Апрель 2014 года. Серые и ничем не примечательные дни идут своим чередом. Недавно закончилась моя выставка, работы у меня нет, живу на то, что продал из этюдов. По возможности стараюсь писать новые вещи. На конец месяца намечена поездка под Переславль-Залесский на Пасху, потом пленэр в Ростове Великом. Не спеша закупаю все необходимое в дорогу, картоны, краски, побольше кистей. Чиню поломавшийся недавно этюдник, ставлю на него новую крышку из фанеры… Поездка удастся, как нельзя лучше, масса новых впечатлений от красивейшего, старинного русского города, много неплохих работ, несколько даже очень, как мне и сейчас кажется, удачных…

Как странно. Как странно, вспоминая все это сейчас, осознавать, с каким спокойствием я готовился к поезде на пленэр, работал… Ведь уже тогда я твердо решил ехать ТУДА. Может, даже просто потому, что не знал, как смогу жить дальше, если не поступлю так. Вспоминаю обычный день в начале апреля, перед поездкой. Мы договорились с Лешей Терзовым встретиться в центре, посидеть в кафе, поговорить кое о чем. Мы сидим за столиком, Леша оживленно рассказывает мне про Стрелкова, о позиции РОВСа и вдруг говорит то, что было полной неожиданностью для меня тогда, хотя, конечно, не должно было бы ею быть. РОВС посылает группу добровольцев из числа чинов союза на Донбасс. Долгие дни раздумий, поиски путей, планы вплоть до перехода Деркула вброд - все решается мгновенно, и я немедленно говорю о своем желании ехать. Теперь наступает время удивляться Леше, хотя опять же с высоты своего времени я в моей реакции ничего неожиданного решительно не наблюдаю.

Да. Уже в начале апреля я твердо решил ехать в Новороссию, инстинктивно тянуло больше всего в Славянск, к Стрелкову (тогда я еще, конечно же, понятия не имел, что ехать практически ни к кому другому было нельзя ни в коем случае….). Жребий был брошен, речь теперь шла только о дате поездки. Теперь я, откровенно говоря, удивляюсь тому сосредоточенному творческому состоянию которое не покидало меня тогда. Нет, конечно же, я не «писал как в последний раз», вообще в подобные вещи не верю, просто увлеченно работал, вот и все. И все же удивительно.

Второе мая. Примерная дата нашего отправления - начало июня, впереди целый месяц. Я пью кофе в кафе на Московском проспекте, листаю боевые сводки из Славянска, время уже после 12, один пост, второй, третий…. Идет штурм города… В бой пошла бронетехника ВСУ (та самая бронетехника, ввод в бой которой по клятвенным заверениям «первых лиц» государства, должен был быть последней каплей, переполняющей чашу «невмешательства» России в войну на Донбассе….). Кофе допито «на автомате», рассеяно рассчитываюсь и выхожу на воздух. Иду в сторону центра, внутри все трясется. Кажется ни разу в жизни не испытывал я такого нервного напряжения, казалось еще чуть-чуть и случится внутренний срыв. Это был необъяснимый для меня тогда момент, хочется назвать его «переломным». Непонятно, что же «переламывалось»-то? Все уже было решено. Основная дума была: «смогу ли?....» Нет, не уехать, а быть «в огне».

Мысли носятся в голове с бешенной скоростью… Вот прохожу мимо «Достоевской»… И вдруг останавливаюсь перед широкой дорогой - горит красный сигнал светофора (хорошо увидел), несутся потоки машин - рассеяно смотрю по сторонам и узнаю Невский… Второе мая 2014 года, суббота, на всенощную иду в Пантелеймоновскую церковь, после службы домой. Вечером в Одессе горел Дом Профсоюзов.

Май прошел рассеянно, почти ничего не писал, немного рисовал (наивно пытался перед поездкой улучшить свои, как всегда у меня, запущенные навыки в графике… Апогеем наивности была вязанка карандашей, взятая в поездку и благополучно оставленная в Славянске.) О том мае уже почти ничего не вспомнить… Даже теперь, перечитывая начало заметок, нахожу моменты которые вроде уже забыл… А «аромат» уходит из памяти первым, хотя и через время, нечаянно узнанный, будит воспоминания как ничто иное. Буду же писать, пока «аромат» времени не забылся совсем, оставив голый скелет фактов, фамилий и дат.

Начало июня. Не менее наивные, чем тренировки по графике, тренировки по страйкболу. Докупаю амуницию. На Удельной беру очень надежные, но совершенно не пригодные для активных действий (к счастью, испытать успел на тренировке) тяжеленные австрийские горные берцы. (В поездку в итоге уехал в «юдашкинских»-поношенных, ничего, выдержали). Там же на Удельной купил точно в рост и размер комплект старой «флоры», чему был рад несказанно, за 1300 рублей получил фактически раритет, который мечтал найти, почти не надеясь - что ж, хоть в этом повезло.

Июнь. Встречи с друзьями, посиделки у меня на балконе с красным сухим вином, либо поздние возвращения домой белой Петербургской ночью - все беззаботно, никто ни о чем не догадывается.

Впрочем, как сказать «не догадывается». Еще в конце мая я предложил отцу заглянуть в ресторан, выпить вина, да просто поговорить. Простота разговора в итоге свелась к простой постановке вопроса, не более. Я пришел первым, взял бутылку Бушона. Первый бокал незаметно выпит в ожидании, а вот и встреча. Разговор сначала вроде ни о чем, как и могло бы быть при любой другой встрече - погода, искусство… сейчас уже честно и не вспомню. Помню только свою фразу: «Я собираюсь ехать на Донбасс» - и… конечно затянувшаяся пауза после. С высоты своего времени я, разумеется, считаю, что говорить кому-то из родных было неверно, но, с другой стороны, учитывая некоторые факторы, я мог и «не рассчитать», что одно дело это реакция человека, как говорится «у телевизора» и совсем другая, когда уже сын говорит: «я собираюсь ехать на Донбасс». Мерил как говорится «по себе». Помню, был спор: с одной стороны - мои 24, с другой - вся мудрость 55-ти. Ясность того, что «все решится не на фронте, а в закрытых кабинетах» против моей физической почти невозможности существовать дальше в мирной жизни, когда обманутый и преданный (уже тогда) всеми «закрытыми кабинетами» русский народ Новороссии каждый день сражается, побеждает и проливает кровь под ударами украинских самостийников. К чему мог привести такой спор? Помню, я бросал какие-то саркастические упреки на тему того, что нужно было мне в детстве читать поменьше «Дроздовцев в огне» (хотя и в правду… чего ожидать от ребенка, которому настолько запали в душу образы героев и даже строчки книги, что, перечитывая ее в сознательном возрасте, они скорее лишь вновь воскресали во всех подробностях, а не «рождались» в сознании вновь?..). Спрашивал, что же говорил прадед своим родителям уходя не то в 15, не то в 16 лет к Юденичу… Через какое-то время разговор сошел на нет, заговорили о чем-то другом. Выходя на улицу, я сослался на назначенную якобы вечером встречу и пошел не на метро. Домой ехали не вместе.

Время шло своим чередом, команды на отправку пока не было, ждали середины июня. О своих планах я особенно никому не рассказывал, знало двое друзей, не более. Родителям я сказал, что еду на Белое море писать этюды (благо уже не раз отмечался там до этого), был даже специально куплен билет до Архангельска, «случайно» оставленный мной на видном месте. В общем, конспирировался я, как мог. Немного, правда, выдавали меня внезапно возобновившиеся страйкбольные тренировки (до этого момента не играл в страйкбол года два) и перечитывание литературы по военной подготовке…

Но вот, наконец, назначена точная дата отправки. Вещи собраны. Уложен и этюдник, который будет показательно «взят» мной в дорогу и пролежит два месяца на «конспиративной» квартире у друга. В результате все равно набрал кучу хоть и полезного, но явно лишнего, не смотря на опыт походов. Еще не знал тогда меткого высказывания Кульчицкого, которое идет первым в десятой главе «Кодекса» и открывает собой тему «Сведений для военного времени», а именно: «Отправляясь на позиции, не бери лишних вещей – придется выбросить». Пришлось все «выбросить», когда выходили из окруженной Николаевки.

