Уже больше недели прошло после 5 августа, годовщины отца Павла. Но я не сразу вернулась домой из Пскова и не сразу дома пришла в себя. Получилось так, что за неделю побывала я в Питере, Пскове, Иваново. В нескольких монастырях: мужских Животворящего Креста Господня и Никитском Переяславльском, женском в Годеново. Возвращалась из Иваново домой в Беларусь через Владимир и Москву. Совершила, словом, большое кольцо по России, вернулась переполненная впечатлениями и вирусами. Везде стояла страшная жара именно в это время, а в жару, говорят, падает иммунитет...

В памяти всё живо, стоит туда нырнуть. Но опосредовать эти картинки в слова - большой труд, напишу как смогу в своём вирусном состоянии.

Самое важное, за чем и 20 лет назад приехала я в Псков, и сейчас поехала: просто рядом с отцом Павлом побыть. В доме его больше нет, лежит под новым крестом у стены Мироносицкого храма, но ничего не изменилось, даже как-то явственнее стало.

А в доме всё по-прежнему: много народу, непрерывное застолье, кто-то уходит, кто-то приходит. Возможно, и не всегда так многолюдно, как в дни памяти, но по-прежнему открыты двери для всех...

Ещё в прошлом году Елена Пудовкина написала:

Он ушёл и обратился в свет,

Растворился в небесах осенних,

Освещая нам остаток лет

В непролазной темени последней.

Жизнь его прошла, как житие.

Из таких и создаются святцы.

Хор осанну в вышине поет -

Там епископата не боятся.

Смерть его пред Господом честна.

Жизнь честна пред нашим грешным миром.

Праведник ушёл, оставив нам

Ту любовь, что источает миро.

На фотографии она в центре, рядом с Анной Адельгейм. Двадцать лет назад, когда я жила у отца Павла, я тоже стала писать стихи, рядом с ним это как-то само собой получалось, он и сам их писал, и читал постоянно, даже с амвона, и у других приветствовал и пробуждал любовь к поэзии.

Большого поэта из меня не получилось, да и маленького тоже, но иногда что-то рифмуется. А у отца Павла, помню, написала переложение третьего псалма, это такой урок церковнославянского был, отец Павел предложил детям попробовать в стихах пересказать этот псалом, написала и я, помню только начало.

Зачем умножились, Господь,

Меня клянущие в напастях,

Твердящие мне вновь и вновь,

Что нет спасения от страсти...

Дальше не помню. Записала в тетрадке рядом с планами уроков, именами детей и прочими заметками той весны в Пскове, но не смогла эту тетрадку сохранить. Помню, в той же тетрадке писала какое-то глубокомысленное сочинение о предназначении женщины.

Матушка уехала в санаторий, в доме остались 3 женщины: свекровь о. Павла б.Настя, Маша и я. И предназначение наше было простое: вести в отсутствие матушки хозяйство.

Когда матушка вернулась, я перебралась в приходской дом к приёмным детям о. Павла в Писковичи, гороно от него требовало, чтоб там с ними человек с дипломом жил, и мой университетский их устраивал. Там, кроме меня, жила еще староста Матфеевской церкви б. Шура и приходила помогать, готовить-стирать-убирать Галя, мне приходилось только «воспитывать», что в то время, да и много позже, я понимала как «утешать, занимать и развлекать».

В школе регентов я своих воспитанников- пятиклассников, помню, водила в бассейн, в филармонию, в городскую библиотеку... А в Писковичах дети из закрытого интерната для инвалидов были, не помню, были ли они на концерте симфонического оркестра или на встрече с Валентином Берестовым, но отлично помню, как на каруселях в городском парке я их катала и кормила мороженым и прочими сладостями.

Словом, в жизни «предназначением женщины» были хозяйство и дети, но я тогда ещё в аспирантуре училась, и отец Павел это одобрял, говорил, что его Верочке скучно было всё время дома сидеть, она с радостью на работу пошла, и что высшее образование нужно для общего развития... Так что время от времени мы с ним обсуждали мою учёбу, историю русской литературы, философию и прочие кандидатские минимумы...

