Воспитание должно быть всеобъемлющим — мораль­ным, религиозным, художественным, музыкальным, спор­тивным, военным.

4. После получения такого образования воспитанник должен служить государству как воин.

5. Лучшие из воспитанников в последующем должны обучаться ещё и философии, в том числе и государствоведению. Лишь после этого они должны управлять государс­твом, а лучшие из лучших возглавлять его».

(Из бесед Платона с учениками о «Законах» и «Государстве».)

Останавливаю внимание читателя на том, что под философи­ей Платон подразумевал, по его выражению, «высочайшую из всех наук, венец человеческого познания — диалектику, науку об иде­ях...» Надеюсь, читатель не попрекнёт меня за то, что я коснулся платоновской системы воспитания гражданина, озвученной им око­ло 2500 лет назад. Нет-нет, я не призываю к строительству по Пла­тону чуть ли не военной республики. И всё же что-то рациональное в этом есть, что-то есть!.. Недаром Чернышевский говорил, что Пла­тон «не был праздным мечтателем, думал не о звёздных мирах, а о земле, не о призраках, а о человеке. И, прежде всего, он думал о том, что человек должен быть гражданином государства». («Статьи по эс­тетике», стр. 263-64, М. 1938 г.)

Мы, суворовцы, тоже частенько называли себя кадетами. Обуче­ние в суворовских и нахимовских училищах образца 1943-1953 гг. начиналось до 10 лет. В этом возрасте, как известно, целенаправлен­ное воспитание особенно плодотворно. Классическая фраза «граж­данином быть обязан» не для лоботрясов писана... Так воспитыва­лись мальчики в кадетских корпусах старой России. Обучение в них, как и в СВУ первого десятилетия, было гармоничным. Для раз­вития интеллекта помимо основных дисциплин вводились художес­твенные, музыкальные, нравственные, физкультурные и военные уроки. Очень хорошо работали и отдельные секции по интересам, углубляющие знания и специальную подготовку.

Но в хрущёвскую перестройку армии число суворовских училищ умудрились ополовинить, к тому же перевели их на трёхлетнее обучение. И в СВУ стали поступать 14-15- летние юноши, успевшие пройти, к сожалению, «подъездно-дворовую» школу.                                                                                         - умудрились ополовинить, к тому же перевели их на трёхлетнее обу­чение. И в СВУ стали поступать 14-15-летние юноши, успевшие прой­ти, к сожалению, «подъездно- В

В училищах стали насаждаться бурсацкие порядки. В дальнейшем это привело к сни­жению морально-волевых и деловых качеств будущих офицеров и, естественно, к падению авторитета армии.

С надеждой, но и с тревогой

Я, суворовец первой волны, с надеждой, но и с тревогой слежу за созданием и развитием кадетских корпусов в нынешней России. Приходится отмечать, что в систему создания КК, особенно понача­лу, проникли люди, не обладающие ни высокими моральными при­нципами, ни знаниями, ни умением воспитывать детей… «Почуяв возможность нажиться на любви родителей, отдельные горе-воспи­татели и педагоги вносят отсебятину в исторически оправданную систему кадетских корпусов. Огульное присвоение самим себе орденов и воинских званий имперской России, а корпусам — имён само­держцев и членов императорской семьи, в большинстве своём не сыг­равших видной роли в истории отечества, — всё это дискредитиро­вало с самого начала, в какой-то степени, значение новых кадетских формирований». (Из статьи «Воронежский курьер, № 23, 2001 г.)

…Звоню в кадетский корпус, организовавшийся в Новосибирске. С большим трудом добиваюсь того, чтобы к телефону подошёл на­чальник нового для города учебного заведения. Представляюсь ему, так, мол, и так, готов выступить перед новобранцами, рассказать мо­лодым собратьям о суворовцах военной поры, о наших традициях.

- Не требуется! — коротко обрубает меня г-н Бордюг. — У нас другие задачи, мы возрождаем всё то хорошее, что было в старых корпусах, всё — вплоть до бальных танцев и даже правильной сер­вировки праздничных столов.

- А почему вы о конной выездке, о джигитовке умалчиваете? У нас, в суворовском, помимо перечисленного вами, было и это.

-    Я всё сказал. Честь имею!..

Телефонная трубка коротко пикает. Вопросы остались. Сомнения прибавились. Особенно — по поводу чести и достоинства...