Встретились все у станции метро «Парк Победы». От станции прошли чуть в сторону центра и встретили Председателя РОВСа Игоря Борисовича Иванова: он шел к нам на встречу, сухощавый, по «гражданке», короткое приветствие, нет надменности, нет «проверяющего» взгляда, простое дружеское приветствие ни капли позерства.

Из Петербурга ехали машинами до Ростова примерно сутки, глубокой ночью прибыли в назначенную точку в частном секторе города. Наутро пошли гулять по Ростову, попутно докупая необходимое. Впрочем, решение не тащить с собой из Петербурга, например, бинты и жгуты, оказалось, мягко говоря, опрометчивым. В «прифронтовом» Ростове с этими вещами все оказалось непросто. Меня, как человека ни разу не бывавшего на юге, поразил непривычный южный колорит города. Все было необычно, начиная от растущей повсюду шелковицы и заканчивая экзотическими деталями застройки, превращающими город в огромный базар, то и дело внезапно прерывающийся неожиданными тихими улочками и тенистыми садиками. Разочаровал разве что Дон (да простят меня казаки). От него я, выросший на Неве, ожидал чего-то хотя бы равного, но никак не того узкого, мутного потока, который увидел.

А время шло. Коридора все не было, но вот, наконец, ожидание закончилось, вещи загружены в машины, мы выезжаем. Ситуация на границе менялась, как майская погода. Когда мы достигли пропускного пункта, таможня никого не пропускала за «ленточку», только впускала беженцев. Их я тогда увидел впервые: практически без вещей, с сумками и рюкзаками, неся детей на руках, шли семьи. Скудные пожитки, собранные порой на пепелищах домов - вот все, что унесли они из огня войны. Вопли и слезы женщин остались позади, теперь только усталые лица после долгого пути в Россию… пути сквозь страх и унижение блокпостов нацгвардии и Правого Сектора, сквозь неизвестность. В Россию, которой они верили и в молчаливое предательство которой не смогут поверить еще долго… в Россию, которая обязательно поможет, ведь… ведь Крым, ведь не может же быть…не может… Не может. Но смогло. Так же в русских братушек верили когда-то оказавшиеся один на один с западом сербы. А еще до сербов то же пришлось пережить самим русским, оказавшимся в одночасье в отколовшихся самостийных республиках Кавказа и Средней Азии. Сербам можно было простить их наивность и веру в Россию, измеряемые коэффициентами времен Николая II… Путин как-то бросит фразу о том, что «Русские не могут быть сербами больше, чем сами сербы»… Пройдут годы, и русским к сожалению нельзя будет быть больше русскими, чем сами русские...

Проехать через пропускной пункт не светит. Среди каких-то промзон грузимся в разбитую «буханку», накрапывает дождь. Едем то зеленкой, то гаражами, начинаются поля, «буханку» трясет и подкидывает на проселке, крыша протекает. Но вот веселое сообщение от водителя: «Пересекли!...». Радость, впрочем, продолжается не очень-то долго, уазик вдруг тормозит посреди поля… закончился бензин. По крыше постукивают капли дождя, а откуда-то издалека доносится звук работающей вертушки - хрен с ним с дождем, но это уже совсем неуютно. Слава Богу, навстречу выезжает машина ополченцев, вопрос решается, и мы едем дальше. Еще немного, и мы оказываемся в Краснодоне.

В Краснодоне мы заночевали, обменяли рубли на гривны, купили местные симки. Помню салон связи у рынка. Мы были в камуфляже, понятно, что ополченцы, может, даже понятно, что из России (другой выговор, по которому меня сразу «вычисляли» местные, да и зачем столько украинских симкарт местным?..). Когда мы уходили, у девочки-продавщицы на прощание как будто вырвалось: «С Богом!». То, что я заметил тогда, встречалось мне уже на нашем пути, еще в России. Я впервые встретился с чем-то подобным, когда мы пересаживались в Воронеже - тогда я запомнил странно печальный взгляд жены нашего соратника, который вез нас до Ростова. Тысячи лет, наверное, женщины смотрят так на мужчин, уходящих на войну - просто на мужчин, пускай чужих, колонны ли их идут по улицам, или небольшие группки отправляются куда-то. Смотрят этим взглядом, может, даже смутно понимая, что движет теми мужчинами, зачем они поступают так… И вот война и короткие, вечные слова… и тревожный взгляд красивой девушки. Благодарная, от всего сердца улыбка в ответ. Хлопок двери. Впереди Славянск.

Там же в Краснодоне мы придумывали себе позывные. Обычно позывной возникает сам по себе, просто «прилипает» как говорится, но тут сложилось по-другому. Я долго думал над тем, что должно возникать не силой мысли, а волей случая… Сложилось воедино два момента: первый - моя любовь к северу России и желание обозначить это в позывном, второй – то, что при шумах в эфире хорошо слышны буквы «ч» и «р». Так родился позывной по имени великой северной реки, на которой я мечтал побывать, но так до сих пор и не смог… «Печора».

Выехали только ближе к вечеру, несмотря на уговоры местных ополченцев остаться у них. Ехали двумя группами, часть ушла за Нонами, встретились мы только под Краматорском, поздним вечером. В Краматорск въехали ночью - кругом пустые улицы, в городе комендантский час. В Краматорске нас принимал лично «Хмурый». На некоторые его вопросы Игорь Борисович (Председатель РОВС) отвечал не особо охотно, ссылаясь на то, что его группа едет напрямую к Стрелкову, а посему определенные моменты Игорь Иванович решит лично, при их встрече. После этого короткого диалога Хмурый попросил всех рассказать пару слов о себе. Я оказался в очереди одним из последних… «в армии не служил, по образованию художник-педагог…» Секундная заминка… и подбадривающий ответ… Что-то о том, что педагогика подразумевает под собой работу с людьми…

Нам дали блок легкой мальборы и показали комнату для сна. Я спал как убитый…

Утром после завтрака погрузка в машины, на время пути выдали оружие. Недолгий путь до границы Краматорска, а за ней дорога на крутую меловую гору (с каким облегчением я узнаю это место через пару недель…), потом поля. Несмотря на довольно разбитую дорогу, машины идут на скорости. Еще до выезда слышал разговор о том, что украинцы выставляют на ночь секреты по зеленке. По пути попадаются сожженные автомобили… За день до нас группа, которую вел Александр Жучковский, нарвалась на засаду и была расстреляна из танка прямой наводкой… Но вот Черевковка и наш блокпост, въезжаем в город.

Славянск… Имя этого мало кому известного еще недавно донбасского городка, навсегда теперь вписано в летопись русской славы, наравне с Севастополем и Порт-Артуром. Небольшая горстка добровольцев, увеличивавшаяся день ото дня приковала к себе взгляды миллионов русских людей, с тревогой следивших за каждым ударом вражеской артиллерии, за каждым новым штурмом, за каждой новой потерей в рядах защитников города, за каждым словом их командующего, дававшего редкие сухие интервью-рапорта, без лишних слов, без эмоций, без позерства. Среди информационного хаоса, вихрем закружившегося вокруг народного восстания, среди окутывавших это восстание скрытых врагов, предателей, криминалитета и просто авантюристов, среди неразберихи разрастающейся гражданской войны, образ сопротивляющегося города и его командира выделялся с особой силой. Тогда, весной 2014 года, Россия узнала для себя два доселе неизвестных ей имени, имени, которые уже никогда не забудутся, покуда будет она жить. Имя города Славянск и имя командира города-крепости Игоря Стрелкова. Тогда же в интернете можно было нередко встретить одно очень точное сравнение, которое, уверен, родилось одновременно в сотнях умов, а скорее даже сердец, сравнение, в общем, неновое, но основательно забытое за почти сто лет, которые отделили современную Россию от тех героических дней - все чаще звучало в разговорах о Славянске: «Русская Вандея».