Сейчас, когда уже год нет его, самое удивительное узнавать, что таким, как я, все его запомнили. «Он не аванс доверия, а сразу всю зарплату выдавал», - сказал об отце Павле один почтенный профессор. Может и была какая-то разница в обращении о.Павла с профессорами и аспирантами - и больными детьми.Для внешнего наблюдателя. Но, похоже, что для него самого никакой разницы не было, всё мы были ему детьми, и что у кого болит - всегда он чувствовал. Для него и убийца его был всего лишь потерянным мальчиком, нуждающемся в том, чтоб его отогрели...

Я уже не в первый раз принимаюсь воспоминания про отца Павла писать - и всё время что-то новое выходит, словно воспоминания - это не застывшая картинка, а длинное такое кино, вроде сериала... На кухне, над большим столом, у которого большая часть нашей жизни проходила, у отца Павла висел телевизор, и иногда включался. Помню, какую-то серию «Санта-Барбары» мы с ним смотрели. Я тогда не совсем понимала, что он очень по матушке скучает, теперь только прочитала в книге Анатолия Осницкого «Отец Павел и его Вера» некоторые письма его... А тогда, когда в домашней обстановке снимал он не только рясу, но и протез, и полуложился на диванчик у стола, у меня так сердце сжималось. Незадолго до этого погиб мой младший брат, разбился на мотоцикле, и погиб потому, что не сразу решились врачи ему ногу ампутировать, от потери крови. Я увидела Серёжу уже только в морге и без ноги, и что тогда испытала - по сей день описать не могу.

После чего и попала к отцу Павлу. И вот для меня он тогда прежде всего был напоминанием о брате. Я понимала, что он совсем другой, но всё-таки приставала, не могла удержаться: - Плохо без ноги? Больно было?... И отец Павел на все эти вопросы отвечал... Мне тогда это важно было, чтоб не рехнуться, я всё думала, что выжил бы Серёжа - стал бы со временем на отца Павла похож, так же бороду бы отрастил и хромал на протезе...

Насчёт боли, помню, отец Павел говорил, что у всех она разная, вот матушке он уколы делал, думал, хорошо, а она говорит - больно. Тогда ещё не было разовых шприцов, и именно о. Павел научил меня не бояться уколы делать себе и другим. «В нашей жизни без этого нельзя». Он говорил, что и обувь может сам чинить, и зубы лечить... Насчёт зубов мне очень сомнительно было, но он сказал: - Было бы чем, а с любым прибором я разберусь...

Про ногу рассказывал, что через неделю или даже раньше после ампутации уже сидел в лагере для инвалидов за швейной машинкой... Помню, тогда я как укор своей лени этот его рассказ восприняла. Да и без всяких слов и рассказов это моё основное чувство рядом с ним было: стыд за себя...

Не помню уже, по какому случаю он сказал: - Можно всю жизнь даром небо коптить... Ох, как меня эти его слова уязвили...

Мальчишки в приюте обокрали меня, всю зарплату вытащили, а при разбирательстве не признались, и отец Павел не наказал их, просто повторно выдал мне зарплату... Я обиделась, получалось, что я вру, хотя я точно знала, что до Писковичей довезла её и больше некому.

С мальчишками этими, Димкой и Валерой, у меня сразу были сложные отношения. Я больше хотела с девочками, Наташей и Светой, жить, но с ними на старой половине дома жила б. Шура, а я с мальчишками - на новой, 2 спальни (они в одной, я в другой) и гостиная. Двери в спальни не закрывались и выходили в гостиную, я могла контролировать вход-выход. Так они через окно по ночам вылазили гулять. И ко мне в спальню, наверное, тоже через окно залезли, когда я вышла на кухню, кухня и ванная общие на обе половины были.

Отец Павел просил меня, чтоб я следила за тем, как мальчишки одеваются: - Потому что, - объяснял он, - они не понимают разницы между рабочей и праздничной одеждой и им всё равно, что куда одеть, помогай им одеваться. Но я стеснялась помогать одеваться 15-16 летним подросткам, замечания только делала.

Сам отец Павел в отсутствие матушки возился с детдомовскими девочками: одевал, причёсывал, купал. Когда об этом узнали от детей в детдоме воспитательницы - получился скандал. Отец Павел страшно расстроился и сказал только словами апостола: - Чистому всё чисто...