А о чём и о ком мог бы рассказать я кадетам? Наверное, прежде всего, о моих побратимах — тех самых ушастиках после стрижки «под Котовского» в далёком 1943 году. О Льве Лопуховском мой рас­сказ был бы в первую очередь.

Итак, Лев Лопуховский. Окончил ВжСВУ с золотой медалью, с отличием — Ленинградское пехотное. Мастер спорта по стрельбе. После окончания в 1962 году военной академии им. Фрунзе стал вскоре командиром ракетного полка. Потом преподавал общую тактику в той же академии. Учёный, полковник в отставке. Мно­го лет провёл он в архивных изысканиях и на месте бывших сра­жений, выясняя обстоятельства и место гибели отца, командира артполка и его боевых товарищей. Нашёл в конце концов и место гибели, и останки более 100 артиллеристов. На основе собранных им материалов многие ветераны смогли подтвердить своё участие в боях с первого дня войны (документы полка были уничтожены пе­ред прорывом из окружения). В конце 80-х — начале 90-х руково­дил группой «Поиск» с той же целью. Редактор третьего тома «Па­мять Москвы». Он и сейчас военный консультант общероссийского фонда «Народная память», который занимается увековечиванием памяти военнослужащих, погибших и пропавших без вести в годы той войны.

Около трёх лет назад, после долгой и кропотливой работы Лопуховский выпустил замечательную книгу о битве стальных гига­нтов на Курской дуге — «Прохоровка без грифа секретности». В этой книге, объёмом 600 с лишним страниц, путём сопоставления доку­ментов советских, немецких архивов и других источников показан действительный ход боевых действий, свидетельствующий о том, что вопреки широко распространённому мнению, контрудар наших войск под Прохоровкой закончился крупной неудачей, т.к. потери с нашей стороны оказались в несколько раз больше, чем это озвучива­лось до сих пор. Тем не менее, войскам фронта всё же удалось орга­низовать решительное контрнаступление и разгромить белгородско-харьковскую группировку противника...

В дарственной надписи, адресованной мне, Лопуховский напи­сал: «Мы всегда должны помнить о непомерно высокой цене, кото­рую заплатил наш народ за Победу в 1941-1945 гг.»

Наверное, рассказал бы я нашим кадетам о Вячеславе Халипове. Он вместе с Лопуховским получил золотую медаль. Генерал в отставке, доктор философских наук, академик. С 2001 года — ру­ководитель кафедры кратологии института экономики и культуры в Москве. В активе Халипова 10 книг и 65 брошюр и статей по на­уке, которой он практически дал название: «Кратология» — наука о власти, об управлении...

Мог бы я много рассказать и о покойном ныне Сергее Вайцеховском, заслуженном тренере СССР по плаванию, наставнике сборных команд Советского Союза, а потом и Австрии... Рассказал бы и о его закадычном друге по ВжСВУ Игоре Тодорове, докторе биологических наук. Тот до последних дней своих работал в научно-исследовательском институте, в Черноголовке под Москвой. А ещё Игорь писал музыку. Небольшие инструментальные пьесы Тодорова и посейчас исполняют коллективы столицы.

Не менее интересна биография и нашего «брата Васи» — того са­мого отрока, прибывшего в училище в лаптях. Учёный, полковник в отставке, Василий Жихарский принимал участие в разработке на­ших новейших танков. Он самым первым из нас нала­дил обширные контакты по Интернету с кадетами зарубежья.

Не могу умолчать о Рэме Голубеве. Он окончил училище с сереб­ряной медалью, с отличием — военный институт иностранных язы­ков. Прошёл большой жизненный путь. Был адъютантом у трёх маршалов — Гречко, Захарова и Якубовского. В качестве военного переводчика на различных международных совещаниях общался с Микояном, Хрущёвым, Первухиным, Хоннекером, Ульбрихтом, ми­нистрами госбезопасности ГДР Мильке и СССР Серовым.

Поговаривали, что Вальтер Ульбрихт, достаточно хорошо пони­мавший русский язык, иногда улыбался, слушая переводчика, ког­да тот пытался смягчать очередные хрущёвские пассажи, сокра­щая некоторые фразы... Рэм первым в стране, может быть, публич­но встал на защиту маршалов Жукова и Рокоссовского, в адрес кото­рых стали появляться в нашей прессе и за рубежом, особенно в Ан­глии, клеветнические статьи... Подполковник Голубев через голову своего министра обратился к королеве-матери Англии с просьбой за­щитить честь и достоинство маршалов, кавалеров высшей награды Великобритании — ордена Бани. Оба маршала таким образом при­числялись к высшему классу Королевства...