И лично я, твердо понявший еще в апреле, что не могу, не имею в себе сил не поехать в Славянск, принял окончательное решение именно из-за того, что обороной командовал Игорь Иванович Стрелков. Сейчас с уверенностью могу сказать, что именно личность этого человека, так же как для меня, послужила для многих добровольцев залогом в их непростом решении пойти воевать. Для многих это покажется нелепостью, но это было именно так. Это был вопрос, решаемый личным внутренним чутьем, которое становится порой таким беспощадно ясным на войне, и значение которого порой так игнорируется в обычной жизни. Для человека, не жившего тем, чем жили мы, русские националисты, не понимающего радости наших побед и горечи наших поражений, будет, конечно, непонятно, как можно было доверить свою жизнь человеку, которого видел на нескольких фотографиях и видеозаписях, довериться какому то «нелепому» «чутью».

В воспоминаниях эмигрантов первой волны не редко можно в той или иной форме прочесть о том, как они, русские рассеяния, безошибочно узнавали друг друга в толпе иностранцев, узнавали просто по тому, что они оба русские. Весной 2014 года тысячи русских людей, впервые в жизни увидят на экранах русского главнокомандующего, и все другие вопросы решаться для них сами собой. А жизнь ему доверили, действительно, тысячи человек - объяснить словами этого я не могу, это не объясняют, этим живут, и ополчение жило этим. Жило и побеждало, побеждало уже самим фактом своего бытия, даже когда смертельная удавка осады сжалась до предела, и измена и подлость в Донецке превысили все пределы, когда спешно собранные колонны машин с потушенными фарами двинулись сквозь ночь к Краматорску - даже и тогда ополчение осталось непобежденным. Подвиг солдат, особенно когда это подвиг добровольцев, людей не связанных присягой и воинской повинностью, людей, над которыми не довлеет никакая государственная машина, требующая от своих граждан исполнения воинского долга - такой подвиг лучшая оценка личности командира. И Игорь Иванович Стрелков прошел эту жесточайшую проверку блестяще.

Разгружаемся в каком-то дворе, берем вещи с собой и идем к зданию штаба. Там нас встречает «Прапор». Короткое знакомство, утвердившееся его фразой: «а, дроздовцы!...» Таких почестей я, пожалуй, не ожидал… Нас временно отправляют в общий пункт для новоприбывших. Он располагается в недостроенной многоэтажке, точнее, в ее подвале. Когда спустились вниз, признаться, немного взяло уныние, особенно от перспективы провести здесь несколько дней, пока решат, куда тебя отправить. В очередной раз пишем биографии. Много курим (спасибо Хмурому за мальбору). Но, к счастью для нашей группы, все оказывается проще: мы сидим в подземелье не больше пары часов, нас вызывают «к Первому». И вот мы снова у штаба, но уже во внутреннем дворе. Просят подождать, когда «Первый» освободится. Медленно идут тугие, резиновые минуты, не верится… Во время ожидания издалека видим Пономарева, находящегося под домашним арестом. Впрочем его фигура воспринимается не более, как антураж, на него уже никто всерьез не обращает внимания в эти дни.

Проходит минут двадцать, может, больше, и из здания штаба появляется человек, которого до этого мы все, кроме Председателя, видели только в сводках с фронта… Короткая команда Игоря Борисовича: «В одну шеренгу!....» Бесхитростные уставные приветствия, заканчивающиеся улыбкой Стрелкова и его дружеским рукопожатием с Председателем. Чувствуется, что оба они с облегчением вздохнули: группа дошла до Славянска и дошла без потерь. Дружеское рукопожатие и приглашение вечером на чай - пустые в сущности формальности, когда человек, прекрасно понимающий, что никакого вечернего чая устроить не удастся, все же приглашает своего друга… приглашает, искренне того желая, на полсекунды забыв про то, что происходит вокруг.

Нашу группу отводят в тот двор, где мы разгружались, и выдают оружие. На свет Божий выносят более менее сохранившиеся АК-74 и пережившие нескольких советских генсеков и первого президента «свободной» России АК-47… Пользуясь «психологическим эффектом», успеваю взять «сорокседьмой». Оказывается, художники бывают не такими уж и впечатлительными… (впрочем, носил я его недолго, он был отобран у меня комвзводом разведки, в обмен мне дали 74-й). К автоматам выдается по четыре магазина для 74-х и по три для 47-х. К ним патроны в пачках, сколько точно сейчас не вспомню, но после того, как магазины были заряжены, кажется, пачки три-четыре еще оставалось. Вообще, проблема с патронами калибра 7.62 ощущалась особенно сильно. Ремни к автоматам в комплект не входили (я до самого своего отъезда из Новороссии так и не смог достать обычный автоматный ремень, в Иловайске носил автомат на одной лямке от АГСа, не очень удобно, но лучше, чем на бельевой веревке, а такое бывало). На группу дают РПГ-7 и неслыханную роскошь, кевларовые каски.

Следующий час посвящаем мытью оружия, в таком виде даже калашников стрелять не будет. В подвале, где нам довелось отмывать автоматы, встречаем занятного мастодонта, а именно пулемет ДШК на станке, маркировка не оставляет равнодушным «1944». По сравнению с ним наш РПГ 1964 года выпуска просто мальчишка. Противотанковые ружья 1942 года выпуска мне еще предстоит увидеть. На передовой. Зашедший к нам Прапор, как будто извиняясь, что сие чудище, способное пробить БТР навылет, мирно покоится в подвале, объясняет ситуацию: «Нет к нему патронов…»

Следующий визит Прапора несет в себе намного больше мотивации - приказывает выходить и грузиться. Впихиваемся в УАЗ «буханку», хриплый старт, выезжаем из двора, с нами едет Прапор, нас отправляют в Николаевку пополнять разбитый под Ямполем батальон. Сидя в Ростове, мы оказались почти отрезаны от интернета, ничего не знали про крушение нашего плацдарма под Ямполем и отходе в Николаевку. Про то, что Николаевка будет «следующей», узнали, уже находясь на позициях.

«Буханку» трясет на дорожных ухабах и колдобинах, едем на полной скорости, проезжаем Семеновку. Водитель отчего-то матернулся, Прапор резко обрывает его: «Не материмся, ребят, Богородицу не отгоняем!!!» Слева и справа сплошь разбитые дома. Помню, еще до нашего отъезда из Петербурга слышал сводку от Стрелкова, что в Семеновке не осталось ни одного целого здания. И вот Семеновка, за которую уже пролито столько крови, мелькает за окнами - узкая горловина которую так и не смог перегрызть неприятель. Батальон защищавший этот рубеж позже получит имя «Семеновский», от этого имени будет веять былой славой русского оружия. Те, кто отстояли в жутких боях те считанные метры земли под ударами артиллерии и танков, под белым фосфором и газами, под ударами элитных частей ВСУ, стали достойны славного имени. В те дни, летом четырнадцатого года, у подножия Славянска ковалась новая слава новой русской армии, в огне боев, через героизм свих солдат, через своего командующего впитывавшей в себя дух старой русской армии. Думаю, этим строкам предстоит выдержать немало глумливой иронии тех, кто не знает, как звук падающего снаряда отличить от звука падающей мины… Это уже не важно, я пишу только о том, чему был свидетель.

Сегодня интернет карты не отображают название населенного пункта Семеновка под Славянском. Его просто НЕТ.

Семеновка позади, дорога поворачивает, и мы едем среди череды садов с крошечными дачными домиками, небольшой спуск и, вот, перед нами блокпост. К прибытию в Николаевку нас остается четверо от первоначального числа группы выехавшей из Ростова: двое остались на службе в Краматорске, еще один (танкист) был распределен на Ноны в городе. Нас селят на крохотной двухэтажной дачке, которая в высоту кажется больше чем в ширину, и на два-три дня оставляют «пообвыкнуться». Двое наших, «Немец» и «Белый», уходят в разведвзвод, отчего РПГ остается бесхозным и автоматически передается, таким образом, мне. Впрочем, история того, как я стал гранатометчиком, этим вовсе не ограничивается.