Б. Шура, человек деревенский и практический, на нашу жизнь смотрела трезво и предупреждала меня: - Наташка, смотри в оба за мальчишками, а я за девками, а то как забеременет какая - что отцу Павлу скажем?

Всех этих детей: Наташу со Светой и Димку с Валерой, - отец Павел забрал из интерната для психохроников, где они закончили восьмилетку, дальше им учиться не полагалось, и до самой смерти без него они не вышли бы за казённые стены.

Мальчишки помогали в свечной мастерской, располагавшейся в подвале нашего дома, девочки «приучались вести хозяйство»... Учитывая, что в интернате своём они даже хлеб не резали, им его уже ломтями на столы подавали, то приучение это (при мне) на начальной ещё стадии было: что после себя надо со стола убрать и посуду помыть - они уже понимали, но готовила в основном Галя.

С девочками я подружилась, обе были симпатичные и покладистые, жизнь их в интернате была беспросветная, вечером - пораньше после ужина в кровать, чтоб освободить воспитателей, день за днём и год за годом казённые стены и еда...

Я и в Писковичах с ними гуляла, весна была дивная, разлив, наша церковь на крутом берегу, цветущие сады и сирени... И в город возила. Самой мне больше всего нравилось от одной старинной церкви до другой гулять по Пскову, но девочки быстро уставали, им больше нравился парк с каруселями и колесом обозрения.

Мальчишки тоже иногда к нам присоединялись, но вообще держались независимо, их пьянила свобода у отца Павла после жизни в интернате, и не очень-то они меня слушались...

На Пасху в школе объявили каникулы, и я решила к своей бабушке съездить. Отцу Павлу это не понравилось, он планировал привезти в Писковичи на Пасху из психбольницы в Богданово детей, и ему нужна была помощь. Странно, помню, что говорили мы о моём отъезде у реки возле Мирожского монастыря, и так на меня отец Павел посмотрел: - Ну всё, думаю, счас провалиться бы сквозь землю или хотя бы спрятаться вот тут под бережком... Я вообще его побаивалась, поскольку видела, как без матушки однажды в угол за что-то Машу он поставил. Не приведи Господь, думаю, нам с Машей тогда обеим уж за 30 было, и в углу я с четверть века на тот момент как не стояла...

Думаю, он тоже тогда на меня обиделся. Во-первых, я свою дочку с собой не привезла, приехала к нему в Псков одна. Моя Даша ровесница его старшей внучке, Аня с семьёй тогда уже была в штатах, и отец Павел очень хотел взять в дом маленькую девочку, привозил то одну, то другую из детдома на выходные или каникулы. Матушки не было, отец Павел на весенних каникулах возил детей в Питер, и за девочками этими сам ухаживал... Потом ещё одну прямо на улице мы подобрали, но к его сожалению выяснилось, что просто сбежала она из дома, и вернули мы её родителям...

Во-вторых, на Пасху уехала я к бабушке вместо того, чтоб в Писковичах ему помочь. И наконец, после истории с зарплатой - вообще решила уехать. После мучительных раздумий. Поскольку эту зарплату я всю на детей и тратила, а тут задумалась - смогу ли так, когда моя Даша будет рядом, или стану потихоньку от других детей её «баловать». «Баловство», помню, выражалось, кроме сладостей, в лимонах с апельсинами, и для меня, и для детей это была роскошь, поскольку зарплата небольшая, а у себя в интернате они их не видели...

Приехала я с одной сумкой, отец Павел меня встречал и провожал, и в обоих случаях сумку нёс от вагона и до него, но я запомнила ту разницу, которую чувствовала при встрече и провожании: встречал он меня с улыбкой, а провожал хмуро...

Собственно, получилось так, что он от меня ждал помощи, а я приехала, отогрелась возле него, восстановилась малость - и уехала... Несмотря на то, что всё поняла и стыдно мне было уезжать. Но вот - не вмещались в меня тогда такие отношения, думала: дома лучше, скоро будет своя квартира (достраивали дом) и родители рядом. Да и зарплата побольше. Так же, как при снятом протезе, сжималось у меня сердце, когда я видела, как отец Павел, вынув содержимое церковной кружки, погружался в глубокую задумчивость: кроме двух приходов и своей семьи, на нём тогда были школа регентов и приют плюс дети из Богданово...