Нет нужды говорить о том, что в нашей прессе не написали об этом ни слова, промолчало и телевидение. А высокие штабхолуи и военлакеи сделали всё для того, чтобы Рэм Голубев покинул армию. Верно сказано: «Умрёт завистник, зависть — никогда...»

К сожалению, а иногда и к негодованию моих сотоварищей по СВУ, офицерский корпус сегодняшней России, впитавший в себя все болезни общества, переносит их на армейскую почву. Главная при­чина: отсутствие кадров, с детства определяющих своё предназна­чение — быть подлинными защитниками отечества. Те же кадетс­кие корпуса (подчёркиваю: они не военные) развиваются без контро­ля со стороны государства, без централизованного руководства про­цессом обучения и воспитания. Отсюда довольно большие различия в учебных программах, в сроках обучения, в военной символике. Их создают различные ведомства, начиная от министерства образова­ния и кончая МВД, МЧС и местными органами власти. И у всех одно стремление: оторвать ребят от улицы, как-то организовать их... Но благими намерениями, как известно, дорога и в ад вымощена. Давно пора дать хотя бы единую программу обучения и, главное, опреде­лить дальнейшую судьбу юношей, оканчивающих кадетские корпуса, исходя из потребностей армии и вузов. И не надо изобретать вело­сипед: многовековая практика России показала, что только в стенах кадетских корпусов (суворовских и нахимовских училищ) с восьми­летним сроком обучения возможно многоуровневое воздействие на подростков.

* Участники 17-го съезда Объединения кадет Российс­ких КК, проходившего в Канаде, в своём обращении к Прези­денту РФ Путину В.В., переданному через министра инос­транных дел Иванова И.О. (в прошлом суворовца), гостя съезда, заявили, что «стихийное появление большого чис­ла разного вида и типа кадетских корпусов в сегодняшней России мешает планомерному возрождению единой систе­мы воспитания молодёжи, как это было раньше в Российс­ком государстве...

Мы изъявляем готовность, глубокоуважаемый Влади­мир Владимирович, поддержать Вас, Ваши начинания в столь полезном и многотрудном деле воспитания достой­ного будущего России...

Председатели Объединения российских кадет за рубежом: Австралия — Д. Крамарев, Аргентина — И.Андрушкевич, Венесуэла — Г. Волков, Канада — А. Перекрестов, Нью-Йорк — С Муравьёв, С-Франциско — И. Козлов, Лос-Анджелес — Г. Графф, Флорида — П. Карасик, Франция — А. Шмеманн, Югославия — А. Бородкин.

12 сент. 2000 г., Монреаль, Канада».

Обращение зарубежных кадет к Президенту РФ родилось, ко­нечно, не на пустом месте. За 8 лет до этого, в августе-сентябре 1992 года случилось то, что должно было случиться: на российской земле встретились старейшие выпускники кадетских корпусов с суворов­цами, нахимовцами и новой кадетской порослью. Гости, подтянутые, в строгих костюмах, приехали из США и Канады, Аргентины и Венесуэлы, Австралии и Египта, Франции и Бельгии для того, что­бы вместе с Россией провести на отчей земле 16-й кадетский съезд.

Старейший из них, почти девяностолетний Сергей Сенкевич, сту­пив на гранит Дворцовой площади в Петербурге, воскликнул: «Гос­поди, я мечтал об этом ровно 70 лет!.. Какое это чудо, когда все вок­руг говорят по-русски!»

Под девизом «Рассеяны, но не расторгнуты!» проходил этот съезд в Северной столице и продолжался в Москве... 17 сентября 1992 года вышел специальный выпуск Международного союза суворовских, нахимовских и кадетских объединений «Мы — кадеты». В нём гово­рилось: «Будем откровенны, ещё несколько лет назад о такой встрече мы не только не мечтали, но даже и представить себе её не могли...»

Отметим, что на этом форуме присутствовали и новосибирские кадеты, в основном отличники учёбы и участники поискового отря­да в местах боёв Сибирской добровольческой дивизии.