Еще задолго до войны, в Петербурге, когда я занимался военной подготовкой, РПГ-7 понравился мне как простое, эффективное и надежное оружие. Сразу скажу, что эта любовь была хоть и «с первого взгляда», но… «по фотографии». До Славянска я лишь раз держал его в руках, просто держал, стрелять не доводилось. Перед отъездом я активно изучал его работу (с высоты своего времени недоумеваю, что там вообще в нем можно «изучать», кроме разве что сетки прицела - впрочем сия чаша меня миновала на войне, прицел был далеко не «оптический») и виды зарядов (в Иловайске я, правда, пойму, что заряды-то я изучал как-то плоховато…), но, когда на нашу группу дали «семерку», я, признаться, не рискнул проявлять то проворство, которое мгновенно проявил относительно автомата. Сошлись здесь два момента: во-первых, я все же не был уверен, что набор моих теоретических знаний будет достаточен для грамотной работы из РПГ в бою; во-вторых и, пожалуй, в главных, при появлении «семерки» Немец просиял такой невероятной улыбкой, что мне показалось, будто это самый счастливый миг в его жизни…. Оценив обстановку, я сразу понял, что спор за то, кому достанется РПГ, будет чистой воды детским садом (мое!!!нет мое!!!!нет…!!!) и, собрав волю в кулак (да простит мне Немец сию аллегорию), поступил как старший брат, мудро уступающий новую игрушку младшему. Еще тогда знал: ну поиграет, пофоткается, да и бросит (тем более разведвзводовскач СПГ-9 куда эффектней) … РПГ стал моим, и что самое приятное - помимо моего непосредственного на том настояния. Значит, так и должно было быть.

На дачах мы наслаждались тишиной и плодами земными. Помню свой культурный шок от зрелища абрикосов, растущих прямо на дереве: ладно вишня с черешней, но такое… В общем, ели ягоды (абрикосы хоть и росли, но, увы, созревать не спешили), а, вот, вишня еще не отошла и плодоносила в изобилии. Я скучая осматривал окрестности, ходил как и все мы в столовую на блокпосту, возвращался обратно, осматривая местные виды. Объевшись вишней заходил через забор на соседний брошенный участок, там бывало бродил среди огромных яблонь, их чудовищные узловатые стволы напоминали деревья из сказочных лесов…Блаженство прервалось на третий день. Нас подняли в 5 утра и приказали сразу после завтрака грузиться в машину и ехать в секрет (как говорят на Донбассе, «на кукушку»). Ехали в стареньком УАЗике «буханке», было холодно, накрапывал дождь, из колонок играл Наутилус – в общем, невесело.

«Кукушка» была сильно вынесена вперед позиций, на перекресток дороги между Пискуновкой и Стародубовкой (впоследствии я с иронией называл Стародубовку «Дубосековкой») и представляла собой форменное сумасшествие в виде голого поля (пара мелких абрикосов и чего-то еще не в счет) с парой ям, по легенде следов не то немецких блиндажей, не то дотов. Роль наша заключалась в следующем: когда на Николаевку ломанутся колонны техники ВСУ мы должны… успеть об этом сообщить. Больше от нас не требовалось ничего, благо все понимали, что если мы успеем это, то и того вполне с нас хватит. О последствиях такого расклада для нас я читателя, пожалуй, отдельно информировать не буду, доверившись его личному чутью. Так впятером (кроме меня и Председателя, с нами были еще три ополченца: Шпик, Рус и Ханжос) мы просидели в двух ямах добрых несколько часов, орошаемые не по сезону прохладным дождем. Было довольно неуютно. К счастью, к обеду немного распогодилось, приехал Прапор и привез пару садовых лопат для «оборудования позиций». На наши робкие вопросы относительно перспектив встречи с украинской бронетехникой он довольно недоуменно пожал плечами и сказал: «Ну, мы же здесь все готовы умереть...» Что ответить на такое утверждение, мы не нашлись.

Тогда же я впервые вкусил известной всему Славянскому ополчению куриной тушенки. О!.. сколько бы я отдал сегодня, чтобы еще хоть раз, хотя бы просто подержать в руках ту самую банку объемом 325 гамм, что уж говорить о том, чтобы понюхать, или… (о дерзновение!) попробовать хоть еще раз на вкус это яство!.. Да нисколько бы не отдал! И готов каждый месяц платить хорошую сумму, что бы провидение огородило меня на всю оставшуюся жизнь от этих склизких помоев с куриными костями и тощими кусками голубятины. Всем заинтересовавшимся предлагаю найти в интернете видео ополченцев (тоже, кстати, из-под Николаевки) с развернутой рекламой этого поистине чудного продукта незалежного пищепрома.

В итоге рытьем окопов занялись только я и Ханжос. Рус и Шпик вообще противились этому занятью, настаивая на том, что это только привлечет к нам внимание укропов и, как следствие, их минометы. Вообще, подобное предвзятое отношение к обустройству позиций встречалось мной не раз… И всегда оно служило нам дрянную службу.

Копать приходилось в меловом грунте, вспоминались слова из фильма «Они сражались за Родину»: «Да это же не земля, а увечье для народа!» Мучения эти усугублялись вышеописанным инструментом, копать глубокую яму садовой лопатой очень неудобно. Саперных лопаток не было ни у кого. Приходилось долбить грунт лопатой как ломом, а потом выгребать образовавшуюся крошку банкой из-под тушенки, чья вторая жизнь была не в пример полезнее первой. Так за день в земле образовалось могилообразное углубление. Глядя сегодня на фото того «окопа», я не испытываю удовлетворения своим трудом, и дело здесь даже не в «могилообразности» - этим грешит любой окоп.

Весь день слышалась отдаленная стрельба из пулеметов и артиллерии, а ближе к вечеру четыре мины упали метрах в пятиста от нас: все приготовились к худшему, но на этом все и закончилось. Правда, когда к нам приехала смена, откуда-то открыли в нашу сторону огонь из подствольников: кто стрелял мы так и не поняли, били с большим перелетом.

Следующий день мы провели на той же «кукушке», только еще и шли к ней пешком, не было машин. Весь день моросил дождь, вечером нас забирали без смены, видимо, наконец, поняли всю «перспективность» этой позиции для занимающих ее бойцов. Впрочем, от идеи «кукушки» в этом районе не отказались и расположили ее чуть в стороне, на более выгодной позиции – высотке, поросшей редколесьем. РПГ-7 приказали оставить. На этот раз по плану мы не только сообщали о движении техники, но и оставались живы, отстреливая две «мухи» и убегая в лес. По сравнению с предыдущей позицией жаловаться на что-то было, по меньшей мере, грешно, и мы не жаловались. Огорчало разве обстоятельство, что никто из нас не умел пользоваться одноразовыми гранатометами. Обучать бойцов чему-либо в ополчении, в принципе, принято не было: разве что по частной инициативе командира, на уровне отделение-взвод, максимум рота. Стрельбы в нашей роте проходил только взвод разведки. Как ни изучали мы инструкцию, к единому мнению не пришли. Стрелять из одноразовых РПГ мне так и не довелось, думаю, к лучшему.

В этот же день в десять утра закончилось «перемирие», не помню, какое по счету (тогда их еще считали). Впрочем, Семеновку обстреливали каждый день и в «перемирие». А через день-два эта позиция вовсе была нами оставлена.

С 28 июня я стал дежурить с Ханжосом в нескольких сотнях метров от блокпоста, прикрывая его тыл. На этой позиции мы фактически поселились.

В это время вышел приказ всем уходить с дач, жить в укрытии, которое представляло собой что-то вроде бывшего овощехранилища. Располагалось оно на какой-то брошенной промзоне недалеко от блокпоста и имело вид конструкции из цемента, обильно посыпанной землей у подножия поросшего лесом холма. Улучив минутку, перебрался туда и я. Первым делом речь на новом месте зашла об организации места для сна (перспективы спанья в сыром склепе на голой земле не радовали). К счастью, в брошенных корпусах промзоны нами были найдены старые холодильные аппараты, теплоизоляция которых, а именно пенопласт, была немедленно пущена на организацию спальных мест. Большим подспорьем также послужили всевозможные доски и т.п. Когда ложе было готово, я решил немедля его испробовать, но не прошло и часа, как мое блаженство было прервано самым грубым образом, а именно украинским БТРом, который выехал на наши передние рубежи. Не помню, кто из наших выступал «вестником» о прорвавшемся БТРе, но делать ничего не оставалось: бессонную ночь сменял такой же бессонный день, а я со своей «шайтан трубой» ехал в пятидверной Ниве куда-то туда, где шел бой.