Дома я сначала в университет устроилась, благо, взяла ассистенкой меня без защиты диссертации завкафедрой - школьная подруга. Потом ушла из университета на тв, так и не защитилась. Не представляю, как сложилась бы наша с дочкой жизнь, если бы я тогда послушалась отца Павла и сразу с ней к нему приехала.

На мои письма он отвечал скупо, интернета дома у меня тогда не было, и, помню, когда вышел его «Догмат о церкви» - для меня он откровением стал. «Совершается церковь - когда в глаза мы друг другу глядим»... Да, у отца Павла так и было. А без него не так, и к этому времени я уже успела в качестве редактора православной программы на тв ближе познакомиться с епархиальной жизнью, и в РПЦЗ побывать, и под епитимьёй за РПЦЗ...

И под каждым его словом готова была подписаться. Но наладилась наша переписка позже, когда завёл он ЖЖ, а у меня появился дома интернет.

Вспомнила, что про Санта-Барбару хотела написать. Какая-то серия была посвящена разводу героев. О. Павел без протеза лежал на диванчике, смотрел вполглаза, параллельно о чём-то мы говорили, и вдруг он говорит: - Пока они не перестанут друг другу врать, ничего не получится...

А я как раз незадолго до Пскова, после гибели брата, развелась, и тут же к себе примерила этот рецепт. Да, подумала, так и есть, сколько верёвочка не вейся, сколько не ври, а финал известен...

Не помню других просмотров, то ли не смотрели больше ничего, то ли не обсуждали. Часто были гости, а тв иногда включался только при их отсутствии... Из гостей больше других Бориса Георгиевича Врангеля помню, опять же - из-за обсуждения важной мне темы. Борис Георгиевич был монархист-идеалист, я тогда не знала его биографию, что он специально остался при отступлении немцев, к которым в эмиграции пошёл служить, чтоб на родину попасть, и долго в лагере отсидел. Для меня он был просто благообразный интеллигентный старик, и слушать его речи про монархию мне очень нравилось. Но отцу Павлу нет, не то чтобы он с ним спорил, просто говорил, что сейчас монархия только в оперетте возможна. Мне такие слова казались обидными, но Борис Георгиевич не обижался. Он был племянником знаменитого полководца, попал ребёнком с родителями в эмиграцию, бредил Россией и даже лагеря не сделали его циником, так и остался идеалистом, и отец Павел немножко подтрунивал над этим его качеством... Борис Георгиевич до последних дней жизни алтарником у отца Павла в Мироносицах служил.

Вспомню ещё что-то - даст Бог, допишу. Про чтения, вечер памяти, открытие выставки, поминки уже нету сил много писать. Наревелась на Литургии, а в доме за столом поймала себя на том, что неприлично громко смеюсь, по какому поводу - уже не помню. Никаких речей за столом не было, читал стихи о. Сергий Ганьковский - свои и отца Павла, какие-то были разговоры и воспоминания, атмосфера - скорее свадьбы, нежели поминок. Потом, правда, вечером, снова наревелась на вечере памяти.

Виктор Яковлев, который его организовал - не только талантливый актёр, но и режиссёр, и ровно в ту минуту, когда год назад отца Павла убили, говорит: - У меня сохранилась запись, делали для наших исторических спектаклей на открытом воздухе в Кремле, отец Павел говорил вступительное слово. И включил её. Сначала отец Павел сказал о том, что у Бога все наши предки живы, а потом затянул Вечную память. Получилось, сам себе. В зале все встали и спели её вместе с ним. Вот такаякульминация...

Вспомнила, что осамом важном не написала. «Слона-то я и не приметил». Впервые отца Павла я увидела в Матфеевской церкви в Писковичах на Богоявление 1993 года. Обстановка была привычная: церковь полна была местного люда, чающаго освящения воды. У отца Павла тогда уже была в Писковичах большая купель для крещения взрослых, а в этот день стоял посреди церкви большой сосуд для освящения воды. Совершенно не помню его форму, но точно открытый, а не кубический железный чан с краником, как вомногих храмах сейчас. И матушку Веру я запомнила с трёхлитровой банкой уже освящённой агиазмы, не помню, помогала ли она разливать или просто в свою очередь наполнила её.

