Из такси она вышла за сто метров до резных ворот. Жене известного писателя казалось неэтичным лихо подкатывать сюда на авто. Любуясь розоватыми облаками в зеркальцах весенних луж, с удовольствием несла тяжелые пакеты с фруктами. У входа перекрестилась и вздохнула, как путник у долгожданной цели.

Молоденькая послушница-привратница с поклоном открыла перед ней калитку, подхватила обе сумки и спешным шагом понесла их на резное крыльцо игуменского корпуса, твердо зная, что Александре Петровне всегда отводят келью для почетных гостей - настоящую светлицу с изразцовой печью, и плетеной некрашеной мебелью. Но в этот раз девочка ошиблась. Светлица была занята московской певицей N, приехавшей помолиться Великим постом в российской глубинке. Александру с извинениями проводили в келью паломниц на первом этаже. Без малейшей досады она шла по коридору за благочинной - серьезной девушкой в очках. Иконы святых на стенах вызывали желание ступать как можно тише. Оставив у тумбочки пустые уже сумки (яблоки и апельсины она выложила в трапезной), Александра поспешила в монастырский сад. Её всякий раз изумляло, что в заветном уголке соснового сибирского леса хорошо чувствуют себя не только местные, но и типично южные деревья: кипарис, инжир, миндаль. Правда, орешник пока не выпускает листву. Ничего, может быть, еще оживет, просто не его время. Остатки снега прячутся в кустах, продлевают свой недолгий век. Земля дышит в ожидании, как и душа человеческая,- надеется на всходы, цветы и плоды.

Сад устраивался на её глазах. Собственно, как и монастырь. Девять лет назад здесь высилась мусорная свалка санатория «Таежный». Скверные кучи сгребли бульдозером, а потом долго привозили самосвалами хорошую землю... Александра была тогда молодой - тридцать девять - разве не молодость? Встречу с настоятельницей ей послал Бог - в этом Александра нисколько не сомневалась. Она чувствовала себя тогда зависимым шариком, который вот-вот загонят в лузу.

И без того нелегкая доля жены писателя, вынужденной терпеть частые кутежи, перепады настроения, бури в стакане воды, не говоря уже о пиджаках, испачканных губной помадой, утяжелилась тем, что романисты вдруг вышли из моды. Аркадия Озенина перестали сначала покупать, потом печатать. Сбережения на черный день ухнули в «черный вторник». Александра стала единственной добытчицей в семье. Хорошо, что дочь была уже замужем и жила в Норвегии, куда пыталась пригласить родителей раза два в год, предлагая оплатить поездку и тщетно надеясь, что мама с папой переступят гордыню и согласятся. Если бы не бывший пациент - новый русский, пожалуй, не выплыть бы. Резвый бизнесмен предложил ей быть семейным врачом. Под «семьей» подразумевались его несчитанные друзья вкупе с родственниками. Два месяца Александра измеряла им давление и посылала на обследования, чтобы подтвердить свои заключения: патологии нет, легкое переутомление, за что получала в конвертах солидную прибавку к скудной и нерегулярной зарплате врача поликлиники. Легкие деньги не приносили удовлетворения, но и отказаться от них не хватало мужества; это угнетало; появлялись симптомы депрессии.

И вдруг короткий, хмурый декабрьский день всё изменил! В кабинет постучались два ангела. Как же еще можно было бы назвать двух необычно деликатных, робких, удивительно светлолицых девушек с умными, всё понимающими глазами? Черные до полу глухие платья, особым фасоном скроенные головные уборы делали их похожими на заморских принцесс неведомого государства. А может быть, дело было не в одежде, а в чём-то другом, но Александра с первых минут прониклась к ним смесью материнского чувства, восхищения маленькой девочки перед чужой красотой и острого желания, чтобы с тобой поделились чем-то очень ценным.

- Вы откуда?

- Это матушка Феотекна, настоятельница девичьего монастыря, а я её келейница, меня зовут Елисавета.

- А что, у нас есть монастырь?! - удивилась Александра Петровна.

- Теперь есть.

- А где?

- За городом, в Сосновой Роще.