Выпрыгиваем из машины и сбегаем с асфальта вниз по насыпи, дальше движемся под ее прикрытием, впереди зеленка. Тогда, я помню, поддался минутной слабости и пожалел, что вместо занятий спортом я пил и курил: в принятии этой мысли не последнюю роль сыграло 25-30 кг снаряжения, нагруженного на мне, второго номера у меня не было, и гранаты я тоже нес сам. Ползем зеленкой, в метрах трехстах БТР, и идет бой. Тогда в первый раз стало страшно: ладно пара мин упавших в 500 метрах и отдаленные очереди, тут уже серьезней. Но до боя для нашей группы не дошло, БТР уехал с позиций, и мы вернулись обратно. Грузимся обратно в «Ниву» толпой человек пятнадцать. Подбежал одним из последних: за спиной автомат, в руках гранатомет и выстрелы к нему. Нива уже забита людьми, бойцы висят даже снаружи: ноги на краю салона, а тело на улице одной рукой держится за дверь другой за ручку на потолке салона, или еще за не знаю что. Я растеряно обвожу все это глазами и вдруг… Машина начинает отъезжать. Я, кажется, даже не крикнул, так опешил от происходящего. К счастью ребята, сидевшие в багажнике, меня увидели и крикнули: «Эй!! Стой, гранатометчика забыли!!!». Машина остановилась, и я не долго думая заскочил вторым слоем на колени сидевших на задних сидениях. Поехали!

Больше своей заботливо устроенной кроватью я так и не воспользовался, все остальные дни прожил на «полюбившийся» мне ранее «кукушке», прикрывающей тыл блокпоста. Небольшой дискомфорт вызывали у меня особенности южной степной природы, с которыми я лично до этого знаком не был: это, во-первых, окончание летнего солнечного дня в непонятное для меня, привыкшего к белым ночам, время, и, более того, разница температур днем и ночью. Особенно это ощущалось в Николаевке: днем жара, ночью тельняшка, два свитера, китель, парка и… все равно холодно. Как гласит старая фронтовая поговорка: «Человек не может привыкнуть к двум вещам: холоду и бомбежке». Сейчас могу твердо сказать, с бомбежкой все же проще.

Кстати, о бомбежках. Первого июля произошел показательный для той войны случай: на ближнюю к нашей позиции дачу приехал дед на велосипеде, накопать картошки. Наши недвусмысленные предложения «опомниться и не губить себя» разбились о стену голодного дедова непонимания, мы отступили. Тогда, подождав немного, в разговор вмешались украинские минометы, их аргументы, признаюсь, были весомее. Дед, как выяснилось позже, придерживался того же мнения. Отдельные осколки минометовых аргументов срубали над нашими головами ветки с запястье толщенной, всего аргументов было сказано порядочно. Когда воцарилась тишина и улеглась пыль, нашему взору предстал доселе неустрашимый дед, чувство голода которого выгнало его аж в штурмуемую украинцами Николаевку. О голоде он, правда, уже забыл и, на бегу оседлывая велосипед, говорил что-то, общий смысл которого можно уместить в «ну нахрен эту картошку». Дед укатил в город, а мы остались.

На следующий, кажется, день я почувствовал себя нехорошо: жизненный опыт говорил о том, что я, наконец, простыл, и у меня температура. Своими тревогами я поделился с товарищами (к этому моменту кроме Ханжоса к нам был перекинут еще и Шпик). Мне посоветовали не унывать и просто сходить часик-другой вздремнуть на ближайшую брошенную дачу, что я и исполнил. Когда я в блаженной истоме упал на кровать с драным матрасом, и сознание начало сладко туманиться в ожидании долгожданного сна, где-то рядом начали падать проклятые мины. Стекла подрагивали, разрывы хамски мешали заснуть. Я, не открывая глаз, понимал, что оставаться в здании крайне опасно, что нужно срочно выходить, что обстрел может переместиться ближе и тогда, тогда… тогда… да ну нафиг, спать хочу. Обстрел прекратился, а я, проспав пару часов, встал бодрячком, без всякой температуры.

Время шло, далекие и не очень обстрелы учащались, что-то тяжелое сгущалось над нами, чувство томительного ожидания давило. Все ждали решающего удара. Третьего июля я сделал пару фотографий: Шпик открывающий банку консервов штыкножом, я с Ханжосом на нашей позиции… Это было утром, а через пару часов мы ясно стали различать рычание техники идущей на блокпост с тыла. Началось. Тут «главной скрипкой» предстояло быть мне. У Ханжоса ПК - в принципе, особенно с близкой дистанции, пробить БТР может зараз, только… только если пули в ленте бронебойные. У нас, естественно, бронебойных не было, так что можно было разве что «постучать» по броне. У Шпика вообще СКС - тут уж хоть прикладом бей… Замысел был простым и неумным (с высоты своего боевого опыта я вообще на многое, если не на все, смотрю по-другому): позиция стояла на месте, где дачный проулок встречается с асфальтом, получается Т-образный перекресток, где верхняя перекладина-асфальт, а нижняя дачный проселок, в верхнем левом углу этой схемы наш окоп, нас прикрывает огромное ореховое дерево (еще одна экзотическая для меня деталь природы). Я с РПГ при движении техники, выскакиваю на дорогу и бью головную машину. Дальше, так сказать, раскат импровизации, или «действовать по обстановке». Рев нарастает, я хватаю гранатомет под напутственное: «Ну, Печора, давай! Не подведи!!! Постарайся в цель!!!» Выскакиваю на дорогу, метрах в ста от меня на скорости идет БТР, но это полбеды… На меня несется гордость свидомых, детище харьковского танкового завода, БТР-4, «Буцефал». В нем впервые на постсоветском пространстве на заводском уровне была осуществлена простая и эффективная система защиты: ряд наваренных со всех сторон обыкновенных стальных решеток. В 45-м году советские танкисты в Берлине наваривали на танки железные кровати и тем спасались от фаустпатронов. Прошло 70 лет, но элементарная схема ничуть не устарела. Впрочем, решетки не главное: есть у монстра много чего пострашнее. Немало общаясь потом с ополченцами на тему «четверки», могу сказать, что машина украинцам и вправду удалась. Мне доводилось слышать и о том, как «Буцефал» «два прямых попадания из СПГ выдержал», и как «на трех только работающих колесах ушел»… Давать техническую оценку машине не в моей компетенции, но на пустом месте такие «воспоминания» тоже не рождаются. Тварь эту я узнал сразу, по идиотской, не подходящий к природе Донбасса, но рабски копирующую «фирменный» камуфляж хозяев раскраске. Тварь была выкрашена под пустыню, в которой последние десятилетия увязла и, видимо, заскучала армия США. Не более секунды на раздумье, нажатие спускового крючка и оглушительный выстрел. Отскакиваю с асфальта обратно в проулок и тону в оглушительном грохоте первого боя.

В этот момент я растерялся и не стесняюсь об этом говорить. Весь замысел строился на уничтожении головной машины, а теперь эта машина, как ни в чем ни бывало, едет вперед и вот уже ровняется корпусом с нашим окопчиком, поливает все вокруг ливнем огня из скорострельной пушки и пулемета. До нее не более четырех метров. В этот момент я хватаю автомат. Странное сочетание холодного расчета и чего-то почти панического внезапно рождаются во мне: я прекрасно знаю, что мой АК-74 не может ничего сделать БТРу, также я вроде прекрасно знаю, что что-то делать срочно надо, но в свете того, что никакого толково решения я в данной ситуации придумать не могу, то дай-ка я постреляю, узнаю, работает ли вообще автомат, и заодно изображу бурную деятельность. Так, без прицеливания, в сторону идущего БТРа короткими очередями высаживается с пол рожка патронов. Я считаю, что «хватит», и падаю на дно окопа. В этот момент по каске как будто кто-то бьет молотком. Я кричу Шпику: «Что это?!!!...» В ответ: «Пуля!!!» Еще несколько секунд и крик: «Печора, заряжай!!!...»