В тот первый приезд я недолго в Пскове была. Отец Павел показал и Мироносицы, и школу, и школа меня просто потрясла: не само скромное здание, а программа. А потом «случайно» получилось так, что в московском поезде я оказалась рядом с несколькими педагогами школы, едущими на первые Рождественские чтения, и полночи невольно слушала их разговоры - о надеждах и проблемах.

Так что через год, когда я снова попала к отцу Павлу «посоветоваться», и он с порога предложил мне приехать к нему с дочерью жить и работать - я растерялась, но согласилась, хотя потом и передумала насчёт дочки, для начала приехала одна.

Приехала в самом начале Великого поста, и самое первое впечатление: Великий канон в Мироносицах. Бабушки с половичками для поклонов, а у меня нет, и холодит колени каменный пол. Отец Павел читает канон с земными поклонами: Откуду начну плакати окаянного моего жития деяний? Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию?.. И я сдерживаюсь, чтоб не рыдать на всю церковь в голос.

Как он делает эти поклоны на протезе? И почему всё так всерьёз, взаправду, по-настоящему: каждое слово про меня?.. После службы едем домой на «каблучке» его: одно место рядом с водителем и две скамеечки по бокам «кузова», добрый десяток прихожан при желании можно рассадить, как терпело это ГАИ - не знаю. И отец Павел вздыхает, что старость не радость, вот в молодости на первой седмице поста ничего он не ел, а сейчас: приедем домой - попьём чайку...

И мы действительно пьём дома чай с хлебом, больше ничего нет. До меня что-то начинает доходить, я вижу, что не только в церкви на службе, у отца Павла и в жизни так, слово-делу.

Идёт пост. Утром натощак мы садимся в машину и уезжаем в Мироносицы: на службу и в школу. Там в течение дня мне можно будет поесть вместе с детьми. Набирает силу весна, на переменках и в «окнах» я без пальто читаю на солнышке в школьном дворике за кладбищенской оградой, или, в плохую погоду, в школьной библиотеке, но самым привлекательным местом в школе является для меня трапезная, там тепло и оттуда доносятся неотразимые запахи и уютные голоса поварих.

Помню, что попадавшие к отцу Павлу детдомовские девочки не постились, и он сам им под ворчание б. Насти варил сосиски. В школе дети постятся по желанию, сосисок нет, но какой-то выбор остаётся, и школьная трапеза явно богаче нашей домашней, так что я стараюсь в школе поесть...

Первая зарплата. Отправляюсь гулять по городу и покупаю себе новую яркую, весеннюю юбку - и большую пачку апельсинового сока! И, заглушая голос совести, всю выпиваю, нету сил остановиться. Потом всё-таки мне становится стыдно, и Маше в подарок я покупаю колечко. Она так радуется моему подарку, что я просто на седьмом небе: блаженнее давать, нежели принимать...

Подходит время встречать матушку из санатория, и я прошусь с отцом Павлом в Питер. Он едет встречать её в Пулково, а я просто проветриться (в новой юбке!), высаживает он меня на Невском возле Публички, и я действительно иду туда, встречаю знакомых в рукописном отделе, болтаю в курилке, но потом - о ужас! - по пути на ночлег к подруге при виде продовольственной витриныу меня начинаются спазмы, мне кажется, что если сейчас я не подкреплюсь, то просто концы отдам, и я покупаю и съедаю - без ложки, «без соли и без лука» - целый пакетик майонеза!

После такой заправки мои совесть и желудок вопят, но, точно помню, остановиться я не могла, пока до конца всё не выпила.

На Красногорской главной поварихой в отсутствие матушки была б. Настя, в Писковичах, куда я переселяюсь - Галя. Она каждый день приходит готовить детям, печёт какие-то удивительные постные оладушки, после которых я чувствую, что и жизнь хороша, и жить хорошо.

Какой-то хмурый день, куда-то едем с отцом Павлом по городу, и он рассказывает мне о епископе Гермогене и о других прежних епископах: «Они читали книги! И меня приучили! А сейчас у меня спрашивают: - Зачем Вам столько книг?» Я слушаю его и думаю о другом. Что если бы отец Павел не женился - он бы тоже епископом стал. Или даже патриархом. Это слово тут же вызывает у меня зрительный образ, но почему-то не нынешних париархов, а библейских, и мне кажется, что отец Павел на патриарха Иакова похож, тот, наверное, тоже хромал после того, как «боролся с Богом».