- А вас я, кажется, видела раньше,- вглядывалась Александра Петровна в келейницу.

- Возможно. Я работала инспектором ГАИ,- с полуулыбкой призналась та.

«Наверное, водители глаз не отрывали от ее высокой стройной фигуры. Сложена великолепно», – подумала Александра.

У настоятельницы была запущенная пневмония, о чем она рассказывала мягким, извиняющимся голоском. На предложение лечь в больницу матушка ответила таким отчаянием в серо-голубых глазах, что Александра тут же смягчила решение и предложила свою помощь. Что-то материнское вскипело в душе, не бросать их, таких беззащитных. Каждые три дня она стала ездить в Сосновую Рощу в монастырь, осматривать больную, а заодно, для профилактики, и других сестер, коих было тогда не больше десяти. Зачем они пришли сюда? Это было тайной. Александра не спешила найти ключ. Девушки находили здесь пищу для души. Но где она, эта пища? Как её разглядеть? Ум Александры, привыкший к точным конкретным понятиям, не давал ответа. Подсказку прошептало сердце, оно ведь часто шепчет, надо только слушать. Александра заметила, что неэстетичный, убогий вид бывшего складского помещения, где размещались тогда будущие монахини, неизменно овевал её незнакомой дотоле радостью. Она входила в монастырь как в некое очень дорогое для её души пространство, будто сам воздух там другой или иное время течет по иным законам. Здесь у нее ощутимо менялся и образ мыслей, и отношение к событиям дня, высвечивалось желание определенным, совершенно ясным теперь образом изменить свою жизнь, прежде всего внутреннюю. Так, может быть, то же, но в большей мере происходит с новыми послушницами? Ум врача не сдавал позиций в своих совещаниях с чутким женским сердцем. «Конечно, не серые стены создают возвышенное настроение, а беседы с матушкой Феотекной»,- решила для себя Александра. Молодая настоятельница имела высшее математическое образование, что было заметно в её логических, как выведение формулы, объяснениях.

- Духовные законы так же безусловны, как, например, физический закон притяжения. Душа тянется к Богу, своему Отцу и Создателю. А если вследствие катаклизмы нарушается закон, неизбежно ломается гармония. Душа страдает и как бы умирает.

- А как только к Богу потянется, то воскресает?

На сложные вопросы матушка отвечала вручением книжки, которую просила читать не спеша, обязательно записывая возникающие вопросы. С греческого на русский имя Феотекна переводилось как Божий ребенок, и Александра заметила, что к словам молодой настоятельницы она относилась словно к Божиим глаголам. По сути, это было недалеко от истины. Матушка говорила лишь то, что написано в книгах святых отцов, которые она глубоко изучила. В минуту откровения Александра спросила:

- Как вас позвал Господь?

Матушка ответила:

- Со мной произошло то же, что с пахарем из евангельской притчи, который копал на поле, нашел жемчужину и понял, что здесь еще много таких. Продал всё, что имел и купил все поле... Я поехала в Троице-Сергиеву Лавру с друзьями, просто ради экзотики, прожила неделю, и там душа мне сказала: «Вот это и есть то, что тебе нужно». Я и учебу хотела оставить, но ради мамы окончила институт - она многим жертвовала для меня.

Так опытный врач-терапевт стала послушницей-заочницей в духовном университете. Нет, она и раньше ходила в церковь, ставила свечи. Но теперь у нее началась новая жизнь. Александра приезжала на воскресные службы. Они начинались рано-рано, когда бодрствование полезно для организма, а душа молодеет от предчувствия рассвета. В субботу вечером Александра вливалась в иную жизнь, к полудню воскресенья возвращалась к мирской суете.

 Очень скоро супруги Озенины сделали неожиданное открытие. К Аркадию стало приходить необычайное вдохновение в те часы, когда жена его молилась в церкви. Он испытывал прилив творческой энергии и вскоре стал писать вместо романов короткие рассказы, с которыми и вернулся на страницы журналов. Встречая жену на пороге, умиленную, обновленную, он первые годы привычно ворчал: «Блудная жена вернулась!» Однако четко замечал, что и ему сообщается в минуту встречи некое просветление.