Я прихожу в себя, поднимаюсь на полкорпуса и вижу перед собой уходящий к блокпосту второй БТР: не «четверка», а старенький, совдеповский «шестидесятый» или «семидесятый». Граната в трубе, вскакиваю на одно колено, залп! Промахнуться невозможно, зад уходящего БТРа метрах в 15 от меня, вижу разрыв гранаты и кидаюсь в сторону, за дачный домик, перезаряжаюсь, третья граната последняя. БТРы рычат двигателями, их бешеное завывание я помню и сейчас - как ритмично они гудели под полифонию стрельбы. Гул не ослабевает, они пошли на разворот, не решившись ехать к блокпосту. Я жду их стоя в проулке, теперь все по-другому: шок прошел, задача ясна. Вот уже с обратной стороны, по асфальту выезжает морда «Буцефала», прицел, нажатие спускового крючка, щелчок…. Граната не срабатывает. Снова бросок за дачу, достаю гранату и снова вставляю в ствол, взвожу и обратно - уж «шестидесятый» второго попадания не выдержит - залп!... осечка, опять. Снова бросок за дачу, БТРы уходят на скорости, до блокпоста они так и не дошли. Мы все живы, шутим, улыбаемся, живо обсуждая только что минувший бой, одобрительные: «Молодец Печор, не сдрейфил, красавчик!» Настроение у всех отличное, меня разве что чуть-чуть огорчает то, что БТРы ушли и… шишка на голове под каской побаливает. Выходим на дорогу: следы колес, гильзы разного калибра, исковерканные куски сбитой первой гранатой защитной решетки, запах пороха.

После боя возвращаемся на базу, настроение приподнятое - все же бой удачный: БТРы отогнали, задание выполнено. Рассказываем ребятам, бывшим на базе, про бой, я хвастаюсь спасительной каской… Через какое-то время прилетает машина за БК, точно помню, что там был замком роты, кажется, и ротный, забирают в кипеше БК и уезжают… Короткий, но весьма показательный эпизод. Личный состав предоставлен сам себе, не знает ни обстановки, ни «своего маневра», а «командный» состав в это время где-то ведет бой… Командир роты Мачете был ранен попаданием ВОГа под водительское сидение, когда был за рулем «джихадмобиля». С высоты своего времени часто задаюсь вопросом: какого лешего командир роты вместо того, чтобы этой самой ротой командовать, носится по передовой, крутя баранку?....

Очень скоро по территории базы начинают бить минометы. Иногда мины попадают в крышу нашего убежища, но пробить не могут. Все, кто был на базе, уходят (не «самовольно», сейчас уже не могу вспомнить, куда, может, уехали с замкомроты) Остаемся я, Ханжос, Шпик и Черный. Время идет, одна волна минометного обстрела сменяет другую, в какой-то момент Ханжос, ставший тогда неформальным лидером, говорит уходить. Мы берем с собой максимум оружия, боеприпасов и покидаем базу. В тот момент мы уже знали, что Николаевка окружена, уже проползли на базу липкие, тревожные слухи, что основные дороги отрезаны техникой, что подразделение Минера бросило позиции… Тогда мы думали, что уходим с базы последними. Уже в Донецке я узнаю от Скобаря (позывной Игоря Борисовича), что последними будут уходить они. Он даже попытается вывезти с собой мой рюкзак с личными вещами, но его придется бросить в Славянске, в том подвале где мы чистили только полученные автоматы. Мы уходили с базы без приказа, фактически «оставив позиции», но и сейчас я не испытываю ни малейших укоров совести за это и считаю, что поступили, согласуясь с существующей ситуацией. Потом мы узнаем, что приказ оставить Николаевку поступил еще в полдень.

Дождавшись затишья, выходим: территория базы в воронках от мин, многие здания повреждены, куски кирпича, разорванные осколками стволы деревьев, едкий дым. Сверяем маршрут с фотографиями карты на моем фотоаппарате, железкой выходим к городу, идем жилыми кварталами, где не было наших позиций, но это не спасло их от мин и снарядов. Потом Николаевку будут накрывать Ураганами. Всего ужаса обстрелов города я не увижу, в это время мы будем уже в полях на юго-западной его окраине. Мы идем дворами типовых советских домов-шестиэтажек, обстрела нет, навстречу попадаются люди, все смотрят на нас с ужасом в глазах, женщины спрашивают: «Неужели уходите?... Неужели оставляете нас?...» Я не отвечаю, смотрю в разбитый от времени асфальт под ногами и продолжаю идти. «Не уходите, пожалуйста!....» Но мы идем… Четыре бойца, без командиров, без приказа… Все, что у нас осталось, это наши жизни, и мы обязаны сохранить их сейчас, чтобы…. Потом где-то на новых рубежах продать дороже. В окруженном городе курс продажи слишком низкий, и мы идем вперед. В центре встречаем взвод разведчиков, становится как-никак веселее - теперь нас не четверо, а человек двадцать. Вчетвером выходить, конечно, удобней, но психологическая уверенность сейчас важнее.

Уже выходя из города, замечаем в небе самолет, бросаемся в колючие кусты терна. Самолет проходит, опасность миновала, продолжаем движение. Какое-то время идем полями и останавливаемся в небольшой низинке, поросшей кустарником, садимся отдохнуть. В этот момент я впервые наивно думаю, что самое опасное позади, что уже «вышли». Скоро я понимаю, что мы остановились на ночь перед первым кольцом ВСУ вокруг города.

Когда мы залегли в кустах, по низинам уже пошел вечерний холодок, предваряющий ночной холод. На мне китель - обычная «флора» образца начала 90-х - плотная ткань насквозь промокла от пота, нагрудные карманы под разгрузкой мокрые на сквозь, впереди холодная ночь. Но я стараюсь уснуть и… я засыпаю, организм уже перестраивается в экстремальный режим работы, и то, что кажется и сейчас невозможным, мне тогда удается. Я засыпаю в насквозь мокрой форме в холодную ночь, к четырем утра, когда мы встанем, чтобы идти дальше, форма на мне будет абсолютно сухой.

До восхода солнца еще больше часа, кругом густой утренний туман, мы, стараясь не шуметь, поднимаемся и выходим из нашего убежища. Нужно преодолеть открытый участок с небольшой зеленкой посередине, всего метров двести, наш союзник туман. Выходим цепочкой - сейчас нужно добраться до той самой зеленки разделяющей поле. Дошли, пробираемся сквозь густые кусты, ветки то и дело предательски трещат под ногами, цепляются за оружие. Иногда приходится ползти под ветвями, чтобы не выдать себя, и, вот, в один из таких моментов кто-то замечает на низко склоненной ветке крохотную мышку: она сидит, уцепившись лапками за свое хрупкое пристанище, и тревожно смотрит на нас, ловя туманный воздух беспокойным носом. Мы все проходим мимо нее, и становится как-то веселее от этой внезапно возникшей мирной картины природы.

И, вот, вторая часть поля остается позади, мы выходим к крутой холмистой гряде, поросшей лесом. Зайдя поглубже, останавливаемся на короткий отдых. Тут пригождается наша ноша, от которой мы и рады с толком избавиться. Еще с базы мы, кроме БК, тянем на себе запас консервов: у меня было за спиной несколько банок, что-то есть и у разведчиков, с которыми мы идем – в общем, на завтрак хватает всем, тревожным выглядит только кончающаяся вода…

После привала продолжаем путь, идем лесом из акаций в лучах восходящего солнца - акации я тоже вижу впервые, тем более, целый лес. Пейзаж кажется чем-то из фильма в жанре «фэнтези». Подойдя к опушке, снова остановка. Впереди поля, и мы высылаем несколько человек разведать, нет ли впереди укров. Вроде все чисто, идем полями вперед. Скоро выходим к какому-то гидротехническому сооружению на канале, переходим канал, и случается непредвиденное: на шоссе близ канала нас замечает машина - открывать огонь смерти подобно - она уезжает, но возможно именно тогда о нас узнают. Мы пересекаем шоссе и полями выходим под село Ореховатка, видим его дома, они остаются сначала слева, а потом у нас за спиной. Мы идем на север вдоль подножия холма. Слева холм режет глубокая, в пике метра три глубиной, длинная вымойна. Мы поворачиваем, и вся группа заходит в эту расселину. Сейчас представляется, что враг только и ждал, когда мы сами зайдем туда, откуда кажется нет выхода.