Не знаю, видит ли отец Павел мои мысли, но внезапно он останавливается и говорит: - Лучше мне не рассуждать на эту тему, не сравнивать прежних и нынешних епископов... И мы переключаемся на школу, отец Павел говорит о том, что хорошим учителям нужно хорошо платить, а у него нету таких денег, вот ивозникают разные проблемы.

Соборование в Писковичах. Кроме меня, соборуются ещё несколько старушек, мы сидим полукругом в центре большой пустой церкви, встаём на помазание, садимся слушать Писание. Отец Павел соборует нас один, сам не садится ни на секунду, даёт мне читать апостольские послания. Всё так торжественно, что в середине соборования вспоминается, что перед революцией соборовали перед смертью, и хоть это неправильное понимание этого таинства, но вдруг я и в самом деле после него умру? Протеста эта мысль во мне не вызывает. Но соборование заканчивается, отец Павел смотрит мне в глаза своими пронзительными светлыми глазами и говорит коротко и ясно:

- Иди и больше не греши!..

Отпевание в Писковичах. Открытый гроб посреди пустой церкви, несколько родственников, хора нет, приходится мне его заменять. Пою с опаской, гласов не знаю и лишь каким-то чудом по памяти или интуиции вывожу дивные стихиры: Кая житейская сладость печали земной не причастна... Но отец Павел если и не вполне доволен, то по крайней мере ничего мне не говорит, не прерывает и замечаний не делает, и я на седьмом небе, во второй раз после Машиного колечка...

Невозможно было привыкнуть, быть рядом с ним - это всегда означало быть в напряжении. Собранной, сосредоточенной. И я этого состояния не выдерживала, сначала с облегчением съехала с Красногорской в Писковичи, потом и вовсе - домой.

Не помню, чтобы мы подолгу говорили о молитве, но я всегда физически чувствовала эту разницу между нами, как какой-то скачок или перепад напряжения. Отец Павел в зависимости от того, о чём заходил разговор, подсовывал мне какие-то книжки из своей библиотеки, помню, читала я чьи-то проповеди середины XIX века и Добротолюбие, но всё это был не в коня корм, вот когда «Космическую трилогию» Льюиса мне он дал - проглотила взахлёб и была в полном восторге.

Возможно, тогда я не могла так ясно сформулировать свои ощущения, но сейчас могу их объяснить: рядом с отцом Павлом я поняла, что такое рай. Это такое место, откуда грешников просто внутренняя волна вынесет, как меня из Пскова. Ведь уже тогда я понимала: то, что он делает - и есть настоящая Жизнь. Но почему ему не страшно? Откуда у него силы берутся? И хотя я знала ответ на этот вопрос - меня это не могло изменить в одночасье...

Очевидно, в ответ на мои рассуждения о жизни однажды сказал он мне фразу, которую я запомнила навсегда: - Путь к независимости - это путь на кладбище... На поминках Анатолий Осницкий, автор книги «Отец Павел и его Вера», рассказал, что частично прямо в комнате о. Павла её писал, однажды прилёг на его жёсткую кровать, не спалось, он встал и взял в руки тетрадку со стола, открыл и стал читать. Отец Павел писал там, что любовь, семья - это зависимость друг от друга... Самому Анатолию в тот момент это очень важно было прочесть по своим обстоятельствам, он успокоенный заснул, а наутро - не нашёл эту тетрадку... Кажется, так просто всё. А вот попробуй, поставь себя в зависимость от других людей - мало не покажется...

Так явно и ощутимо, как отцу Павлу, нож в сердце, конечно, не воткнут, разве что метафизически...

Вспомнила ещё, как на какое-то заседание философского, что ли, общества, ездили мы в областную библиотеку. Посвящённое Бердяеву, длинное, с длинными речами, отец Павел тоже выступал. Ничего не запомнила, кроме краткого его резюме на обратном пути в машине в ответ на моё замечание, что я ничего не поняла. «Не переживайте, не только Вы, Бердяев - белибердяев...» Я рассмеялась и не спросила, сам он это придумал или нет.