Все это Александра припомнила, гуляя по извилистым тропинкам, аккуратно посыпанным белой галькой. Впрочем, думать стоило бы не о далеком прошлом, а о предстоящей исповеди. С некоторым принуждением себя Александра вернулась в келью, достала блокнот и стала набрасывать перечень грехов, случившихся с ней за месяц. Сначала - то, что наиболее отягощает совесть. Она вздохнула. Раздражение на ближнего частенько сопутствует ей в повседневных делах. Еще - уязвленное самолюбие. Дело в том, что, придя к вере, Александра резко сократила внимание, уделяемое внешности: выбросила косметику, отказалась от брюк, выбирала простую одежду темных тонов. В магазинах её стали принимать за бедную, происходили казусы. Однажды она у продавщицы попросила гелевую ручку, на что та откликнулась предупреждением: «Она дорогая». Александра резко парировала: «Не для всех». Потом сокрушалась. Ведь эти слова от гордыни!

- Самое главное - познать себя,- успокаивала и обнадеживала при каждой задушевной беседе матушка Феотекна, – замеченный и осознанный грех вдвое ослаблен. Сколько людей живет и не замечает своей гордыни. Ведь и мы с вами совсем недавно были слепыми. Это Бог открывает нам зрение.

***

...Был канун Рождества. Марина, блудница двадцати трех лет (она еще не знала своего истинного имени) недавно рассталась с очередным «мальчиком» и была в «свободном поиске». Так что поездка в незнакомый город прибавляла романтичных возможностей. Она прошла по главной улице сибирского мегаполиса, посидела в кафе, поймала улыбки двух-трех молодых людей, потом, благодаря мобильному телефону, легко нашла отца Матфея и отдалась новым впечатлениям. Первое, что её поразило - как может измениться человек! За те шесть лет, какие она его не видела, дядя её стал совсем другим: он был раньше слишком серьезным, неинтересным, сухим. Немногим старше Марины, он не ходил на обычные молодежные развлечения, не реагировал на любимую всеми музыку. В общем, был ходячей скучищей. А стал совсем другим: глаза плещут радушием и пониманием, говорит остроумно, вполне современно и в то же время интеллигентно. Хочется слушать его. Марина радовалась и не находила объяснения. Поблагодарил за подарки, расспросил о родных, пригласил на рождественскую службу. Марина, конечно, пошла - не сидеть же одной в гостинице. Ночь была чудесной - звезды на небе, свечи в храме, красивое пение, общий восторг, праздник. А на следующий день отец Матфей предложил Марине исповедаться. Смутно представляя, что это такое, она согласилась. Зашли в исповедальню. Марина увидела большую икону Спасителя, Его внимательные глаза. В центре маленькой комнаты – кресло, столик, низенькая скамейка.

- Помолимся,- сказал отец Матфей и стал каким-то собранным, отстраненным. Из молитв, произнесенных им, Марина поняла только одно – скрывать ничего нельзя.

- Обычно делают вот как,- объяснил отец Матфей. - Человек встает вот сюда на коврик, на колени и начинает вслух говорить всё, в чем его обличает совесть. Потом, если нужно, священник помогает ему вопросами. Понятно, что всё, в чем признается человек, священник соблюдет в тайне.

Марина послушно встала на колени и одернула юбочку. О чем бы сказать? Она подумала немного и рассказала о том, как в десятом классе ссорилась с одной девочкой и даже говорила про нее неправду: на самом деле она не видела, что Мила списывала у Жени, но сказала, что видела.

Отец Матфей улыбнулся едва заметно, выслушав откровение, и ждал продолжения.

Марина с неохотой призналась в том, что было на первом курсе:

- Я знала, что моей подруге нравится наш староста, но специально с ним заговаривала, так как хотела отбить.

- Ради женского честолюбия причинила страдания подруге? - уточнил отец Матфей.

- Да,- Марина не знала, стоит ли сейчас улыбаться.