Сначала не верится, но вот опять. И опять. Мины. Мины и тяжелый пулемет. И снайпера, и ВОГи, и гул двигателя БТРа. Мы закрыты в проклятой вымойне посреди поля, по нам бьют из всего что можно. Выход один: ползти, ползти через поле до зеленки - это двадцать метров, как я узнал потом, меря расстояние по спутниковым картам. Не стану углубляться в метафизические рассуждения о том, какими иногда длинными кажутся короткие, казалось бы, расстояния. Мы шли, замыкая колонну, и черед испытать эти двадцать метров поля предоставляется нам последними. За мной еще трое, передо мной уже никого - пора. Выбрасываю перед собой РПГ и выпрыгиваю сам: в правой руке - гранатомет, в левой – автомат. Ползу, выкидывая вперед то правую, то левую руку. Рядом падают мины, стрельбы не помню - может, просто не замечал. Вот, зеленка совсем рядом, начинается склон, и я, схватив оружие, скатываюсь к краю глубокого оврага, тут же прыгаю на его дно, кажется живой…

Все бывшие за мной так же благополучно преодолевают эту дистанцию, мы встречаемся на дне оврага. Тех, кто шел впереди, мы уже не видим и не знаем, куда они ушли, Идем дном оврага, мины достали и досюда - разорванное миной дерево тому свидетельство. Огонь стихает, и в конце оврага останавливаемся немного передохнуть, но тут мина падает прямо перед нами в самый край над оврагом, мне на каску летит земля и осколки, уши закладывает от взрыва - нет уж, надо уходить…

Выходим из лощины и идем посадками, решаем куда прорываться: на Славянск или к Краматорску. Решаем идти на Славянск. Сообразно с решением выбираем направление - через поле подсолнухов. Подсолнухи в начале июля еще невысокие, чуть больше полутора метров высотой, идти приходилось пригибаясь. Но, вот, вдруг снова визг мин, и разрывы раздаются рядом. Кажется, нас заметили, падаем на землю. Где-то недалеко идет бой, хотя, может быть, это просто ВСУ расстреливает свой БК в нашем направлении, благо в отличие от нас проблем с патронами у них нет. Мы слышим стрельбу танка - он бьет прямо через нас - слышим разрыв, а потом уже звук выстрела.

Я лежу на земле между рядами подсолнухов и смотрю в ясное, без единого облачка июльское небо. Не знаю, сколько мы уже лежим в этом поле. Ветра почти нет, только иногда чуть покачнутся тяжелые, уже налитые семенами головы подсолнухов. Жажда. Мы осторожно срезаем стебли и тихо опускаем их к себе. Стебли подсолнечника очень водянистые, и мы пытаемся утолить ими жажду: лучше всего переломить стебель надо ртом, а потом выкрутить его как веревку, тогда в рот упадет несколько капель сока, но это не утоляет жажды, она становится только сильнее. Мы лежим уже больше часа, все, кроме меня, смогли уснуть. Жажда не дает мне забыться сном, и я продолжаю смотреть в раскаленное от жары и боев небо.

Но, вот, решаем – пора! Не оставаться же в этом поле! И начинаем ползти вперед, сначала на четвереньках - у каждого кроме автомата что-то еще (у Ханжоса, Черкеса и Черного ПК, у меня РПГ-7) - очень трудно ползти по узенькому коридору между рядами подсолнухов и не задевать их. Если бы был август!.. Можно было бы идти хоть в полный рост, но подсолнухи еще не вытянулись, и мы ползем. Под конец, полупригнувшись, выбираемся к краю поля, которое казалось бесконечным. Перебегаем проселок и бросаемся в зеленку.

Уже начинает вечереть, мы идем краем поросшего зеленью оврага, полями уже кое-где ползет туман, опускаются ранние южные сумерки. Пора выбирать место для ночевки, выходим к очередному заросшему оврагу и понимаем, что за ним населенный пункт. Кто там? Свои, или… Идем опушкой, сумерки уже совсем опустились на землю, в небе видны звезды, только догорает вечерняя заря. Где-то слышно отдаленное уханье артиллерии. В этот момент наша маленькая группа сделала остановку. Ханжос пошел чуть вперед на разведку, и мы остались втроем. Тогда Черкес вдруг сказал, что спустится на дно оврага, посмотрит, нет ли там ручья. Приказать ему мы не могли, отговаривать было бесполезно, и он ушел… Ханжос скоро вернулся, а Черкес нет. Видимо, не найдя воды, он решил пойти в село: на следующий день мы узнали, что оно было занято правосеками.

Мы ждали до утра, а на рассвете пошли дальше уже втроем. В мокрой от росы траве остался лежать ПК, который нес Черкес. Снова поля, слизываем крупные капли росы с широких листьев кукурузы, жуем молодые водянистые початки, но это, как и стебли подсолнуха, только усиливает жажду. Выходим к асфальтовой дороге. Сверившись с фотографиями карты на моем фотоаппарате, понимаем, что это дорога к Славянску. На асфальте следы гусениц техники, идем посадками вдоль дороги.

И, вот, наконец-то выходим к Черевковке, крадемся полем и достигаем первых домов, рядом пустые окопы, в которых мы находим бутылку воды. Более суток жуткой, сводящей с ума жажды позади. Дальше, в сторону блокпоста движемся дорогой, на пути попадается Нива и Газель с простреленными колесами, внутри появляется небольшая тревога: слишком непонятно то, что мы видим, но мы идем дальше. Вот и блокпост, через него я въезжал в Славянск две недели назад… Над блокпостом флаг ДНР. Если висит флаг, значит, укропов там нет: эти бы сразу сорвали. Подходим к блокпосту. Блокпост пуст.

Заходим в импровизированный ДОТ из цементных плит: оружия нет, но на столе стоят термосы. Я беру один из них и открываю - вода еще совсем горячая… Завариваем ей чай, находим лимонные карамельки. Я пью горячий чай, ем конфеты, курю. Наконец-то снял каску, скинул автомат и гранатомет. Кажется, даже разгрузку снял… Начинают подходить местные жители и говорить то, во что больше всего не хочется верить. Город оставлен ополчением. Тогда это не могло уложиться в голове. Я сначала не верю: нет, просто было отчего-то решено перенести позиции вглубь города, поэтому на блокпосту никого нет, ополчение не могло оставить Славянск, не могло, ведь… Тогда у меня был шок. Сегодня, после полученного боевого опыта я совершенно ясно осознаю: человека, не понимающего стратегический смысл оставления Славянска ополчением, нельзя ставить даже командиром отделения. Проходим чуть дальше. Ханжос заходит в один из пустых домов близ блокпоста, возвращается с двумя гранатами для РПГ. Делать нечего, нужно двигаться к Краматорску. Снова смотрим фото карты, намечаем маршрут и выходим за блокпост. Нас крестят вслед….

Мы морально уже готовы топать полями до Краматорска, но внезапно наши планы изменяются и, что удивительно, в лучшую сторону. В зеленке близ ставков мы встречаемся с ребятами из Семеновки на Урале и, кажется, Ниве. Становится веселее – как-никак нас уже не трое, а человек двадцать. Когда-то люди придумали простую, как все мудрое, фразу «мир тесен». В непонятно из чего сколоченном гараже у безымянных ставков я встречаю знакомого мне еще в России человека. Передо мной отец Иоанн, инок из России, приехавший воевать за ополчение. Он попал в город на день раньше меня - именно их группу расстрелял тогда в упор украинский танк. Потом, когда мы встретились в России, он, улыбаясь, вспоминал, как все были поражены количеством висевшего на нас оружия.