Разговоры о древнерусской литературе. Предполагалось, что со временем я буду преподавать её в школе регентов, а пока я пересказывала отцу Павлу свои любимые сюжеты. Многие он знал, на вопрос - откуда, говорил, что в молодости чтецом в Киево-Печерской лавре был, имел лужёную глотку, и с тех пор помнит сюжеты славянского Пролога, например.

Экскурсия по дому. Это, наверное, в самом начале было. Показывает цветной витраж на чердаке-веранде, говорит, что тут весь класс Ани-Вани перебывал. А в подвале, у отопительного котла, сообщает, что любит это место, от своей мамы тут прятался. Я её уже не застала и не могу представить, как уживалась его мама с б. Настей, тоже с характером...

Вот такие всплывают картинки, одна за другой... Я критиковала его стихи, и отец Павел подарил мне тонкий полупрозрачный листочек с плотной машинописью: - Вот это хорошие стихи, Лена Пудовкина пишет. Она в Австралии мои проповеди напечатала... Ох, завидовала я этой незнакомой мне Лене Пудовкиной за то, что поэт и в Австралии была. Но гораздо больше я завидовала своим воспитанникам из школы регентов. Мне страшно хотелось оказаться на их месте, быть не воспитателем, аученицей, не знать других забот, кроме уроков, стать отличницей и чтобы отец Павел всегда меня хвалил. А не смотрел на меня таксурово и укоризненно, как при прощании на вокзале...

Жаль, что не спросила его во время разговоров о древнерусской литературе и Прологе - о протопопе Аввакуме. Отца Павла никто в земляную яму не сажал, но в них было что-то общее, интересно, что бы отец Павел мог о протопопе Аввакуме сказать. О РПЦЗ отзывался он не то что б критически - но умерял мои восторженные мечтания, как, впрочем, и о староверах. Говорил о своей первой общине в Караганде, что вот там была церковь, он это сразу понял. Много не рассказывал, вспоминал что-то при случае. Я из этих его рассказов сделала для себя вывод, что, кажется, понимаю, о чём он говорит, и тоже смогу сразу понять, где церковь: это когда как у бабушки в детстве, или как у отца Павла, чувствуешь, что вокруг все свои и ты сама своя и дома.

Долгое время ни с кем, кроме протопопа Аввакума, не могла я отца Павла сравнивать. Но недавно поймала себя на том, что мне знакомо чувство, которое Игорь Стрелков у меня вызывает. Когда хотела меня утешить после разбирательства про кражу зарплаты писковичская староста б. Шура, то она так мне сказала: - Не обижайся на батюшку, отец Павел не человек, а ангел...

Есть люди, которые настолько от нас отличаются, что не сразу приходят в голову нужные слова и образы. Они вызывают восхищение, благоговение, а у меня, грешной, ещё и чувство, которое не так просто выразить. У них не лицо, а лик, и их инаковость, неотмирность сразу бросается в глаза и вызывает страх за них, который можно угасить только памятью о Том, Кто сказал: - Мужайтесь, в мире гонимы будете, но Я победил мир.

Вернулась домой из Пскова, как и 20 лет назад: отогрелась там, восстановилась, можно дальше жить. И по-прежнему стыдно за себя. Не знаю, лучше или хуже я за эти 20 лет стала, постарела - это точно, но вот это чувство, что все мы дети - для Того, Кто к отцу Павлу ближе всех был, точно такое же, как на похоронах его. Словно, когда проходишь под кладбищенскими воротами к Мироносицкой церкви и кресту отца Павла - оно на тебя сверху как золото в сказке про Госпожу Метелицу осыпается...

Спасибо матушке Вере, Маше, Ане с Ваней - за то, что по-прежнему для всех открыты двери их дома, спасибо Марине Медведевой, с которой ездили мы из Питера в Псков на её машине, спасибо Виктору Яковлеву за то, что он делал и делает. Ведь с кем поведёшься, от того и наберёшься, и так хочется по крайней мере хотя бы через год снова к отцу Павлу в гости, но лучше, конечно, не в гости - а навсегда поближе к нему и к Тому, Кто всех утешит и отогреет, и всех человеков желает спасти...