- И что было у тебя со старостой? - вопрос испугал прямотой, но Марина была уже во власти какого-то чувства, раньше не испытанного. Поток подхватил её и нес по камням к морю.

Она отвечала на вопросы, краснела, плакала, сморкалась, забыв о правиле всегда быть изящной, а отец Матфей, смущенно глядя в пол, продолжал расчищать пересохший родник в совести Марины.

Через сорок минут он перевел дух. Операция прошла успешно.Кажется, девчонка раскаялась. Да, в книжке «Что такое хорошо и что такое плохо» про блуд не написано. С мамами об этом тоже не говорят. Восемь мужчин в биографии девушки! Кому нужна такая жена! Он прошептал молитву и посмотрел на часы:

- Скоро начнется вечерня. Можешь подняться на клирос, там темно - никто тебя не увидит, красавицу. Помолись.

Марина и сама понимала, что нужно сейчас помолиться. Она не знала молитв, но откуда-то брались слова. Собственно, много слов и не требовалось: «Прости». Это по-взрослому. И по-детски: «Больше не буду». Блудница - вот она кто, оказывается. Ей было горько, стыдно, но возражать... что возразить-то?

***

Знакомством с монастырем студентка филфака Татьяна Кроль, статная чернобровая дивчина, была обязана... Лермонтову. Кто бы мог знать, что анализ известного стихотворения «Молитва» так далеко ее заведет. Нет, слово далеко здесь не очень подходит, скорее высоко! В комментариях лермонтоведов она не нашла текста чудной молитвы, о которой так восторженно отзывается поэт, но не отступала. Найду! Поиски привели к отцу Паисию, отец Паисий, улыбаясь, словно знает о приготовленном Тане среди книжных полок отличном подарке, направил искательницу истины в монастырскую библиотеку, откуда она вышла через пять часов изумленной и счастливой.

В курсовой Татьяна писала, что в XIX веке многие люди занимались так называемым умным деланием, в тишине помыслов читали Иисусову молитву. Ею и восхищается Лермонтов: «есть сила благодатная в созвучье слов живых».

Отец Паисий предупредил: занятие это очень серьезное, нужно руководство опытного человека. Кроме того, необходимо прочесть много духовных книг. Татьяна стала читать их запоем. Педагогика святых отцов, которую она «откопала» в этих книгах, сделалась для нее главной ценностью жизни. Татьяна слышала в этих творениях то самое созвучье слов живых, от которого трепетали в душе струны. Иногда её спрашивали работницы или паломницы: хочет ли она совсем остаться в монастыре. Таня отвечала одно и то же: «Как Бог даст». В таких словах не было и капли лукавства. Девушка избегала кардинальных решений. Ей нравилась здешняя духовная атмосфера - аура, как сказали бы её однокурсники.

- В этой питательной среде может раскрыться законсервированная пока моя личность,- рассуждала Таня. - А может и увянуть, если это не мое призвание. Но в семье личность женщины стирается (это девушка знала точно). Вот мама - в юности ходила в горы, была известной альпинисткой, писала стихи, её хвалил Евтушенко. И что же? Все в прошлом! Сейчас папа хвалит её за фаршированную рыбу, а по субботам она вместе с подругами (кстати, мещанских взглядов) ходит в баню. Вот и вся романтика. В монастыре жизнь интересна, потому что всегда что-то новое открывается в душе. Если обнаруживается новая заноза, её вырывают с помощью молитвы, исповеди или записи плохого помысла в блокнотик. И если долго и прилежно эти занозы-сорняки удалять, то в душе начнут произрастать добродетели.

В школе, а потом и в институте Татьяна всегда чувствовала себя инородной, приходилось подстраиваться «под всех». Зато в монастыре была как среди родных. Но уходить ли из мира? Татьяна готова была ко всему, лишь бы знать волю Божию. Семья - значит, семья. Много детей, своих и приемных. Татьяна часто вспоминала мальчика на выставке старинных икон в городском музее. Он долго сидел, прислонив к стенке костыли и что-то выводя в книге отзывов. После его ухода она придвинула к себе тетрадь и прочитала его запись: «Мне понравилась икона «Несение креста».