Стоим там еще около пары часов, наконец-то приказывают грузиться, мы утрамбовываемся в Урал: под ногами два миномета, ящики с минами и нас в кузове человек пятнадцать - в итоге сидим друг у друга на головах, ну да ничего, главное - едем. Господи, только бы укры не поставили засад. Одно попадание в кузов, и нас нет. Но, вот, виден запомнившийся мне еще в конце июня меловой откос, и мы в Краматорске. Город к этому моменту тоже уже оставлен основными силами, фактически, ничей. Немного плутаем по улицам, но, наконец, находим шоссе на Донецк, можно выдохнуть. Вроде спасены.

Урал несется по шоссе к Донецку, у всех приподнятое настроение: самое страшное на ближайшее время осталось позади, а уж с будущим как-нибудь разберемся. Через какое-то время соединяемся с нашей же колонной из трех БМП и Осы. Вместе делаем остановку (сейчас уже не помню, почему), улыбаемся, шутим с «танкистами», на одной БМП поднимают наше ополченческое знамя, Спас Нерукотворный на алом полотнище, славянской вязью по стягу слова: «За Веру, Царя и Святую Триединую Русь» - многим хочется сфотографироваться с ним, я не исключение. Оса специально для нас включает «башню» и начинает нарезать ей круги, все в восторге, «воздух» не страшен! Откуда-то берется еда, хлеб, колбаса, баклага с водой – все это является, как счастливая неожиданность, которую и не ждали: выбрались из такой передряги и ладно, а тут еще и перекусить можно! Помню была еще сгущенка… Так стоим минут сорок и снова в дорогу.

Выезжаем сначала в Макеевку, под нами широкое шоссе, развязки, едем по улицам, все машут нам руками, радостно приветствуют. Сначала и мы дружно отвечаем всем, потом картина здоровых мужиков с пивом машущих нам, ополченцам, руками начинает навевать невеселые мысли, настроение немного меняется. В какой-то момент нас обгоняют наши Ноны, одну из них ведет Чех, с которым мы прибыли вместе в Славянск. Хочу крикнуть ему, потом думаю - не надо отвлекать, все живы и ладно, а там еще увидимся.

В центр Донецка приезжаем уже только к вечеру. Небо затянуто тучами, сумерки густеют быстро. Короткая остановка, мы выпрыгиваем из тесного кузова размяться. Кто-то из ребят замечает у дороги абрикос и залезает по стволу на ветки, начинает трясти ствол, спелые абрикосы летят прямо на асфальт, но всем на это плевать: настроение еще лучше от этой шутовской выходки - чуть не толкая друг друга, бросаемся за абрикосами и едим прямо с земли, бросая косточки в придорожный газон.

Опять сигнал на посадку, и теперь уже доезжаем до кварталов близ здания СБУ, точнее до офиса Таруты, который теперь будет частью штаба Славянской бригады. Там уже выгружаемся совсем. Сумерки все гуще, начинает чуть накрапывать дождь. Я ломаю голову, где мне теперь здесь искать свою роту. Уже совсем темнеет, по дороге начинают строиться какие-то части, я бегаю вдоль них и, вот, наконец, нахожу своих. Помню, в неровных рядах, непривычных к армейскому строю, со спины узнаю Скобаря. «О, Печора!..» Тогда я еще не думал, насколько серьезно был он обеспокоен моей судьбой. Когда было об этом думать, выползая из окружения? После он уже с улыбкой будет рассказывать, как, пытаясь спасти мои вещи с базы, поздним вечером, глядя на пенал с карандашами и альбом для зарисовок, думал, о чем и кому, возможно, еще предстоит ему рассказывать о судьбе хозяина этих предметов искусства…

Уже в темноте, под дождем вместе с нашими взводами доходим до общежития какого-то Донецкого ВУЗа. Небольшое замешательство, и вот нам указывают наш этаж и комнаты. Тут наступает один из эпизодов, который я не могу вспоминать без улыбки: нас, грязных, одичавших, пахнущих порохом боевиков, размещают… в женских комнатах студенческой общаги… Трудно представить, как это, после выхода из Славянска, попасть в пропахшую духами комнату, с плюшевыми мишками… Но мы попадаем.

На следующий день прекрасные обитательницы комнаты приходили забрать оставшиеся вещи. Попытка знакомства с перепуганными девочками больше всего напоминала сцену из фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих», и, в сущности, была обречена на провал - студентки были явно «политически не подкованы». Что с них взять?..

Расслабляться в Донецке, впрочем, приходится недолго - если быть точным, примерно сутки. День был потрачен на поход по Донецку в поисках амуниции. Удается достать пенку, котелок, фляжку и что-то еще. Вечером Первый вызывает Скобаря к себе. Я остаюсь в комнате один. Третьего поселившегося с ними ополченца с позывным Кучер почему-то нет. В двенадцатом часу я завариваю чай, открываю очередную баночку сгущенки и вдруг… По коридору пролетает крик: «Строиться, боевая!!!»

Спешно собираю скудные пожитки, хватаю ранец, оставленный Скобарем, строимся сначала в коридоре, потом на освещенной фонарями улице. Приказ грузиться в машину. А вот и она: нас этой июльской ночью рад принять в свое огромное чрево самосвал. Мы стоим как карандаши в банке и долго с остановками едем куда-то. Хмурое небо над нами уже совсем посерело от невидимых нам сейчас лучей солнца. Мы останавливаемся на перекрестке на окраине какого-то города, выгружаемся, и я узнаю еще одно имя донецкой топонимики, которое через месяц будет знать вся Россия. Мы прибыли в Иловайск.

Словарь специальных терминов:

1) Вертушка – вертолет.

2) Краматорске нас принимал лично «Хмурый» - при И.И. Стрелкове начальник контрразведки ополчения и комендант Краматорска.

3) АГС - автоматический гранатомет станковый. Речь идет об АГС-17 «Пламя».

4) РПГ-7 - ручной противотанковый гранатомет.

5) ДШК-12.- 7 мм крупнокалиберный станковый пулемет Дягтерева-Шпагина обр. 1938 г.

6) СПГ-9 - станковый противотанковый гранатомет.

7) «Кукушка» - в обычной военной практике русской армии называется «секрет». Т.е. небольшая группа бойцов (не меньше двух-трех) скрытно от противника располагающихся перед своими позициями. Расстояние «разрыва» между «кукушкой» и основными позициями ополчения могло достигать, как в данном случае более двух с половиной километров по прямой. В задачи «кукушки» входит наблюдение за противником, сбор информации о его действиях и сигнализация своим о наступлении (как в нашем случае)также недопущение к своим позициям разведки противника. В общем, основная задача именно наблюдение за действиями противника. В отдельных случаях «кукушка» могла быть и самостоятельной маленькой позицией, существующей в полном отрыве от своих и не имеющей надежды на какую-то от них помощь в случае активных действий со стороны противника. Последний пункт считаю форменной профанацией военного дела, граничащей с предательством бойцов. С «кукушками» времен зимней войны этот термин не имеет ни чего общего.

8) Подствольник-ПГ-25 - подствольный гранатомет, калибром 30 мм,крепится под ствол автомата калашникова, дистанция стрельбы до 400 м.

9) «Муха» - РПГ-18, ручной противотанковый гранатомет одноразового действия, после выстрела пустой тубус выбрасывается.

10) СКС - самозарядный карабин Симонова.

11) БК – боекомплект.

12) ВОГ - Выстрел гранатометный ВОГ-25.

13) «Джихадмобиль» - легковой автомобиль внедорожник с открытым кузовом в который устанавливается станковый пулемет (либо другое подобное вооружение). Подобные системы получили широкое распространение во всех локальных конфликтах со второй половины ХХ века.

14) Ураган-РСЗО - реактивная система залпового огня с «кассетными» (разделяющимися в воздухе на множество самостоятельных зарядов) боеприпасами.

15) ДОТ - долговременная огневая точка.

16) БМП - боевая машина пехоты.

17) Стрела - советский автоматизированный войсковой зенитный ракетный комплекс (у меня в тексте неверно названа «Оса»).

18) Нона -120-мм дивизионно-полковое авиадесантное самоходное артиллерийское орудие.