А в Мраморном дворце Петербурга, в день открытия съезда Игорь Андрушкевич из Аргентины в своём докладе обозначил, как он вы­разился, «несколько инструментальных идей» возрождения Рос­сии... Одна из них — передача традиций и система среднего обра­зования. «Россия нуждается в хорошо подготовленных людях, и не только для служения в вооружённых силах, но и для руководства государством... Мы должны обрести память и вернуться к нашим русским идеям, чтобы строить не на чужих фундаментах, а только лишь на своих...»

После форума гости разъехались в те места, где жили раньше их отцы и деды, учились, оканчивали кадетские корпуса, служи­ли России... Чуть позже один из них, Борис Йордан, оказал значи­тельную денежную помощь кадетским корпусам в Новочеркасске, Воронеже, Москве, Новосибирске и в бывшем Царском селе. Каждо­му было положено на банковский счёт по 200 тысяч долларов США. Кроме того, более десяти образовательных учреждений получили на выделенные им средства библиотечки со специально подобранной литературой на военно-патриотическую тему.

В газете «Сыны отечества» (авг. 1998 г., Москва) сообщалось к тому же, что «на средства, организованные Йорданом, создана программа поддержки музыкально одарённых детей в регионах России совместно с фондом Владимира Спивакова... это обстоятельство вполне объяснимо всей родословной семьи Йорданов, где были выпускники Пажеско­го и других КК, генералы, адмиралы и старшие офицеры Русской Ар­мии и Флота... Именно воспитание в русской христианской семье, при­надлежащей к русской военной аристократии, движет ныне благотво­рительной деятельностью Йордана, чем в полной мере могут гордить­ся его родители Мария Александровна и Алексей Борисович...»

Подобные встречи нескольких поколений кадет, суворовцев и нахимовцев продолжались и продолжаются. Представители этих групп с нашей стороны побывали в гостях в Венесуэле и Америке. Стала шириться переписка, интернетные общения.

 Автор этого повествования недавно, в сентябре 2013 года, побывал в Воронеже. Праздновалось 70-летие образования суворовских училищ. Нас, первосуворовцев, на этой встрече было всего двое – я и Лев Николаевич Лопуховский. Обоих наградили за службу Родине с детства кадетскими крестами «За верность Отечеству». А я в блокнот своему побратиму написал: «… Нет, не реквием я пою,//Не прощальный хорал по разлуке.//Но у жизни на самом краю,//Я хочу, чтобы песню мою// - Нашу песню, как знамя в бою! - //Подхватили б и внуки…» ...

 По закону жанра, совершив почти кругосветное путешествие, остаётся причалить к той гавани, откуда мы его начали:

 «Воскресенье, 7 мая, 2006 г.

 Венецуэла. Каракас – Воронеж.

 Дорогая Галина Ивановна!

Когда я пишу о вас своим новым друзьям в Россию, я пишу, что полюбил вас по рассказам Жоры Волкова, который виделся с вами в Воронеже, дорогой преподавательницей всех суворовцев ВжСВУ. А вчера в полвторого жаркого тропического дня мы собрались у Волко­вых на парадный обед. Ему, по секрету, исполнилось 80 лет. Перед обедом было устроено маленькое летучее кадетское собрание, про­читаны письма из России, в частности и ваша открытка, адресо­ванная мне.

За большим столом поместилось 18 человек (перед каждым при­бором были карточка с фамилией и шоколадное яичко). ...Почти со всеми из нас вы по моим письмам, в общем, знакомы. Исключение — молодая пара Рудневых. Он — внук знаменитого моряка, капита­на, потопившего в начале века в неравном бою с японцами крейсер «Варяг». Вы, наверное, знаете эту песню:

«Мы пред врагом не спустили

Славный Андреевский флаг.

Сами взорвали «Корейца»,

Нами затоплен «Варяг».

Рядом с Рудневыми усадили на почётном месте Посла РФ Ва­лерия Морозова с супругой. Подчеркну, что 50 лет мы сторонились не только знакомства с советскими послами, даже считали невоз­можным проходить по улице, на которой они работали или жили. А сейчас мы, русскоязычные иностранцы, сидим с господином Мо­розовым за одним столом и дружно поднимаем тосты за далёкую нашу Россию. Но ножи в кармане, уже не нужные, у нас по привыч­ке лежат.

Не обращайте внимания на эту подробность, это отрыжка Гражданской войны, которая разделила русских людей на два ни­кому ненужных идиотских лагеря... Как всегда, наш первый тост был «за Россию!» Посол рассказал нам о последних новостях из Рос­сии. А Жора Волков, наш «предводитель», в безупречном штатском костюме, малиновый галстук с застёжкой — золотым двуглавым российским орлом. Рядом — булава, пожалованная ему общим собранием Вене­суэльской «кадетской Сечи» — внешним атрибутом его власти. Встав, он произносит: «Дорогие друзья! В моей долгой жизни я наде­лал много ошибок и наговорил много глупостей. И я намерен сейчас исповедаться перед вами. 10 лет тому назад на Кадетском съезде в Каракасе я заявлял публично, что нам, кадетам зарубежья, смены нет. Дорогие друзья, я ошибался! У нас есть смена и эта смена — нахимовцы, суворовцы и новые кадеты России. И я поднимаю этот бокал за нашу смену: Ура, ура, ура!»

Дорогая Галина Ивановна! Недавно я получил симпатичное пись­мо от Василия Жихарского. В его письме было много трогательных комплиментов мне и, по моему мнению — мнению наследственно­го белогвардейца — несколько ошибочных утверждений. Я ему от­ветил и, боюсь, что ответ мой ему не совсем понравится... Он пы­тается убедить меня в том, что в России уже осудили ограниче­ние свободы личности, что «россияне растеряли, к сожалению, мно­гие из своих славных завоеваний и ценностей», и что «социальное обеспечение широких народных масс — неподдельная гордость но­вой России».

В ответ на эти надуманности я задал Василию единственный вопрос: «Это вы серьезно?» И попросил не сердиться на мои недип­ломатичные слова. Я написал ему, что я «смотрю на фотографию, где все вы стоите у памятника Юрию Долгорукому, и мне так хо­чется обнять всех вас, лица у вас такие хорошие, родные, русские... Нам бы встретиться и откровенно поговорить... и вырвать с кор­нем всё то, что нас разъединяет». Василий ошибается, конечно, называя нашу жизнь за границей «хождением по мукам». Хождение по этой прекрасной земле было для меня всегда чем-то новым, интересным. В русской колонии в Венецуэле много замечательных людей — докторов, инженеров, вра­чей, профессоров, художников, строителей, которые ходят по этой земле спокойно, уверенно, с полным достоинством и с сознанием ис­полненного долга... Если и есть, о чём сожалеть, то только о том, что сделано всё это нами не для России.

Как-нибудь я напишу вам о людях, жизнь которых вызовет у вас восхищение: о русских автомобильных королях, строителях новых городов, о русских знаменитых артистах... И о скромном русском капитане, и о полковниках расскажу, которые здесь, на экваторе, и по сей день сохраняют верность своей присяге, своей России... Их жизнь светла и «хождение» по красной южноамериканской земле тоже - прекрасно. Оно когда-нибудь получит достойную оценку сыновей Великой России.

Прошу не обижаться на моё длинное письмо, думал развлечь вас немного в вашем далёком Воронеже. Крепко обнимаю, ваш Борис Плотников».

Думается, после этого послания Галине Ивановне Черкасской, ставшей совсем неслучайно почётной хранительницей наших общих междунаролных тради­ций российских кадет, надо поставить общую жирную точку... Томагавки, слава Богу, глубоко зарыты в землю.

Послесловие

В одном из своих интервью (он их редко даёт, потому что, по его мнению, надо говорить только о сделанном) суворовец и заслужен­ный генерал, Борис Громов отмечал, что в воспоминаниях детей белой гвардии словно из небытия выплы­вает образ эпохи, её атмосфера, её исторический и нравственный об­лик. Безусловно, ни один из них не свободен, конечно, от каких-то пристрастий, соответствующих личным взглядам, вкусам, полити­ческим убеждениям. Но и безусловно то, что большинство этих вос­поминаний пронизано любовью к отечеству. И это главное!..

Сейчас зарубежные кадеты почти в один голос говорят, что каж­дый из них остаётся сыном своего народа, его частичкой. «А вот правнуки, вздыхают они, — те по-русски говорят уже неважно. Россия для них — как бы Зазеркалье, они её видели только на кар­тинках...»

Что ж, думать о судьбе далёкой страны, которую ни разу не ви­дел, занятие скорее нравственное, не обязывающее к поступкам. У них, правнуков, там свой прочный тыл и язык, который они любят и ценят... Как говорил другой эмигрант, почти одногодок их отцов, поэт Иосиф Бродский: «Время преклоняется перед языком и проща­ет его служителей».